Мы тогда пили у железных самостийных гаражей, что натыканные как попало в овраге за школой, образуют причудливый орнамент, если смотреть с лоджии моего седьмого этажа. Цыганистый Мюрей из девятого дома, рыжий Пашка Пухов и я. С бухлом было нормально, а с сигаретами не очень. Поэтому Пашка побежал в ларек за пачкой-другой курева, а мы с Мюреем остались ждать, имея местом дислокации широкую щель между двумя гаражами, ту, куда местные удальцы свалил ствол липы в обхвате метра полтора, устроив тем самым удобное место для посиделок. Минут через пять после ухода Пашки Мюрей сказал, пойду отолью, и как человек деликатный отвалил в сторону, не желая осквернять общественное место. Давай, ответил я, и закурил последнюю, рассчитывая на скорое возвращение Пафнутия с сигаретами.
Когда выкурил половину, крикнул в направлении Мюрея: тебе оставлять? Но Мюрей не ответил. Я докурил, бросил, затоптал и принялся смотреть в небо. Потом в небо смотреть мне надоело, и я еще раз позвал Мюрея. В ответ – тишина, только ветерок как будто усилился и на железной стене гаража, что торчала передо мной, появилась влага, типа конденсат. Вот черт, сколько ждать Пашку неизвестно, Мюрей куда-то запропастился, орать – глупо, сидеть одному – тем паче. Можно, конечно допить оставшееся, но потом придется отвечать перед пацанами, а они против нецелевого использования продукта, то есть не то чтобы нецелевого, а неадресного, в одно рыло.
Собрал бутылки, закусон, сунул все это в пакет и, сетуя на рассеянных корефанчиков, побрел наверх, в микрорайон. Чего, размышлял, эти деятели затеяли? Куда делись? Одного только за смертью посылать, а не за сигаретами, а на втором, пошедшем сбрызнуть по-быстрому как волчек, эти самые волки, по ходу, срать уехали. В лес. Эх. Остановился, решил все-таки накатить стаканину, но потом взял себя в руки, постыдился ребят, которые рассчитывают на меня. Ну, может не столько на меня, сколько на выпивку, но все-таки.
Решил идти другим путем, не тем что сюда притопали. Там почище, здесь, где мы спускались, все ходят, потому грязно и намусорено. Нами же. Ну не лично мной, рыжим Пашей и цыганистым Мюреем, но подобными нам. А если вправо взять, то там выход из оврага, надо же где-то машинам заезжать, у нас овраг какой-то двухъярусный – слева склон, а справа равнина. Вот я и пошел влево наверх, по другой тропе, не той что мы спускались. То есть хотел по ней пойти, только никак найти ее не могу. Вроде, иду как обычно, а тропки нет, местность – знакомая, а тропы нема. Взял немного в сторону, проскользнул между двумя гаражами, чуть не вляпался в какое-то говно, вывернул за угол, рассчитывая увидеть склон, и уперся в стену очередного бокса. Под ней грязные тряпки, по виду – бывшая телогрейка.
Да еще и крыса, которая смотрела прямо на меня. Едва не завопил – с детства ненавижу этих гадин, сидит, здоровая, черная как эсэсовец, зырит красными глазками, не ссыт ни разу. Пошла нах, заорал я и замахнулся на нее глухо звякнувшим пакетом. Крыса равнодушно отвела от меня взор и подалась под гараж. Спокойная, исполненная достоинства, как хозяйка. Бля, я сплюнул, ощущая во рту мерзкий привкус портвейна и, как мне тогда показалось, крысиной щетины. Или портвейн и отдавал щетиной? Хрен с ним, пора все-таки выбираться из этого долбанного оврага, искать приятелей, допивать и валить домой.
Огляделся, внезапно понял, что уже вечер, – стемнело и нахмурилось, холодно даже, хоть и июль месяц. Зябко. Пакет еще этот… но пакет я не брошу, ни за что, когда выберусь, самое оно будет выпить хорошенько для отдохновения. Или… Хрен с ним, встал к стене, вытащил бутылку, засадил прямо из горла, граммов двести, волна пошла – из живота ударила в голову, согрела. Жаль, курева нет. Вдруг скрипнуло что-то, протяжно так, трагично, я аж подпрыгнул. Ох, бля. Хлебнул еще и поплелся дальше, должен же здесь где-то быть выход, подъем в горку, наверх к домам, к корешам, к людям, к цивилизации. Что я родного оврага не знаю? Тысячу раз здесь бывал. Должен быть выход. Обязательно.
И я пошел.
Пошел.
Но гаражи все не кончались и не кончались.
А ночь все длилась и длилась.