Недавно ко мне приходил друг. Тогда у него были черные кожистые крылья и при этом белые одежды (в трауре Китая). Он посмотрел на меня и у него сразу отвалились оба крыла. Я хмыкнул прямо в телефонную трубку, но посторонился и пропустил его в свою квартиру. Обычно он всегда насмехается над моей ужасной привычкой швырять все на пол, в том числе и женщин, которые бывают у меня. Но тут он ничего не сказал, споткнулся о собственные лежащие на полу крылья и прошел в комнату. Я попрощался с одной девушкой, которая вот уже второй час пыталась обмотать свой телефонный провод вокруг моей глотки, и, нажав на отбой жестом палача, прошествовал за ним. Обойдя его кругом, я только теперь заметил, что у него в солнечном сплетении торчит кинжал. Я вздохнул – значит, придется идти в какую-нибудь из моих библиотек и искать средство для заращения ран. Тут меня абсолютно вывел из себя тот факт, что он ко мне приперся мучиться. Я сам отношусь к любителям помучиться, но только когда знаю, что из этого что-нибудь выйдет. Я посмотрел на него и, подойдя к своему рабочему столу, взял пачку сигарет, чиркнул зажигалкой и с мстительным видом закурил. Он заныл при помощи одних только глаз – такое умеет делать только он – отчего меня передернуло самым ужасным образом. Это значило, что сигарет у него нет. Но он был из тех премерзких людей, которые будут ждать пока им предложат того, чего они так хотят. Я сделал еще более мстительный вид и спрятал пачку в ящик стола. Затем я сел напротив него и, профессионально прищурившись, посмотрел на его катану. Она была хороша, а вот рана видок имела тот еще. Я подумал - не ожидал, что он окажется такой живучей сволочью. Он исподлобья взглянул на меня и мрачно сказал:
- От меня ушла Анжела.
От неожиданности я нервно расхохотался. В памяти всплыл образ этой самой Анжелы. У меня она ассоциировалась с мечтой зоофила-мономана, помешанного на крупном рогатом скоте. О-о, из нее вышла бы замечательная мама для Минотавра, даже быка к ней не надо было. Единственное, чего я не знал и до той поры не мог постигнуть, так это причастность к Анжеле моего друга. Мало этого, я недоумевал, каким это образом она ухитрилась нанести ему эту рану. Должно быть, она сделала это, когда он спал. Я сказал ему о своей догадке. Он изумленно посмотрел на меня.
- Как ты узнал? – подозрительно спросил он. Я хихикнул. Если и дальше я буду так же веселиться, то часам к трем ночи у меня пойдет кровь из носа. Я уже пробовал. Поэтому я стараюсь не курить траву.
- Не скажу, - категорически покачал головой я. Он с завистью наблюдал за облачком дыма из моих легких. Потом он снова заныл при помощи глаз (эта его привычка доводит меня до нервного тика) и мысленно попросил меня исследовать рану поближе. Я посмотрел на потолок, но быстро опустил взгляд, потому что на месте люстры висела голая тусклая дерьмовая лампочка и из проводки был вытянут в припадке бешенства каким-то из моих друзей или подруг довольно длинный провод в виде петли. Когда я находился в доме один и ни с кем не говорил по телефону, у меня возникала навязчивая идея относительно того, не оторвется ли провод, если я повешу на него свой жалкий вес. Вдобавок к этому меня сильно забавляло, когда я представлял себе вид себя повешенного. Вот и сейчас у меня перед мысленным взором возникла эта картина. Он возмущенно посмотрел на меня – как я смею смеяться, вместо того, чтобы исполнять его просьбу? Тогда я фыркнул– умиляют такие наглые люди – и, без особой заботы об ощущениях пациента, выдернул нож из его межреберья, прокомментировав этот неприятный процесс словами:
- Да нахрен тебе сдалась эта тупая меч... корова?
Он не особо заботился о том, чтобы в моем доме было тихо. Потому что тут он заорал во всю глотку:
- АЙ!!!
Здесь он заорал:
- Да я же люблю ее, черт тебя дери!
- Все вы покушаетесь на мою неприкосновенность, - мрачно сказал я, уязвленный последними его тремя словами. – Пусть он только попробует.
- Что?.. – пренебрежительно отозвался он. Ему хотелось, чтобы я сейчас уже (как это сделал бы любой из его других друзей) бегал бы за всякими бинтами, обезболивающими уколами и припарками. А я сидел и цеплялся к словам.
- Пусть он только попытается, этот черт, - угрожающим тоном сказал я. Почему-то тот педерастический черт представлялся мне именно таким, как мой бесполезный друг. Сигарета у меня закончилась, я затушил ее об стол (друг мой был таким материальным, что при тушении сигареты об стол начал дергаться, как будто обшивка стола была составляющей его кожного покрова). Тогда я вспомнил о том, что люблю экспериментировать. Я открыл один из ящиков, достал оттуда самый красивый и самый острый метательный нож из всех, которые у меня имелись, прицелился и швырнул его прямехонько в рану, оставленную Анжелой. Я решил на некоторое время заключить творческий альянс с этой коровой.
- А как от тебя можно не уйти? – с цинизмом полюбопытствовал я. – Ты себя хоть раз в зеркале видал?
Однако тут он сам крепко схватился за рукоятку и уверенно вытащил из себя нож. Потом он даже сделал попытку швырнуть его обратно в меня, но ни хрена не сображал в метании ножей.
- От кого я это слышу? – обиженно буркнул он. – В смысле, замечание относительно внешности.
Нож улетел куда-то за окно. Я ухмыльнулся.
- Мои девушки так не считают, - бросил я и встал со стула, потом пошел на кухню, чтобы сделать себе чашку кофе. Я чувствовал прилив сонливости. Я думал, этот раненый останется хотя бы на месте, однако он увязался за мной.
- Отвлеки меня, - вдруг нудным голосом попросил он. – Расскажи мне о своей личной жизни.
При словах «личная жизнь» я сам того не ожидая вдруг нервно захихикал. Вспомнилось мне то, чем мне предстоит заниматься в течение предстоящей недели. Два дня назад я был в картинной галерее. В последнее время наша галерея приобрела внезапный вес в высшем свете. Вот там я увидел мулатку. Она происходила из Америки (их теперь тут стало как собак нерезаных), и совершенно не говорила по-русски. Она пленила меня своей необычностью. Вдобавок к тому, что красотка обладала такой замечательной кожей цвета молочного шоколада, у нее еще была идеальная тоненькая фигура, красивое лицо и длинная шея. Волосы она имела почти прямые. Плюс все это прилагалось на, что самое удивительное, маленький рост – не больше саниметров ста шестидесяти. Она была просто миниатюрной копией статуй, которые изображают египетских женщин. В картинной галерее кроме меня присутствовал еще один придурок по имени Гриша. Я сказал ему: «Генрих. Иди и погуляй куда-то в район восточных натюрмортов», а сам стал наблюдать за девушкой из шоколада повнимательнее. Она сопровождалась какой-то нашей старушкой-переводчицей. Та честно отрабатывала свой хлеб и выкладывала о той или иной картине все, что знала, на чистейшем и отшлифованном до блеска литературном английском. Однако мулатка явно не привыкла к оксфордскому акценту старушки и сильно скучала. Мне стало жаль их обеих, и я выгреб из карманов все свои деньги, потом отозвал в сторону старушку и вручил ей те самые двести долларов, которые рассчитывал крутануть на пару с Амалией. Бабулька сказала, что это ее двухмесячное жалование и счастливо устранилась. Я же подошел к девушке и пользуясь своим образованием синхронного переводчика разговорил ее. Эта прелесть оказалась до того наивной, что, сама не ведая, что творит, познакомилась со мной и даже по прощанию (я проводил ее до гостиницы, поскольку денег на кофе и проч. у меня не осталось. А все из-за проклятой бабульки) дала мне свой мобильный телефон. На сегодняшний день в мои планы входило завтра получить зарплату и потаскать эту милую девицу туда, куда ей только захочется. Чтобы она знала, какими хорошими бывают рыжие люди. Чувствую, она влетит мне в копеечку, но оно того стоит. Но все это будет завтра. А сегодня (у меня создалось полное впечатление, что я уходил и только пришел) у меня был дурацкий друг который задавал из ряда вон никудышние вопросы.
Я посмотрел на него с презрением.
- Знаешь, в чем состоит столь небывалый успех моей личной жизни? – зло спросил я. Он помотал головой и на лице его отобразился живейший интерес. Это вконец меня взбесило, и я рявкнул. – В том, что я никому не рассказываю о ней, вот!
Он изобразил оскорбление всем своим видом. Я нервно хихикнул.
В этот тягостный для нас обоих момент спасительным явился звонок телефона. Вообще я сильно не любил этот звук, поскольку когда мне еще было лет девятнадцать, мне каждое утро в восемь, как раз когда я засыпал, звонила мать одной девочки, честь которой я, мягко выражаясь, запятнал, и поливала меня такой руганью, которую не услышишь даже в тюрьме. Самым нелепым и идиотским во всей этой истории мне казалось, что я каждое утро снимаю трубку и дожидаюсь, пока она сама не нажмет на сброс. При этом я в последнее время уже даже не говорил: «Алло». Это была такая игра. Она всегда начинала одинаково: «Мне нужно сказать вам много грубых вещей». Прослушав эту, мою любимую фразу, я клал трубку на диван возле подушки и продолжал спать дальше. Когда я просыпался, в трубке слышались короткие гудки. Так вот, я снял трубку. Звонила Амалия. Замечательная девушка. Ее кучерявые волосы почти такого же ярко-рыжего оттенка, как и мои. Она сообщила мне, что приедет. Хотя я предупредил, что у меня есть только кофе и коньяк. Она фыркнула и сказала, что сегодня она крутит зарплатню, а в следующую субботу – моя очередь. Как бы то ни было, Амалию я ценю больше других. Она слишком умная и все время разная, чтобы на нее можно было забить болт. Поэтому я часто провожу выходные именно с ней. Одно время этот самый бесполезный друг ей интересовался, но я из глодавшего меня желания спорить даже не назвал ему ее имя.
- Кто звонил? – напустив на себя такой расслабленный вид и засунув руки в карманы джинс, осведомился он. Он выглядел очень одиноким и мне даже стало его немного жаль.
- Амалия, если тебе это о чем-то говорит, - с некоторым пренебрежением ответил я. Он пожал плечами. Этот человек не имел ни малейшего понятия о том, как следует вести себя в моем доме, поэтому чувствовал себя на редкость неловко и неуютно. Зато рана у него на солнечном сплетении совсем почти затянулась. В голове у меня возникла идейка по поводу того, что для полного выздоровления можно было бы наложить на него швы в виде какой-нибдь девки из компании, которую с минуты на минуту притащит Амалия. Сначала я подумал о Нинке, но потом решительно отмел эту мысль в сторону – с Нинкой я наверняка еще буду трахаться. Абсолютно то же самое предположение заставило меня выбросить на пол еще девок десять. Наконец я вспомнил об одной – она была явно недоразвита умственно, зато большая и довольно толстая. Меня мутит от толстых женщин (мне нравятся замученные или жилистые, типа Лизоньки или Нинки соответственно), а вот ему пойдет в самый раз. Тут до меня дошло, что я не спросил Амалию, на машине она или пешком. Если первое, тогда она будет у меня минут через пять. Этот ненавистный друг оттащил меня от моих мыслей за шею.
- Что ты завтра утром делаешь? – спросил он. Я подозрительно отнесся к этому вопросу. Возможно, и скорее всего, судя по его наглым глазам, им двигало не простое любопытство.
- А то ты не знаешь, - мрачно бросил я, возвращаясь в кухню и наливая кипяток в чашку.
- И что ты все-таки делаешь? – настаивал он. Я вкрай разозлился и решил: пусть лучше горькая, но правда.
- Ебусь, - уже поспокойнее сказал я. Я так и знал, что для его изгаженной пуританским воспитанием психики это слово явится большой нагрузкой. Он расширил глаза. Это вызвало у меня просто истерический хохот. Наступила тяжелая пауза, в ходе которой я пытался унять хохот, а он крутил шарики у себя в голове.
- И с кем? – наконец выродил он. Я знал – еще стоит ждать последа в виде язвительных фраз о беспорядочности моей «личной жизни», о риске венерических заболеваний и вообще. Вот до какой степени бедняга мне завидовал.
- Ну, с особой противоположного пола не старше двадцати семи лет, это точно, - ответил я, взял свою чашку, прошел в комнату и сел на пол перед обогревателем. Он пошел за мной; его явно добил тот факт, что я сел на пол и, кроме того, поставил на него чашку. Я снова посмотрел на потолок и наткнулся на петлю. Цепь ассоциаций пронеслась у меня в голове и вызвала фырканье. Он, несомненно, принял это на свой счет и обиженно замолк. Я ухмыльнулся. Это тоже такая игра. Бедняге только двадцать лет и он, как и все мои друзья и я в том числе, совершенно озабочен только одним вопросом – кого бы трахнуть? Он не был виноват в том, что ему нравятся толстые и тупые женщины; возможно, его мать была толстой и тупой женщиной. Скорее всего она ей была, потому что привила ему такой ужас перед словом «секс» и так далее, что он не только не мог его произнести и заменял его дурацкими эвфемизмами вроде «личной жизни», а приходил в ступор даже когда кто-нибудь другой его произносил. Я тоже любил всякие эвфемизмы, особенно к выражению «заниматься сексом», так что иногда, терзаемый желанием довести его до истерики, просто начинал говорить их все подряд. Как правило, он выбегал из комнаты, заслышав первые две буквы слова «****ься». Так что, случалось, он уходил раньше, чем успевал познакомиться с кем-то дельным, потому что все напивались, быстрее всех – я, а потом я (все это со слов Амалии, я ей просто доверяю) начинал цепляться к какой-нибудь новенькой девочке из Амалиной компании, девочка пугалась, всем это в кайф, кроме меня, потому что все чего я хотел это секс, и тогда я начинал материться. Бедный протестантский придурок подпрыгивал на диване при каждом моем слове. Амалия с него смеялась, я тоже смеялся, потому что она смеется, он от этого краснел, и тут я кидал свой главный козырь против него – я начинаю говорить об отсосах. Этого уж он вынести не мог, пулей выскакивал из комнаты и начинал лихорадочно одеваться. За ним чаще всего выбегала Нинка. Она уже наполовину раздета чьими-нибудь смелыми руками, и, поскольку придурок весьма неопытен и поэтому несдержан, он семимильными шагами продвигался к эякуляции от созерцания ее всегда горячего мускулистого тела. Я продолжал его доводить, и, вместо того, чтобы открыть ему дверь, я грубо хватал Нинку и целовал ее. От этого Нинка заводилась как хорошая машина, я же наблюдал за ним краем глаза – он почти уже кончал, а на лице его читалось только одно – бешеная зависть ко мне и желание быть на моем месте. Тогда я прикидывался пьянее чем был, снимал с себя Нинку и говорил ему, тыкая пальцем Нинке в лицо: «Эта девочка...», я не успевал договорить, Нинка снова лезла на меня (она шалеет от того, что перед ней – я, и к тому же на нас смотрит этот придурок), я выворачивал ей руки, чтобы отстала, и всем нам этот бывал факт только в кайф. «Так вот, эта девочка не любит парней, которые быстро кончают», - говорил я, специально для него старательно проговаривая слово «кончают», чуть ли не по буковкам. Нинка высвобождалась, это не составляло особого труда – она сильнее меня, выше меня, когда трогаешь ее горячее тело, то под пальцами ощущаются только мускулы. Не понимаю, почему она меня так любит. Она просто с ума сходит, когда я ее лапаю. Он – придурок – стоял и смотрел, об уходе давно забыто, он смотрел только на Нинку. Просто для справки – Нинка смуглая, хоть и блондинка, а я очень бледный – отчасти потому что рыжий, отчасти потому что кровь из носа у меня идет часто и подолгу. Придурок смотрел на Нинку, и на мои руки, отчетливо выделяющиеся на ее загорелых (всегда загорелых – у ее родителей хватает денег, чтобы направить свою дочь в солярий в холодное время года) бедрах. Нинка впадала в какой-то транс – транс под названием «она меня хочет» и, выгибаясь позвоночником, начинала драть с меня футболку. У него капала слюнки. Меня настолько забавляла его рожа, что я продолжал играть. Нинка сначала играла, но теперь уже распалилась и отделаться от нее будет непросто. Нинка ростом выше меня сантиметров на десять, и весит тоже килограмм на семь больше, поэтому, когда весь ее вес приходится на мои ноги, в тот момент она, опираясь спиной о коробку закрытой двери в комнату, в очередной раз выбирается на меня, стоять становится тяжело. Вдобавок от нее обычно шел жар, как от печки, и мне жарко. Зато весело. Если бы я оставил игру, то давно уже расхохотался бы. Амалия спасала дело. Она выходила из комнаты, и я, оставив Нинку, прямым ходом переключался на нее. Это прекрасно, сразу чувствовать Амалию после Нинки. Она бледная, почти такая же как и я, прохладная. Но Амалию ты на глазах у такого придурка не заведешь. Ее вообще нужно уметь завести. Поэтому ее поцелуи спокойны и холодны. Этого не скажешь о придурке. Нинка уходила в комнату и закрывала за собой двери. В комнате все присутствующие встречали ее громким хохотом. Я тоже начинал хихикать, и, тыкаясь Амалии носом в ухо, почти телепатически просил ее мне подыграть. Она любит играть, она умеет играть. Только тогда заводился я. Амалия не такая гладкая и горячая, как Нинка, к тому же ей всегда холодно и поэтому на ней какой-нибудь свитер и еще короткая такая майка, забыл, как такие у них называются. Мне бывало уже наплевать на придурка, я лез к ней под свитер и задирал его ей на голову. Она не очень хотела оголяться, но, хоть она и немного выше меня, она слабее и поэтому свитер оставался на том месте, которое я для него определил. Амалии оно не нравится, и поэтому она высвобождалась из ворота этого свитера и упускала его на пол. Коридор у меня узкий и поэтому свитер не попадал на пол – он попадал на придурка. Тот ловил его - совсем как клиент опытной стриптизерши. У Амалии есть один талант – он сводит меня с ума, что приводит к не всегда приятным для нее последствиям – она умеет так целоваться взасос, как это умеет делать только она. Тогда я совсем терял голову и, машинальным движением вытасиквая из кармана джинсов ключи, кидал их в придурка. Жест красноречивый «хочешь, уходи», но он их не ловил, они с бряцаньем валились на пол, а он снимал уже надетые ботинки и подходил к нам вплотную – с понтом, он хочет пройти в комнату, а на самом деле он просто хочет услышать запах духов Амалии. Тут давала себя знать моя паранойя – я злился оттого, что он так по-идиотски себя ведет, и это сказывалось на Амалии; я толкал локтем придурка и волок Амалию в кухню. Она не хотела, еще не настолько хотела, но мне становилось похуй. В разных ситуациях, но уже много раз (почти всегда) я насильничаю без ее на то желания, но это только такая видимость, потому что если бы ей это до конца не нравилось, то она не приходила бы ко мне каждую субботу-воскресенье. Хлопала дверь в дверь в комнату, я втискивал Амалию на электроплиту. Если никто не заходил в нам, значит, это придурок пошел в компанию. Теперь он всю ночь будет пялиться на Нинку. А Нинка будет методически добиваться любви Винта – это мой новый знакомый. Я его вообще не знаю. Он меня тоже. И Амалия не знает. Винт будет обкурен Амалиной травой, и поэтому он вылезет на Нинку, а та рада стараться. Вообще Нинка каждую ночь таких вот сборищ, пока я деру Амалию или еще черт знает кого на кухне, в комнате выдает всем порцию бесплатной первоклассной порнухи. Она даже любит трахаться при всех, неважно с кем – почему-то чаще других, если Амалия не выходит из комнаты, это оказываюсь именно я – Нинка на мне помешана, и это было приятно только на первой неделе знакомства. Когда это продолжается полгода подряд, это уже можно назвать сексуальными домогательствами. Придурок будет сидеть и смотреть, как Нинка скачет на Винте, пока не кончит. В смысле, придурок не кончит. Потом у него начинаются проблемы. Почти одетая Нинка конечно как скакала, так и будет скакать на почти одетом Винте, а вот придурок сидит и продолжает смотреть на этот разврат. Все остальные тоже смотрят, но только отвлеченно. Может, у самых слабонервных эрекция, но до эякуляции еще далеко. Винт в отпаде – в его-то состоянии такая девка просто сокровище – все что ему надо, это следить за тем, чтобы Нинке было на чем скакать. А она изредка приоткрывает ближайший к толпе глаз и смотрит – кто наблюдает. Видит рожу придурка, сдирает с себя кофту, остается в спортивной маечке. Чтобы показать товар лицом, она может даже сделать Винту "вокруг света", но это редкость. Как правило, она слишком увлечена, чтобы думать о том, что будет после. Хотя начинает Нинка быстро, довести ее до полного женского счастья очень непросто и занимает черт знает сколько времени. Нинка ускоряет темп, Винт практически в отключке. Я захожу в комнату, за мной плетется недовольная и мрачная Амалия. Она готова меня убить, но через несколько часов она уже будет смеяться вместе со мной со всего того, с чего можно смеяться. Винт начинает терять терпение; Нинка хорошая наездница, и поэтому она резко сбавляет шагу и натягивает повод. После этого порнуха обеспечена еще на полчаса. Я дуть сегодня не буду, потому что у меня и так сегодня было достаточно поводов для носового кровотечения. От нехрен делать я начинаю осмотр своих посетителей. Начинаю осмотр с Винта. Он длинный, худой (все же замученные - Нинкин фетиш), и зверски похож на Дейва Гроува. Нинка мне хорошо известна. Лицом она не очень удалась, но зато иногда подкупает привязанностью ко мне, и тогда я трахаюсь с ней - как полный идиот, потому что в день Нинкой пользуется бессчетное количество людей. Лизонька пару раз рассказывала, что Нинка ей звонила. Чем я могу дразнить придурка? Рассказами о том, что Нинка хочет одного меня. Этим я всех могу дразнить. Потому что они видят Нинку. Говорят: «Ну и телка...» и через несколько часов она будет объезжать уже их, но я всегда порадую их фактом ее собачьей привязанности. Мне не верят, но это не проблема – я могу просто позвать Нинку, и, когда она обернется, сказать: «Слышишь, они тут не верят...» Это говорить я не люблю, но иначе Нинка меня просто не поймет. Она - мономанка, и поэтому когда она меня видит, у нее рефлекс. Это как опыт Павлова. Рыжий для разговоров не предназначен – эти слова красным шрифтом, бегущей строкой появляются у нее в голове. Придурок по-прежнему сидит и смотрит на них – он так увлекся созерцанием любовной сцены, что, похоже, совсем забыл о том, что ненароком спустил в джинсы. Это весело. Толкаю Амалию локтем, делюсь своими соображениями. Она все еще сильно уязвлена и обижена – на этот раз она немного переборщила с сопротивлениями, и я озверел вкрай – но она не может не ухмыльнуться. Значит, смеяться она будет уже через полчаса. Потом смотрю на Колю. Коля – мой друг. Он ужасно похож на девушку, к нему даже мужики на улицах цепляются. Меня это веселит, а он бесится. Он не отрываясь смотрит на Аню, этой девочке всего тринадцать, и все мы ждем, пока она еще годик подрастет. Коля в нее влюблен. Аня с садистским выражением лица ломает шоколадку. От долгого созерцания ее я прихожу к выводу, что Коля страдает сексуальным расстройством класса «А» под кодовым названием «педофилия». Ей вот тринадцать, а она плохо выглядит на девять. Я знаю, чего он на ней помешался. Ее черные волосы вьются большими испанскими кольцами, достают до талии. Интересно, где она взяла шоколадку? Я не понимаю Колю. На его месте я не сидел бы и не смотрел, если бы она мне так нравилась. Еще тут есть девушка с затейливым именем Маргарита. Она лесбиянка, но только вот Мастера женского пола в нашей компании нет, так что она частенько прибегает к услугам сильной половины. Потом Иван – еще один придурок, которому кажется, что он великий врач. Когда я на него смотрю, вспоминается исключительно доктор Хи-Хи из фильма с аналогичным названием. Потом Вася. Реальный пацан, пишет неплохие рассказы. Вот только девушки у него нет, потому что у него вес почти такой же цифры, как и рост.
Мы сидим до рассвета. Первым исчезает Коля, он уходит где-то в полшестого утра, со своей милой улыбкой сообщив мне, что его уже тошнит от созерцания Нинкиной мускулатуры. Потом уходит придурок. Амалия высказывает предположение, что он пошел стирать джинсы. Затем намылились Вася и Ваня. Кстати, вполне возможно, что они братья. Потому что не любят друг друга, а всегда уходят одновременно. Аня пытается выклянчить у меня сигарету, я долго дразню ее, не давая ей прикурить и заявляя, что спички детям не игрушка. Лицо у этой девочки абсолютно занято глазами, поэтому нос и рот как-то теряются. Амалия уходит быстро, она уже не обижена и просит меня об одном – чтобы до конца недели я сохранил хотя бы рублей двести, чтобы было что крутить. Я сам вытуриваю Винта, Маргариту и Аню, в нагрузку к ним прилагая пьяную в стельку Нинку. Все остальные, если кто-то и остался, ушли, и я наконец-то лег спать.
Во вторник ко мне пришел Коля. Он знает, как надо себя вести, поэтому ничего не ждет. Он снял куртку, ботинки, прошел в мою комнату, открыл ящик стола, взял пачку сигарет и закурил. Потом он сел на диван. Я расположился на полу напротив него. Он молча покурил еще немного, затем серьезным тоном сказал:
- Знаешь, в чем главная проблема преждевременной эякуляции?
Я отрицательно покачал головой. Последний раз, когда я этим интересовался, был лет двенадцать назад, и поэтому я уже успел подзабыть такие подробности нашего ремесла.
Коля выдержал паузу. Затем он печально вздохнул и сказал:
- Ну вот. И я тоже не знаю.
Я захихикал. Он посмотрел на потолок, потом снова на меня.
- Слушай, рыжий, а когда ты тут один, у тебя не возникает желание повеситься на этой петле, а?
Я захихикал немного громче. Он тоже ухмыльнулся. Потом он решил похвастаться.
- Я сейчас иду к Ане.
Я посмотрел на него. Когда он вот так вот улыбался, я понимал, почему его все путают с девушкой.
- Какого хрена ты до сих пор не сделал с ней, что должен? – полюбопытствовал я, помолчал и добавил. – Педофил ты гребаный.
Он хихикнул, и, слегка задумавшись, высказал предположение, что это неправильно. Я пожал плечами.
- Ты там знаешь, чем занимается Аня шесть дней в неделю.
Коля вдруг вспомнил кое-что важное.
- Знаешь, у нее такие тупые подружки.
- Зато, Коля, большинство из них уже пригодны для ебли, - не особенно стараясь, ответил я. – Я имею в виду, в физиологическом смысле.
- Ты говоришь намеками, - обвинил он меня. Наступила тишина, и мы оба вдруг стали прислушиваться, как будто должны были услышать нечто очень важное. Потом это нас развеселило. Что мне всегда нравилось в Коле, так это то, как он смеется. Истерически. Просто до припадка.
Он немного успокоился и сказал:
- Пошли к Ане вместе.
- Коля, - сказал я. – Если там буду я, то ты уже не сможешь сделать, что должен, как полагается. Сделай это и перестань уже заниматься всякой мелочью. Кстати, а с чего это ты вдруг заинтересовался преждевременной эякуляцией?
Это вызвало у него взрыв хохота.
- Ну, - сказал он и снова захихикал. – Просто больше половины всех моих знакомых на это жалуются.
- Девушки тоже? – без всякого поинтересовался я, но он захихикал громче.
- Ну все, я пошел, - сказал он, не тронувшись с места. При этом оба мы знали, что раз уж он пришел ко мне, значит, теперь он неопределенный отрезок времени (от недели до месяца) будет валяться у меня на диване и читать мои всяко умные книги. Мне-то что, я почти и не сплю на диване.
Я хмыкнул.
- Ну иди, - сказал я. – Но только учти, что в шесть вечера я встречаюсь с Джессикой.
- С кем, с кем? – недоуменно посмотрел он на меня. Меня это развеселило.
- Да, брат. Я вышел на интернациональный уровень, - заметил я и рассказал ему сагу о мулатке. Он фыркнул.
- Значит, получается, что ты теперь против расизма? – сделал он свои выводы.
Я даже обиделся.
- Я-то? Можем замутить новый Ку-Клукс-Клан, если захочешь, но не раньше, чем я ее выебу.
Он снова фыркнул. Я посмотрел на него с оскорбленным видом, потом, откопав в ящике флэшку, засунул в уши наушники и включил.
Но Коля протянул руку и выдернул наушник из моего левого уха.
- Слушай, рыжий, - он вообще всегда так начинал любую новую тему. Я вздохнул и нажал на паузу.
- Ну?
- Мне интересно, в чем коренится твоя эротомания, - сказал он. Я хмыкнул.
- Знаешь, мне это тоже интересно.
- Нет, давай разберемся, - с упрямством в голосе сказал Коля. Он учился на психиатра. Весело. Я позволил ему попрактиковаться на себе.
- Давай.
- Скажи, может, это из-за детства? У тебя было хорошее детство? – задумчиво произнес он.
- Конечно, - с раздражением в голосе отозвался я. – Оно было просто безоблачным.
- И что были за проблемы? – проигнорировав мои чувства, продолжил психоанализ Коля. Он, может быть, уже неплохо умел копаться в мозгах. Поэтому я сделал вид, что стараюсь успокоиться.
- Не было у меня никаких проблем вообще, - но вида не получилось. – За исключением того, что я никогда не знал своего отца, мать у меня была шлюхой, младшая сестра – наркоманкой, от детского садика до одиннадцатого класса меня все ****или и дразнили, а потом моя девушка покончила с собой.
- Может, она плохо кончила? – оставив на минуту излюбленную роль психиатра и покосившись на меня, поинтересовался Коля,
- Что ж, вполне может быть, - отозвался я. – Мне на ту пору было всего 15. Я еще ни хрена не соображал.
- Ты говоришь, что тебя часто били, - задумчивым тоном проговорил Коля. Стало ясно, что он снова выбрался на сцену. Обычно он не скупился на ругательства, но это же сцена! цензура!
- Да, брат, - заимствуя из отечественного фильма, ответил я. – Один раз меня так ****ули головой об стену, что я два часа встать не мог.
- Вот с этого дня и идут все твои беды... – эльфийски сказал Коля. Но он и сам этого не выдержал и весело засмеялся. Я не преминул обратить на это его внимание.
- Все... Кастинг не пройден, чувак. Следующий.
От этого он просто истерически захохотал.
- Знаешь, - продолжал я. – Я вот недавно в интернете висел. В клуб ходил. Там у меня есть одна Аленушка...
- Почему ты меня не позвал в этот клуб? – спросил он, моментально утихомирившись. – Мне так нудно было.
- Не далее как вчера вечером я с ней пообщался, - сделав вид, что не слышу, сказал я. – Так вот, она мне рассказала, что парень у ней тоже рыжий, ему двадцать один год, и он не в состоянии ее удовлетворить...
Коля снова меня перебил. Его, как и меня, как и всякого, у кого нет с этим проблем, веселили все эти россказни.
- Значит, он преждевременно эякулирует? – воскликнул он. Я пожал плечами.
- Хрен их там знает, кто что преждевременно. Так представляешь, в воскресенье эта рыжая свинья нажралась и стала приставать к другой телке.
- Рыжий, - в глазах у Коли огоньком зажглась идея. – Давай познакомимся с ней поближе.
- Ненавижу групповуху, - заявил я. – Не тебе рассказывать.
- Тогда по очереди, - не растерялся Коля. – В разное время, на разных квартирах.
- Ты ее не видел, - мрачно сказал я. – Я ее тоже не видел.
- Неважно, - Коля (чертов мономаньяк) все больше погружался в идеи гуманизма. – Должна же девушка узнать, что такое нормальный секс.
- Коля, - вкрадчиво ответил я. – То, что происходит между мной и девушками, или, может, между тобой и девушками, называется «заебись», а "нормальный секс" есть тот самый неумелый трах с преждевременной эякуляцией, и все дела.
У Коли не нашлось слов. Он промолчал и обиделся.
- Философ, ****ь, - наконец сказал он. Я хмыкнул.
- Ты определись, философ или ****ь, - заметил я.
- Философ и ****ь, - сказал он. Но на лице его уже появилась ухмылочка. Он не умеет скрывать своих чувств.
В дверь позвонили. Я открыл – на пороге была Маргарита.
- О, Марго, - цинично сказал я. – Наираспрекраснейшая из всех лесбиянок мира.
Она развеселилась, сняла свои туфли и прошествовала в комнату.
Коля и Маргарита – отдельная история. Тогда в воскресенье вечером она его попросту не заметила. Маргарита хоть и лесбиянка, но она довольно сильно заинтересована в Колином внимании, отчасти потому, что он действительно очень похож на девушку, отчасти потому что он в свое время был в нее влюблен. Коля тоже непротив Маргариты, потому что она красивая, хоть и делает вид, что она грубее, чем есть на самом деле. Вообще Маргарита не лесбиянка. Не настоящая лесбиянка. Это просто такая игра. Сомневаюсь, что у нее хоть раз в жизни был секс с женщиной. А вот со мной был, и неоднократно.