Проповеди представляли собой моральные призывы, свободные от абстрактных понятий и сильно действующие на слушателей благодаря неземному и аскетичному образу проповедника. . . .
Самым сильным аргументом была не угроза Ада и Чистилища, но проклятия "maledizione" ("Будьте вы прокляты!"), напасти за грехи человека. . . . И только так можно было привести обуреваемых страстями и пороками людей к покаянию и исправлению.
- Якоб Буркхардт, Цивилизация Возрождения в Италии
Если углубиться в психологические корни [буддизма], можно обнаружить, что главный мотив "непривязанности" - это желание уйти от боли жизни, и прежде всего от любви, которая в своем половом или неполовом проявлении, - тяжелая ноша. Я не буду здесь доказывать, что небесный или гуманистический идеал «выше» непривязанности. Дело просто в том, что они разные.
- Джордж Орвелл, «Размышления о Ганди"
Прежде всего я испуган и смущен тем одиночеством, в котором оказался благодаря своей философии, и выгляжу неким странным монстром, который, будучи неспособным влиться в общество, был исключен из всех человеческих институтов, покинут и оставлен безутешным. Напрасно я искал в толпе убежище и сочувствие; я не мог соединиться с ними. . . . Я открыто осуждал их системы; и надо ли удивляться, что меня встречали с ненавистью?
- Дэвид Хьюм, Трактат о человеческой природе
Критика гуманизма не нова, хотя в наше время звучит редко. Временами человеческий фермент и креативность создавали возможность для появления зла, у которого свой творческий гений. А затем наступала реакция: возникали "святые и аскетичные" проповедники, завоевывающие популярность своей критикой не только пороков, но и творчества, и предсказывающие всеобщую катастрофу. Такая критика обычно долго не живет; публика ее долго не выдерживает, т.к. самоотрицание быстро изматывает, надоедает, затем раздражает и в конце концов становится небезопасной. В этот момент анти-гуманистические проповедники отвергаются, иногда к ним применяют насилие. Но ситуация не возвращается к той, которая была раньше, поскольку общество уже изменилось и перешло в новый век, где старые конфликты могут отсутствовать.
Такой период имел место во время итальянского Ренессанса, до прихода Реформации. Выдающейся фигурой этого времени был флорентийский монах Джироламо Савонарола (1452-98), возглавивший крестовый поход против гуманизма, о котором говорит выше Буркхардт. По словам Буркхардта:
"Он считал, что его влияние явилось прямым результатом божественного озарения, и поэтому он мог занимать высокое место проповедника, которое, по всей духовной иерархии, как он считал, находится чуть ниже ангелов."
Антигуманистическая критика охватывала и пронизывала всю ткань ренессансного общества. Критики обрушивались на вырождение Церкви, включая сами ордены, к которым принадлежали, на вырождение государства. Савонарола сам предсказывал падение Медичи и разрушение Италии. Он выступал против науки (которая в те дни еще не была столь сильной) и против излишнего количества книг и чрезмерного обучения. Он построил пирамидальные подмостки на Пьяцца делла Синьориа, на которых сжигались не только такие предметы как "маски и карнавальные украшения . . . женские и туалетные принадлежности, духи, зеркала, шали и парики . . . лютни, арфы, шахматные доски, игральные карты," но также и пергаменты и просветленные рукописи Петрарки и Бокаччо и рисунки Боттичелли. Единственной конструктивной акцией анти-гуманистов была проповедь мира, которая сопровождалась примирением врагов и отказом от кровной мести.
Но даже она проходила с подавлением человеческих инстинктов. В конце концов, после бурного взлета, Савонарола был публично сожжен, как те гуманистические творения, которых презирал.
Со времен Фрейда, стало правилом не принимать мотивов таких явлений как анти-гуманизм, а находить глубинные объяснения такого поведения в личной жизни отдельных индивидуумов. Мы в особенности настороженно относимся к критике, которая особенно резко звучит в отношении доминирующих голосов в обществе. В волнах антигуманизма, набегаюших на цивилизацию со времен пророка Иеремии, и несомненно бывших до него, присутствует один психологический паттерн: мы видим глубокое разочарование, элементы отвращения и ярости — некоторые могут даже назвать это мизантропией. И мы неизменно находим у них пророчество всеобщей катастрофы.
Конечно, любое человеческое поведение можно подвергнуть анализу, у любого поведения множество мотиваций, но часто такой анализ не дает полезных результатов, т.к. следует признать допустимость различных точек зрения на данное поведение. Но в случае анти-гуманизма все не так просто — его сторонники клеймят общество, критикуют достижения, подрывают авторитет гуманизма, предсказывают великие социальные потрясения, и предлагают ряд нежелательных социальных перемен, благодаря которым можно избежать апокалипсиса. Всё это в особенности справедливо для сегодняшнего анти-гуманизма, поскольку гораздо большая часть общества, чем скажем во времена Савонаролы, непосредственно участвует в гуманистических проявлениях, и поэтому должна пострадать от предполагаемых последствий гуманизма. В этой борьбе нет сторонних наблюдателей.
Почему я отверг гуманизм и тем самым отгородил себя от большей части человечества? Есть ли у гуманизма серьезная проблема, которая была бы очевидна для нечеловеческого пришельца из другой галактики или для критически-мыслящего историка, живущего на Земле через тысячу лет? Или же ухудшение мира воспринимаю лишь я один, может быть, это лишь отражение моего внутреннего состояния, возможно даже невротический синдром, искажения, вызванные "синдромом Судного дня" (если заимствовать эту фразу у Джона Мэддокса)?
Может быть это реакция на то, что Орвелл называл "болью жизни" (см. цитату вверху)?
Орвелл, чьи работы воодушевляли и направляли меня, был глубоко озабочен подобными вопросами. Но не потому, что был не-гуманист, а потому что постоянно работал над уточнением многих характеристик социума и пророчеств. В "Лондонском письме" в газету Partisan Review, написанном в декабре 1944 г, он сказал:
"Невозможно уйти от своих субъективных чувств, но по крайней мере нужно их понимать и учитывать. Я делаю над собой эти попытки, в особенности в последнее время, и по этой причине думаю, что в моих последних письмах, с середины 1942 г, я рисую более истинную картину происходящего в Великобритании, чем в ранних письмах."
Важно знать, когда, по выражению Орвелла, происходит «заражение» истинного, взвешенного взгляда на мир внутренней проекцией, удовлетворяющей некоторые личные потребности, но не имеющей никакого отношения к внешней реальности. Достигнуть такого понимания не простая задача, для этого требуется высокий уровень кооперации эмоции и рассудка. Выбранный путь чрезвычайно узок, с обеих сторон пропасть. С одной стороны опасность собирания фактов без контекста, с другой, в равной степени опасный путь конструирования мировоззрения из чистых эмоций, ведущий к мыслям и наблюдениям, который Орвелл описал как "своего рода мастурбирующая фантазия, для которой реальные факты не имеют никакого значения."
Именно последний случай беспокоит меня. Рассматривая данную проблемы, однако, мы должны помнить, что дело не в том, чтобы отбросить все эмоции, но скорее определить те эмоции, которые не служат нам, а только вредят. Другими словами, искусство в том, чтобы освободиться от «заражения» - но не от души. И это не просто.
Есть много причин такого "заражения эмоциями", как и много мотивов нашего поведения; безнадежная и бесконечная работа по их каталогизированию, даже по их выписыванию. Но несколько примеров могут помочь прояснить проблему.
Самый простой загрязняющий мотив – это то, что Орвелл называет «надеждами на лучшее будущее» ("wish-thinking"). В своих "Записках о национализме" он отмечал, что националистический образ мыслей, стремление идентифицировать себя с конкретной группой и погружать себя в эту группу, приводит к размыванию отличий между националистическими мечтами и реальностью. Человек воображает, что если он чего-то захочет, то это обязательно случится. Конечно, для погружения в «надежды» не надо быть обязательно убежденным националистом; достаточно поощрений от дружеской группы, с которой соотносит себя человек.
Хотя вокруг нас не так много не-гуманистов, есть все же несколько — и даже много – тех, кто разделяют свои убеждения, мечты, неприязни, вместе с оппонентами гуманизма: натуралисты и любители природы, анти-технологисты, консерваторы всех мастей, популисты, определенный религиозный народ, ненавидящие бюрократию и обезличивание, и т.д. Они поддерживают мнение о том, что современное общество плохо работает и его организация, если не распадается, то по крайней мере, слабеет. В этом контексте, каждый провал современного общества, каким бы малым или временным он ни казался, можно рассматривать как важное знамение и приветствовать, если не с радостью, то с тихим удовольствием. При этом легко потерять реальность из виду, и позволить возобладать чувству возмездия. В конце концов, в момент, когда я пишу эти строки, я не ощущаю глобального крушения (по крайней мере, очевидного) гуманизма, и без всякого сомнения наиболее преданные гуманизму «прогрессивные» страны спокойно живут и только богатеют в отличие от остальных жителей планеты.
Другая причина «заражения» исходит из растущего чувства бессильной ярости — особой ярости тех, кто сознают свое бессилие. Подобную ярость испытывают противники ядерной энергии, вынужденные платить за потребляемую энергию, зная, что эти деньги пойдут на зарплату разработчикам ядерных технологий, армии людей из паблик рилейшнс на покрытие расходов на рекламу. Это чувство возникает на публичных дебатах в отношении группы ваших соседей, обвиняющих вас в том, что вы выступаете против "плотин, регулирующих наводнения" только потому, что живете выше плотин и вам наплевать на остальных. Это чувство возникает, когда вам говорят, что ваша дочь должна пройти тестирование у психолога, чтобы пойти в садик (хотя в яслях все учителя заявили, что она готова), и после всего вы получаете «разрешение», а заодно и счет на оплату услуг «эксперта».
Это чувство возникает каждый раз, когда вы понимаете, что расширение сетей супермаркета в вашем городе означает снижение разнообразия основных продуктов; и когда вы понимаете, что для поддержания "эффективности" все местные небольшие магазинчики должны быть убраны, что даст супермаркету возможность расширить свою сеть предприятий и маркетинга, чьи прибыли крадутся у местных фермеров; а это значит, что будет выживать только большой агробизнес с современным высоко-технологичным оборудованием и вы в итоге не сможете покупать мясо без синтетических гормонов или даже фениловых соединений, морковь без пестицидов, цыплят без тетрациклида, или кукурузу без гербицидов, не сможете есть яблоки и картофель без добавок, убивающих пчел, бабочек и земляных червей – если конечно у вас достаточно много денег, чтобы жить рядом с кооперативом, выращивающим органическую еду.
Некоторые, как многие из нас, расстроенные несправедливостью и хорошо понимающие колоссальную сложность принятия каких-либо значащих личных действий, или даже не знающие с чего начать, могут ощущать тайное удовольствие от предсказаний глобального коллапса, или в менее крайних формах, экономического коллапса и распада современного общества. Хотя их можно понять, такого рода мотивация представляется мне недостойной; она вызывает неприятное чувство. Нет ничего героического или высокого в том, чтобы оскорблять своего противника за глаза. Орвелл очень хорошо уловил это чувство, когда писал в книге "Лев и единорог" о "безответственной критике, которая раздается со стороны тех, кто никогда не был у власти и никогда там не будет". Он не имел в виду анти-гуманизм или пророчество конца, но его слова хорошо подходят и для этого случая.
Последний источник «загрязнения чувствами» можно найти в комментариях Орвелла в эссе "Политика против литературы: исследование путешествий Гулливера." Исследуя крайнее безумие Свифта и почти-что безумие Толстого, он находит у них общие элементы, напоминающие, как мне кажется, анти-гуманистический дух. Неприятие всего человеческого общества в этом случае ближе подходит к мизантропии, чем те случаи, о которых я уже говорил.
У Свифта есть много общего — больше, я полагаю, чем было до сих пор замечено—с Толстым, еще одним неверующим в человеческое счастье. У обоих то же анархическое отношение к авторитарному сознанию; у обоих та же враждебность к науке, та же непримиримость к оппонентам, та же неспособность увидеть важность вопросов, непосредственно не связанных с их интересами; и у обоих тот же ужас перед реальным процессом жизни, хотя в случае Толстого он появился позже и выражен в другой форме. Сексуальная неудовлетворенность обоих мужчин не была одинаковой, но общее то, что у обоих искреннее отвращение перемешивалось с болезненными пристрастиями.
Орвелл полагал, что по крайней мере в случае со Свифтом, "главным мотивом" его нападок на все человеческое была "зависть человека, который знает, что не может быть счастливым, потому что боится, что другие могут быть немного счастливее, чем он." Такой человек "захочет, чтобы общество не развивалось в некотором отношении, и тем самым он обманывает свой пессимизм." Но, с другой стороны, Свифт был эрудированным горожанином, признающим многие из достижений человечества, как классических, так и современных. В результате, его раздирали противоречия, и когда он описывает свое идеальное общество, страну Houyhnhnms, это чертовски скучное и безжизненное место, "статическая, унылая цивилизация — мир, похожий на его собственный, немного чище, немного умнее, но без радикальных перемен и не интересующийся непознанным."
Это показывает, насколько личные мотивации могут «загрязнять» неприятие гуманизма. Существуют и другие мотивации в результате бесчисленного количества индивидуальных неврозов, но ни один из них нельзя брать за единственную причину. Поэтому продолжим наше исследование.
Тот факт, что отрицание гуманизма может быть заражено бессознательными, личными мотивами, не подлежит сомнению.
Но что же делать с этим? На самом деле, ничего. Несмотря на присутствие одного или многих бессознательных мотивов, я считаю, что нет никакого основания или причины, по которой мы должны отказаться от противодействия гуманизму.
Для начала необходимо осознать и отказаться от обычной для 20-го века ошибочной трактовки замечательного открытия Фрейда, заключающегося в том, что бессознательное, проявляющееся в снах и присутствующее в состоянии бодрствования, ответственно за большую часть нашего поведения. Ошибка в том, что якобы бессознательный мотив, стоящий за неким поступком или убеждением, обесценивает это убеждение. На самом деле, достоверность мессиджа часто, хотя и не всегда, не зависит от бессознательного мотива, стоящего за ним. Нельзя использовать мотивацию для того, чтобы автоматически дискредитировать (или подтвердить) убеждение — за исключением возможно случая, когда и мотивация и убеждение откровенно безумны.
Ясно, что готовность принимать эту ошибку идет от преклонения перед современностью, от превосходства логики перед чувством, и той власти, которой мы наделяем рациональность. [Рациональное] объяснение мотивации убеждения стоит выше самого убеждения, т.к. в наших глазах объяснение – это рациональный процесс (коим убеждение не является). Убеждение всегда нечто загадочное, поэтому, когда убеждение частично "объясняется," оно теряет свою достоверность и привлекательность. Это рассуждение я привожу только для того, чтобы подтвердить ранее высказанный мною тезис: одна только логика - плохой советчик в делах, связанных с ценностями и выводами.
Таким образом, хотя возможны скрытые психологические механизмы, генерирующие анти-гуманистические взгляды, это не говорит о ложности этих взглядов. Ниже я объясняю, что психологические мотивы могут даже способствовать принятию более взвешенной позиции [в отношении анти-гуманизма], от которой большинство людей открещиваются. Будет досадно, если тень мизантропии будет при этом мешать анти-гуманизму.
Орвелл, возможно, согласился бы, что мы не можем отказаться от анти-гуманизма (или гуманизма) по той лишь причине, что не нашли для этого возможных мотиваций; но он также верил в то, что знание «загрязняющих» мотивов – это знак к тому, что надо внимательно проверять наши убеждения несмотря на найденные мотивы. Здесь возникает действительно большая сложность.
Как проверить? Складывать все «факты», все плюсы и минусы, пока логика не скажет: "Все, достаточно, получен ответ?"
Конечно, нет.
Тогда может быть надо посмотреть на наши убеждения через линзу эмоций, тех самым эмоций, которые включают все самые ужасные мотивации, обсуждаемые выше?
Да. У нас нет иного выбора. Эмоции – это основа суждений.
Получится из этого что-то хорошее?
Может быть и нет. Но это лучшее, что у нас есть. А есть два отличительных преимущества, о которых мы не должны забывать: первое - центр всех эмоций – выживание, которое на нашей стороне, если мы его не забудем; и второе - есть все же логика, которая в случае поддержки ее эмоциями, может существенно помочь.
В итоге я должен сделать выбор, и нет способов облегчить этот процесс. Действительно ли мощное влияние подсознательных мотиваций вынудило меня и других, отвергающих гуманизм, выбрать несколько крайних примеров человеческого фиаско, чтобы подтвердить мое суждение? Я озабочен этим вопросом, и боюсь, что мои предпочтения не позволят мне честно ответить на него. И конечно же нет способов "доказать" или "испытать" ответ — у нас нет "бесстрастного судьи," и даже он не смог бы ответить на него; даже история может никогда не дать на него ответ. Но после всех примеров провала гуманизма, приведенных мною в предшествующих главах, — своего рода анализ конечной продукции - я не боюсь более влияний «загрязняющих» мотивов, которые у меня, без сомнения, имеются.
Наша неспособность предупредить разрушение, даже коллапс, больших субконтинентальных экосистем, реальна. Наша неспособность сохранить почву, необходимую для жизни, занимаясь современной агрикультурой, реальна. Наша неспособность контролировать загрязнение, реальна. Наша неспособность генерировать большие объемы энергии безопасным и надежным образом, реальна. Наша неспособность контролировать наше сознание и тело, за исключением разве что простейших случаев, реальна. Наша неспособность предвидеть или планировать гуманистическое будущее, реальна.
Наше неспособность сохранить наши изобретения от измены нам же, реальна. Наша неспособность одновременно найти экономические, социальные и научные решения любой проблемы, реальна. И существует еще множество других не менее тяжелых реальностей. Я не отрицаю, что гуманизм может гордиться многими отдельными триумфами — но все они ограничены и за ними тянется длинный шлейф проблем. Те, кто хорошо понимают, по какому пути мы движемся, знают, как мало эти триумфы значат.
Достаточно только посмотреть вокруг и увидеть: то, что происходит - нечто большее, чем продукт больного воображения. Надо признать, что и в доброе старое время все было не так уж хорошо — дети умирали, были классовые противоречия, тяжелая жизнь фермеров, многие не поднимали голову из-за работы, но по крайней мере никто не сомневался, что завтра наступит, по крайней мере Моцарт мог сочинять. Что делают Моцарты наших дней? Наверняка они есть и живут дольше него. Мы изобретаем больше, это правда, но Качество меньше. Возможно, что человечество подвергает себя ужасному риску понижая Качество, или возможно оно не в состоянии достичь его из-за того, что основано на лжи.
Наше внимание должно быть сфокусировано на ложь. Свифт видел ее, несмотря на свое безумие — свое внутреннее «заражение» — и вероятно осознание лжи только усиливало его безумие. Прошло более 200 лет и наши университеты все еще слишком напоминают Академию Лагадо [Академия наук в «Путешествиях Гулливера» Свифта, где проводились бессмысленные исследования – ВП], а может быть даже больше, чем во времена Свифта. И хотя Орвелл был весьма знающим человеком, он увидел только часть лжи; если бы он дожил до сегодняшних дней, он несомненно увидел бы больше. Многие из пророчеств Орвелла в книге «1984», его последней книге, стали сегодня частью нашей повседневной жизни, но нет никаких признаков главного пророчества о пост-историческом, статическом, замороженном обществе. Мы просто бессильны что-либо контролировать - контролирует ложь.
Так, жизнь богатых наций поджидают ловушки "1984": банки компьютерных данных с информацией о всех пронумерованных людях, пристальный глаз телевидения, небесные спутники-шпионы; но… информация в компьютерах тривиальна и неуправляема, телевидение рассеивает сознание, а не парализует, и спутники, несмотря на инфракрасные сенсоры, видят только поверхность; умы остаются спрятанными.
Игнорирование внутреннего "заражения" не обязательно делает убеждения ложными, а исследования внутренних мотивов не обязательно делают убеждения истинными. Орвелл был весьма трезвомыслящим и знающим человеком, однако верил, что люди могут сконструировать общество, способное контролировать и подавлять историю согласно своему плану. Надо посмотреть внимательнее на "1984" и увидеть там противоречия. Неужели Орвелл действительно верил, что общество может натренировать полицию и технику на то, чтобы выследить всех с диссидентскими идеями, а затем исправить их? А как насчет диссидентских идей среди полицейских? И даже, если государство сможет выучить все кошмары всех граждан, как оно сможет удержать каждого в индивидуальной клетке? Наконец, что произойдет, когда Большой Брат и те, кто вокруг его, умрут? Мы должны попытаться, как советовал Орвелл, учесть наши «заражающие» мотивы хотя бы для того, чтобы не дать им возможность выйти из-под контроля, и продолжить самим выполнять задачи - так, как считаем нужным.
Тем не менее, перед тем как закончить тему подсознательного загрязнения, исследуем несколько дополнительных проблем.
Ввиду скрытой природы мотиваций антигуманизма можно подумать, что это существенно пессимистичная, слабая, и пораженческая философия. В самом деле, есть люди, придерживающиеся такого взгляда. Я читал такие обвинения в ярких брошюрах мультинациональных корпораций и в литературе, распространяемой среди профессиональных ученых, техников и администраторов. Эти обвинения также можно слышать от лиц или организаций, занимающихся деятельностью, известной своими анти-экологическими последствиями. Аргументы этих людей одни и те же.
Они говорят, что любое сомнение в гуманистических достижениях, это пораженчество, признание того, что мы должны оставить всякую надежду и заняться голым выживанием и быть довольными. Негуманистический мир, утверждают они, это мир, отданный полностью воле случая и безличных сил Природы, мир, в котором мы не сможем использовать наши уникальные возможности — а просто провалимся в болото и нищету, и забудем о нашей силе. Они также говорят, что риск разрушения – это та цена, которую мы должны заплатить за полное освобождение наших творческих способностей, а негуманистическая альтернатива скромности и принятия пределов, хотя и дает определенную устойчивость, обрекает наш человеческий дух на вечную смерть.
Как я отмечал выше, глубоко в сердце мы знаем, что допущения о нашей всепобеждающей силе ложны; подтверждения этому можно видеть везде вокруг нас, и в глубине мы признаем это. Но те из нас, кто не могут взглянуть правде в глаза, поворачиваются за помощью к черту. Крики "пессимизм", "пораженчество" становятся защитным механизмом, защищающим нас от правды, в лицо которой мы боимся взглянуть.
Но нет необходимости чувствовать себя обделенными, зная, что у человеческой силы и власти есть пределы, и негуманисты не чувствуют себя обделенными. Поражение приходит лишь во время сражений, а если нет сражений, нет и поражений.
Это не просто игра слов. Негуманист начинает с честного признания о человеческих недостатках и ограничениях, и с этой реалистичной базы восходит к преодолению своего положения. Не гуманистический контроль над всем миром - потому что это безнадежная затея, - а попытка построить достойную жизнь для себя, своей семьи и своего сообщества, избегая случайных ударов Природы за счет своих навыков и умения. Этой цели можно в конце концов достичь, но даже проигрывая, человек может проявить свое достоинство и получить удовольствие от борьбы. Гуманисты часто хвастаются своей свободой, свободой определять человеческую судьбу. По иронии, они сами теряют ту свободу, которая была им отпущена, и попадают в ловушку своей же лжи, начиная сражение, которое им никогда не выиграть.
Другими словами, признание и принятие возможности того, что жизнь окажется сильнее — сильнее даже всего общества — ни в коей мере ни пораженческий акт, ни отрицание свободы. В самом деле, это позиция, которую занимал Колумб перед плаванием. Когда наше общество откажется от абсурдной уверенности, что любое задуманное дело может быть выполнено, мы обнаружим, что значит жить настоящей жизнью – жизнью, полной приключений и испытаний, жизнью, не принесенной в жертву сизифову труду или невозможной мечте, жизнью, в которой вкус поражений и побед будет сопровождать каждого много раз, и до самой смерти.
За год до смерти, Орвелл написал в эссе «Размышления о Ганди» следующее: "Быть человеком, значит не искать совершенства . . . значит быть готовым в конце концов признать поражение от жизни." Он говорил о жизни в терминах личных отношений. Но если бы он был жив, кто знает, может быть он увидел бы, что этот принцип выходит за рамки человеческих отношений и охватывает все отношения в живом и неживом мирах. И если говорить о его личной жизни, он наверное увидел бы (о чем он конечно знал), что "быть готовым в конце концов признать поражение от жизни", означает, что поражение не наступит раньше времени; и что, возможно, «проиграть», не означает «выйти из игры».
В отличие от гуманизма, такое понимание [человечества] не требует какого-то мистического признания его всесилия, не требует самообмана. Мы просто начинаем реалистически смотреть на вещи и освобождаем человеческий дух для приключений, борьбы и неизвестной судьбы. В результате, я полагаю, мы будем зависеть от некоторой реакции между человеческим поведением и мириадами случайных и неслучайных событий под эгидой безмерной сложности взаимодействующих природных законов. И никакой возможности предсказать результат. Какой бы ни была такая позиция, ее нельзя назвать ни слабой, ни пораженческой, но в ней нет ни капли фатального порока гуманизма. Суть этого порока в следующем: в отличие от древних религий, обращающих свою веру на Бога и объясняющих, что человеческие беды и страдания – это проявления божественной справедливости, которая выше нашего понимания, гуманизм направляет свою веру на человечество, причем в отношении непрекращающихся страданий человечества у него нет подобного объяснения, за исключением уверток, оправданий, лжи и утопических обещаний, составляющих современный катехизис.
Таким образом мы видим, что вне зависимости от подсознательных мотиваций анти-гуманистов, мы готовы принять смелую и многообещающую философию жизни, в отличие от пассивного и безнадежного гуманизма. Возможно, мотивации не будут такими важными, как мы раньше думали, или, скорее всего, мы пока не знаем всех важных отношений между нашими подсознательными мыслями и нашими действиями.
В отношений великих пророков можно сделать одно любопытное наблюдение (часто упускаемое из вида), в большинстве случаев они были правы. Самым великим из них был Иеремия. Историк Хайм Тадмор описал события, имевшие место в иудейском королевстве во времена Иеремии, с большой точностью (об этом периоде имеется множество исторических записей):
Знаки грядущей катастрофы были уже налицо, но лишь немногие замечали их. Те, кто замечал, стали поддерживать Иеремию, пророка конца. Хотя Иеремия начал пророчествовать в 627, тринадцатый год правления Иосии (Jeremiah 1:2), его предостережения услышали лишь в 609 г.
В 598 г, двадцать девять лет спустя первых предостережений Иеремии, пришло первое подтверждение его пророчеств. Тадмор цитирует из вавилонских хроник Навуходоносора:
"На седьмой год, в месяц Кислева, царь Аккада (Вавилона) собрал войска, отправился в страну Хатти, и окружил 'город Иуды' [Иерусалим] и на второй день месяца Адара взял город и схватил царя."
Иеремия продолжал свои пессимистические пророчества довольно долго, невзирая на подготовку анти-вавилонского восстания, у которого, как понимал Иеремия, не было шансов на успех. Развязка наступила в 586 г, и запечатлена в сжатой форме в II Kings 25:8-9.
"Сейчас, в пятый месяц, в седьмой день месяца, в девятнадцатый год правления царя Навуходоносора, гвардия вавилонского царя вошла в Иерусалим. И сожгла дом Бога, и дом царя; и все дома Иерусалима, и все дома великих людей были сожжены."
В отношении Савонаролы, пророчества которого были не менее мрачными, Буркхардт говорит следующее:
Чем более трагичной становилась судьба Италии, тем ярче разгорался нимб над фигурой знаменитого монаха и пророка. Хотя его предсказания нельзя проследить в деталях, великие волнения, которые он предвидел, последовали с поразительной правдой.
Глупо называть любой критический анализ или прогноз в отношении современных событий или тенденций «мизантропией». Такой анализ может способствовать либо изменению человеческого поведения дабы отвести угрозу, либо, что происходит чаще, лучшему пониманию ситуации. Мрачный список прогнозов древних должен подсказать нам, что иногда лучше отложить психологию в сторону и прислушаться.
Если все же, несмотря на этот совет, мы будем искать психологическую подоплеку в отказе от гуманизма, остается последнее соображение. В определенном смысле мизантропические мысли отчуждают человека от человечества, от общества. И тогда аутсайдер может по настоящему свободно взглянуть на доминирующую культуру. Мы видим данный феномен на примере собственной страны, некоторые из самых глубоких и профетических критиков Американского общества пришли со стороны: Пер Кальм в восемнадцатом веке, Алексис де Токвиль в девятнадцатом, и Гуннар Мюрдаль в двадцатом. Далее я остановлюсь на том, что от гуманизма — из-за его привязанности к своему эго, и видимых подтверждений человеческих фантазий о власти и контроле — чрезвычайно сложно отказаться добровольно. Но у отчужденного от общества человека, психологического аутсайдера, есть другой способ удовлетворить этим человеческим потребностям, например, угрожая другим: "maledizione" («Будьте вы прокляты!»). И в этом смысле, отчуждение и даже мизантропия, в случае, если они не граничат с безумием, могут приносить пользу, открывая важные вещи, о которых большинство не задумывается, и называя их во всеуслышание, на что большинство никогда не отважится.
* * *
David Ehrenfeld
The Arrogance of Humanism (1981)
Ch.6 Misanthropy and the Rejection of Humanism