Там, где сливаются, шумят, обнявшись, будто две сестры, струи Арагви и Куры, был монастырь, а ниже шла военно-грузинская дорога. Я высунул нос на шум, и мне впервые стало страшно. Был я котом, но сам того не знал, а тут ещё лошади.
И вот, вдруг большущая ладонь размером с хороший ковш, зашевелилась. За нежную шкирку схватили меня два хищных пальца. Цепко схватили, выдернули из-под колеса и унесли. Я думал, в небо, как большие птицы рыбок уносят, а нет.
Сам я неразговорчивый. Порычать люблю, цапнуть могу. Ну, попугать. Я же рысь вообще-то. С кисточками на ухах. Это я от хозяйки потом узнал. А та – из книжки про лошадок – которая на полке, я её все роняю - там ухи у коней торчком, а ещё они ими поводить умеют.
Не ухи, а уши, - поправляет саму себя моя хозяйка – она красивая, но не в моём вкусе. Мне поджарые нравятся.
Но эта тоже неплоха. За книжками сидит, на холод не гонит. Щиплет только, если зазеваюсь. А зеваюсь я по юности часто. Но она не со злобы.
Я её как мизинчиком царапну – визжит. Оригами своё кидает, а я несу на место.
И бабушка хорошая, старенькая только. В упор меня не видит. А я – шкода.
Клубки ей ношу из угла в угол, а она ножкой в тапке топает, мол, на голову нашу привезли тебя, ищи по всем углам. А тапок кивает – она ж его сама из клубков этих связала.
Вот.
Принес как то фантик. Вот молодец, сказала, а меня только похвали. Я и пошёл, на белую доску залез, лапу высунул, воробья поймал. Принес, мол, на! А она огорчилась.
И что она этих троглодитов кормит почем зря?
Приманивает, сама же троглодитами зовет, скликает, просо сыпет. А они всё равно серые все и маленькие. Кроме синичек. Но и те не растут.
Ни одного орла, как там, где дом мой, у речек возле дороги! Скучно…
А хозяйка злится. Холодно ей, мол, дует, и за просом лень идти.
У самой – кавалеры одни на уме. Это бабушка так говорит, когда дома хозяйки нет. Ну, нет и нет. И кавалеров нет. Их не одни, два всего - Лёвин да Фимка. Того длинного я не считаю.
Вот так. Я и считать научился!
А через пару лет рябины много высыпало – холодно потом стало. Мы на кухне грелись, и к нам снегири прилетали. Смешные, веселые. Я уже совсем большой был.
Бабушка на улицу не ходит – холодно там. Хозяйка говорит: - Ты у меня как прямо как Герда. Или королева Снежная . А бабушка молчит, только по осени плачет.Но я от осени к осени забываю, что снова холодно станет, лето ведь между ними, а летом меня только удержи. Один раз не удержали, и я еле жив остался. Болел потом долго. Дня три.
А хозяйка осенью теперь совсем не приходит.
Влюблена, какую уже осень подряд. Зимой придёт если – пунцовая. Деток бы ей, хозяйке моей, а то она по мне только и скучает. А с бабушкой ссорится, и та опять лезет воробьев кормить. И снова просо это зря. На белый снег. На серых птиц.
Бабушка строгая.
А потом хозяйка пришла толстенькая, беленькая, другая совсем.
Бабушка сказала: - Суп с котом будет потом.
Я испугался, хоть и храбр. А ещё они обе из трубочек дым смешной такой пускали в форточку. Мне не понравилось, воробьям тоже. Я хозяйку взял и расцарапал. А она упади.
Победил я её, получается.
Вот.
Ещё потом осени прошли. А кавалер пришел однажды. Один, который длинный.
Но не пустила она его. Сказала – стара я, и кот у меня старый. С кисточками.
- Сама ты … с кисточками, - сказал кавалер, а бабушки не было уже.
А потом и я умер, а монастырь, там, где сливаются, шумят Арагви и Кура, так и стоит.
апрель 2006