Наш двор летом
(Из цикла рассказов " Наш двор в четыре времени года")
Наш двор – а есть ли он? На самом деле его и нет. Это если под двором понимать, как это принято, замкнутое пространство, ограниченное жилыми домами. А у нас как раз наоборот: довольно свободная территория вокруг двух домов. Один дом – из красного кирпича, в два этажа с полуподвалом – имеет номер пять, а другой – из белого кирпича, более поздней постройки и тоже двухэтажный – называется "номер восемь". И других жилых домов поблизости нет.
С одной стороны от наших домов – МосквАрека, а с другой – бетонный завод, причём завод настолько близко, что правильнее было бы сказать, что наши два дома стоят прямо на территории этого завода. В одну сторону по берегу МосквАреки – пустырь. До самой насыпи Окружной железной дороги, за которой уже районы Шелепиха и Фили. Эта высоченная насыпь для нашего двора как забор, через который мы, подростки, не перелезаем. Да и попробуй перелезть, когда по насыпи ходят два солдата с оружием: охраняют железнодорожный мост через МосквАреку. Вот и получается как-то странно: мост через реку вот он есть, а только перейти по нему на другой берег, где Дорогомиловка и Киевский вокзал, на самом деле почему-то нельзя.
В другую сторону по берегу МосквАреки пустырь тянется аж до
Краснопресненского парка культуры и отдыха имени Фёдора Мантулина.
Вот на этом-то открытом пространстве, в этом окраинном московском районе, который городская цивилизация обошла стороной, и протекает вся жизнь ребят с нашего двора. Эта жизнь до краёв наполнена многочисленными и бурными событиями: радостными встречами и горестными расставаниями, неожиданными находками и досадными утратами, замечательными откровениями и абсурдными поступками, увлекательными играми и ненужными ссорами – словом, всем тем, что и зовётся коротким и ёмким словом "жизнь".
* * *
Лето.
Летом вся жизнь проходит на реке. Ещё за завтраком, только услышу густой тягучий рёв пароходного гудка, так сразу же – одной ногой на радиатор батареи, другой на подоконник и, раздвинув на нём всякие там фуксии, бальзамины и герани, выбираюсь поскорей на улицу – благо, подоконник моей полуподвальной комнаты как раз на уровне земли.
– Валера, ты куда? Доешь сначала! – кричит вдогонку мама.
– Мам, это же "Ляпидевский"! – отвечаю я, и бегом, скорей туда, на берег. Только бы не опоздать!
А вот и ответный гудок встречного парохода. По более высокому тону понимаю, что это, конечно же, "Леваневский". По речному этикету встречающиеся суда должны приветствовать друг друга гудками, а штурвальные обязаны флажками показать, какими бортами они собираются расходиться.
Я успел! Ну, конечно же, это они: мои старые знакомые – "Ляпидевский" и "Леваневский"! Что ж, вы, наверное, думаете, что я не могу по голосу отличить "Ляпидевского" от "Леваневского"? Да запросто! Вот отличить "Марию Демченко" от "Паши Ангелиной" действительно трудно: они обе гудят, а точнее – свистят, ну очень похоже. Взглядом я провожаю удаляющиеся пароходы.
Как провожают пароходы?
Совсем не так, как поезда:
большие медленные волны –
как будто рельсы в два ряда.
Но вот уже и волн нет. С сознанием достойно выполненного долга возвращаюсь домой. Теперь уже не через окно, а как все вы – через дверь. И продолжаю свой прерванный гудками завтрак…
Но тут вновь слышу протяжный звук сирены: это же "Иван Папанин"!
Срываюсь со стула и через окно – опять мчусь на МосквАреку, где успеваю проводить повстречавшихся "Ивана Папанина" и "Марину Раскову"…
Вот так и бегаю: на берег и обратно, на берег и обратно. Вы спрашиваете меня:
– Зачем?.
А я вам так скажу:
– А интересно. Вот.
А иногда можно и не бежать совсем, а просто идти себе спокойно. Это когда проходит "Валерий Брюсов" – важный такой. Этот четырёхпалубный красавец трубит заранее, ещё за мостом, в Филях. Да и идёт он медленно, важно. На палубах у него полно оживлённых пассажиров и громкая весёлая музыка.
На теплоходе музыка играет,
а я стою один на берегу.
Машу рукой, а сердце замирает,
и ничего поделать не могу.
А ещё я не могу понять: куда эти люди плывут? На Киевский вокзал? В Кремль? Или, может быть, ещё дальше – на Волгу, а потом и в Каспийское море? Не понимаю, ну и ладно: вот вырасту большим, тогда и пойму всё. А пока я понимаю, что когда вырасту большим, то обязательно буду водить корабли по реке. Вот. Или по морю. Это так здорово!
А ещё здОровски на МосквАреке купаться. Особенно когда мимо проходит речной трамвай "Москвич". Подплывёшь к нему поближе да ка-а-ак брызнешь водой прямо в открытое окно! – пассажиры в ужасе шарахаются от окна внутрь салона, а нам – удовольствие! И ждём следующего речного трамвайчика, заранее выплываем на его курс. Вы скажете:
– Это опасно!
Ну да, опасно. И капитан "Москвича" сигналит нам, чтоб мы отплыли подальше с его курса. А мы только делаем вид, будто бы направляемся к берегу, а на самом-то деле разворачиваемся на сто восемьдесят и быстро-быстро к борту, к открытым окнам – и давай обрызгивать и сидящих, и тех, которые стоят на корме! А бывает и так, что пассажиры бросают в нас какой-то мусор или бутылки – да только промахиваются.
А ещё интереснее, если идёт не трамвайчик, а самоходная баржа или если толкач толкает впереди себя баржу. Ползут они медленно, и мы запросто успеваем подплыть к барже. Если она закружена песком, то осадка у неё низкая, и забраться на неё несложно. А когда баржа пустая, то Мишка Филиппов – он постарше и посильнее меня – забирается первым, а потом помогает и мне залезть. И мы с ним бегаем по песку, который на барже, кувыркаемся, дурачимся, пока матрос не натравит на нас свою собаку или не начнёт бросать в нас камни. А тогда мы ныряем с баржи – и к своему берегу! Удовольствие!
А если нет ни пароходов, ни барж, то можно просто переплыть МосквАреку, на ту сторону. Только там делать особенно и нечего: на берегу никаких развлечений, ну разве что перейти Большую Дорогомиловку и побродить около кинотеатра "Перекоп", шокируя добропорядочную публику своими босыми ногами и мокрыми чёрными длинными трусами.
Вдоволь накупавшись, бежим домой, обедать. А после обеда опять собираемся во дворе. В руках у меня горбушка чёрного хлеба, натёртая чесноком, посыпанная солью и ещё политая растительным маслом – это так вкусно! У ребят – жмых. Как? Вы не знаете, что такое жмых? Ну, это отжимки такие, которые остаются, когда на заводе выдавливают масло из подсолнухов, из семечек. Их спрессовывают в бесформенные куски и продают в магазинах. Их можно долго сосать. И это такая вкуснятина!
Теперь можно поиграть в казаки-разбойники, в штандер, в чижика или в прятки с выручалами. Вначале выясняем, кому водить:
Вышел месяц из тумана,
вынул ножик из кармана:
"Буду резать, буду бить –
всё равно тебе водить".
Вот на кого в этой считалке выпадет счёт "водить", тому, значит, и водить. А прятаться можно за домами, за сараями, за деревьями. Так и гоняемся друг за другом до самого вечера.
Но в какой-то момент игра неожиданно прерывается. Это потому, что со слезами на глазах появляется Еврей. Нет, он, конечно, никакой не еврей, а Акиньшин Юра, ну и значит, по нашему, по дворовому, – ЮрЕй. А Толик Жемчужников зовёт его даже не ЮрЕй, а Еврей. Ну, вот и для всех для нас, дворовых, ЮрЕй стал Евреем. А что? Он же на такое прозвище не обижается. Вот я, например, не обижаюсь, когда меня в школе называют "Кузя". Ну, вот и он не обижается.
– Еврей, ты чего ревёшь? Кто тебя обидел?
– Никто, – отвечает Еврей сквозь горькие слёзы.
– А чего ж ты тогда ревёшь?
– Да. Сашка Куренной матом ругается.
– Он что? Он тебя, что ли, обругал?
– Нет, не меня. А всё равно обидно.
Вот так: даже не его самого отматерили, а всё равно до слёз обидно Юрке Акиньшину, что при нём кто-то позволил себе употребить в речи грязные, нецензурные словечки. И ведь не из пансиона благородных девиц наш ЮрЕй-Еврей и все мы. Простой парнишка он с бетонного завода, воспитанный двором, как и все мы. А только не принят мат в нашем окружении, потому что – хотите – верьте, хотите – не верьте, – а только во дворе ни от кого мы его не слышим, в том числе и от взрослых, от заводских. Поэтому мы вместе с Евреем искренне возмущаемся гадким поступком Сашки Куренного.
– Ладно, ЮрЕй, успокойся. Ты же знаешь, что, когда мы вырастем большими, то никогда не станем материться. Верно? Точно?
– Да. Никогда, – соглашается Еврей.
Он постепенно успокаивается, и игра продолжается.
* * *
Но всё когда-то кончается, поэтому кончилось и лето, и пришла осень… Но это – уже другая история.
(Продолжение – в рассказе " Наш двор осенью")