- Тань, а Тань...
Таня с трудом разлепила тяжелые веки. То ли спала, то томилась в чутком прислушивании? Который час? Пять или чуть больше, наверное. Темно еще за окошком...
- Тань, ну где ты там? - требовательно-капризный голос матери заставил женщину быстренько прийти в себя. А ведь прошло-то всего час-полтора, не больше... И ночью мать часто требовала помощи: по-маленькому, попить водички. Да и просто так, страшно ей было, одиноко среди черной беззвучной ночи. Даже собаки не лают – их уже в наполовину брошенном селе почти не осталось…
Таня привычно накинула на худенькую фигурку байковый халат ("Сейчас, мам, сейчас!") и юркнула в соседнюю комнатку с жарко натопленной печкой, где лежала мать. Мерзла старуха в свои восемьдесят, особенно ноги - они почти ничего не чувствовали. После перелома шейки бедра не ходила женщина, а недавно снова упала, попытавшись встать с кровати. Лихая была Надежда Васильевна, а уж в молодости и подавно. Равных ей среди бригадиров на колхозном поле не было. По две нормы ее бригада давала - хоть в жару, хоть в дожди... Пятерых родила, успела. И свое хозяйство велось немалое - и корова, и гуси с курами, и кабанчик обязательно. Теперь ее крупное тело обмякло и вдавилось в постель, видимо, до конца дней.
"Да уж и скорей бы - думала баба Надя долгими ночами, глядя на низкий потолок, - ведь одна мука от меня детям, особенно Татьяне, старшей дочери. Вот судьба-то какая у ней горькая! Ведь и училась хорошо, не в пример другой сельской детворе, которую палками порой загоняли в школу... А эта сама бежала и только четверки с пятерками приносила. Голубоглазая, стройненькая, белокожая - одна радость глядеть. И по хозяйству всё умела, и с меньшими нянчилась не хуже матери. Только дюже скромная - ни с кем из парней в разговоры не вступала, сторонилась. Потупит глаза и молчит. И скорей - шмыг - в хату. Выучилась после школы на бухгалтера, в районном техникуме. Диплом получила. Отец сильней всех радовался, сам-то без образования остался - воевал, потом егерем работал...
При воспоминании о покойном муже баба Надя обычно начинала плакать. Но так, аккуратно, на долгий плач сил не хватало, да и отошло, отболело это уже. Хорошо они с «отцом» прожили, дружно, была любовь – с той самой послевоенной осени, как рослый красавец, хоть и не без ранений, Егор заприметил энергичную, работящую Наденьку, залюбовался на ее косу русую да глаза блестящие. Весной сорок шестого и свадьбу сыграли, даже тройка лошадей нашлась... Удалой был Егорушка, что и говорить, как лошадьми править умел, по любой дороге, по чернозему да по горкам…
Стерев слезу тыльной стороной натруженной ладони, она продолжала разматывать катушку дочериной жизни дальше.
Она видела заново, как июньским погожим днем (Таня только с учебы вернулась) к ним на двор прибыли нежданные гости. Большое беспокойство тогда приключилось! А Танюшка, завидев их от коровника, даже ведро с молоком уронила, чего отродясь с ней, аккуратисткой-хозяюшкой, не случалось. А младший сынок Колька, последыш, он еще в школу не ходил тогда, взлетев на крыльца, как заголосит: "Тили-тили-тесто, зиних и невеста".
Оказалось, и впрямь жених, да еще и со сватами - матерью и старшим братом. По Татьянину душу прибыли. Честь по чести. Банку меда привезли, рушник вышитый, самогону бутыль... Да только отказала девка наотрез... Ну, конечно, староват жених был для неё, двадцатилетней. Ему уж за тридцать перевалило, с залысинами, но серьезный и с должностью - учетчика в правлении. Антиллигент – как в деревне говорили. Видать, давно он на Татьяну засматривался: невеста хоть куда. И что уж он себе думал, неизвестно, но сразу быка за рога решился взять, после одного провожания...
- Мам, ты что? – встревоженно спросила подошедшая дочь, подтыкая одеяло и проверяя лоб лежащей женщины своей небольшой заботливой ладошкой.
- Ноги, Тань, ноги, чтоб им! Гудят и свербят ещё как-то, сил нет…
- Ну, давай я тебе разотру их…
- И печку подтопи, чёй-то дует, мороз видать на дворе… А лекарства, небось, забыла заказать Петру?
- Заказала, мам.
Татьяна, промолчав о том, что в комнате и так нечем дышать и превозмогая тяжесть постоянно прерываемого сна, бережно стащила с недвижных ног матери шерстяные вязаные носки и, привычными движениями намазав ладони растиркой, принялась за массаж.
А мать глядела на бледное лицо дочери в обрамлении легких, уже поседевших волос (как на бабку свою, царство небесное, Татьяна похожа! Молитвенница была... Вдовая с 28 лет, ни на кого больше не глянула. И такая же молчунья, но зато и слова худого никто от неё не слышал) и продолжала свои нескончаемые, ходящие по кругу, думы.
Ох, неловко тогда было им с Егором провожать со двора сватов! Но дочь не переупрямишь. Закраснелась вся, но слово сказала бесповоротное. Да они с отцом и не настаивали – молодая еще Татьяна. Будут другие женихи - думали. Но ошиблись. После того неудавшегося сватовства жених еще не раз подступал к Тане с уговорами и обещаниями хорошей жизни. Но нет, не переменила девушка своего решения. И в город областной, в Курск, уехала, чтобы не встречаться с настойчивым кавалером. Там устроилась бухгалтером в районо – это такая контора над школами, значит. Общежитие ей дали, в центре города. Да так и осталась в этом районо на тридцать пять лет, до пенсии то есть. Стала потом старшим бухгалтером, получила в том же общежитии отдельную комнату. Один раз, когда ездила в Курск на консультацию с грыжей, Надежда Васильевна побывала там, в комнате дочери - чистота стерильная, как в медпункте. Или в келье. А на работе ее, Татьяну, как ценили... Благодарности давали. Но вот замуж так и не вышла. И по какой причине, кто его знает? То ли не той дорогой ходила, то ли богушка не велел. В девках осталась… И как раз ко времени выхода Татьяны на пенсию слег отец. Так что вернулась дочь в село, в родительский дом. Дом, правда, отстроенный (дети помогли, они все у Надежды добрые, не балованные выросли), три комнаты, большая кладовая, полы дубовые. Весь уход за Егором ей, Татьяне и достался. Подай, принеси. Одно и то ж… Ни радости, ни развлечений никаких. Телевизор, и тот она почитай не включает. А когда? Животина, огород, стирка, уборка. Хоть и сыновья приезжают по выходным и в отпуск, помогают, но она основное тянет. А теперь вот и со мной… И за что ей судьба такая?
- Мам, ну как, лучше? – спросила дочь.
- Не помогает она, твоя мазилка! Давай лучше воду горячую, я в неё ноги-то опущу. И чай поставь. Во рте сушит, давно не пила…
За чистенькими цветными занавесками показался бледно-розовый зимний рассвет.
Мать задремала. А Татьяна принялась за готовку еды – кашу, компот из сухофруктов, бульон для матери, потом, намешав толченку курам, выскочила к ним, заодно подышала пять минут. Больше мать одна не выдерживала. Начинала громко звать дочь и причитать. Никуда ей нельзя отлучаться от родительницы, и не пробуй. Или свалится, что потом не поднять, или докричится до давления. За пенсией Татьяна только один раз в месяц выезжает в район – туда и быстрей сюда. Просит побыть с матерью кого-нибудь из соседей. Или когда братья приезжают. Но это бывает не так часто.
Потом Татьяна наносила воды из колодца – полы вымыть да материны тряпки постирать. Успела, слава Богу! Только последнее ведро поставила, как услышала требовательный голос матери:
– Тань, а Тань, хоть бы ты меня поворочала, спина затекла совсем!
- Сейчас, мам, минутку подожди…
- И что ж я лежу как колода, что ж меня богушка не приберет? – запричитала мать, - и не дозовешься тебя...
Это Татьяна слышала многократно, бессчетно уже, но всё равно при этом плаче сжималось ее сердце. И желудок начинал болеть.
Сил перевернуть тяжёлую мать не хватало. Но Татьяна придумала делать это с помощью больших полотенец. Мать пыталась помогать дочери, охая и продолжая причитать и ругаться.
- Ты ж признайся, Танька, не те ты мне даешь таблетки, точно не те! Зараза ты, я все знаю!
- Как же не те, мам? Всё, что выписал врач, всё и даю.
- Нет, обманываешь ты меня, считаешь, выжилась старая. Они не помогают мне, вот раньше сразу лучше делалось… Вызови снова врача!
- Мам, да только что ведь был, на прошлой неделе…
- Ну и что! Пусть новые выпишет. А лучше уколы. Или тебе денег жалко?
- Мам, ну что ты говоришь? – Татьяна чуть не плакала.
Полы были почти вымыты. Заблестели. Надо бы еще картошку перебрать в погребе, а то заросла уже, наверное. Когда мама заснет... Но спит она плохо, минут по двадцать, раза три-четыре в сутки. Как же быть? Может, братья будут в выходные в эти? Обычно или Николай или Петр приезжали. А Сергей, средний, тот жил далеко, на севере. Писал редко. В отпуске был раза два в родном селе.
Раздалось треньканье мобильного. Вот телепатия - это звонил брат Петр. Сказал, что в эти выходные не сможет приехать, тоже слег с гриппом. А Николай уехал в длинный рейс...
- Ну что ж… Обойдусь, ничего. Ты лечись, Петь. Грипп – это опасно.
Петр закашлял.
- А как там Варенька? – упомянув это имя, оживилась Татьяна, - а я ей сладостей собрала, думала, что ты будешь в субботу…
Малышке, внучке Петра, шел четвертый годок. Татьяна видела ее всего-то несколько раз, но успела полюбить и всё представляла, как там она растет, златовласка, что говорит, что рисует…
- Тань, ну чего ты там, с кем? Дай-ка чего-нибудь кисленького, что ли… Всё бы болтать по телефону!…
- Бегу, мам…
Потом Татьяна умыла и покормила мать, сменила ей рубашку, затем вытерла пыль с мебели и подоконника, с маленькой иконки Богородицы – жена Николая как-то на пасху привезла. «Хоть бы раз в храм попасть – отчего-то вдруг подумала Татьяна, - там, наверное, красиво, тихо... Когда езжу в район, не успеваю зайти, а в их селе нет церквей. Давно была, говорили, еще до революции, потом сломали... Обещала двоюродная сестра из Москвы, год назад заезжавшая навестить родичей и заодно экзотику местную поглядеть, привезти или прислать запись церковного пения, но видно, закрутилась - где там в столице время-то выкроить? Устают они там невозможно, жалко их..."
Всё это время мать не умолкала и упрекала дочь в «не том лечении», в отсутствии костылей ("я бы ходила, я сильная!»), то в лишней экономии, то в растратах и прочих вещах. В том числе и в том, что не вышла вовремя замуж, из гордости или как, но не создала, как положено, семью, не завела детей. "Вековухой" называла дочку. А еще гордячкой...
Татьяна молчала. О чем она думала при этом, Бог весть. Возможно, о том, что мать вовсе не злая, она хорошая, песни раньше пела, угошать всех любила, жизнь трудную прожила, и болезнь ее характер испортила. Как улежать с такой энергией? Тут кто хочешь тираном станет... Может, вспоминала Татьяна свою жизнь в Курске - цифры, цифры, цифры... А может, того, единственного, что давным-давно, еще в техникуме вызывал громкий (наверное, в се слышали!)стук ее девичьего сердца и мечты - наивные и легкие, как облачка. Долгое, долгое время они будоражили душу Татьяны... И слезы лились сами в подушку. А он, тот кареглазый, так ни разу к ней и не подошел. До самого окончания учёбы. Не самой же ей было его завлекать! Не умела она...
О чем молча размышляла эта милая, усталая женщина, глядя каждый день в чисто вымытое кухонное окошко на дальние огороды - то белоснежные, то нежно-зеленые, то желто-осенние, убегавшие к существовавшей - Таня знала - где-то в невидимости низкого горизонта речке Корочке, окаймлённой густыми кудрями ивняка? На этой речке начиналась Танина жизнь, пролетело детство босоногое, короткая юность с простыми девичьими радостями в перерывах между обычной деревенской работой: весной - веночки из розового лугового клевера, летом - купание с шатких мостков, осенью - грибы да ягоды. К этой неширокой, диковатой, но быстрой реке Татьяна вернулась и теперь, свои шестьдесят... Может, и даже наверняка, задавала она себе этот вечный вопрос, для чего же была дана ей и эта речка, и эта жизнь - это тело с тонкой талией и когда-то высокой грудью, эти резвые ноги и нежные руки? Для чего? И когда именно смирилась Татьяна с судьбой? В какой момент своей одинокой дороги произошло это принятие? И это спокойствие? Или она только обманывает себя? И всё еще чего-то ждёт? А чего?
А может, и скорей всего, если говорить о нынешнем дне, переживала женщина о больном брате Сергее - опухоль у него недавно нашли. Плохую... И что будет с ним и его большой семьей теперь, страшно представить. Больно, как больно! Молодой же еще, пятьдесят всего... Хороший, добрый...
Так что неизвестно нам доподлинно, о чем еще думала Татьяна, слушая ворчание матери и совершая как можно тщательнее свое домашнее и дочернее дело. Только всё больше небесной прозрачности появлялось в ее голубых глазах и во всем ее легком, по-прежнему девичьем теле.
После скромного обеда принялась за подготовку семян. Опять развела порошки для матери. Зашла соседка – жилистая Вера, без возраста, но крепкая еще на вид баба в алом платке, принаряжена и даже губки подкрашены. Жалеючи глянув на уставшую Татьяну, завела, как обычно свою шарманку:
- И что ты себя так не любишь, Тань? Мать изводит тебя, вижу. А ты всё терпишь… Что она, сама не полежит? Сходила бы куда, платье новое купила в сельпо или в районе. Ты ж не старая еще, интересная, а никакой личной жизни. Так и будешь куковать одна? В свою комнату курскую вернешься, когда матери не станет? Так ты еще вперед её перекинешься с такой жизнью...
Татьяна, слегка улыбнувшись, налила ей чаю.
- Ну какая мне, Вера, личная жизнь? Раньше не сложила, а теперь что уж говорить…
- А желудок так и не проверила? Вижу, держишься за него… Самолечением занимаешься? Ох, не дело, девка это!
Татьяна промолчала.
- Не спишь совсем, синяки вон какие… Давай ты ей пустырник или димедрол. Чтоб хоть по ночам спала…
- Да нет, пробовала, от них изжога у неё…
Вера вздохнула.
- И сколько уже лет у тебя этого строгого режима? Семь?
- Восемь, девятый…
В тихом голосе Татьяны не было ни раздражения, ни грусти.
- Тань, ты что там, с кем опять? Плохо мне чёй-то, тошнит от твоих лекарств!
– раздалось из комнаты матери.
- Ладно, ты иди, Вер, спасибо за печенье, мама его любит…
Вера пошла к двери и уже на пороге, обернулась:
- Ой, я и забыла зачем пришла – с днем ангела тебя! Сегодня же Татьянин день!
И правда, сегодня двадцать пятое января – подумала Таня. Но тут же мысли ее перескочили на другое: не забыть, собрать посылку - овощей, медку, масла постного – сестре Нине в Донецкую область. Трудно ей там, работы нет, муж умер, дочка студентка, племяшка, ей питаться надо… Жалко, яиц домашних не положишь, испортятся за дорогу...
- Сейчас, иду, мам, будем молочко с печеньем кушать…
- Да кому я теперь нужна – затянула свое мать, - вот если б Ниночка приехала, она бы уж меня подлечила, не то, что ты...
Поскольку Татьяна не отвечала, мать продолжила:
- Может, хоть газету мне какую почитаешь? Или нет, лучше "отчу"...
- Почитаем, почитаем, а как же - отозвалась колокольчиком дочь…
Отчу - это у мамы значит "Отче наш...".
Сбегав покормить поросенка, полюбовавшись на бегущие облачка в зимне-солнечных бликах (ах, хорошо!)Таня поставила кипятить воду для вечернего туалета матери, погладила белье, полила и побрызгала комнатные цветы, потом мимоходом взглянула на старые часы-ходики. Скоро семь... Клонился к закату день. Еще один день её жизни, полный повторяющихся снова и снова забот и неистощимого терпения, день, как две капли похожий на бесконечную череду других. И чем-то всё же новый. Может, тем, что эти жемчужные предвечерние облачка показались ей на удивление похожими на крылья больших птиц или живых ангелов? Со смыслом или без, но еще один день уходил в прошлое, сливаясь с предыдущими в одно целое и добавляя свою малую лепту на чашу невидимых весов судьбы.
Татьянин день…