Со мной вечно случаются какие-нибудь странные вещи, о которых я потом долго раздумываю. Тут, конечно, виноват я сам со своей вечной склонностью к тщательному самоанализу, но ведь дело и не только во мне, а ещё и в том, что толчки ИЗВНЕ, заставляющие меня копаться в своих чувствах и вытаскивать наружу неожиданные мысли – на самом деле случаются...
В результате ли какого-то совпадения, то ли вполне закономерно, несколько дней назад, в одиннадцатом часу вечера, я возвращался из города домой, и вот проходил я мимо общежития, где живут студенты педагогического института, и навстречу мне шли какие-то молодые люди и девушки, возбуждённые, весёлые, они смеялись и громко разговаривали о чём-то своём. Они тут же прошли мимо меня и голоса их раздавались где-то позади, а я тем временем медленно поднимался в гору. Помню, я ещё попытался себя представить на месте этой беззаботной на вид молодёжи, и, может быть, где-то в душе позавидовал ей, ибо в этот час я возвращался к себе на Печорскую улицу один, шёл я без друзей, в молчаливом уединении, если не считать моего постоянного диалога с самим собой... Впрочем, в этот вечер я был у одного моего друга и как раз возвращался от него, находясь под впечатлением разговора, который у нас с ним произошёл. Затем я, проходя мимо дома, где живёт мой отец, поднялся на четвёртый этаж и, толкнув дверь квартиры, которая мне была нужна, с удивлением увидел, что она подалась и раскрылась передо мной, несмотря на сравнительно позднее время, когда отец, по моим расчётам, уже должен был расположиться на отдых. И точно, пройдя в квартиру и затворив за собой дверь, я подошёл к порогу комнаты, где царил полумрак, и в неверном свете темнеющей улицы различил лежащую на диване в глубине комнаты фигуру отца. Я не-которое время стоял, не зная, как поступить в данной ситуации, затем принял решение уйти так же незаметно, как и сюда пришёл. Через несколько минут я уже шёл по улице, направляясь к ближайшей автобусной остановке. По пути к намеченной цели я вглядывался в очертания и контуры подёрнутых как бы тёмной паутиной домов, деревьев и редких прохожих, попа-дающихся мне навстречу или проходящих по другой стороне улицы. Однажды откуда-то сверху (я сначала не понял, откуда именно) раздался возглас: «С праздником!..» Голос был детский, я поднял голову и поубавил шаг, и снова услышал: «Дядя! С праздником!..» Был вечер девятого мая, Дня Победы... Наконец я увидел в окне, кажется, на третьем или четвёртом этаже чью-то мелькнувшую детскую голову, но, как мне показалось, там было двое или трое ребятишек. «Вас также с праздником! – крикнул я в ответ, а прежде, помню, я ответил им: «Спасибо!..» Дальше я шёл улыбаясь и думая о чём-то своём, можно даже догадаться, о чём я думал. На одном из домов висели красные плакаты и белыми буквами было написано: «Май, труд, мир, дружба». Я немножко посмеялся в душе, вспомнив, что на этом же самом месте лет двадцать тому назад можно было читать: «Братство, равенство, счастье». Нынче этих слов не было, зато нас всех призывали к дружбе. И я подумал, что, наконец, неплохо нам всем было бы заручиться дружбой с Соединёнными Штатами Америки, с президентом Рональдом Рейганом, да и вообще дружба дело хорошее даже между членами казалось бы од-ного и того же нашего социалистического общества. Но всё равно дружба с Рональдом Рейганом важнее, – не знаю, её ли имели в виду авторы воззвания, на которое я обратил внимание, только я почему-то об этом подумал: о дружбе с капиталистами...
Дальше я думал ещё о некоторых вещах, о которых не стоит упоминать, затем пере-шёл улицу, ярко освещённую фонарями на столбах, а уж затем миновал группу молодёжи возле здания общежития для студентов... И тут я подхожу к тому, что особенно запомнилось мне из этого вечера, настолько показавшееся мне странным и необычным, что я просто не могу о нём не упомянуть, оно врезалось в мои ощущения настолько прочно, что я до сих пор не пойму, что же меня в незначительном происшествии, о котором я хочу рассказать, так по-разило и смутило...
Собственно, ничего такого сверхъестественного не было, да и не могло быть в обыкновенный, тёплый майский вечер. И я в двух словах постараюсь описать то самое маленькое происшествие, которое и заставило меня начать разговор об этом вечере... Я увидел слева от себя, почти вблизи, девицу, одетую в джинсы и, по-моему, в белую рубашку. Я не успел, как следует рассмотреть её, да и вовсе не задавался такой целью, – когда идёшь улицей и навстречу тебе кто-нибудь шагает, то иной раз даже и на лицо не обратишь внимания, занятый своими мыслями или разглядыванием каких-нибудь других, на твой взгляд более интересных, предметов. Девица, лет восемнадцати или двадцати, а может быть, и больше ей, я ведь не приглядывался, да и лицо её не было хорошо освещено, прислонилась спиной к железному, жёлтому заграждению, отделяющему тротуар от газонов, она находилась прямо напротив дверей общежития, где я в своё время бывал у знакомых студентов. Бросив на эту особу мимолётный взгляд, я успел лишь отметить про себя несколько фактов: что она женского рода, на ней джинсы, что на внешность она не дурна и что у неё сегодня много свободного времени, как, впрочем, и у большинства. Но особое значение я придал тому обстоятельству, что эта девица курила, между пальцами у неё была видна сигарета и она её, видимо, поднесла к губам, покрытым слоем яркой помады. Насколько мне известно, курящие девушки пред-почитают скрывать свою слабость к курению, а тут сигарета была извлечена с какой-то одной целью – либо немедленно удовлетворить запросы организма, не считаясь ни с чьим мнением, ибо это уже давно вошло в порядок вещей, либо попытаться заглушить внутреннее волнение путём приёма порции дыма, махнув рукой на всякие приличия и предрассудки. Сам я с детства счастливо избежал вредной привычки курить, поэтому всё, что связано с курением, всегда резко бросалось мне в глаза, так же было и тут...
И вот, когда я поравнялся с этой особой и меня отделяло от неё не более, чем два ша-га, из её груди вырвался сдавленный стон, нечто вроде давно сдерживаемого рыдания, – девица плакала, но в невольном возгласе, раздавшемся по странному совпадению именно в ту секунду, когда я проходил мимо неё, было столько неприкрытого отчаяния и неподдельной муки, что мне стало самому жутко и больно. Я невольно сбавил шаг и, честное слово, был бы рад поводу остановиться и, подойдя к несчастной в эту минуту девушке, спросить её о том, что с ней случилось настолько ужасного, что надо было расплакаться прямо на улице?.. С другой стороны, наверно, подойти к ней в этот момент было бы ещё более нелепо с моей стороны, чем пройти мимо, ибо я видел её впервые и мы были с ней совершенно незнакомы... Да и чем мог я ей помочь!.. Когда уже человек плачет, поздно спрашивать у него причину, вызвавшую у него слёзы... С трудом, ощущая в себе чувство вины перед этим человеческим существом, которому я не могу сказать ни одного слова утешения и сочувствия, прошёл я мимо и стал шаг за шагом удаляться от плачущей, оставляя её позади – и уже ничто не могло меня остановить, только крик, обращённый лично ко мне; если бы я услышал: «Оглянись, если ты человек!» – я бы оглянулся и подошёл. Но меня не позвали – и шаги мои обрели твёрдость и через минуту я стоял уже на автобусной остановке, рядом с другими людьми, которые были спокойны, не плакали – и, может быть, только за это я уже был в душе признателен им...
И вот я уже стоял на автобусной остановке и, обернувшись назад, видел, как мимо за-плакавшей девушки и, может быть, всё ещё продолжающей плакать, прошли ещё несколько человек прохожих – и никто из них не остановился возле неё. И мне показалось, что я сделал правильно, что продолжил свой путь и не вмешался в чужое горе. «Какое я имел право? – спросил я у себя. – Если бы я оказался в таком же положении, нужно ли было бы мне, чтобы кто-нибудь подошёл ко мне и вмешался бы в мои переживания?!.»
Почему я не подошёл?.. Может быть, из опасения, что на мне сорвут ненависть, накопившуюся во время длительного общения с обществом?.. Не так уж приятно было бы услышать в свой адрес: «Чего тебе надо?!. Иди своей дорогой!..» Несчастье делает человека жестоким, я это знаю по себе. Потом, через какое-то время, человек начинает остро сочувствовать чужому горю, но в момент личного несчастья – к нему лучше не подходи, ибо на тебе могут сорвать неудовлетворение и злость...
Уже прошло года три, как я написал стихотворение «Осень», и потому образ несчастной девушки, как абстрактное видение, преследует меня. Не знал я, что скоро мне предстояло в реальности столкнуться с живущим во мне образом, который воплотится, пусть приближённо и нечётко, в страждущую фигуру незнакомки... И снова, в который раз, я мысленно прочитал эти строки, извлечённые мною из кладовой памяти:
Я видел Осень,
Шла
Печально и тихо,
Плакала,
По щекам слёзы катились...
И жалко мне стало это создание...
Подошёл к ней и вижу:
Корзинка в её руках,
В ней цветов увядающих букеты,
В ней листья разных деревьев,
Всех деревьев листья...
И спросил я:
«Почему так грустна,
Почему нет веселья во взгляде?..»
«Время пришло, – отвечает, –
Время тоски безнадёжной,
Минута горькой печали...
Холодно мне,
Видишь – дрожу я?!.»
Я ушёл,
И следы мои стёрлись
С дорожек мокрого сада,
Который поник,
Как и Осень,
И с нею слезам предавался,
Слезам расставания с тем,
Что кончилось и никогда уж не будет...
Я думал с тех пор очень много
И странные мысли однажды меня посетили.
Я спросил себя:
«Разве не мог
Той осенней порой
Я судьбу разделить скорбь узнавшего Мира?!.»
И Совести слышу я
Запоздалый укор...
И сейчас, вслед за героем моего стихотворения, я могу сказать о себе то же самое: «И Совести слышу я запоздалый укор...» Ехал я потом в автобусе домой и, хотя читал книгу, извлечённую из сумки, которая называлась: «Открытие «Я», мысли мои вращались всё вокруг темы человеческого одиночества...
И потом, когда я уже был дома, я думал об этом происшествии, – вроде бы ничего особенного не случилось, и всё-таки было мне больно за неведомую, обиженную душу, к которой я не мог обратиться с человеческим, простым и располагающим ко мне словом. И было мне обидно за себя и за всех людей и думал я: как мы дошли до этого, как мы ожесточились в последнее время, какие мы стали друг от друга отчуждённые!.. А ведь это плохо!.. И вспомнил я белыми буквами написанное на красном полотнище слово ДРУЖБА и его сокровенный смысл вдруг осветил ярко моё сознание... И теперь я думаю, мы что-то утратили за последние десять-двадцать лет, и дело не только в плачущей на улице девушке, а есть много примеров того же самого сорта, – просто этот случай, происшедший со мной, натолкнул меня на целый каскад мыслей, которых раньше у меня не было...
О чём она плакала, какая обида, или грусть, или печаль омрачили её рассудок, смутили бедное, незащищённое сердце!?.
Точно она ожила из небытия, приобрела черты реального существа, на краткий миг, чтобы озадачить меня и наполнить моё сознание угрызениями и запоздалым раскаянием!.. А я не могу вернуться назад в тот самый миг, чтобы откликнуться на зов взывающего куда-то в пустоту, вопиющего о человеческой доброте сердца!..
Между нами глубокая пропасть,
Уходящая в бесконечность...
Или это было расставание с прекрасной мечтой?.. Рухнули, низвергнувшись в бездонную глубину ада, растаяли, как видения сна, иллюзии, которым нет назад возврата!?. Я не знаю...
Точно это рыдание было ниспослано мне провидением, как испытание на человечность... или силу духа?!. И мне временами кажется, что эта мольба была обращена непосредственно ко мне!.. Какая мистическая фантазия!.. Но в самом деле, что же это такое было и как мне это всё понимать!?. «С праздником вас, дядя!..» – слышится мне снова и снова, и в промежутках между этим поздравлением – вопль рыдания...
12 мая 1982 г.