Блуждая по Интернету, я увидел картинку, которая перебросила меня на много лет назад. Я увидел тот самый мост,
по какому весной 45-го мне, двадцатилетнему солдату Красной Армии, выпало «счастье» перебираться с восточного берега немецкой реки Одер на берег западный.
Наш Гвардейский артиллерийский противотанковый полк приготовился к переправе через реку. На западном берегу реки Одер, чуть южнее немецкого тогда города Кюстрин (Kustrin), (теперь этот город принадлежит Польше и называется Костшин), войска 1-го Белорусского фронта под командованием Маршала Г. К. Жукова в феврале 1945 года заняли три небольших плацдарма. Фашисты сильно сопротивлялись и пытались ликвидировать эти плацдармы. Но войска 8-й Гвардейской армии успешно отбили эти попытки немцев и объединили те три плацдарма в один большой. С этого плацдарма и началось потом наступление войск 1-го Белорусского фронта на столицу Германии.
Двадцать четыре «Студебеккера» нашего полка с 76-миллиметровыми орудиями выстроились в колонну и ждали своей очереди перед понтонным мостом. По мосту непрерывно проходили войска: пехота, танки, артиллерия. По обе стороны Одера стояли зенитки, они надёжно охраняли мост от вражеских самолётов. Иногда самолёты с чёрными крестами показывались в небе, но сбрасывали они свой смертоносный груз, не долетая до моста. Создавалось впечатление, что иногда бомбы рвались там, где ещё были немецкие солдаты. Возможно и такое, что немецкие лётчики чувствовали приближение конца войны и уже не с таким усердием выполняли долг перед своим фюрером, как раньше.
Солдаты взвода управления 2-й батареи, среди которых был и я, сидели в кузове «Студебеккера» на ящиках со снарядами. Был с нами и командир взвода старший лейтенант Гулуа, грузин по национальности, который был старше таких, как я, лет на 10, а может и больше. И вот, через семьдесят лет, глядя на фотографию того моста через Одер, я вспомнил, о чём тогда говорили мы в кузове автомобиля в ожидании переправы через реку.
Разговор тот начал командир орудия узбек сержант Рахимов, он обратился с вопросом к командиру взвода:
- Товарищ старший лейтенант, как вы думаете, почему немцы до сих пор сопротивляются, неужели они ещё на что-то надеются. Ладно, нас они не жалеют, но зачем доводить до полной разрухи свою страну и подвергать гибели своих граждан. Остановились бы, сложили оружие, ведь давно понятно, что проиграли.
Прежде, чем командир взвода начал отвечать на вопрос сержанта, в кузове прозвучало несколько реплик: «Так это же не просто немцы, а фашисты», «Да разве они способны хоть кого-то пожалеть, забыл, что они творили на нашей и на польской земле?». А наш командир взвода старший лейтенант Гулуа говорил тогда, я хорошо это запомнил, о Наполеоне:
- Если бы сейчас немецкой армией командовал Наполеон, - сказал наш командир, - то я уверен, что война эта закончилась бы сразу после завершения битвы под Сталинградом. А уж после поражения на Курской дуге, тем более. Вот тогда бы мы здесь ехали с вами без стрельбы, без смертей, без разрушений. Но Гитлер – не Наполеон, и придётся нам с вами добивать фашистов в самом Берлине. Вот так похвально говорил наш командир взвода перед переправой через реку Одер, перед последними боями Великой Отечественной войны о Наполеоне, который тоже ходил со своим войском на нашу землю.
Не помню, что я тогда думал о Наполеоне, я так мало ещё о нём знал в то время. А сейчас я согласен с мнением своего командира взвода, что Наполеон был мудрым полководцем. Как только получил он от Кутузова разгром в Бородинском сражении, сразу понял, что на русской земле ему ничего «не светит», и побежал домой. И правильно сделал. Хотя я и сейчас не понимаю, если Наполеон был талантливым полководцем, то за каким лешим полез он тогда на нашу землю. Должен бы понимать, куда лезет.
Вспомнил я и один эпизод, произошедший тогда со мной, когда мы уже на западном берегу Одера готовились к наступлению. На том, западном берегу реки Одер, где мы готовились к наступлению, была низменность. Там на наш мост немцы бросили три самолет-снаряда, (самолёт-снаряд - это большой корпус самолета, начиненный взрывчаткой). Тот большой снаряд направлял в цель самолет с пилотом, который после направления снаряда на цель улетал. Правда, с тех трех снарядов ни один не попал на наш понтонный мост.
Немецкие летчики уже не рисковали подлетать на необходимое расстояние, видно понимали, что война кончается, и никакое сопротивление им уже не поможет. Не хотели зря расставаться с жизнью. Да и наши зенитки уже там надежно охраняли небо над плацдармом, близко не подпускали. Но взрывы тех снарядов были такими сильными, что в окопе, в котором я лежал, поднялась вода. Только я хотел подняться, как на меня упало дерево, которое свалил взрыв уже артиллерийского снаряда, да еще и песком меня присыпало и прикрыло ветками. На мое счастье не присыпанной песком оказалась голова. Но одна ветка дерева так придавила меня, что я весь оказался в воде, еле успел поднять голову, чтобы не захлебнулся мутной водой. Но позвать на помощь я не мог, ветка дерева так уперлась мне в спину и придавила грудь к земле, что я еле мог дышать.
Я слышал, как командир нашей батареи старший лейтенант Волгин велел приготовиться к переезду в район наступления. Слышал, как солдаты цепляли орудия к автомобилям, рев моторов, разговоры солдат. Вот уедут все, возникла у меня мысль, меня никто не увидит под ветками и песком, и останусь я здесь умирать. Но эта моя мысль оказалась преждевременной. Спасло меня то, что один мой сапог не был полностью засыпан песком. Тот сапог меня и спас. Сначала я почувствовал, что по сапогу толкнули, это сделал, как после мне сказали, сержант Рахимов. Потом я услышал знакомый голос старшего сержанта Остапенко:
- Да ведь это наш сапог, не немецкий.
- Быстро поднять дерево, - это уже прозвучал приказ командира нашего взвода лейтенанта Гулуа. Как только дерево оторвалось от моей спины, у меня изо рта вырвался крик, что–то вроде: у-у-у-ух. Не успел я зашевелиться, как меня подхватили солдатские руки, и я уже стоял на ногах, правда, еще при помощи поддерживающих меня ребят. Рядом со мной уже стоял наш санинструктор, младший сержант Олейник, он приготовился оказывать мне помощь, которая мне и не потребовалась.
Я тогда отделался синяком на спине, который через несколько дней исчез, да пришлось переодеться в сухую одежду и очищать шинель от грязи. Не смотря на то, что этот инцидент со мной немного задержал сбор батареи, все были рады моему спасению. Я тогда в который раз ощутил солдатское братство. Возле меня были такие родные улыбающиеся лица, я до сих пор вспоминаю их с благодарностью. Я часто вспоминаю о фронтовой солдатской дружбе, которая помогала нам в то грозное время.
Потом мы часто вспоминали тот случай с моим спасением на одерском плацдарме. А в последние годы, вспоминая тот случай, я пришёл к выводу, что меня могли тогда и не обнаружить. И что бы тогда со мной было? Меня посчитали бы пропавшим безвести, и это пятно досталось бы моим родителям со всеми вытекающими с этого последствиями. И 31-го марта я отмечаю свой третий день рождения. Правда, эта дата принята условно, так как точную дату я не помню, только знаю, что случилось это в каком-то из последних дней марта. Почему - третий день рождения? Второй у меня был 14 июля 1944 года, когда меня "воскресили" руки хирурга после тяжёлого ранения.
7.02.2014