Ситцевый бал

               

 Мы возвращались с Галей Мусаневой из школы, щурились от яркого майского солнца и болтали ни о чём. Когда поравнялись с домом, где её семья, переехавшая в Тюмень из Прибалтики, снимала комнату, Галя сказала:

- Зайдём к нам, посмотришь, как мы теснимся. И я тебе юбку твою верну.

Как там они теснились, меня не очень-то волновало. Никто не сомневался, что машинисту Мусанёву скоро дадут приличное жильё: в нашем микрорайоне железнодорожники слыли привилегированным классом. А вот юбка меня волновала. Мама уже несколько раз принималась ворчать по поводу того, что я без спросу даю подругам свои вещи, особенно новые.

Это была не обычная юбка, а нижняя. Эти юбки  только вошли в моду. Пышная, накрахмаленная, вся в кружевных оборках, она надевалась под платье и придавала фигуре особую форму, напоминавшую  силуэты  барышень 19-го века. Только те носили платья не до колена, как мы, а до самого пола.

- Я её всего раз надела, на танцы, - заметила Галя. – Кстати! Ты в курсе, что сегодня во Дворце пионеров ситцевый бал?

- Пойдёшь?  - растерянно спросила я и протянула  ей юбку обратно.

- Нет, что ты! – рассмеялась одноклассница. – Меня не отпустят. Да и не в чем. Бал же ситцевый.

Я переходила дорогу в странной задумчивости. Мой дом был напротив. Несла перед собой крахмальное воздушное облако и представляла, как танцуют на балу барышни, все, как одна, красотки.

- Ты что, на бал собралась? - встретила меня улыбкой бабушка Елена.  И её догадливость укрепила меня в желании. Спешно выбросив из шкафа все свои наряды, я поняла, что бала мне не видать, как своих ушей. Нашлись два полинявших от времени ситцевых платьишка, но их и моя прекрасная нижняя юбка не спасёт. Что же делать?

- Беги в магазин, покупай материю, что-нибудь скулястаем, - предложила бабуля. И я кинулась к деду. Ему не пришлось долго объяснять. Он достал 5 рублей и, спрятав в снежных усах улыбку, поинтересовался:

- Матери-то не говорить?

 - Неа, не надо! – крикнула я и помчалась в магазин «Ткани». Там был приличный выбор. По смешной для сегодняшнего дня цене: от 87 копеек до 1 рубля 20 копеек за метр.

- Мне вон того ситца, розового, с цветочками, - попросила я продавщицу.– Три метра.

- Это не ситец, - огорошила  она, - это майя. Она дорогая. Рубль пятьдесят за метр. Отрезать?

Я утвердительно закивала головой, судорожно соображая, чем ситец отличается от майи, и понимают ли это другие, не продавцы.

 Запыхавшись, прижимая к груди драгоценный свёрток, я прибежала домой и развернула ткань на кровати.

 - Ух, красота какая! - удивилась бабушка и взяла старый, потрескавшийся   «сантиметр». – Стой спокойно, не вертись. Я скрою, а шить сама будешь.

Время поджимало. До начала бала оставалось часа четыре. Шить платье мне предстояло впервые. Над фасоном мы не мудрствовали. Широкая юбка в сборку, рукав фонариком, глубокий вырез, пояс с бантом на спине… Смущало только одно: слишком прозрачная ткань.

- Наденешь нижнюю юбку, новый лифчик и только делов-то! – утешала бабушка, до самой смерти склонная к авантюризму. – А сверху хоть мой платок набрось.

Не обработав швы (времени не оставалось), я натянула платье и уставилась в зеркало.

- Прынцесса! Как есть прынцесса! Гляди, кабы не влюбился какой…прынц! – хохотала бабуля.

Я прибежала во Дворец пионеров как раз в тот момент, когда заиграл оркестр. В зале, заполненном старшеклассниками, ни одного знакомого лица. По одежде и манерам поняла: сегодня здесь только «городские» - мальчики и девочки, живущие в центре города. Таких, как я, из предместья, почти нет.

Встала у стенки и вдруг увидела среди оркестрантов Лазика Ротта. Того самого Лазаря, который год назад в туристическом лагере высасывал змеиный яд из моей лодыжки. Отыграв свою партию на трубе, Лазик приветливо помахал мне рукой и поднял вверх большой палец. Музыкант он был замечательный, мог на пионерском горне исполнить «Неаполитанскую песенку». Но сейчас не это было главное. Важно, что он ободрил меня, придал смелости.

Я шагнула навстречу первому парню, пригласившему меня на вальс, даже не разглядев его. Кружась в танце, я снова взглянула на Лазаря, тот опять поднял вверх палец.
Осмелев окончательно, я посмотрела на партнёра, встретилась с его тёмным, бархатным взглядом и мягкой улыбкой. Заметила небольшую горбинку на носу и тёмный пушок над верхней губой, ухоженные волнистые волосы, уловила удивительно приятный аромат мужского одеколона (не какой-нибудь «Шипр»!), почувствовала уверенность и лёгкость. Странно, но я без труда попадала в такт его движений, словно мы танцевали не в первый раз.

- Это Лёва Гуревич из 21-ой, - пояснил мне Лазик во время перерыва.- Гляди, нарвёшься на соперниц. Косы-то выдерут. Тут его партнёрша по бальным танцам крутится, глаз с тебя не сводит… Не боишься?

Я не боялась! Какой-то бес в меня вселился. Я, прежде робкая и застенчивая, не пропустила ни одного танца (Гуревич то и дело приглашал меня), участвовала в играх и аттракционах, а в поэтической викторине на весеннюю тему набрала больше всех очков. Подумаешь, сложность – завершить стихотворную фразу!

- Настала пора подвести итоги бала, - стараясь перекричать гомон зала, сообщила  ведущая Лилия Осипенко – главная пионервожатая города. – Итак, самое красивое ситцевое платье…

Девчонки стали оглядывать друг друга. Одно платье красивей другого. Но… шёлк, атлас, муар, тафта, гипюр…

- Где же ситец? А, вот он! - радостно закричала Осипенко и вытащила меня на середину зала. – Из какой ты школы? Как зовут? Кто платье шил?

Даже не успев выслушать ответы, она объявила меня королевой бала и нахлобучила бумажную корону, обклеенную фольгой.

 - Теперь король! Нельзя без короля!

И хор девичьих голосов слаженно выдохнул:

 - Гу-ре-вич!

В дурацких серебристых коронах мы исполнили вальс на бис. При этом моё лицо горело и, наверняка, было в цвет платья, а Гуревич улыбался так широко и открыто, что я позавидовала его самообладанию.

Само собой он пошёл меня провожать. Попытался взять под руку, но я шарахнулась, он  успел поймать мои пальцы и сжал их в ладони. Шли по улице Ленина до пересечения с Первомайской, там, на углу, он указал на 4-этажку напротив городского сада:

- Здесь я живу.

Бог мой! Мальчик из престижной школы, живущий в престижном доме, наученный бальным танцам и хорошим манерам, удивительно пахнущий… Кто я рядом с ним? Как можно позволить ему проводить меня до старого дома, расположенного на городской окраине, именуемой в народе «крестьянскими местами»? Что такое моя улица Совхозная по сравнению с его улицей, носящей имя вождя?

Эти вопросы не просто мучили меня, они заставляли страдать. Торопливо соображая, как отделаться от кавалера до того, как мы придём  к конечному пункту, я почти не слышала, о чём он говорит, на вопросы отвечала каким-то мычанием. Наконец, мысль меня озарила.

В конце улицы Первомайской, перед самым вокзалом, возвышалась новенькая многоэтажка.

- Вот мы и пришли, - без тени смущения заявила я провожатому и выдернула руку.

 - Можно, провожу до подъезда?- взмолился он.

Я направилась к среднему подъезду и прижалась спиной к дверям. Он осторожно взял меня за плечи и наклонился, чтобы поцеловать. Я снова дёрнулась, и его губы уткнулись в мою ключицу. Одновременно я почувствовала, что двери толкают меня в его объятия.

С трудом отодвинув меня вместе с дверями, из подъезда вышел солидный мужчина и неодобрительно смерил нас взглядом. Я воспользовалась моментом, крикнула «Пока!» и поскакала вверх по лестнице. Гуревич за мной не побежал. Из окна последнего пролёта я видела, как он шёл от дома, держа за петельку пиджак, перекинутый через плечо. Дважды оглянулся, словно запоминая дом, потом зашагал всё быстрее к своему центру.

Немного подождав, я кинулась к виадуку. Взобравшись на мост, вдруг испугалась, что он снова оглянется и увидит моё розовое платье на фоне закатного неба, пригнулась и быстро-быстро засеменила в сторону дома, где меня ждала неизменная мамина  выволочка: почему поздно? почему без спроса? откуда такое платье? И только бабушка-утешительница, лёжа в постели, довольно улыбалась и подобно трубачу Лазику показывала торчащий вверх большой палец.

Засыпая, я слышала мелодию вальса, а от моей левой ключицы по всему телу растекалось приятное тепло.

… Прошло десять лет. На редакционной летучке ответственный секретарь предложил печатать тираж первомайской газеты в двух красках. Редактор, согласившись, напомнил:

- Не забудьте согласовать с типографией. Подпишите заказ у Гуревича.
Фамилия резанула слух, отозвалась в ключице.

- Можно я схожу в типографию? – неожиданно для самой себя предложила редактору и, выдержав его удивлённый взгляд, пояснила: - Я же дежурная  по номеру.

- Идите.

И вот я стою на пороге кабинета главного инженера. За столом он, Лев Гуревич. Слегка располневший, в очках, но, несомненно, он.

Протягиваю бумаги на подпись. Он читает, не глядя на меня, делает росчерк авторучкой. Стою, не зная, что сказать.
 
Тот же тёмно-бархатный взгляд, тот же изгиб красивых губ.

- Ты? Ты! – словно не веря своим глазам, произносит он и тычет рукой в стоящее рядом кресло.

 Сажусь, молчу и любуюсь.

- Что ты тогда натворила?! – вопрошает он и медленно стягивает с лица очки. Потом смеётся. Нет, хохочет. До слёз. Выпивает стакан воды и снова хохочет, рассказывая:

- На другой день я стоял у твоего подъезда, как на часах. И на третий. И так всю неделю. Потом мы с приятелем обошли весь дом, звоня в каждую квартиру. Никто про тебя ничего не знал. Мы были в 50-й и в 35-й школах, просмотрели все выпускные классы. Ты как сквозь землю провалилась…

 - Вы не дошли до 30-ой. Там был только один выпускной класс. И ты не спросил у Лили Осипенко, она знала, - усмехнулась я.

И это его разозлило. Или обидело. Он долго молчал.

- Как ты? Замужем? Дети?

- Двое.

- У меня один, маленький.

Через несколько дней у того самого дома, что он показывал мне десять лет назад, я встретила его с семьёй. Невысокая пышноволосая евреечка с крутыми бёдрами везла в коляске кудрявого красивого малыша. Он смотрел на мир большими бархатными глазами и улыбался папе. Гуревич старший нёс увесистую авоську с продуктами.
Несомненно, его жизнь сложилась.

Несомненно так же, что он помнит ситцевый бал.