Глава 6. Гулянка.
В город Гастаса волокли три пары рук. Четвёртый, из выкупленных тащил за собой на верёвке двух обросших баранов с тугими спиралями рогов. Тадарик семимильными шагал впереди, размахивал руками, безмолвно ругаясь. Аня и две недавние пленницы едва успевали за мужчинами.
Компания наконец-то миновала ворота и оказалась в городе. И тут Гастас упёрся, скинул держащие его руки:
– Хватит! Не убегу! – Взгляд его скользил по окружающим предметам, кажется ничего толком не замечая. На миг глаза Ани встретились с глазами юноши Но только на миг, потому, что Гастас тут же отвёл взгляд и его лицо свело судорожной гримасой боли и отчаяния.
– Точно. Покончи с собой им на радость.
Гастас закусил губу и отвечать Тадарику не стал, свернул направо. Надо заметить, улицы в городе путались не хуже, чем в лабиринте.
Очередной поворот, очередной дом. Взгляд Гастаса стал осмысленным, а кулак врезался в створку ворот с соответствующим моменту грохотом. Гастас остановился, с вызовом оглядел спутников, ударил в ворота во второй раз, выдержал паузу. Ещё удар.
Сонный хозяин с всклокоченной шевелюрой приоткрыл калитку, намереваясь высказать о буяне, все пришедшие на ум слова, но увидел Тадарика, заробел, и лишь заметил укоризненно:
– И это твои гости!
– Хозяин, – Гастас отнюдь не намеревался прятаться за чужую спину. – У нас радость и мы хотим по этому поводу немного гульнуть. Вот деньги. – он протянул мужчине две серебряные монеты. – Нас будет шестеро. Приготовь барана, пиво, хлеб. Ну и музыка чтоб была. Всё как положено.
– Прямо сейчас? С утра пораньше? – не сдержав ехидства, поинтересовался хозяин.
– Зачем сейчас? Вечером. После того, как торг закроется. Но четыре кружки пива для моих друзей можешь вынести прямо сейчас.
– Пива вам? – пробурчал хозяин, скрываясь за калиткой. – Сейчас принесу пива.
– Гастас, зачем, – начал было один из выкупленных, лишь только хозяин кабаки скрылся за воротами, но юноша грубо оборвал его:
– Потому что эта мои деньги и я трачу их как хочу.
– Почему не у Тадарика? – поддержал первого второй. – Что у него, пива нет?
– Потому что я так хочу, – упрямо повторил юноша и обратился к внимательно изучающему его Тадарику. – Одолжи мне золотой.
– А надо?
– Надо. Парням одеться надо.
– Разумно.
– И три меча одолжи. На одну ночь.
– Почему три?
– Я при оружии и один у меня есть.
Тадарик задумался, рассеяно снял с пояса кольцо с ключами, отцепил один:
– Доспехи не нужны?
Гастас взял ключ:
– Кто же на пирушку в доспехах идёт?
– Ну, я наверно приду в доспехах. Сразу, как только закроют торг?
– Да, именно так.
Губы Тадарика дёрнулись, обнажая в оскале зубы:
– Ты правильно сделал, посчитав меня.
Гастас прикусил губу. От необходимости отвечать его избавил приход хозяина кабака с пивом. Мужчина раздал кружки, спросил деловито:
– Которого из баранов оставишь?
– Никакого. Они мне оба нужны. А за бараном сам, за стену сходишь. Рядом же. Вот серебряный, держи. – Гастас выловил последнюю монету в кошельке. – Ну так как насчёт золотого, Тадарик?
– Три ты уже должен.
– Буду должен шесть.
– Шесть – это много. Без заклада.
– В заклад ставлю моего коня.
– Значит, конь теперь мой?
– Будет твой, если я не верну долг до отъезда.
– А ты вернёшь?
– Верну.
– Хорошо, по рукам. Только золота у меня при себе нет. Пока пятнадцать серебряных хватит?
– Пока – хватит.
– Погодите, погодите, – вклинился в их беседу хозяин кабака. – Я не согласен за стену идти. Бери деньги назад. Я …
– Поздно, дружище, – панибратски хлопнул его по спине Тадарик. – Ты взял деньги, а парни пьют твоё пиво. Сделка заключена. Да не трясись ты так. За стеной – мои воины следят за порядком. Я сейчас иду к ним. Так что доведу я тебя туда. И обратно до ворот доведу. А по городу, с овцами, ты и сам дойдёшь. Пошли, пошли, не упирайся.
Подхватив горожанина, Тадарик чуть не силой поволок его к городским воротам, успокаивая на ходу: мол не переживай ты так, пустяки всё это, ты же меня знаешь…
Гастас проводил парочку взглядом, повернулся к оставшимся:
– Выпили? Ставьте кружки у ворот и пошли. У Тадарика, поедите, поспите, приоденетесь, а вечером – на гулянку.
– Но почему гулянка не у Тадарика?
– Потому что к нему собачники не придут. А сюда – обязательно заявятся. И умоляю: не рубите вы их всех, поголовно. Нам пленные для обмена нужны.
– Так это …
– А мечи …
– Что сразу-то …
– А вот Тадарику и без слов всё было ясно! – резко перебил Гастас растерянное многоголосье товарищей. Пошли уже. Нечего здесь торчать.
Протолкнувшись поближе к Ане, Авлевтина толкнула её в плечо:
– А твой парень – крутой.
Аня чуть поморщилась. Она здесь начала отвыкать от фамильярностей. Да и определение подруги резануло слух. Ответила сухо:
– А здесь слабые не выживают.
– Да? Ладно, обиделась что ли? Не дуйся. Главное: мы в городе. Что будем дальше делать?
– Гулять.
– А потом? Ты узнала что-нибудь о предсказании?
– Ничего.
– Тогда что нам делать? Как домой вернуться?
Настойчивость подруги граничила с откровенной назойливостью. Эти постоянные вопросы. Ну откуда, она, Аня, может знать всё?
– Откуда мне знать? И вообще, нам обещали, что проводник сам найдёт нас? Вот пусть и ищет. Меня и здесь неплохо кормят.
На лице Авлевтины укор: мол как можно быть столь безответственной? Ведь мне так плохо. Но у Ани нет для неё слов утешения. Ну да, Авлевтине было плохо. Очень плохо. Но сейчас-то всё плохое для неё закончилось. А вот Гастас на грани помешательства.
Вот и постоялый двор Тадарика. Калитка не заперта. Рабыня с некоторым изумлением взирает на пришельцев.
– Старуха, – окликает её Гастас, – Хозяин велел накормить, напоить и одеть.
Женщина без слов исчезает в доме, без слов, выносит на веранду и ставит на стол три большие миски, шесть ложек к ним, шесть кружек и блюдо с караваем хлеба:
– Хлеб – на столе, похлёбка – в котле, вода – в колодце, одежду сейчас подберу. И пусть эти бродяги помоются. Нечего в чистое платье старых вшей тащить.
Еда! Нормальная, человеческая еда. Миски наполнены. Стучат ложки. По здешнему этикету на одну миску полагается по два едока. Гастас смотрит на происходящее невидящими глазами. Аня треплет его за рукав:
– Гастас, у тебя же два ножа? Дай мне один.
Отсутствующий взгляд, голос без эмоций:
– Возьмите, – он снимает с пояса клинок в ножнах, передаёт ей.
– А как его лучше спрятать?
– Зачем?
– Ну, а вдруг …
– Не беспокойтесь. Собаку в город никто не пропустит. Будет просто пьяная драка. Зачем вам нож? Убивать – не ваше дело.
– Не знаю. Но я могу пойти?
– Я рассчитывал на вас. Этот собачник … Когда он на торге смотрел на вам, то был просто вне себя.
– Ты рассчитываешь, что он от злости потеряет рассудок?
– Почему-то мне кажется, что он его уже потерял.
– Но это же здорово!
– Наверно….
Парень опять погружается в себя и Аня треплет его рукав:
– Гастас, а я хочу тебе кой-кого представить.
– Кого? – он поворачивает голову.
– Пошли?
На веранде, за столом Авлевтина ест из одной миски с тощей девочкой. Аня останавливается рядом с ними, кладёт отроковице руку на плечо:
– Гастас, познакомься, это – Заморыш.
Малявка поднимает голову, на лице её отражено откровенное недоумение. Слабая улыбка тронула губы юноши:
– Заморыш?
– Жаль, что мы не понимаем друг друга. Я даже имени её не знаю.
Гастас заговорил, девочка ответила. Обмен фразами. Улыбка освещает измождённое детское личико.
– Что ты ей сказал?
– Спросил о имени, о том, откуда она.
– И?
– Она не знает. Её украла собака, а имени у неё не было никогда. Родители звали её «дочь».
– Понятно: эй ты как там тебя.
– Во многих племенах у женщин нет имён. Ещё я сказал, что теперь ты её госпожа и что ты очень огорчена её худобой. И чтобы не огорчать тебя, – ей надо хорошо есть. Ну и то, что сегодня она просто обязана хорошо отдохнуть.
Аня задумалась:
– Гастас, как ты думаешь, я могу дать ей имя?
– Конечно. Называй её как хочешь.
– Тогда пусть она будет «Ира» или «Ириша».
– Так Ира или Ириша?
– Понимаешь, у нас имя человека меняется с возрастом. Есть основное имя: «Ира» и от него образуются другие имена. Маленькую девочку, например, зовут «Ирочка». «Ириша» – это имя для её возраста, а взрослую женщину зовут «Ирина».
– Значит она теперь не «Заморыш», а «Ириша». Хорошее имя.
Опять короткий и непонятный диалог. Девочка энергично кивает, потом вслух, по слогам произносит новые слова, почти пропевая их:
– И-ри-ша, И-ри-на, гос-по-жа Ан-на!, – повторяет с полупоклоном, – Гос-по-жа Ан-на!
– А меня ты не хочешь представить? – обиженно поинтересовалась Авлевтина. Аня перевела взгляд на подругу:
– Гастас, это Авлевтина. Она, как и я, из России. Её имя делится пополам. Для друзей она или Ава или Тина.
Авлевтина встала из-за стола, с очаровательной улыбкой протянула парню руку:
– Очень приятно. Для вас я просто Тина.
– Хорошо, – равнодушный взгляд скользнул по лицу и обтрёпанной одежде девушки. – Госпожа Анна, не хотите прогуляться по городу?
– С удовольствием.
Авлевтина просто захлёбывалась от возмущения, но пожаловаться было некому. Аню увёл её кавалер, а для Ириши чужой язык был пока что тайной за семью печатями.
Городские улицы, теснота, на городской площади беженцы на телегах, лавки, покупатели, зеваки. Гастас шёл не торопясь, не пропуская ни одного прилавка, хотя и смотрел на товары явно скучающими глазами. Иногда в его взгляде, брошенном в сторону проскальзывала хищная радость. Проследив за одним из таких взглядов, Аня вздрогнула, обнаружив одного из собачников. Мужчина переоделся, но не мог ни изменить лица, ни скрыть распирающей его ненависти.
– Они следят за нами?
– Конечно.
– А не нападут?
– Здесь? В толпе? Не посмеют.
Аня зябко поёжилась Она-то не была так самоуверенна. Впрочем, толпа была не слишком плотной и не позволяла незаметно подкрасться сзади или сбоку на расстояние удара ножом. И всё-таки… А Гастас уже тянул её в ювелирную лавку:
– Всё-таки вам положено носить платье получше. Вы – иноземка, должны выглядеть, как госпожа. И украшения вам нужны.
– Гастас, – Аня виновато улыбнулась. – К чему показуха? Денег на дорогие украшения у нас нет. Даже на серебро. А медью никого не удивишь. Скорее наоборот. И, знаешь, у нас дешёвые украшения носят дети, дорогие – женщины, девушкам же полагается выглядеть скромно, хотя … насчёт платья ты прав. По одёжке встречают. Только я не знаю, какие ткани у вас считаются хорошими.
Гастас задумался, ответил не слишком уверенно:
– Ваше белое платье, то что порвалось, сделано из невероятно дорогой ткани.
– У нас такая ткань тоже стоит недёшево, но есть и дороже. Так что ты уж помоги мне, пожалуйста.
В лаке они долго рассматривали разные виды тканей. Основных типов оказалось всего два: сукно и полотно. Сукнами назывались шерстяные ткани. Они могли быть толстыми и плотными, могли быть редкими, а могли быть тонкими-тонкими. Полотном называлась льняная ткань. Цена зависела от плотности, тонкости, цвета. Очень дорого стоили тонкие, плотные ткани белого цвета. Ещё дороже – крашенные. Серые ценились дешевле, бурые – ещё дешевле. Привозные ткани ценились дороже местных, а шитые иглой, привозные, шёлковые кружева вообще продавались на вес золота. В общем, выбор невелик. Аня остановила свой выбор на сером сукне местной выделки. И ткань хороша, и цена приемлемая. Право, сшить из неё длинный, тёплый жилет-накидку, – дело одного вечера. А вещь получится удобная и вполне заменит плащ. Потом Гастас опять затащил её в ювелирную лавку. Ане приглянулось ожерелье из перламутра, удивительно красивое и недорогое. Как оказалось, местной работы. А потом…
Маленькая лавочка будто пряталась ото всех. Продавали здесь всякую немудрёную медную мелочь: кольца, пряжки, заколки, ножи, булавки и … Они лежали отдельно, как бы в стороне. Аккуратная, деревянная шкатулка с хирургическими инструментами века меди: ланцеты и скальпели разных форм и видов, кривые иглы, пинцеты, щипчики и даже маленькие, пружинные ножницы-гильотинки. Аня бросилась к ним, как к родным:
– Сколько стоят?
Торговец, что-то передвигавший под прилавком поднял глаза на покупателей. Вопрос задала женщина. Лёгкая, едва заметная гримаса брезгливости тронула губы седеющего мужчины средних лет и самого что ни наесть обыкновенного вида.
– Сколько это стоит? – раздражённо повторил вопрос спутницы Гастас.
– Воин-наёмник из болотного края, – пренебрежительно усмехнулся торговец, так, будто не расслышал обращённых к нему вопросов. – А вот откуда девушка?
– Издалека, – подчиняясь наитию, Аня нащупала под платьем амулет из трёх камешков и, чуть раздвинув ворот, показала его купцу. Так мельком. В глазах мужчины явно что-то промелькнуло. Он узнал вещицу, но желая скрыть это узнавание тут же напустил на себя бесстрастный вид. Опять-таки, слишком бесстрастный.
– Откуда ты знаешь, что это за вещь? – он указал на инструменты.
– Я – лекарка. Лечу людей.
– Это доброе дело.
– Так сколько же они стоят? – Гастас просто кипел от злости.
– Дорого, – ответил торговец, перевозя взгляд с девушки на её спутника. – Медные – по весу серебра, серебряные – по весу золота.
– А золотые? – съехидничал Гастас, вступая в привычный для него торг.
– Золотых не делают, – остановила его Аня. – Только медные и серебряные. Я где-то слышала про платиновые…
Глаза купца распахнулись а рот открылся от удивления. Да и сам он изменился: стал, выше суше, старше … всего на миг:
– Платиновые?
– Ну, я слышала… – смущённо пробормотала Аня, не понимая, что на сей раз заставило её солгать. – Они самые чистые, а ваши… Ваши очень грязные. Все в зелени. Ими-то и работать нельзя, потому, что прежде их следует хотя бы почистить, а, ещё лучше, залудить …
Купец усмехнулся странной усмешкой, как бы осел, уменьшаясь, глаза погасли, взгляд потёк маслом, как это и полагается хитрому торговцу:
– Теперь я вижу, что госпожа понимает толк в таких вещах. Её не проведёшь. Хорошо, я сбавлю цену. Десять серебряных за всё. Да, на этой улице, неподалёку, работает лудильщик. Всего за две монеты он приведёт эти вещи в порядок.
Гастас безразлично пожал плечами:
– Восемь.
Ехидная улыбочка тронула губы торговца:
– Ну чтож, наёмник, раз у тебя больше денег нет, то я согласен на семь. Одну монету тебе всё-таки придётся потратить на лудильщика.
– Ты смеёшься надо мной?
– Нет, нет, воин. Просто эти инструменты валяются у меня три года и если я упущу таких покупателей, как вы, то сколько же мне придётся ждать новых? Это хорошие вещи. Они достойны принадлежать понимающему хозяину или … хозяйке.
От столь разумного и вежливого ответа Гастас просто сник, а торговец опять перенёс внимание на его спутницу:
– У тебя обрезаны волосы. Почему?
– Да. Это была благодарственная жертва богам за то, что они позволили мне вступить на путь познания.
– Это случилось давно?
– Давно, но с тех пор я резала волосы три раза. Каждый раз, когда проходила очередное испытание.
– Это великая жертва. И твоё отречение от радостей жизни тоже искреннее. Сколько всего испытаний ты должна пройти?
– Три ступени по двенадцать испытаний на каждую.
– Так ты в самом начале пути? И уже лечишь?
– Знание даётся не затем, чтобы бесплодно пропадать втуне.
– Тоже верно. А что ты ищешь в этом городишке?
– Ответы. Но их здесь нет.
– Да, здесь их нет. И куда ты теперь?
– Не знаю. Солнцу должно указать мне путь...
– Значит, на запад… Ну что ж, иди. Путь проторенный. Ступайте.
Гастас молча отсчитал монеты, взял ящичек с инструментами. Хозяин проводил их до двери:
– Как выйдите – поверните направо. Мастерская лудильщика на солнечной стороне.
Так оно и оказалось. Мастер осмотрел инструменты:
– И за всё одну серебряную монету?
– А ты не луди целиком. Смотри, – Аня показала насколько и как надо покрыть оловом каждый инструмент.
– Ну, разве что так …
– Только олова не жалей. Они должны сверкать, как серебро.
– Сделаю.
– Когда?
Лудильщик посмотрел на Гастаса, на Аню, на солнце, стоящее в зените, подумал:
– К вечеру. Задаток можете не давать Вещи дорогие.
Просто гулять по улицам маленького города рядом с красивым парнем. Играть в прятки с солнцем, то ныряя в тень между домами, то выныривая в светлом пятне перекрёстка. Дома – как декорации, люди вокруг – как актёры в костюмах. Злобный взгляд шпиона обжигает кожу, ледяным порывом ветра, вспенивая адреналином кровь. Ну почему такое было невозможно в той, прошлой жизни? Разве не было тогда солнечных дней? Или друзей? Или врагов? Всё было. В том числе и прекрасные дома, похожие не декорации к историческому фильму. И совсем необязательно для счастья скользить по грани, упиваясь каждым, может быть последним для неё глотком воздуха. Всё было то же самое, кроме неё самой. А Гастас развлекает её, рассказывает про реку и про город, про другие реки и города. Вот ведь поносила парнишку судьба.
Солнцу надоело играть в прятки. Тени накрыли улицы сумрачным покрывалом, когда парочка вышла к мастерской. Мастер трудился над медным кубком, зачищая прохудившийся бок от медных окислов перед тем, как запаять дырочку блестящим оловом. Ящик с хирургическими инструментами стоял в стороне. Гастас заплатил деньги, Аня открыла ящичек. Недавно зелёные от окислов, сейчас они блестели, как серебро. Хороши. Вот бы не марать их в крови. А ведь придётся.
В доме царствовал сон. Гастас без церемоний растолкал товарищей, открыл погреб, сам выбрал мечи. Сам он снял кольчугу ещё перед прогулкой по городу. Дразнить, так дразнить. Аня ушла на женскую половину дома. Хозяйка критически рассмотрела купленное сукно: «Хорошее, но мало» Не стерпев невнимания к своей особе, Тина вклинилась в разговор:
– Хорошо прогулялись?
– Хорошо. Вот, инструменты купили.
– Какие инструменты?
– Хирургические.
– Здесь?
– Здесь.
– Надо же! А оно тебе надо?
Аня уставилась на подругу с нескрываемым удивлением:
– Конечно надо. И очень надо, если придётся ехать с этими парнями.
– С ними? Ехать? Куда?
– За солнцем, Тина, на запад. Так ведь Сириус сказал?
Авлевтина растерялась. Действительно, там в Питере, в магическом салоне Сириус говорил что-то подобное:
– И ты ему веришь? – попыталась она перехватить инициативу.
– А у тебя есть другие предложения? Ближайшие большие города – на западе. Там большие храмы, там маги, гадалки. Там и поищем ответа.
Но Авлевтина была не намеренна уступать. Неважно права Анька или нет. Последнее слово должно остаться за ней:
– Прямо сейчас пойдём? – съехидничала она. Аня нахмурилась:
– Нет, прямо сейчас мы идём в ту таверну, праздновать ваше освобождение.На гулянку. Можно и так сказать.
– Как на гулянку? – усомниться в искренности Авлевтины было просто невозможно. – У меня абсолютно нечего надеть! Моя одежда превратилась в лохмотья.
– Ну так не ходи! – обрадовалась Аня, недоумевая про себя: неужели Авлевтина не поняла зачем та пирушка затевается? Так оно и оказалось. Двусмысленные фразы мужчин, у ворот кабака про мечи и броню, в коей на пирушку не ходят её подруга элементарно пропустила мимо ушей.
– Как не ходи? – чуть не завопила от возмущения девушка. – Это же моё освобождение! Обязательно пойду!
– Но у тебя нет платья …
– Так найди! Не ходить же мне голой.
– А где я его тебе возьму? – возмутилась Аня. –У меня у самое есть только то, что на мне. Тебе, кстати, хозяйка тоже одежду подобрала.
– Ну, знаешь, – надулась Авлевтина. – в таком балахоне разве что дома ходить.
– Госпожа Анна, ваше платье, – Хозяйка протягивала Ане её белое, батистовое платье. И когда она успела его реанимировать?
– Хозяюшка, да как же вы его отстирали?
– Руками, госпожа Анна. Такого роскошного платья нет ни у одной женщины в нашем городе.
Трепетно и аккуратно Аня выложила платье вдоль на скамье, поверх ткани положила перламутровое ожерелье. То, что надо!
– А что я надену? – глаза Авлевтины наполняются слезами. – Это же мой праздник, моя свобода!
Чужих слёз Аня не выносила физически. Сама она никогда не плакала. Не было настоящего повода, а пустяки – так они того не стоят. Слёзы она видела лишь у матери. И то крайне редко и лишь по самым что ни на есть ужасным поводам: когда во время девяностых, она подцепила жуткий грипп, нужны были лекарства а в доме не было денег даже на хлеб, когда дефолт сожрал деньги, отложенные ей на зимние сапоги и куртку. Из старых вещей она тогда как-то очень быстро вырастала. Когда карманник вытащил у матери кошелёк с месячной зарплатой. И Аня привыкла: если дошло до слёз, значит дела действительно обстоят хуже некуда.
– Ладно, надевай, – махнула она рукой и не смея посмотреть в глаза растерянной женщине. Аня сжала ей руку:
– Умоляю, только не плачь. Я знаю, ты старалась для меня, но я наверно просто ничтожество, раз не могу видеть чужих слёз.
Рабыня покосилась на Авлевтину, буквально вцепившуюся в чистое одеяние, криво усмехнулась:
– Я не буду плакать, госпожа Анна. Но в чём пойдёте вы? Среди моих вещей нет ни одной нарядной.
– Это пустяки! – взбодрила себя Аня. – Нужны лишь ножницы, иголка и та новая, серая ткань.
Широкое сукно сложено поперёк. Почти в трое: посередине спинка, она пошире, по краям полочки с запасом на запах, они поуже. Прорезать проймы, горловину на спинке, наметить скосы плечевых швов, прошить их, вывернуть – жилет готов. Правда требуется некоторая корректировка, но это пустяк. Особенно когда есть помощники. Ириша заложила две симметричные встречные складки на спине, по одной на боках и на каждой полочке, закрепила их булавками. Ане осталось лишь снять жилет да на скорую руку прошить ткань в отмеченных точках.
– Так у нас дети куклам одежду шьют, – пояснила она хозяйке. – Всё очень просто. Хорошо бы швы обметать и края подшить, но это можно сделать и завтра. Сукно плотное, на срезе не махрится.
Тёплый жилет длиной до середины бедра и в самом деле готов. Аня надела обнову, поверх ежедневного платья, подпоясалась широким, мужским ремнём, на котором висели ножны с ножом. Ради этого ножа она всё и затевала. Не потому, что не поверила Гастасу, а потому, что страшно ей было. Вот и всё.
– Мальбрук в поход собрался, – не удержалась от ехидного замечания Авлевтина. – Кто-нибудь поможет мне одеться? А то с этими шнурками и заколками никак не разобраться.
Да возни с местными одеяниями предостаточно. Особенно с женскими, особенно с парадными. Каждый раз, надевая платье, его приходится подгонять и по длине и по ширине, подтягивать, закалывать, закреплять шнурками. Всё-таки цивилизация – это хорошо. Особенно в одежде. Втроём они кое-как обрядили Авлевтину. Что и говорить, выглядела та просто роскошно, но от всякого взгляда на подругу, у Ани портилось настроение. Отдав Тине платье, она уже огорчила хозяйку. А что будет, если Гастас заметит на красавице «своё» ожерелье?
К счастью, Гастасу было не до пустяков. На девушек он даже не взглянул. Лишь только они вышли на двор, мужчины дружно направились к воротам и Ане с Тиной пришлось почти бежать за ними. Чуть не бегом, компания дошла до кабака. И лишь перед воротами мужчины замедлили шаг.
С шумом и гамом компания ввалилась через распахнутые ворота во двор, а оттуда – в кабак. Пылало масло в лампах, зудели музыканты, шумели посетители, коих было немало: горожане, городские стражники, какие-то мутные личности. Свободен был только один стол и компания сразу его заняла. Хозяин, вместе со слугой тут-же раздали кружки, приволокли два жбана с пивом, расставили на столе блюда с пирогами и с хлебом, и две огромные миски доверху наполненный жареной бараниной. Кружки тут же наполнили, руки потянулись к мясу, к пирогам, Гастас кинул пару медяков музыкантам, чтобы играли веселей.
Топот во дворе. Распахивается входная дверь. В горницу заглядывает Тадарик, увидев их, оборачивается: «Давайте по домам, парни. Завтра встретимся, а я здесь, с друзьями посижу.»
Естественно он в кольчуге, естественно с оружием. Но это не удивительно. Гигант сдвигает пирующих, бесцеремонно садится во главе стола, так, что Анна оказывается между ним и Гастасом, косится на мясо, подзывает кабатчика: «Жарь ещё барана». Хозяин налету ловит монету, кланяется. Сегодня на торге, у собачников он купил больше дюжины овец. Такой низкой оказалась цена. И теперь искренне благодарен вояке, чуть ни силой вытащившему его за стену.
Тадарик пьёт, заедает пиво, опять пьёт, после чего обращается к соседке:
– Как провели день, Госпожа Анна?
Аня рассказывает. О прогулке, о соглядатаях, о купленных инструментах, о том, как расшифровал её ответ странный купец.
– На запад? – переспрашивает её собеседник. – Дорога действительно торная. А наша городская ведьма ничего путного не сказала? Я всегда знал, что она – дура. Жаль другой у нас нет.
– Помнится, госпожа Анна говорила, что колдуньи — это недоучившиеся лекарки, – вставляет реплику Гастас.
– Госпоже Анне, конечно виднее, – смеётся Тадарик в ответ, – Но наше пугало, если чему и училось, то давным-давно всё позабыло. – Он наполняет свою кружку, чокается с Гастасом. – За ваше здоровье, госпожа Анна. Вы уж сделайте одолжение, научите мою старуху готовить. Она старше вас, но вы её по всем статьям забили. Вас случайно готовить не учат?
–Учат. Пища – тоже своего рода лекарство. По крайней мере те, кто ест ежедневно, – с голоду не умирает.
Тадарик хохочет:
– Как? Как? Тот, кто ест – с голоду не умирает? Верно замечено. А сказано ещё лучше.
Шутку услышал не он один. Смех бежит вдоль стола, перескакивает в зал. Один Гастас не смеётся, а лишь вежливо улыбается, бросая в сторону быстрые, косые взгляды. Аня проследила один из них и ей тоже становится не до смеха: двое, в углу, собачники. Фигли, что эти идиоты плащи на головы накинули? Эти рожи она до смерти не забудет и ни с какими другими не спутает.
А мужчины пьют, едят, гомонят. Кабатчик с помощником несут на стол ещё блюда с мясом. Один из посетителей выползает из-за дальнего стола и на нетрезвых ногах пытается пересечь зал, но на половине пути забывает, зачем шёл и пытается перед всеми изобразить что-то вроде пляски диких бабуинов. Благо, музыка звучит для всех. Путается в собственных ногах, падает. Слуга тут-же подхватывает его, оттаскивает и укладывает на свободную лавку у стены. На отдых. Тадарик швыряет монету музыкантам: «Играйте!»
Авлевтина тоже сидит рядом с Гастасом, но с другого бока. Она безуспешно пыталась обратить на себя его внимание, а когда красавица попыталась теребить рукав его рубахи, парень вообще демонстративно повернулся к ней спиной. Воин, сидящий у Авлевтины с другого бока, намертво погряз в разговоре с соседом типа: «А он?», «А ты?», «А он?». Раздосадованная девушка ткнули парня локтем в спину. Бесполезно. Вопреки словам о ненужности лат на пирушке, под рубахой у парня скрывается панцирь из толстой, жёсткой кожи. Локотка соседки он просто не почувствовал.
Роговая музыка звучала очень непривычно. Каждый музыкант тянет одну ноту, меняя лишь громкость звучания, но эти ноты то стихая, то усиливаясь, кружат вокруг друг, сплетаясь, как в танце в приятную, протяжную мелодию.
Раздосадованная на соседей Авлевтина встала из-за стола, вышла в центр зала. Не зря же она дома, занималась восточными танцами. Платье её , конечно мало подходит для такого занятия, но откуда местным знать, как всё должно выглядеть?
Авлевтина начинает танцевать и происходит желанное чудо: все смотрят на неё и только на неё. Шажки, раскачивания, извивы. В таком танце много фигур: сложных и простых. Нежная ткань буквально живёт жизнью тела. И уже не танцовщица подлаживается под музыку, а музыка следует за ней. Даже трое мужчин в углу, глядя на танец, подались к свету и откинули капюшоны. Лица их кажутся знакомыми. Где-то она их видела. Ну что за мерзкие рожи.
Лапающие мужские взгляды. Аня съежилась, будто выпивохи из кабака разглядывали её. Её грызло осознание собственной ошибки: она забыла про подругу., потому что увлеклась беседой. Как редко она бывала в центре столь доброжелательного внимания сразу двух мужчин. Авлевтина, конечно, скучала, но зачем она сделала это? Неужели не понимает в каком мире они находятся? В каком времени? А зрители уже отбивают такт ладонями по столу. Только бы Тина не вздумала показывать стриптиз. Она рассказывала, что ходила на такие курсы. Как здорово что музыка закончилась. Музыканты устали. Аня отёрла пот со лба. Всё закончилось. Авлевтина возвращается за стол. Воины за руки тащат её к столу, усаживают на скамью, наливают пива, хлопают по плечам, галдят одобрительно. Конечно, такого они ещё не видели. Взгляд Ани встречается со взглядом Тадарика. Холодным, цепким, тяжёлым. Под тяжестью этого взгляда, Аня смущённо опускает голову, виновато отводит глаза. Ей стыдно за подругу, потому, что здесь так вести себя не принято. Но как объяснить это Авлевтине? Ведь уставится непонимающими глазами: мол, а чего я такого сделала? Всем же понравилось? Или обвинит в невнимании к себе. Будто сама она так уж внимательна к окружающим.
Мысли обрывает громкий хлопок ладони по столу. Тадарик, встаёт, швыряет музыкантам очередную монету: «Играйте, – хватает за плечо ближайшего воина, – Пойдёмте, разомнёмся. Совсем осоловели. Скоро на лавках уснёте.» – перед таким напором невозможно устоять. Мужчины поднимаются из-за стола
Мужской танец. Грохочет пол под ногами, отдаваясь эхом от стен. Пировавшие за соседним столом стражники присоединяются к танцующим. Авлевтина придвигается к подруге:
– Класно получилось? Правда?
– Тина, зачем ты сделала это?
– А что? Всем понравилось!
– Мы не в России.
– Да? Значит тебе можно, а мне нет? Почему с тобой разговаривают а меня не замечают? Думаешь, мне не обидно? Твой парень демонстративно повернулся ко мне спиной! У тебя целых два кавалера и оба такие галантные, аж смотреть тошно. Не поделишься?
– Тина, не преувеличивай. Тадарик не мой кавалер. Он – хозяин дома в котором мы сейчас живём и ко мне он относится, как к гостье. А здесь это много значит. Всё то, что у нас давно стало пустяком, здесь значит очень много.
– Понятно, – отозвалась Авлевтина не без ехидства. – Значит к тебе, он относится как к гостье? А ко мне? Он же меня в упор не замечает. Не подскажешь, почему? Или я не живу в его доме?
– Я думаю…
– Говори, говори. Если есть, что сказать. Я внимательно слушаю.
– Всё дело в том, что я бежала из плена, а тебя – выкупили.
– Чего?!
– Я же говорю, что здесь воспринимают очень серьёзно то, что у нас давно стало пустяками.
– Это я понимаю! Но разве я виновата в том, что бросила меня у этих людоедов?
Виновата… Бросила… Аня опустила глаза, но не от осознания вины, а чтобы сдержать злость. Если бы тогда воду принесла Авлевтина, – они бы бежали вместе. Но воду принесла заморыш – Ириша. А она бы на побег просто не осмелилась бы. Но почему у Авлевтины всегда виноват кто угодно, кроме неё? А уж она, Аня, так в чём-то обязательно и всегда виновата?
– Да. Всегда и во всём виновата только я. Я дала тебе нарядное платье, обидев хозяйку. Она ведь готовила его для меня.И ожерелье из перламутра. Хорошо, Гастас не заметил…
– Да не волнуйся так. Ничего твой синеглазый брюнет не заметит.
– Потому что все красивые парни – редкие эгоисты. Может ему вообще до тебя дела нет…
– Почему?
– А почему должно быть иначе? – хитро улыбнулась Авлевтина. – Потому, что ты его вылечила? Не сомневаюсь, за это он тебе благодарен от всей души. А ты что? Рассчитывала на большее?
– Ни на что я не рассчитывала, – с неожиданным раздражением отозвалась Аня. – Нам на первой, вводной лекции так и говорят: «Если вы ждёте, что излеченные больные будут благодарить вас, то знайте: вы ошиблись учебным учреждением. Всё ваше старание, вся самоотверженно будут, в лучшем случае приниматься как должное. Большинство же будет всё это считать недостаточным. Любая ваша неудача, неважно, виноваты вы в ней или нет: станет поводом для упрёков и проклятий. Запомните эти слова и примите как должное. Не ждите благодарности. Просто работайте. Только тогда вы сможете стать настоящими фельдшерами на Скорой»
– Ну и правильно сказали. Тебе ещё повезло, что этот дикарь благодарен тебе: гуляет с тобой, подарки дарит, беседует. А то бы он на тебя и смотреть не захотел: отвернулся бы спиной, как ко мне и привет. А он любую прихоть твою исполняет. Инструменты вон купил.
– Инструменты – не прихоть, – хмуро отозвалась Аня, размышляя, что если посмотреть на всё с точки рения Авлевтины то отстранённость Гатаса становится понятной и объяснимой: конечно он ей благодарен. Конечно уважает, но и только. Иэто не вина парня. Сердцу не прикажешь. А раз так, то…
– Это ты так считаешь… – дорогой подарок здорово задел Авлевтину. Впрочем, в этом своём чувстве девушка ни за что бы не призналась, потому что в таких качествах, как зависть, подлость или низость люди никогда не признаются. Особенно себе.
– Инструменты – это не прихоть! – уже твёрдо повторила Аня. – Нам придётся идти на запад вместе с этими парнями. Они наймутся в охрану каравана, а нас возьмут с собой. В дороге, к сожалению, инструменты очень и очень пригодятся. И Гастас это понимает лучше других.
– Да ладно, Ань, не заводись. Я же понимаю, что он уважает тебя и по отношению к тебе ведёт себя безупречно. А вот ты…
– Что, я? – опять насторожилась Аня.
– Можно сказать пользуешься служебным положением.
– Тина ,честно, я тебя не понимаю.
– Ну, Гастас тебе благодарен, я ты этим пользуешься. Разве не так? – Авлевтина смотрела подруге прямо в глаза своим фирменным, наивным взглядом и Аня почувствовала, как опять закипает от злости. Тина чутко уловила её раздражение, улыбнулась извиняюще. – Ань, я всё понимаю, но согласись…
Аня скрипнула зубами, и промолчала. Спорить с подругой у неё никогда не получалось, а доказать той что-либо было просто невозможно. Так ловко она умела поворачивать любые доводы в свою пользу. Вот и сейчас: взяла да и раскрыла Ане глаза на её вопиющую безнравственность: мол пользуется служебным положением. А Гастас, по причине мягкотелой интеллигентности не может за себя постоять. И ещё он ей даже не друг. Смешно. Прямо как в анекдоте: «Дорогой, давай останемся просто друзьями,»; «Хорошо, дорогая, тогда, будь другом, сгонцай за пивом и закажи тёлок». Кстати, для кого как, но для Гастаса Аня была согласна и за пивом сбегать. Тёлок, правда, заказывать бы не стала. В её мобильном таких номеров нет. Ну да не маленький, сам найдёт. Но вот беда, по словам Авлевтины, парень для неё даже не друг, а так благодарный пациент, которого она бессовестно использует в качестве… да, а в качестве кого? Конечно в качестве телохранителя, за которым она, такая бессовестная, как за каменной стеной. Слава вам три богини и их папа с мамой, хоть в этом она «клятву Гиппократа» не нарушила. Аня глубоко вздохнула несколько раз, как делала всегда, когда хотела справиться с охватившим её волнением, прошептала про себя: «Глупо требовать от человека больше, чем он может дать. И желаемое не получишь и человека потеряешь» – так мама говорила. И правильно говорила. Гастас решил быть для неё телохранителем? Это его право. Ведь она здесь чужая и ей надо домой. Там мама и Аня у неё одна. И родители Тины тоже ищут дочь, и Мишанины… Только они уже не дождутся.
Авлевтина трясёт её:
– Аня, что с тобой? Ты в порядке?
– Абсолютно.
– Тогда почему ты молчишь?
– Задумалась о наших делах.
– Но зачем молчать? Я пугаюсь.
Вместо ответа Аня жмёт плечами. Ей почему-то не хочется беседовать с подругой. И мужчины, кстати (очень кстати) возвращаются за стол, рассаживаются на свои места, разливают пиво по кружкам, жадно пьют, громко хохочут. Гастас шлёт музыкантам кусок мяса и кружку пива. Не сидеть же людям всю ночь голодными. Он очень возбуждён, хотя и пытается это скрыть: ноздри раздуваются, глаза горят, голос придушенно-вежлив, но и в нём слышна нервозность. А вот Тадарик напротив, невозмутим. Сразу видно: вождь, бывалый рубака. Шутит, как всегда и при этом всё замечает. Увидел нетронутый бокал пива у Ани и тут же позвал кабатчика: «Дружище, принеси-ка жбанчик мёду. Самый лучший.» Гастас тянется за кошельком, но предводитель городских наёмников останавливает его, сам расплачивается: «Держи монету. И кружки чистые нам принеси.»
Пиво отодвинуто. Кто-то из мужчин, не разобрав, сгребает Анину кружку, жадно пьёт. Хозяин приносит корчагу с мёдом, разливает его по чистым кружкам: Тадарику, Ане, Гастасу. Аня передаёт свою ёмкость Авлевтине и получает вторую порцию хмельного питья, естественно в чистой посудине. Воины городской стражи подсевшие к столу, затягивают песню, отбивая при этом такт пустыми кружками по столу. Песню подхватывает и четверо освобождённых. Теперь хозяина кабака подзывает Гастас, указывает на гостей: «Пива.»
Тадарик поднимает свою ёмкость, сбрызгивая несколько капель на доски стола:
– За вас, госпожа Анна и за богов, покровительствующих вашему, достойному ремеслу.
– До дна! До дна! – вклинивается Авлевтина и тут же присасывается к посудине с демонстративной жадностью. Аня осторожно пригубляет питьё. Да, этот напиток намного приятнее пива. Похоже оно на квас: в меру сладкое, с приятной кислинкой и ароматом лесной малины. Этакая лёгкая шипучка.
– Изумитительный напиток, – громко восхищается Авлевтина. Оценивающий взгляд Тадарика скользит по ней, ощупывая и лаская. С лёгкой усмешкой в голосе он обращается к Ане:
– Госпожа Анна, не могли бы вы попросить вашу подругу сплясать для нас? У парней, – он кивает на четверых, – сегодня великий день.
– И у меня тоже!
– Эй! – монета летит к музыкантам. – Играйте же!
Авлевтина, осчастливленная его вниманием, бегом бежит на середину горницы. Не дожидаясь музыки, все мужские ладони в кабаке начинают отбивать ритм. Даже кабатчик с помощником, даже те, двое в тёмном углу с накинутыми на голову плащами. Белые, оттёртые речным песком половицы звенят, как клавиши ксилофона, под ударами плоских подошв «гладиаторских» сандалий. Это уже не восточные, томные извивы. Это жёсткий ритм «диско».
Показалось Ане или нет, но щека Тадарика презрительно дёрнулась, но это была половина, обращённая к Ане. На другой половине лица Тадрик добросовестно удерживал выражение снисходительного одобрения, типа: «Старайся, девушка, старайся». Аня оборачивается, смотрит на Гастаса. Тому вообще ни до чего нет дела, кроме пары собачников, высунувшихся из тени. Маска рассеянности постоянно съезжает с его лица. Это боец в предчувствии схватки, весь в ожидании мига, когда он сойдётся в рукопашной и достанет мечом до мягкого тела врага. Или сам падёт, заливая землю кровью. Это уж как повезёт. При повороте, Аня задела его локтем. Парень даже не заметил. Разве заметишь такое сквозь броню? И Аня рада, что не послушалась своего «телохранителя» и взяла таки на гулянку нож.
Чтобы унять волнение, она опять пригубила своё питьё из кружки чуть-чуть. Помнится, в книгах мёд называли очень коварным напитком: пьёшь, как сладкую водичку, а потом встать не можешь. И язык у тебя плетёт невесть что. Впрочем, Авлевтине последнее не грозит. Она и без мёда с удовольствием языком машет. Кстати, а ведь кружки и Гастаса, и Тадарика тоже едва початы. А Тина «жжёт»! Местный народ просто «в отпаде».
– Госпожа Анна, это правда, что вы отреклись от всех радостей жизни? – Тадарик смотрит ей прямо в глаза, словно пытается разглядеть душу.
– Ложь, – Аня обводит рукой стол. – Я ем, пью и веселюсь, как все.
– Скорее: вместе со всеми.
Аня невольно хмурится, отводит глаза:
– Мне так же весело, как и … всем. – она кивает в сторону Гастаса, изо всех сил пытающегося вернуть на лицо маску вальяжного благодушия.
Тадарик усмехается:
– Умно. И от вопроса ушли, и ответили. Здесь и в самом деле никому не весело, кроме вашей подруги.
– Ей тоже не весело.
– Да? По ней не скажешь.
– Просто она притворяется лучше нас. Впрочем, сейчас ведь именно это и нужно?
– Вы правы. Если она и притворяется, то очень искусно и очень к месту. Так значит от радостей жизни вы не отрекались?
– Я служу Жизни, а жизнь это не только страдания, но и радости. Моим богам угодно всё, что служит делу жизни?
– Всё?
– Если это служит жизни, то да.
– Вы так разумны, госпожа Анна, что слушать вам, – истинное удовольствие. Но истинное ученичество требует отречения. Я прошёл это и знаю, и тот купец в лавке говорил об отречении.
– А, тот старик! Он толком-то ничего не сказал. Только размышлял вслух. И вообще, старики любят поговорить об отречении от радостей. Ну да. Нельзя делать два дела одновременно: ты или развлекаешься, или зубришь. Ту же Анатомию со всеми её жилками и костями.
– Анатомию?
– Внутреннее устройство человеческого тела. Там многое надо просто запомнить наизусть. Или фармацевтика – наука о лекарствах. Просто прослушать такое нельзя. Это надо зубрить, зубрить и зубрить. Но не всё же время! Да, мы учили и учились, но мы и веселились тоже. Может быть даже более жадно, нежели другие, учёбой не занятые, так как минут радости у нас было меньше, чем у них.
– Да, да, да, – отозвался Тадарик, кажется имея в виду не её слова, а свои воспоминания. – Так оно и было.
– Учёба требует времени, но это наш выбор, – продолжала Аня, захваченная как собственным красноречием, так и вниманием собеседника. – Выбор, но не отречение.
– Верно сказано. Это выбор. – поддержал её мужчина и вдруг спросил. – А как вы относитесь к смерти? Она рядом. Вон в том углу сидит.
– Я вижу. Но я лекарка. Во время последней великой войны такие как я шли рядом с воинами. Чем раньше начнёшь лечить рану, тем больше шансов спасти человека. Думаете, их не убивали? А на их место шли другие. Безоружные. Потому, что физически невозможно нести оружие и лекарство одновременно.
– Это я понимаю.
А Аню «несло». Мёд – коварная штука.
– «Мы не ждали посмертной славы,
Мы хотели со Славой жить.
Почему же в бинтах кровавых,
Светлокосый солдат лежит.» – это стихи Юлии Друниной. Она всю ту войну прошла лекаркой. Все четыре года. А потом всю жизнь писала стихи. Грустно? Правда?
– Не грустите, госпожа Анна, – Тадарик поднял свою кружку, прикоснулся ею к кружке Ани, пригубил: – За нашу славу.
– Согласна. Прорвёмся.
– «Прорвёмся?» Хорошее слово.
Стук подошв по столу врезается в разговор, как камень в стекло. Разгорячённая Авлевтина запрыгнула на стол. Перед глазами сидящих, замелькали тонкие щиколотки, с высокой шнуровкой «гладиаторских сандалий». Восхищённый рёв, прозвучавший в ответ на подобную дерзость оглушил Аню. Теперь уже не ладони, – кулаки колотили по столешнице в такт заглушённой музыке. Авлевтина ловко переступала между блюдами, изгибалась, как змея, подобрав, для лёгкости шага длинные полы своего пышного одеяния. Стол уже трещит от ударов. Один из стражников, не выдерживает, вскакивает на стол, обнимает красавицу. Тадарик решительно жмёт руку старшины стражников, сидящего рядом. Начальство и здесь предпочитает держаться вместе. Взгляд встречается со взглядом. Тадарик укоризненно качает головой: мол нехорошо поступаете. Мы с вами по-дружески, а вы…
Челюсти городского вояки с хрустом смыкаются. Удар кулаком по столу вне такта, буквально «выключает» «звуковое сопровождение». Теперь лица всех гуляк за столом обращаются на старшину. Старшой обводит лица подчинённых бешеным взглядом, машет рукой в сторону двери: мол, погуляли и будя. Стражники нехотя поднимаются. Особенно медлителен тот, на столе. Как неохотно расцепляет он объятия, выпуская из рук кокетничающую красавицу! Но выражение лица старшего, его жест не признают толкований: «Уходим». Рядовой подчиняется командиру. Кабак заметно пустеет. Городские гуляки уже заметно под хмельком. Кое-кто из них уже прилёг на скамье у стены.
Тадарик встаёт, пьяно и развязано требует всем пива, потом ловит за руку и тащит Авлевтину, усаживает к себе на колени, поит мёдом из своей кружки. Аня касается руки Гастаса, кивает на соседа, на кружки с мёдом. Тот понимает и принимает игру, чокается и делает вид, что пьёт, не отрывая взгляда от глаз соседки. Обделённая женским вниманием четвёрка лезет из-за стола: плясать. Визг рожков, топот, грохот. В общем, дым коромыслом.
Но всё, имеющее начало, имеет и конец. Пьяная в лоск компания выкатывается из кабака на двор. Со двора – на улицу. Вокруг – глухая ночь. Горожане давно спят. Запертые ворота, пустые, тихие улицы.
К величайшей обиде Авлевтины, она опять оказывается в компании с рядовыми участниками попойки, а её недавний и пылкий кавалер с редкой галантностью, откровенно борется с Гастасом за внимание Аньки. Они втроём и они впереди.
Четверо воинов стеной перегородили узкую улочку. Под светом луны, кости панцирей напоминают скелеты. «Кощеево войско». Тусклый отблеск луны на обнажённых медных мечах. Щиты и копья собачники в город пронести не осмелились. Слишком заметно. Тадарик молниеносно перекидывает щит из-за спины, прикрывая живот. Одновременно, другой рукой закидывая девушку себе за спину. Оба воина выхватывают мечи. У Тадарика меч один, тяжёлый, мощный, у Гастаса их два. Подходите, ребята. Давно ждём.
Всё это так неожиданно, что собачники невольно подаются назад. Гортанный приказ, похожий на лай: «Убей!». Четвёрка размыкается. Пёс вылетает из-за спин людей, блестящий, как дракон в чешуе. Только пламя не извергает.
Аня вдруг понимает, что осталась одна и что чудовище несётся на неё. Упасть на одно колено, пригнуться. Иначе этот монстр сметёт её, как пушинку. Правая рука хватается за нож, левая вцепляется в покрывало, наматывает его, комкает. Тварь обрушивается на неё сверху. Аня путается загнать ему в пасть руку со скомканным шарфом, но сомкнувшиеся челюсти пса, не позволяют ей это сделать. Впрочем, зубы собаки тоже завязли и пёс мотает головой, пытаясь освободиться. Объятая ужасом, девушка корчится под псом, на чистом инстинкте тыча его ножом снизу. Размаха нет, лезвие скользит по медным пластинам брони. Удар, ещё удар. Нож соскальзывает вдоль пластины и неожиданно погружается во что-то мягкое. Идёт как по маслу. Глубоко-глубоко, пока не натыкается на кость. Там, внутри.
Судорожным рывком пёс срывает с руки жертвы комок шарфа. Огромные лапы буквально месят её, но Аня почему-то знает, что победила и что все судороги навалившейся на неё твари ни что иное, как предсмертная агония. Сопротивляясь изо всех сил она выдирается из-под туши. Левая рука – в крови, Правая, с насмерть зажатым ножом, – тоже. Перед ней, удерживая сразу четверых нападающий, рубятся Гастас и Тадарик. А где остальные? Оцепенели от ужаса, жмутся к забору. Плевать бы на них, но сзади крадутся два шпиона из кабака. У обоих мечи наголо. Если они ударят Гастасу и Тадарику в спину…
– Стоять!
Безумие бросаться наперерез двум вооружённым воинам, даже если у тебя в руке – нож. Собачники не отпрянули, зато ожили оцепеневшие было вояки у забора. Мечи покидают ножны. Четверо против двоих. Аня едва успевает выкрикнуть:
– Не убивать! Взять живыми!
Потом, задним числом осмысливая события, Аня долго не могла сообразить: почему воины послушались её, женщину, пока не решила, что бывают моменты в жизни, когда человек готов принять любой приказ, от кого угодно, лишь бы он прозвучал достаточно уверенно. Потом. А сейчас – развязка. И она была молниеносной.
Один «шпион» корчится на земле, второй – обезоружен и прижат к забору. Ещё минута – двое крутят пленным руки, а остальные рубятся рядом с командирами. К ней подбегает перепуганная Авлевтина:
– О Боже! Ты вся в крови! И лицо, и руки и … Прямо как вампир из фильма!
– Мерлузия? – Шепчет Аня. Голос от волнения покинул её.
Злая усмешка бежит по лицу подруги:
– Точно. Мерлузия – кровопийца.
Бой закончен. Победа. Воины волокут к забору трупы собачников.
– Один сбежал, – ворчит кто-то из вояк.
– Лучше быть не может. Гонца слать не надо, – обрывает его Гастас. – Ого! Двое пленных!
– Одного зацепили.
– Не сдохнет до завтра.
Тадарик с опаской пинает стынущий труп собаки:
– Что? Обоссались со страху? Вояки!
Аня с удивлением смотрит на него, и вдруг этот нахал и рубака отводит глаза.
Ба! Да он тоже струсил. Пусть и в первое мгновение. И ему безумно стыдно.
– Стражу надо звать. – говорит он уже буднично и безразлично.
– Не надо, – возражает ему Гастас. – Забираем всё и всех с собой. Дадим собачникам возможность решить дело миром.
– Идёт. Но сдерём с них всё, в том числе и их шкуры.
– Это уж как получится, – кривится Гастас. – Ему неприятно вспоминать об неудачном, утрешнем торге. – Госпожа Анна, вы ранены?
– Я? – растерянно переспрашивает девушка. – Вроде есть чуть. Разве в такой темноте разберёшь?
– Домой, – командует Тадарик. – Собаку, трупы и пленников – с собой.
Четыре воина, – четыре ноши. Тадарик с мечом впереди, Гастас – прикрывает. Аня кое-как разогнула сведённые судорогой пальцы, вернула нож в ножны. Авлевтина косится на неё, но молчит. И на том спасибо.
Ворота в доме, по ночному времени заперты, но на хозяйский стук открываются без промедления. Рабыня, в ожидании господина, легла, как собака, под дверью.
Тадарик врывается во двор, как вихрь, подхватывает служанку, кружит на руках:
– Ждала?! Знаю, ждала! Эй! Сони! Где вы там? Хватит дрыхнуть! Старуха, где вода? Где факелы?
Ноги рабыни касаются земли и она опрометью бросается выполнять приказ, налетая в темноте на Иришу. Несколько слов и девочка хватает ведро, бежит к колодцу, черпает воду, льёт её на руки Ане. Хозяйка приносит охапку факелов, зажигает их, укрепляет в гнёздах на столбах веранды, освещая двор, тоже хватается за ведро.
Аня смывает с рук кровь. Свою? Собачью? Какая разница. Угваздалась она знатно. Левую руку начинает саднить. Значит ранки всё-таки есть.
– Хозяйка, – обращается она к оказавшейся рядом женщине, – Принеси мне мои инструменты и чистое, старое полотно. Раны перевязать. Так! – она повышает голос, обращаясь ко всем сразу. – У кого, какие раны – показывайте сразу. Ощупывать каждого мне некогда!
Досталось многим. Даже Тадарика, не смотря на щит и доспех пометили порезами. Впрочем, сей медведь на такие царапины плевать хотел. Шрамом больше, шрамом меньше, – для него не вопрос. А вот у Гастаса – ни царапины. Вёрткий. А вот четвёрку попятнали. Двоих, так даже и неплохо. Опалив на огне кривую иглу, Аня штопает раны ошпаренным, конским волосом, накладывает повязки. Левую, поцарапанную собачьими зубами руку, ей перевязала Ириша. Авлевтины на дворе нет. Девушка заявила, что боится крови и ушла в дом, отдыхать.
Больше всего Ане пришлось повозиться с пленными. У одного-то так, пара неглубоких порезов, а вот второй – плох, хотя и небезнадёжен: Ключица перебита, рука разрублена. Не перевязать, – человек за ночь кровью истечёт, а он живым нужен.
Тут же, увеличивая суету, собрались разбуженные постояльцы. Окружили дохлого пса – как прилипли. Раздвигая их, Тадарик подошёл к главному трофею, Примерился, поднял двумя руками, словно взвешивает. Вдруг подхватив тушу, швырнул её с одного из зевак. Эффект оказался предсказуемым. Завизжав, здоровый мужчина отпрыгнул в сторону. Тадарик аж плюнул от досады, обратился к Ане: «Госпожа Анна, покажите этим трусам, как надо.» Аня не успела толком понять, чего от неё хотят, а дохлая собака уже летела на неё. В какой-то миг девушке показалось, что пёс ожил. Она резко упала на одно колено, сжалась, прикрыв голову левой рукой.
– Поняли? – загремел Тадарик на весь двор. – Не грудью встречаем, а опускаемся на одно колено, склоняемся пониже, пса принимаем на щит, и бьём снизу вверх, в пах. Туда, где нет брони. Учитесь, пока есть у кого, если жить хотите. Как эта падаль, – перенёс он своё внимание на раненого собачника. – До утра доживёт?
– До утра доживёт, а если рана не воспалиться, то и дальше жить будет. Ключица срастётся через месяц.
– А если рана воспалиться?
– Пятьдесят на пятьдесят.
– То есть?
– Или выживет, или помрёт, – ответила Аня, ставя рядом с пленниками долблёнку с водой. – Он крови много потерял. Ему пить надо. Это уменьшает страдания. Думаю, на сегодня – всё.
– Тогда всем спать! – громко, на весь двор объявляет Тадарик. – До утра – всего ничего, а вставать нам – рано. Да и гости завтра пожалуют.
Пленников посадили на цепь, как собак и оставили во дворе под стеной у конюшни. Воины легли спать на веранде, Тадарик и Гастас ушли в дом. Ириша провела Аню в сад, помогла раздеться, вымыться в тёплой, не успевшей остыть воде, смыть с тела и волос пропитавшую их кровь. Тут же, в долблёном корыте замочила окровавленную одежду, принесла чистую рубаху взамен, после чего потащила к … настоящей кровати: деревянный короб на подставке, со стопкой овчин внутри, застеленных чистым полотном и одеяло из толстого сукна. Аня легла и провалилась. В кровать и в сон. На рассвете её разбудил дикий визг Авлевтины.
продолжение www.proza.ru/2014/03/02/84