ВТОРОЙ ДЕСЯТОК ЛЕТ НЕВОЛИ
(Глава из исторической повести Аркадия Польшакова "Кошевой атаман"
Рис. Старца в келье.
Соловецкий монастырь в обычном нашем понимании не монастырь, в котором люди добровольно «заточили » себя, чтобы молиться и служить Богу.
Царский Соловецкий монастырь и затем «совдеповский СТОН» - это большая суровая тюрьма.
Один Бог, видимо, все видит и знает о том, что в Соловках происходило.
В Белом море империя на уединенном острове посреди моря заключила в каменный мешок множество людей, сотни, если не тысячи людей. Люди годами, десятилетиями ютились в тесных, сырых, холодных, темных как в гроб камерах, кельях.
Монастырь просыпался рано, в 6:00 утра. Однако готовиться к завтраку в монастыре начинали еще раньше. Ковшик жидкой каши - ложек десять, маленький кусочек хлеба в день. В обед - чашечку супа, о качестве его трудно писать: там больше воды, чем съестного. Изредка малый кусочек рыбы. Вечером опять ковшик каши.
Если думать о еде, то это трудно. Каждый заключенный старается не думать, не говорить о ней, лежать дольше, чтобы зря не тратить энергию.
В камере вечно стоит затхлый запах и духота, мучают одежные вши и блохи, потому что лавка и лохмотья на ней, для них это их любимый отчий дом. Простыней и одеял здесь не было и близко, поэтому вся живность находилась в лохмотьях арестантов.
Атаман вспомнил веселую русскую частушку, кстати, он владел русским языком (со свойственным им акцентом) и мог свободно объясняться на этом языке, будучи на приемах с делегацией казаков в самой императрицы:
« Ой, снег, снежок,
Белая метель,
Нахватал я «мандавошек»:
Что штаны шевелятся!.. »
- Да, подумал он, - хорошо сказано, что штаны шевелятся...
Лучше бы было, если что-то другое там шевелилось, и он вспомнил другую частушку:
« Ой, у этого казака,
Ой, какая была красота:
- Нос орла, «стовбур» быка,
А усы, как у кота... »
Эти воспоминания несколько его развеселили, и он продолжил давить этих кусачий «тварей».
К другим животным здесь можно отнести крыс, живших не только в подземельях, но и палатах монастыря.
Атаман научился бороться с ними, он поймал одну и поджег ее в пламени свечи. Запах паленой крысы надолго отпугивал этих невыносимых «тварей» от его камеры.
Порой он слышал от тюремщиков жуткие вести, что где-то в соседней камере крысы загрызли больного, ослабленного тяжелыми условиями содержания заключенного, который не в силах был отбиться от них.
***
Соловки, Соловки! Там не поют, как на родине атамана, соловьи.
Сколько эта тюрьма видела ужасов и слез, сколько слышала проклятий и стонов, сколько видела крови и смертей!
Никогда, очевидно, человек не сможет описать полностью картину, которая бы отразила жизнь в Соловках за один день, тем более за год, потому что он не Бог и не сможет быть свидетелем всего.
Узник знает только то, что происходит в его камере. Стражник не знает всего того, что делается в камере, хотя и порой наблюдает в глазок.
Один Бог знает, что творит Дьявол с бедными душами в этих серых, холодных, закопченных стенах, откуда выход так узок, и пока его ждешь - седеют волосы, ослабевает здоровье, слабеет сердце, черствеет душа...
Всё в этой большой тюрьме сделано было для того, чтобы разъединить людей, разделить друг от друга. Это очень похоже на дьявольскую хитрость сделанную руками человека, для этого в Соловках настроили много камер одиночек, узких коридоров, этажей, железных перегородок разделяющих людей.
Порой бывает, что старые друзья, брат с братом, отец с сыном находятся рядом, но ничего не могут узнать друг о друге, все разделено.
Разговоры «стучалками», криком, из одной камеры в другую запрещены. Пение, тем более общее, не допускаются. Передавать записки, письма или что-нибудь другое тоже нельзя.
Все: нельзя, запрещено, не положено...
А ведь человек Богом, самой Матушкой Природой, создан для общения, он без этого жить не может.
Однажды «тюремные стучалки» сообщили, что императрица Кобылина объявила амнистию в связи со своим 25 - летием пребывания на троне Российской империи. В связи с этим некоторые заключенные могут выйти на свободу.
Это известие всколыхнуло весь подземный мир Соловков, все надеялись на досрочное освобождение или по мере улучшения условий своего содержания. В мыслях и атаман оценивал свои шансы на освобождение или, по крайней мере, на улучшение условий своего содержания, с выходом из подземелья на верхние этажи, где жили монахи монастыря. Но подумав об этом и прождав новой вести несколько недель, он понял, что его мечтам, как и соседям по камерам ничего надеяться на освобождение.
И это чувство атамана не обмануло, чаяниям осужденных в Соловках не суждено сбыться.
При разговоре с соседом через кружку, Спичинский кричал ему:
- Кобылина Вторая объявила амнистию, но не нам!
Атаман ответил: - А я, что тебе говорил! Кабелина боится нас, Соловецких! Потому что мы для нее опасные, на свободе можем ей зад подсмолить!
Спичинский согласился с ним :
- Что, правда, то, правда! Я бы ей первым зад подсмолил!..
Надо заметить, здесь дело в том, что Соловки была особая тюрьма, где содержались в основном враги трона и лично императрицы, поэтому на этот монастырь Манифесты об амнистии Екатерина не подписывала.
Если заключенные многих тюрем на континенте иногда получали дарственные Манифесты, которые сокращали им сроки заключения или освобождали их из заключения, то на соловецких узников подобные документы не распространялись. Так произошло и в 1787 году, в юбилей царствования Екатерины.
28 июня 1787 по случаю 25-летия дворцового переворота в пользу Екатерины царским Манифестом освобождались заключенные некоторых тюрем центральной России, а соловецких мучеников предлагалось в этом документе оставить в монастыре «на основании ранее указанных предписаний».
Поэтому, когда заключенные Соловков узнали о такой «большой милости Кабелины», то буря негодования заключенных прокатилась по монастырю, стены буквально гремели «материными стучалками» в адрес императрицы.
Вот так, находясь в камерах одиночках, заключенные умудрялись общаться и переговариваться друг с другом. Иногда прямо из одной камеры в другую они проскребали маленькие незаметные дырочки для общения и передачи записок и переговоров.
Порой заключенные умудряются за долгие годы тюремного заключения вынимать из стены даже кирпичные блоки и проникать в соседнюю камеру.
Сосед атамана по подземелью поляк, которого за протесты против раздела Польши, сумел таким образом пропилить несколько каменных блоков и они могли общаться, пока тот не умер, так и не выйдя на свободу.
Много чего интересного могут рассказать о себе тюремные стены, однако вернемся к нашему узнику. Спал атаман, как и все старые люди, урывками, это отражалось на его самочувствии. Ему порой казалось, как только он поворачивается к стене, кто-то сзади крадется, некая «старуха вся в черном», он видел ее неясную тень, сквозь свои ночные кошмары...
***
В Соловках все камеры «смертников», которым смертная казнь была заменена пожизненным заключением, находились в подвалах монастыря. Там же были расположены камеры для осужденных на строгий режим и особо строгого содержания.
Таким образом, заключенных, которые опасны более всего, власть прятала и сейчас прячет подальше вниз и глубже в землю. Внизу особенно трудно с воздухом, чаще в летний зной.
Атамана редко выводили наверх. Эти редкие выходы быстро заканчивались, а внизу снова духота, где порой очень трудно дышать, и не то, что дышать, а существовать.
В камерах верхних этажей тюрьмы, заключенные немного свободнее живут и даже варят себе пищу и пьют «чефир». Что такое «чефир» не все люди знают. Это когда «зеки» пачку чая высыпают в кружку воды. Кружки коптят над лампадой или свечами и получают при этом очень крепкий чай, вот он и называется у них «чефир».
От этого самодельного зелья (наркотического средства) улучшается настроение, появляется некоторая бодрость, болтливость, пропадает на некоторое время апатия.
Но это зелье, как своеобразный наркотик, требует повторения. И если повторения нет, то заключенные болеют. У них появляется головная боль, вялость, раздражительность, чувствуется разбитость во всем теле. И чтобы добыть чай, заключенные отдают надзирателям все: снимают с себя дорогие вещи, вырывают даже золотые коронки.
Что стоило на свободе большие деньги, здесь отдается за несколько плиток дешевого чая. Некоторые надзирателей торгуют из-под полы таким дефицитом, этим грешили также и солдаты охраны, и некоторые монахи из обслуживающего персонала.
Все в тюрьме, буквально все, отдается или разменивается на чай и курево.
Но атаман был не таким и поэтому эти напасти его не коснулись в полной мере.
Надо сказать, что попадали в Соловки люди всякие: и старые, и молодые, слепые и хромые, безногие и безрукие калеки, здоровые и больные, простые и дворяне, неграмотные и образованные, верующие и неверующие.
У каждого своя жизнь, своя душа, своя индивидуальность.
У каждого были свои радости и печали, а теперь появилось и свое горе. Причем личное горе более значимое, чем горе других, по той лишь причине, что оно свое.
А когда человек в горе, в нужде, в голоде и холоде - он порой теряет остаток совести, понятия вежливости и гуманности, и по головам других бежит к своему кусочку хлеба, кусочку мыла, глотку свежего воздуха, бычка с табаком, малейшей радости. О честности, человечности, взаимопонимания в такой тюрьме, как Соловки, не приходится говорить, потому что такого понятия у многих заключенных просто не остается.
И здесь, именно здесь нужен божий свет, свет Неба, любовь и соучастие!
Чтобы «убить» время заключенные иногда читают отрывки из святых книг или поют.
Поэма "Молитва матери " приносила особое облегчение атаману.
- Не ради этого ли послал его сюда Господь? - Спрашивал атаман сам себя.
В этой связи он много раз читал вслух молитву, прося Господа о защите:
« Я обращаюсь к Тебе, Господь и Создатель всего сущего в мире земном, и прошу естество мое от распада и тления сохранить. Дать силу крови моей, чтобы все прежние не благие влияния отринуть. Хочу найти защиту от воздействий будущих, чтобы нехороший сглаз и язык зла не коснулись сердца моего и не отравил душу мою. Я раскрыт теперь только пред тобой Господь. Аминь!».
Вера, как большая мощная сила, спасла атамана.
Известие о атамана, в тюрьме исполнилось аж 95 лет, опережала его и текла уже из уст верующих и неверующих в другие камеры.
Первым его поздравил с юбилеем сосед Спичинский, который кричал в кружку:
- Петр, Соловки поздравляют тебя с 95-летием ! Желают тебе здоровья и еще прожить столько!
Атаман ему отвечал:
- Спасибо, Григорий! Мне важнее всего пережить моих врагов!
- Петр, ты переживешь всех! Бог любит тебя и поможет тебе в этом!
Между прочим надо сказать, что связи и оповещения без всякой почты, между различными заключенными (даже между тюрьмами), тогда и сейчас устроены лучше, чем мы, свободные люди, можем себе представить.
Связь эта, естественно была устной, поскольку всякая переписка запрещена. Информация, имена, люди, события держались в памяти узников и передавались, несмотря на запреты из одной камеры в другую, разными путями, минуя все преграды и запреты.
Этому искусству, этому стремлению к общению обездоленного, изолированного «зековского» народа стоило бы нам свободным гражданам поучиться у них. Хотя, как уже здесь говорилось, всё в тюрьме направлено к тому, чтобы разделить, разорвать, изолировать людей.
В памяти узников хранятся факты, события, разговоры, слова из прошлого и настоящего, и таким способностям, приходится только удивляться.
С чем это можно сравнить или представить?
Это можно сравнить, вспоминая историю Библии, а также легенды о запорожских атаманах -богатырях. Там тоже содержание легенд, библейские предания, заветы передавались людьми из уст в уста, из поколения в поколение.
Таким образом, пути и воля Божья, Его заповеди и Его учение, и вообще история Руси, Запорожской Сечи в памяти человеческой сохранялась не одну тысячу лет, пока не отразилась уже в современных печатных изданиях, в Интернете, на магнитных и других носителях информации, в том числе и этой книге.
Вы можете, друзья, сказать, что при таком сложном и простом способе передачи информации происходило искажение многих событий и фактов, это вполне возможно, но в целом истина доходила до заключенных.
Таким образом, атаман получал информацию с воли, и знал об основных событиях происходящих на родине:
- О том, что казаки переселились на Кубань.
- О том, что несколько тысяч казаков бежали за границу, и там образовали на Дунае новую Задунайскую Сечь.
- О том, что высланные в Сибирь казаки отказались служить императрице Екатерине и написали этой повии гумозное (юморное) письмо, подобно тому, как когда-то казаки писали турецкому султану Мухаммеду, и многое другое...
Особенно понравилось атаману то, как обозвали Запорожцы Сибири императрицу, назвав ее глубокоуважаемой повией Кабелиною Пердимовною Второй, сучкой москальской, польской, курляндской, осетинской, калмыцкой, киргизской, казанской, татарской, сибирской и прочая из прочих...
Это прозвище (Кабелина Вторая) казаки дали ей не просто так, а через ненасытную жадность к утехам и частой смены фаворитов при дворе.
Вспомнил атаман и сотника Любубабутрахану, который как говорит молва, переспал с императрицей, и она оказалась повией не первой свежести. О ней говорили, что у императрицы лоханка такая, как бездонная бочка была, целый запорожский курень можно пропустить и там никто ни за что не зацепится.
Получив такое известие, атаман долго с удовольствием смеялся, впрочем всё зековское подземелье монастыря перемывали косточки императрицы, ржали над ней, это письмо было своеобразным бальзамом на души «страдающих» в монастыре людей, которые через эту повию потеряли все: свободу, семью, друзей, все радости жизни.
Таким образом, несмотря на запреты, наказания, каменные стены, кованые железные двери, решетки, информация с материка просачивалась сюда к заключенным.
Заключенные устно, с помощью «стукалок», «говорящих кружек» переговаривались между собой, благо, что времени свободного у них было много.
Так они, хоть поздно, но узнавали об смене фаворитов при дворе, смерти важных сановников и царственных особ.
Хотя чаще всего эта информация приходила к ним в несколько измененной форме, но суть была всё же передана более-менее точно.
***
Поистине, мудро и удивительно построил Бог по своему подобию человека. Каждый из заключенных достоин сожаления, жалости, сострадания, и всех любит Господь, и за каждого из них Господь Иисус проливал свою кровь. Почти по каждому из них плачет дома: жена или старушка-мать, брат, сестра или сын, дочь или друзья.
Кто-то из заключенных был близок к достижению цели: у кого-то была любимая женщина, у кого-то была любимая работа, у кого-то налаживалось хорошая карьера, или что-то другое...
И тут сразу все рухнуло, оборвалось, кончилось: все, все, все!
***
Однако давайте продолжим свой рассказ об атамане Петре Калнышевском. Он был страшно замучен бессонницей, голодом и холодом.
Бессонница измучила атамана. Атаман лежал на скамейке, взгляд его смотрел неподвижно на потухший огарок свечи.
Он не отрывал взгляда от маленького огонька, который гас, растворяясь в темноте, и думал, думал.
- Да, вот так и его жизнь может погаснуть здесь в темном подземелье монастыря.
Его беспокоила тоска по воле, друзьям, детям, она (тоска) душила его и мучила. Ему оставалось только ждать и терпеть.
- Сколько ему еще здесь сидеть и столько терпеть все эти невыносимые муки?..
Но на этот вопрос, он не знал ответа, чувствовал всем обнаженным существом своим, что надолго.
Он часто вспоминал, думал о жене, детях и внуках, что стало с ними после того, как его арестовали?
- Пойди, маются по белу свету!
Он вспомнил, как постоянно беспокоился за них. Готов ради них искупить молитвой и любовью все их страдания.
Эти все их мучения казались атаману труднее его собственных сегодняшних мучений.
- Странно построена человеческая жизнь, - подумал атаман, - особенно, для тех людей, которые оказались на вершине власти (цари, императоры, короли и прочие). Их дети, когда родители находятся на вершине, живут лучше всех, для них казалось, весь мир открыт и принадлежит им. Но стоит царствующим родителям потерять власть, как жизнь детей становиться этакой черной дырой, все вдруг меняется коренным образом в худшую сторону.
Всё бывшее окружение их, друзья, подруги, чиновники которые раньше лебезили перед ними, отворачиваются, забывают про них, даже злорадствуют насчет их теперешнего бедственного положения. Некоторые из таких отпрысков со временем спиваются и кончают жизнь голытьбой самарской.
***
Все последующие ночи атаман долго не мог уснуть, постоянно о чем-то думал, вспоминал. Мысли перескакивали с места на место, ведь позади у атамана была прожита, богата событиями жизни. Короткий, отрывистый его сон, грезился кошмарами.
Ему снилось, что разоренные и обездоленные запорожские казаки, недовольные решением атамана поддержать русских в войне против крымских татар и османов Порты, решили арестовать и сослать его на «Погану скелю - Плохую скалу».
Здесь следует объяснить читателям, что за место такое «Погана скеля».
За островом Хортица (до сооружения Днепрогэса на Днепре) было расположено несколько опасных для плавания судов порогов. Один из порогов назывался «Погана скеля», на эту скалу, окруженную бурлящей водой казачье сообщество ссылали сильно провинившихся в чем-то казаков и старшин, что бы выветрить из их головы «дурь».
Недовольные казаки тогда подняли бучу в Сечи.
Чтобы не попасться в руки разъяренных казаков, атаман заскочил в церковь, пытаясь найти убежище в доме Божием. Архимандрит, видя такое дело, что разъяренные казаки, найдя здесь атамана, могут осквернить храм, уговорил его надеть рясу монаха монастыря и на время скрыться с Сечи.
Атаман послушался совета архимандрита и в одежде монаха, надев капюшон, низко пригнув голову, начал пробираться через разъяренную толпу казаков, которые кричали:
«Атаман предал нас! Отправив его на «Погану скелю» , пусть там выветрит свою дурь! Москали не браты, а враги нам!..
Так прошла эта ужасная ночь, одна из многих тысяч ночей, которые были у него, среди тюремного смрада и тьмы.
***
Запах от человека, который просидел долго в тюремной камере, поразителен. Ведь заключенный порой не моется месяцами. Руки, ноги, тело, шея, лицо становятся все чернее. Борода растет, одежда затвердевает, заводятся вши, ногти на руках и ногах превращаются в когти.
От долгой бессонницы атаман бредил, говорил с кем-то, потом как бы просыпался и говорил себе: «Ой, что это я - совсем обалдел!»
У него сжималось сердце, было холодно, и он долго не мог заставить себя подняться и сделать разминку.
Атаман здесь все же нашел в себе силы, преодолел себя и не поддался отчаянию. Он встал на колени молился. Его поддерживала вера, Иисус молился, и атаман тоже молился:
«... Если можно, да минует чаша сия...
Да будет воля Твоя...
Велики были страдания Его... »
Для того чтобы заснуть, атаман часто читал «Молитву приготовления ко сну»:
«Уста мои и сердце мое к Господу обращаются, потому что в мире радости большей, чем искреннее общение с Высшей силой, давшей мне возможность испить чашу жизни и найти Искру Света Высшего. И я прошу Господа помочь телу моему восполнить утраченные за день силы, а душе - нечистое ночное влияние отторгнуть, чтобы день завтрашний не был омрачен, и я войду в него с радостью, ибо Господь со мной. Аминь».
Однако молитва не всегда помогала. Очень медленно, час за часом, черепашьими шагами проходило у атамана время, ой, как медленно оно шло!
Даже трудно сравнить с чем-то этот застывшее в холоде и голоде время.
А сколько еще осталось сидеть ему здесь? Об этом только Бог ведает!
Чтобы согреться, атаман расстегивал кафтан и натягивал на голову, ноги прижимал теснее к животу.
Это положение даже трудно себе представить. Если смотреть сверху, то оно выглядит примерно как поза рахита, вернее зародыша в матке беременной женщины.
Однако такая поза позволяла сохранять больше тепла, она была самая выгодная из всех перепробованных атаманом поз. Ведь накрыться ему в камере было нечем, одеяло или покрывала такому «опасному» узнику, как он, не полагалось.
Перед тем как лечь, атаман проделывал физические упражнения, которые знал, чтобы согреться и набрать запас тепла, чтобы попытаться заснуть. Часто это удавалось сделать, но иногда сразу сон не брал, было холодно.
Проходило 5-10 минут, и он начинал дрожать, как маленький щенок, которого нерадивая хозяйка оставила на улице в дождливую осеннюю «мерзопакостную» погоду.
Теперь оставалось ему только одно: немного полежать, потерпеть, затем встать с лежака, и начинать сначала делать разминку. Если удавалось заснуть, то не более чем на час - полтора.
В Соловецком монастыре, расположенном в Белом море в осенне-зимний период, и частично весенний, в подземелье всегда было очень холодно. А холод, как известно мучитель большой, особенно при медленном и длительном воздействии.
Тюремщики придумали жестокий метод человеческой казни: не дать умереть и в то же время постоянно морозить тело и душу.
Да к тому же еще еда, которой кормили атамана, была убогая, с таранами и кусочком хлеба или черствым сухарем.
Один злобный надзиратель, которой периодически присутствовал при раздаче пищи арестантам, всегда преднамеренно бросал атаману в похлебку какую-то гадость.
Вот и сейчас открылась «кормушка», и в нее атаману просовывают пищу, надзиратель москаль Нестюков с улыбкой говорит: - Вот тебе атаман еще добавка!
И он бросает в миску атаману жирных монастырских тараканов. Это забавляло его.
На что атаман ответил:
- Надоел ты мне, Битюг! Когда ты сдохнешь!
Тот смеется и говорит ему: - Я живучий, тебя переживу!
- Посмотрим! – ответил атаман, из темноты сверкнув глазами.
У надзирателя по спине забегали мурашки, и он при этом подумал: – А дед колдун!
Как говорили потом солдаты, надзиратель Василий Нестюков после этого простудился и умер.
Говоря о еде заключенных, то человек слабеет от такого питания, особенно на холоде, и еще, если он пытается чаще греться физическими упражнениями.
В следующий день в меню атаману входил кусочек зачерствевшего хлебца и гречневая реденькая похлебка.
Терзали тело атамана и вши, их было особенно много в летнюю пору.
Что делать? Самое удивительное то, что эти кровососущие твари проникают через любые препятствия. В пустых камерах оставленных заключенными они не живут, их там нет, они, переползают в другую камеру и находят новую жертву.
Заключенные, попав в такие условия, говорили порой себе: «Мне уже свет не мил от такой собачьей жизни!»
Некоторые из узников Соловецкого монастыря были сломлены такой жизнью, они переставали брать свою пайку хлеба, обрекая себя на голодную смерть.
Об этом говорили «тюремные стучалки».
Атаман крепился. Он временами нагибался и растирал холодные ноги. Иногда садился и ноги приставлял к стене повыше, чтобы не они не набухали. Внизу было так холодно, что невозможно было сидеть.
И тогда атаман использовал своё универсальное средство, при нарушении кровообращения в ногах, читал, повторяя не раз свою спасительную молитву:
«Дивное злато великого Господнего Творения, удивительного для людей, я душу лечебную прошу дать моим мыслям мозга свою действенную силу. Дать силу для углубленного лечения и нормализации работы телесных сосудов ног и рук. Буду день и ночь я летом и зимой просить Господа об исцелении их. Аминь»
Так он каждый вечер молился в течение нескольких дней, пока отёки ног не проходили. Но не только это было тяжелым испытанием для заключенного.
Когда дело приближалось к ночи, то спать порой было атаману нельзя, потому клопов и вшей было много. Стены теремной его камеры были покрыты бугорками и ямками, бугорки порой были острые, так что и прислониться к ним было трудно.
И вот в этих щелях прятались клопы и другие насекомые. Ночью вся эта живность начинала торжествовать и охотиться на человека.
Клопы ползали везде, они расползались по всей камере в поисках человека. Некоторые из них, чтобы добраться до своей жертвы, даже ползут по потолку и останавливаются как раз над заключенным и точно падают, куда им надо: на голову, руки, за шиворот, на одежду.
И, добравшись до вожделенного тела жертвы, впиваются и сосут кровь. Почти каждый раздавленный атаманом клоп уже содержал в себе кровь, гад где-то уже укусил, насосался . Кусали клопы невероятно изобретательно, не давая узнику спать.
Атаману урывками удавалось спать, и то лишь тогда, когда уже усталость брала верх. И так дни и ночи подряд.
Кроме того, атаману, сидящему в камере одиночке, сильно мешала, давила на грудь, особенно в летнее время, большая духота. Притом его стареющий организм очень быстро уставал. Он не мог долго находиться в одном положении: сидеть, стоять, лежать. Немели у него руки и ноги.
Иногда, как пойманная рыба он ловил ртом воздух. При этом атаман припадал к щели в дверях или к решетки окошка, откуда хоть в мизерном количестве поступал в камеру свежий (если его можно так назвать) воздух.
Когда после раздачи обеда он просил немного оставить открытой «кормушку» в двери, то охрана, как правило, не соглашалась.
И вот для того, чтобы хоть немного больше зашло воздуха в камеру во время раздачи пищи, он пытался медленнее все делать и есть пищу, подольше растягивая время, хотя из коридора надзиратели кричали и торопили его.
Но, все же, стрелки на небесах не стоят на месте, и время на грешной земле и особенно здесь в тюрьме, идет, пусть даже и очень медленно.
Для заключенных, оно идет невероятно, невыразимо медленно: час тянется как день и медленно сменяется другим. День растягивается на месяц.
Время от времени надзиратели устраивали в его камере детальный обыск: раздевали атамана догола, прощупывали одежду и все вещи, засматривались в рот, и не только в рот...
Они искали что-то запрещенное, что не должно быть у заключенного.
***
Как правило, руководство монастыря не посещали заключенных в кельях, это было крайне редко.
Однажды после обыска скрипнул ржавый замок, с трудом открылась дверь, и на удивление атамана к нему в келью пожаловал сам Соловецкий игумен, держа в руках крест и Библию. Что привело его сюда, атаман не знал, может любопытство, а может то, что атаман тогда был самый титулованный тюремный долгожитель.
Для заточенного в камеру атамана даже сам факт, что зашел священник, было уже чудо.
Рис. Священник в монастыре.
Он с трудом протиснулся в келью Петра Калнышевского, перекрестил его и с улыбкой спросил:
- Как здоровье Петр Иванович?
- Слава богу, не дождетесь! - С улыбкой ответил тот. Намекая на то, что, дескать, не дождетесь моей смерти, я еще вас переживу.
- Ну и славно, видно Богу так угодно!
- Видно угодно! - Повторил атаман.
- Я вот к вам пришел, чтобы вместе помолиться!
- Что сегодня какой-то праздник? Или что-то в Белом море сдохло? - Спросил, улыбаясь, атаман.
- Да, Святой день! Явление Горбаневской иконы Божьей матери! (30.04.1786 г.).
- Давно я не молился перед иконой Божьей матери! Как посадили меня сюда, так и сижу здесь как сыч, в темноте и неведении, что там делается наверху, как там мои казаки, товарищи по Кошу живут.
- Я потому и спустился к вам, чтобы помолиться вместе с вами. Что касается казаков, то слышал, что им на Кубани живется неплохо.
- Дай Бог, дай Бог! - Крестясь, ответил атаман.
Услышав эту добрую весть о казаках, трудно описать словами все то, что происходило в душе атамана. Он рад был, что слухи об этом подтвердились.
- Господь, значит, не дал пропасть казацкому роду.
Не осознавая еще реальность происходящего, что к нему заглянул игумен монастыря, атаман как во сне приложился к Евангелию и помолился.
Игумен объяснил цель неожиданного появления его здесь, сказав:
- Его светлость генерал - губернатор Потемкин запрашивал Синод о том, как вы здесь: живы - здоровы!
- Передайте этому "перевертышу", что я и его переживу!
- А что так! Чем насолил он вам так сильно?
- Не то слово, предал он казаков!
- Господь ему судья!
- Чтобы ему на том свете черти хорошо сраку подсмолили!
- Зачем вы так, Петр Иванович? Он ведь ходатайствовал перед Матушкой Императрицей о помиловании для вас!
- Лучше бы не ходатайствовал!
- Петр Иванович! Вы в нашем монастыре сейчас один из самых видных, именитых гостей.
- Гость, которого держат в подземелье, - съязвил атаман.
- Все равно я благодарен вам за то, что вы не пролили братскую христианскую кровь у себя в Запорожье. Бог вам это зачтет!
- Дай Бог! Дай Бог! - Ответил атаман. - Хотя многие казаки еще матерят меня, за то, что не дал им победить или умереть достойно, как это положено настоящим казакам, не уронив чести и достоинство казацкое.
- Молитесь, Петр Иванович! На все воля Господня!
- Молюсь, молюсь я!
- Может, есть какие-либо просьбы к нам?
Атаман, немного подумав, сказал:
- Есть одна, позвольте на Пасху помолиться в церкви.
- Хорошо!..
Встретившись с взглядом игумена, атаман был поражен лукавым взглядом этого «добродетеля», а скорее и точнее всего, верно пса стоящего на службе царственного престола.
У Петра Калнышевского как-то сразу ожили в памяти слова Апостола: «... и уже не я живу, но живет во мне Христос» (Гал. 2 , 20). - Да благословит Господь, который пришел помолиться вместе со мной! – Мысленно подумал атаман и перекрестился.
Потом, когда игумен вышел, пришло какое-то благостное спокойствие на сердце атамана, осознание случившегося. Об этом визите Петр Калнышевский вспоминал еще долго, очень долго. Произошло действительно чудо, ставшее началом более глубокой молитвенной жизни атамана. То, что произошло, может, кому-то покажется обыденным делом, но для атамана просидевшего много лет в заключении в камере одиночки, это было действительно чудо. Вообще, человек в подобном положении очень нуждается в Боге, в каком-то человеческом утешении.
***
Игумен сдержал свое слово и позволил атаману на Пасху помолиться в церкви.
Этому способствовали и дары монастырю сделанные кошевым атаманом.
Атаман, проживший много лет среди различных людей, был неплохим психологом, это тоже помогало ему выжить в таких трудных условиях.
Он, конечно, использовал деньги, как действенное средство для улучшения своего положения и авторитета среди как монахов, так и солдат стражи. При этом он не скупился на богатые пожертвования храму. Из того рубля, который был ему положен, он подкармливал и некоторых стражников, и они делились с ними вестями с воли.
И тогда и сейчас деньги решали многое, как говорится, не подмажешь - не поедешь.
***
Справка.
Как свидетельствуют архивные документы монастыря, будучи в заточении «колодник» Калнышевский дарил ценные дары в православные храмы Соловецкого монастыря.
В 1794 году он пожертвовал Спасо-Преображенскому собору Соловецкого монастыря запрестольный крест, изготовленный из серебра весом более 30-ти фунтов.
В 1798 году на средства Калнышевского была изготовлена сребропозлащенная риза с венцами, весом 24 фунта 84 золотника.
В честь своего освобождения из заключения, в 1801 году, атаман поднес в дар монастырю Евангелие на александрийской бумаге в большой лист, оправа которого, по описанию архимандрита Мелетия, была обложена "серебром золоченым; на верхней доске девять образов финифтяных, украшенных стразами. На корешке Евангелие была сделана следующая надпись:
"Во славу Божию устроися сие Святое Евангелие, во обитель Святого Преображения и Преподобных отец Засимы и Савватия Соловецких чудотворцев, что на море окиане, при архимандрите Ионе, а радением и коштом бывшаго Запорожской Сечи кошеваго Петра Ивановича Кольнишевскаго 1801 г.", а всего весу 34 фунта 25 золотника и всей суммы 2435 рублей".
Это были очень богатые подношения, к тому же данные страждущим узником.
Если, исходя из веса драгоценных металлов и приблизительной оценки работы, предположить цену запрестольного креста и ризы по 1000 руб. каждая и прибавить известную цену Евангелия, получим общую сумму 4435 руб.
Зная, что ежегодно Калнышевский получал на своё содержание примерно 360 руб., получится, что для сбора этой суммы ему понадобилось 12 лет и 3 месяца.
Притом, что общий срок его пребывания в соловецком заключении составил без малого 25 лет, получается, что практически половина всего денежного содержания употреблялась Петром Ивановичем для дарения монастырю.
***
В Пасху Господь сделал Петру Калнышевскому большой подарок: атаману позволили покинуть душную камеру со спертым воздухом и подняться на поверхность, увидеть серое небо и помолиться у иконы Божьей Матери.
Как только стражники отворили наружную дверь, и в его легкие попал свежий воздух, глаза атамана помутились и он, чуть не впал в обморок, хорошо, что один из стражников поддержал его.
Придя в себе, они пошли к храму.
В этот день даже серые облака радовали глаза. Он шел двору, вымощенному булыжниками, и вдыхал в себя воздух. Он не мог им надышаться.
Когда охранники привели атамана в церковь, там он стал на колени перед иконой, и благодарил за все Бога.
Он искренне молился, чтобы радость пришла всем родным и близким, семье и всему страдающему казацкому народу.
Рис. Икона Божьей Матери Соловецкого монастыря
Он радовался до слез. Он очень благодарил Господа, ибо Он не возлагает на человека больше, чем он может нести!
В этот Великий День весь мир радуется. И ему Господь дал большую радость. И хотя рядом с ним не было его семьи, детей, друзей, но в душе его был Господь, Сам Бог, и большего он желать не мог! Свет Небесный потоками лился из сердца его, сливался со всеми, кто прославлял Бога рядом с ним.
За окнами церкви дул ветер и было холодно, но у него на душе было тепло!
Пасха - это древний праздник весны, весеннего солнца и природы, пробуждающейся после длительного зимнего сна. Праздник победы весны над зимой, победы жизни над смертью.
Надо сказать, что Пасха на его родной Краине была богаче на обычаи и традиции, которые восходят еще с дохристианских времен, когда народ отмечал праздник поздравления весны и весеннего солнца. Такими народными обычаями были гаивки, забавы, дарение писанок и пасхальных яиц.
Пасхальные торжества начинались обходом вокруг церкви под звуки колоколов.
Сейчас атаман, поскольку был уже стар, не участвовал в обходе, он был в церкви.
У верующих этот обход был символом ходу святоносцев Господня гроба. После обхода, перед закрытыми дверями церкви, как перед запечатанным Божьим гробом, началась воскресная Утреня.
Здесь первый раз атаман услышал радостное:
«Христос воскрес из мертвых, смертью смерть поправ и сущим во гробах жизнь даровал»
Во время пения воскресшего тропаря архимандрит крестом открывает двери церкви в знак того, что Христово Воскресение открыло нам двери к Небу.
Как помнил атаман, Пасха на его родной стороне была у них богаче и разнообразными народными обычаями. На Пасхальные праздники в доме собралась вся семья, ведь это - «Великий День».
Великоденный завтрак дома на родине атамана начинался молитвой. После молитвы он, как отец семейства, брал освященное яйцо и делил его на столько частей, сколько было присутствующих за столом. Со словами благословения раздавая яичко, он говорил:
- Чтобы на все праздники нас Всевышний благословил счастьем и хорошим здоровьем на долгие годы. Чтобы Матерь Божия всех нас взяла под своё покровительство. Чтобы мы сами росли духовно и воспитывали в таком же духе своих детей. Дай Бог, эти праздники счастливо отпраздновать и других дождаться.
- Христос воскрес!
- Воистину воскрес! - Отвечают все присутствующие за праздничным столом.
Обычай на Пасху начинать празднование яйцом существовал на родной земле атамана издревле, ведь яйцо символизировало зародыш новой жизни. У них яичко является символом Воскрешения Христова, а как с мертвой скорлупы яйца рождается новая жизнь, так и Христос вышел из гроба к Новой Жизни.
После священного яйца вся семья атамана ела пасху и все, что приготовили на праздник.
Пасха - это также время поминовения усопших предков. Поэтому атаман с семьей приходил на могилы умерших предков.
Атаман с молитвой и добрыми словами тут вспомнил своего отца, мать, дедушку, бабушку и просил у них прощения.
В этот день священник в Сечи вместе с церковным братством ходили по кладбище и справлял над могилами умерших родственников службу, окроплял святой водой могилы со словами: «Христос воскрес из мертвых, смертью смерть поправ и сущим во гробах жизнь даровав».
Здесь в Соловецком монастыре служба проходила несколько иначе, однако это не смущало его.
Атаман радовался этому празднику, хотя здесь на севере было еще холодно и никакое солнце не светило в вышине.
На родине атамана это Праздник продолжался в течение двух седмиц. Начиналось он еще в период поста днем Вербного воскресенья и завершалось проводами усопших - Радуницей.
Вербное воскресенье - это праздник пробуждения ивы. Верба на его родине первая из всех деревьев, которая просыпается от зимней дремоты и по её веткам начинает движение питательного сока. Здесь в монастыре ива не росла.
Запорожцы верили, что в Великоденном свете все приобретает особый смысл, наполняется магией, поэтому каждая хозяйка особое внимание уделяла магическим действиям. Обязательно нужно было подготовить новое полотенце, новую нарядную одежду для всей семьи.
Здесь в монастыре одежда у атамана была местами в дырах и нестиранной, но это его не беспокоило, для него важно было помолиться Богу.
Неотъемлемой частью Великоденного праздника были яйца и писанки.
Пасхальные яйца - это вареные яйца, окрашенные природными красителями в один кокой-то определенный цвет: желтым, коричневым - от шелухи лука, красным - от сока свеклы.
Яйца на Пасху едят, ими так же играют в Великоденные игры.
Атаману и его соседу Спичинському, которому тоже позволили помолиться в церкви, монах Иван подарил крашеные яйца.
Атаман при этом вспомнил, как он с братьями играл в простую деревенскую игру, у кого яйцо окажется крепче.
В этой связи, он соседу Спичинському, тихо сказал:
- Что, брат! Давай померяемся чье яйцо крепче?
Спичинский, смеясь, ответил:
- Давай, брат!
Они носами яиц стукнули друг о друга.
Атаман тихо говорит:
- Моя взяла, яйцо мое крепче твоего оказалось.
- М -да, брат! Тебе везет! Давай съедим их, давно яиц я не ел.
- Да, брат! Я тоже забыл вкус настоящего яйца. Здесь нас пустой баландой кормят.
Они, с аппетитом смакуя, съели яйца.
Когда служба в церкви закончилась, и всех заключенных развели по камерам, атаман, вернувшись к себе, сказал:
- Гей, казаки! Будьмо! Жить можно! И не только можно, но и нужно! Следующий мой выход в «Высший свет», дай Бог, состоится в день Преображения.
***
Прошло много лет тюремного заключения атамана. Изоляция, голод, утомительное ожидание чего-то такого, что не может быть, неотвратимая мрачная перспектива пожизненного заключения, вполне могли сломить любого человека, но не кошевого атамана Запорожского Войска.
Он в камере жил, творил, сочинял песни, которые никто кроме него не слышал и не пел.
Говоря словами Тараса Шевченко:
«Нас разделили, развели,
А мы бы до сих пор так жили.
Подай руку казаку
И сердце чистое подай!
И снова именем Христовым
Мы обновим наш тихий рай...»
А пока атаман прежнему томился в одиночной камере уже более десяти лет, разменивая «пятнашку» своей «отсидки».
Вообще, друзья, трудно, даже невозможно представить себе чувства, переживания человека, находящегося в одиночной камере, тем более, под колпаком скорой собственной смерти здесь в одиночестве, когда твой труп просто выбросят со скал в холодное северное море. И как поётся в песне: «И никто не узнает, где могила моя...»
Говорят один чудак писатель, захотел испытать на себе то, что чувствует человек, который сидит в одиночной камере колодника - смертника в Соловецком монастыре.
Он договорился с игуменом посадить его в камеру смертника, чтобы тот, естественно, через некоторое время выпустил его оттуда.
Игумен согласился за определенную «мзду» в пользу монастыря.
На писателя, как он просил, надели кандалы и замуровали в камеру смертника, и там он просидел столько времени, сколько и просил. Он был уверен, что из камеры смертника, когда придет время, его, выпустят на свободу.
Сидя там, он пытался поставить себя на месте настоящего узника и узнать его душевные переживания, но ему это никак не удавалось сделать.
Ни писалось ему, не было подлинного переживания, творческого вдохновения.
Оно пришло к нему сразу, когда надзиратель сообщил ему, что старого игумена, с которым он имел договор, неожиданно отозвали на материк, а новый игумен ничего не знает о такой договоренности. Поэтому выпускать его из камеры смертника никто не станет, без письменного распоряжения первого. А он такое распоряжение после себя не оставил. Так что придется ему сидеть здесь до самой смерти.
От этого известия писателя чуть «кондрашка» не хватила, он за одну ночь столько пережил, что поседел до корней своих волос.
Игумен с монахами решил просто пошутить над незадачливым писателем.
Когда его выпустили, он уже смог если не точно, то очень близко описать, что переживает осужденный смертник в камере-одиночке, ну и посочувствовать ему как человеку.
***
Тюремный кажущийся (мнимый) отдых и праздность были всегда своеобразным испытанием для человека. Плоть отдыхала, а душа томилась в потемках ожидания, а время старался не потерять ничего из своего кругооборота. Дни время тянутся в тюрьме и, особенно в одиночной камере томительно, долго, очень долго.
Наблюдая часами за суетой пауков, мух, лягушек, мышей и крыс, атаман думал и думал о бытии человеческом. Тюремная камера, пожалуй, такое место на земле, где узнику хочется поторопить время, а оно тянется медленно, очень медленно. И дню прошедшему здесь радуются.
О тех днях атаман мог сказать слова, которые сказал когда-то Псалмопевец:
« Объяли меня, болезни смертные, муки адские постигли меня, я встретил тесноту и скорбь».
Атаман виновным себя не считал. Он молился Господу о том, чтобы не заболеть недугами, устоять и не поколебаться.
Для этого Петр Калнышевский читал известную верующим «Молитву от недуга»:
«Сила рождения дня нового принесет мне, рабу божьему Петру силу борьбы с моим внутренним телесным недугом. Органы мои насытит Свет Господень новым благом животворящим. Принесет мне дух Господень силу обновления тканей телесных от Истока великого, дающего основу жизни, и процесс развития болезнь моего будет остановлен. Жизненная поддержка придет свыше силой Отца Небесного, дающего мне исцеления чудо, и днем новым буду поддержан в избавлении от недуга. Аминь!»
Всю жизнь атамана с детства была борьба, борьба и еще раз борьба. Он всегда искал выход и находил его с любого крайнего положения, считал, что безвыходных положений не бывает, всегда есть выход.
На его лице не было ни скорби, ни печали, потому что в сердце их тоже не было.
Дух Святой наполнял его: ведь за Христа, за свой народ, за казаков он несет это тяжкое бремя .
Не зря псалмопевец Давид говорит: «Господь - Пастырь мой, я ни в чем не буду нуждаться. Он покоит меня на злачных пажитях и водит меня к водам тихим, подкрепляет душу мою и ведет меня на стези правды ради имени Своего...»
Усиленная молитва атамана видно помогала ему. Он жил, он страдал и с надеждой верил в лучшее будущее своего народа.
***
Как представлял себе в мечтах, мыслях атаман это будущее?
В атамана было много времени, чтобы подумать, помечтать о будущем. Нет, он мало думал о себе. И что об этом думать, все и так ясно как божий день - его не выпустят просто так на свободу. Он страшный Екатерине, как второй возможный Пугачев. Он страшный монархии, как выборный атаман, вышедший из недр казацкого народа.
Это, прежде всего, пугает императрицу, не зря она так ополчилась на французскую революцию. Она боится потерять трон и власть, народная выборность правителя - что может быть страшнее для любого монарха, как бывших, так и нынешних правителей.
Однако рано или поздно этому придет конец и народ поймет, что система, где правителями становятся только по наследству, плохая сама по себе. Потомки монаршие бывают разные, чаще слабые и избалованы. Они не знают своего народа и поэтому несут несчастье для него.
Кроме того, пожизненная власть, развращает любого человека, монарх считает, что ему все дозволено, забывает Бога и творит зло. Поэтому та система, которая существовала в Сечи с выборностью атамана, более соответствовала чаяниям народа.
Но если так рассуждать, - думал Петр Калнышевский, - то почему я здесь сижу в подземелье, а эта «стерва» нимкеня на русском троне?
Видимо все дело в самом народе, каков народ - таков и правитель.
Нимкеня правит народом, который привык к монархии и без царя батюшки не представляет свою жизнь. Для него (народа) сейчас все равно, кто на троне, только бы там кто-то сидел. Это приносит успокоения народу, он добровольно передал свои обязанности о себе, своем благополучии монарху, пусть у него пухнет голова о всех и вся.
Плохо, что при этом нет обратной связи, монархи не слышат свой народ и поэтому народ молчит.
В этой связи Запорожская Рада (общее ежегодное собрание казаков) лучше любой монархии. Атаман на Совете слышит, о чем мечтает народ и знает, что если он не будет считаться с народом, казаки выберут себе другого атамана.
- Интересно, сколько времени понадобиться разношерстному народу России, чтобы прийти к такой простой форме выбора правителя?
Век, или два, или больше!.. - Так и этак размышлял атаман о бытие людском, о возможном будущем и настоящем.
А подлинное бытие было у атамана ужасным. И чтобы выдержать, все перенести и остаться самим собой, атаман вставал на колени и горячо молился. Господь один знает будущее, и он все Ему вручил, свою судьбу, свою жизнь.
Господь видно не оставил его. Страдания, муки, томление духа, поиски выхода, все пережил он.
Однако Господь обнял его любовью Своею, и ему стало легче, теплее как-то .
Но неизвестность мучила атамана больше всего. Молился он аккуратно, по несколько раз, радость общения с Богом проникала через толщу стен тюрьмы и заполняла его душу.
Атаман любил песню «Любовь Христа безмерно велика».
В тюрьме он понял, что бояться надо, прежде всего себя и равнодушия к самому себе, и вера, вот спасительный якорь, который удерживает «ладью» его жизни на поверхности. Другие заключенные, оказавшись в положении опального атамана, теряли рассудок, сходили с ума, кончали жизнь «самогубством», но не таков был Петр Калнышевский.
***
Так закончился пятнадцатилетний срок заключения в одиночную камеру атамана Петра Калнышевского, а сколько принадлежало ему еще сидеть, это было одному Богу известно.
Были ли какие-либо развлечения у атамана в камере одиночке, которые поднимали ему настроение?
Конечно, были, он их сам создавал!
В камеру атамана, как мы здесь уже упоминали, проникала разная тюремная живность. Однажды в его камере появился новый друг - маленький паук. Жилось ему в атамана неплохо. Сидя на ломтике размоченного хлеба, паучок пировал. После пира атаман, зачерпнув ложечкой немного воды, давал ему попить.
Наблюдая за пауком, атаман развлекался, наблюдая, как он ест, плетет паутину у «кормушки» или в окошке.
Здесь в камере это было не единственное живое существо, которое забавляло его.
Ночью появлялась еще «мышка - шушера», которая тоже с удовольствием грызла крошки от сухаря.
Он привязался к ним, обращался с ними по именам. Паучёнка, он ласково называл «Темкин-Потемкин», а мышь – «Ваше Императорское Величество».
При этом смешно выглядела сцена, когда он, обращаясь к ней, говорил:
- Ваше Императорское Величество! Не угодно ли Вашей Светлости отведать сухарик с моего стола!
Временами атаман играл, развлекаясь, бросая камешки в миску с затхлой водой. При этом считал, сколько раз он удачно попадал и сколько раз промахивался. Когда промахивался, то обзывал себя «мазилой».
Атаман, как и многие сидящие здесь «колодники», был мало уверен в том, что выберется отсюда живым. Скорее всего, отсюда его вынесут, как и его предшественника Сергея Пушкина «вперед ногами». Но как он говорил сам себе: «На все воля Божья!»
Он будет корпеть здесь столько, сколько ему отпустит Небо.
Однажды атаман проснулся утром, начал разминать мышцы, потом сел за стол, стал ждать утреннюю раздачу еды, от нечего делать стал осматривать камеру.
Странно, но на этот раз он не увидел на своем обычном месте у окошка небольшого паучка, которого он назвал Темкин - Потемкин.
Атаман удивленно сам себя спросил:
- Темкин, ты куда делся, мерзавец?
А в ответ тишина, нет его. Атаман встал и начал его искать.
В этот момент заговорили тюремные «стучалки». Заработало так называемое сейчас «тюремное радио», которое разнесло весть, что видный фаворит императрицы князь Потемкин скончался.
Атаман прикладывает ухо к кружке и слушает соседа.
Спичинский кричите в кружку:
- Петро, Потемкин сдох!
Атаман в ответ: - Сдох, туда ему и дорого! Одного мерзавца я пережил! Осталось повию пережить!
Спичинский кричите в кружку:
- Петро, ты переживешь и эту падлюку!
***
После утреннего завтрака, и вести с воли, настроение у атамана улучшилось. Он стал даже напевать веселую песенку: «Сам пью...»
Почуяв съестное, в камере появилась мышка, которую он назвал императрицей.
Она высунулась из норы и вопросительно посмотрела на атамана, ожидая крошки с его стола.
Атаман вежливо сказал ей:
- Ваше Императорское Величество! Позвольте выразить Вам глубокое соболезнование по случаю кончины Вашего бывшего фаворита - едрита князя Темкина - Потемкина.
Знатным казаком Грицко Нечеса у нас на Сечи не стал, но "едрит" из него получился хороший.
К сожалению, по случаю кончины «светлейшего» князя Потемкина, а по-нашему козака Грицка Нечесы, кутю (кулеш с изюмом, который подают христиане на поминках) я не приготовил.
Поэтому попробуйте Ваше Императорское Величество крошки сухарик с моего стола...
Мышка, пока он говорил, стояла, задрав голову, и слушала эту скорбную речь атамана, а потом что-то пискнула на своём мышином языке и начала грызть крошки от сухаря.
Съел крошки, «императрица» снова пискнула, словно поблагодарила атамана за эту заупокойную трапезу и ушла в нору.
Очевидно, чтобы переварить в желудке полученную весть о «Горе - горьком, которое так неожиданно на неё набрело»
Атаману в этот момент вспомнилась одна подходящая для такого случая песня.
« Горе - горькое
По свету шлялося,
На Грицька Нечесу
Невзначай - набрело...»
Затем обращаясь к мыши, он сказал:
- Впрочем, туда ему и дорога!
Атаман в сердцах бросил в ее Величество камень, при этом сказав историческую фразу:
- Пошла прочь отсель Ваше Императорское Величество, жрать больше ничего!
Мышиная рожа - императрицы от страха пискнула, обиженно сказав что-то похожее на фразу:
- Фу, фулюган!
И императрица быстро исчезла в норе...
***
Справка.
Как известно в новую русско-турецкую войну 1787-1791 годов Потемкин Г. А. был назначен императрицей главнокомандующим русской армии. В конце этой войны, во время переговоров с Турцией он заболел. Умер «светлейший» на пути по дороге из города Яссы в город Николаев. Его похоронили не в Питере и не в Москве, а в недостроенном им городе Херсоне. Он похоронен в местном Екатерининском соборе, где может быть (а может уже и нет) до сих пор хранятся в склепе его бренные останки.
***
Однако продолжим повесть об атамане. Порой атаман обнаруживал у себя явные признаки усталости. Все больше и чаще уставал он от ежедневных физических упражнений. Все больше тяготился атаман одиночеством, и тьма начинала действовать ему не только на нервы, но и на зрение. Хуже, чем раньше он переносил холод и сырость. Вокруг него если можно так выразиться постоянно грохотала тишина! От этого грохота темноты можно было оглохнуть.
С недавних пор атаман стал терять равновесие, у него порой кружилась голова. Очевидно, тяжесть длительного пребывания в одиночной камере сильно связана с тем, что нет обычного человеческого большого разнообразия. Нет перерывов в этом малогабаритном камерном постоянстве, в котором он находился, чтобы от тюремного дремучего постоянства восстановить силы, отдохнуть, насладиться свежим воздухом и солнцем.
У атамана сложилось такое ощущение, что его дни и ночи стали короче. Он как говорят казаки, занедужил, заболел. От болезни его спасали не лекарства или какие-то зелья, этого в Соловках не было никогда, заключенным не положено было болеть...
У атамана остались одни лекарства - молитва. Он, чувствуя себя больным, брал небольшое количество воды, ставил на столик, зажигал лампаду или свечу и читал вслух одну из своих спасательных молитв:
« Великое Господнее призываю Твоё влияние на целебную воду, которую Ты превращаешь в вино и через него на органы мои, когда жидкость выпью, и малое насыщение станет помощью большой. Нет исцеления без помощи Господней. И я прошу Его принести мне защиту и исцеление от всех влияний. И молить буду Господа дать мне пройти мимо болезни тяжелой, и тревогу чистым Светом Господь разрушит мою, и благо придет в меня большое, и солнечное воздействие отгонит от меня влияние нечистого, и тело мое болезнь не примет, ибо Господь защитит меня. Аминь!»
Прочитав молитву - заклинание против болезни, он выпивал воду, ложился на кровать и пытался заснуть. Сон был очень полезен и атаман таким самовнушением исцелялся.
Таким образом, атаман выдерживал пытку тюремного одиночества, преодолев холод, болезни, голод, чувство тоски по близким.
В одиночной тюремной камере весь небогатый комплекс движений узником повторяется снова и снова с все более раздражающей монотонностью. Не раз атаман был близок к депрессии и отчаянию.
Ему было так плохо, как великому украинскому Кобзарю в ссылке в Казахстан, где Тарас Шевченко пробыл в солдатах очень долго время.
Тарас Шевченко о том состоянии души так писал в стихотворении «И здесь, и везде - везде плохо...»:
«И здесь, и везде - везде плохо.
Душа убогая встала рано,
Напряла мало и легла
Одпочивать соби, небога... »
Но хоть порой атаману становилось невмоготу, он всегда, как и Тарас Шевченко, находил мужество побороть свою слабость.
Подобно страху смерти, страх одиночества выступает одним из ведущих регулирующих факторов многих поступков человека, его действий и бездействий. Подобно угрозе смерти, угроза одиночества, в значительной степени отнимает у человека его энергию и жизненную силу.
Одиночество, как и смерть, становится своеобразным проклятием человека, когда оно неправильно принято и истолкована.
Все возрастающий разрыв между количеством его физиологических суток и количеством фактических суток, сбивает заключенных с толку.
Поэтому атаман, сидя в камере, не знал какой, сейчас день, месяц, год и скоро долгожданная Пасха, когда его выведут погулять.
У всех живых существ на земле, в том числе и человека, есть постоянно действующие механизмы , регулирующие чередование бодрствования и сна в течение суток.
Эти, если можно так сказать, «механизмы» могут ускорять или замедлять ритм сердца и дыхания, повышать или понижать температуру тела и интенсивность обмена веществ. Нарушение внутреннего ритма жизни человека может не только привести к пагубным последствиям для здоровья и самочувствия, но и нарушить равновесие его организма, как саморегулирующейся системы.
Продолжительность того или иного отрезка времени атаман мог оценивать только умозрительно, приблизительно. Отставая от реального времени на недели, месяцы и годы.
В дни своего заключения он очень боялся, что ему грозит слепота из-за постоянной темноты в камере и это, в конце концов, произошло.
В течение многих лет заключения его организм перестроился, ритм его суточного жизни почти удвоился, теперь он вдвое бывшего спал. Утро, день, ночь были для него как две капли воды похожи друг на друга.
Самое ценное, что вынес атаман из своего многолетнего заключения, так это то, что он научился слушать себя и слышать свой внутренний голос. Он свыкся с этим говорящим голосом внутри себя, тем более что он всегда ему помогал во всем. Голос подсказывал ему, чем заняться, о чем стоит подумать на досуге, чтобы быть здоровым. Голос ни разу еще не подводил атамана, и он был ему за это благодарен.
Атаман стал понимать, что его собственный голос «авторитетней», чем любой другой. Он научился не бояться разговоров с самим собой, чутко заботиться о себе, доверять себе, своим чувствам и не обманывать себя. В одиночестве он научился еще многим нужным вещам, которым он бы никогда не научился, будучи на свободе.
Истинное мужество человека - это оставаться в долгом предолгом одиночестве и не потерять при этом рассудок. Петр Калнышевский обладал таким мужеством.
Правильно говорят люди, что нет для человека в земной жизни обители более надежной, чем та, которая дарована тебе Богом, и эта обитель называется твоим телом, где обитает твоя душа, и находится она под твоим кожным покровом.
***
Игумен Соловецкого монастыря, получив известие о кончине «светлейшего», в церкви отслужил службу по покойному князю с многоголосым церковным пением.
После службы он вспомнил о том, что князь интересовался через Синод жизнью бывшего атаман Запорожского войска и велел послушнику Никону посетить заключенного и пригласить его к себе на беседу.
Никонов спустился в подземелье и застал удручающую картину, атаман Коша выглядел жутко, он весь оброс волосами, на руках и ногах были не ногти, а звериные когти. Одежда на атамане истлела, он был весь в лохмотьях. В камере стоял жуткий запах гнили.
Вернувшись, в резиденцию он доложил игумену, то, что видел. Тот приказал приодеть заключенного и привести его к нему.
Монах со стражей снова спустился в подземелье, открыл дверь в каморку атамана и сказал:
- Вас зовет к себе сам архимандрит!
- Что так? Снова в тундре что-то сдохло?
- Нет! Умер Его Светлость князь Потемкин!
- Знаю, что умер!
Атамана приодели и под усиленным конвоем привели к архимандриту Иерониму, тот сказал ему:
- Мы получили известие о смерти фаворита императрицы князя Григория Потемкина, который во второй раз направил в Синод письмо, спрашивая о вас.
- Мне уже сказали об этом, Ваше Преосвященство!
- У вас есть ко мне вопросы?
- Постольку Григорий был казаком у нас, то согласно нашим обычаям, надо выпить рюмку водки за упокой его души.
Архимандрит поморщился, но все ж достал из шкафа бутылку водки, налил в чарку и сказал:
- Вот тебе чарка водки!
Атаман, опрокинув чарку, сказал:
- У вас в России как вы считаете не две беды: дураки и дороги, а есть еще беды.
- Какие? – поинтересовался священник.
- Кроме дураков есть еще неучи, похожи на «светлейшего» князя, вечно блуждающие в темноте собственной глупости и русские морозы.
Архимандрит, морщась, заметил:
- У тебя, сын мой, сидит злость на князя. Пора очиститься от скверны. Может, напишешь просьбу императрице о помиловании?
- Нет, на какой ляд мне это нужно! Пережил Потемкина, переживу и ее.
- Что же, сын мой, ступай себе с Богом в келью и хорошо подумай...
Игумен, распорядился отправить атамана обратно в камеру, в подземелье.
Следует заметить, что за все время заключения атаман Петр Калнышевский ни разу не обратился, ни к Екатерине II, ни к ее преемнику с просьбой о помиловании.
Вернувшись от игумена, несколько навеселе, поскольку атаман давно не пил спиртного, то он, как говорится под "шафе", сразу заснул в своей каморке сном праведника.
После сна, странное пробуждение наступало у атамана, такое состояние длилось долго. Он просыпался в полумраке и гнетущей тишины, хотя на дворе был день, а не ночь, но в камере это практически не чувствовалось. Нормальному человеку это, пожалуй, невозможно себе представить. В его камере были слышны только те звуки, которые производил он сам. Он ясно слышал урчание в своем животе. Когда ему приносили пайку хлеба и похлебку, раздавался характерный скрип шарнира решетчатого окошка в двери. Он так же слышал шум своего дыхания.
Открывая глаза, он спрашивал себя:
Проснулся я или еще сплю?
Слух не может подтвердить это состояние его организма.
Осенью, когда на Белом море шли проливные дожди, он слышал, как в тишине раздается периодический звук падающих капель воды. Он развлекался тем, что считал, сколько капель упадет или сколько нужно капель, чтобы наполнить миску водой. Оказалось, что для наполнения его черпака необходимо до 3575 капель.
Время постоянную тишину нарушали только шорох мышей и крыс. Это такие твари, проникнут куда хочешь.
Вот появилась одна знакомая ему крыса «мадам Перекусихина»! Она начала бегать около столика с крошками хлеба.
Атаман поймал с помощью петли эту «мадам», это оказалась породистая самка, она могла привести за собой целый выводок ловких маленьких «шушариков» в его камеру.
Крыса была удивительно очень проворная, бегала прыжками очень быстро, скакала как лошадь галопом.
По крысам атаман определял время суток, поскольку они ночные животные, то можно с большой долей вероятности сказать, что наступила ночь.
Однажды, он обнаружил на столе северного беломорского таракана. Как они проникли сюда в Соловецкий монастырь расположенный, как известно, на отдельном острове в Белом море, было не понятно.
У атамана этот таракан не пробудил нежных чувств, как ранее живший с ним паучок – князь Потемкин. Поэтому этого наглеца он с удовольствием прихлопнул.
=============================
Остросюжетные и юмористические книги, сборники стихов АркПоля можно заказать в Канаде - Welcome to Lulu ! https://www.lulu.com/ Questions About Placing a Bulk Order?
Call 919-447-3244 через Интернет:
1.Сборник любовной лирики -
2.Поэзия космоса -
3.Роман "Кошевой атаман" -
4.Роман "Воскрешение" -
5.Повесть "Исполины" -
6.Сборник юмористических рассказов -
7.Новейший Завет -
8.Книга стихов "СТРАНА ПОЭТОВ":
9.Повесть "ПАДЕНИЕ БЕЛОГО ДОМА":
Купив книги, вы поможете волонтерам оказать помощь многим обездоленным людям!