В усмешке недоброй лицо бытия

               




     Суровый край, где и лето не лето - место тундряное, студеное. Облака гнуса над белесым ягелем и бурыми островками брусники, холодное небо, редкие кривые березы…

     Когда-то здесь былo первое российское поселение за полярным кругом, основанное еще при Иване Калите, - острог (деревянное ограждение из заостренных кольев), церковь и до сотни дворов. Называлось это место - Пустозерск.

     Впрочем, оно и сейчас так  называется, хотя здесь давно никто не живет. Место пусто, согласно пророческому названию. Остались только вросшие в землю нижние венцы срубов, несколько крестов и самодельный памятник мятежному протопопу Аввакуму, казненному здесь в страстную пятницу 14 апреля 1682 года вместе с товарищами по четырнадцатилетнему заключению - иноком Епифанием, иереем Лазарем и диаконом Федором Ивановым.

    Узники жили на  хлебе и воде в тесных обсыпанных землей деревянных срубах-колодцах - сажень в длину, сажень в ширину, - высотой в человеческий рост: «струб в земле, и паки около земли другой струб, и паки около всех общая ограда за четырьми замками; стражие же пред дверьми стрежаху темницы”.  Стрельцы относились к узникам с сочувствием, передавали их писания из сруба в сруб, относили письма родственникам и единоверцам. Здесь, в Пустозерском остроге, и появилось на свет «Житие протопопа Аввакума, написанное им самим» - первая русская автобиографическая повесть о судьбе священника, восставшего против реформы православия, проводимой патриархом Никоном.

    Было это во время правления царя Алексея Михайловича, прозванного Тишайшим. Государь был приветлив в общении, боголюбив зело, постился три дня в неделю, но ослушников карал, бунтовщиков казнил, старообрядцев гноил в земляных ямах, морил голодом и жег огнем. Дело в том, что Царь-батюшка был заинтересован в реформах, проводимых Никоном не столько из религиозных, сколько из политических соображений. Была у него задумка стать правителем над всеми православными землями, а в этих землях, включая только что присоединенную к России Украину, богослужебные книги и обычаи отличались от российских. Не то, что бы очень, но все-таки…

    Но на Руси мелочей не бывает.

    Часть священства восстала за «древнее благочестие». Константинопольский Патриарх Паисий пытался вразумить спорщиков тем, что обряды не имеют особого значения,  и не стоит разрушать единство церкви из-за количества  поклонов (пусть кто как хочет, так и кланяется), но не тут-то было! Греки нам не указ, у них православие пестро… Так начался раскол, одним из лидеров которого стал протопоп Аввакум, человек отчаянной храбрости и не менее отчаянного упорства.

     С одной стороны Аввакум был тишайшему Алексею Михайловичу, как кость в горле, а с другой - даже нравился по-своему. Протопопа били бесчетное количество раз, сажали на цепь вместе с собаками, ссылали на голод и холод, куда Макар телят не гонял, проклинали и расстригали,  но коса нашла на камень. Аввакум оказался жилист, отчаянно бесстрашен и дик, являя удивительное сочетание смирения и непокорности. Терпеть ему было недолго  - всего лишь до смерти. А смерти он не боялся.
 
     По прибытии в Пустозерск всем узникам отсекли руки, кому всю длань, кому  только пальцы накось,  резали языки тем же манером, но Аввакума не тронули - по государеву особому приказу. Протопоп так огорчился, что восемь дней отказывался от пищи, решив уморить себя голодом, но потом все-таки поддался уговорам и умирать до назначенного Богом срока  передумал.

     На хлебе и воде от сидельцев осталась лишь кожа да кости. Посты и скудное питание открыли перед ними новые возможности. Теперь они могли вылазить из срубов через узкое окошко и общаться между собой внутри тюремной ограды. Тут и начались между ними догматические разногласия. Сидели вроде бы за одно и то же, но взгляды на это одно оказались неодинаковы. Спорили о Троице, о форме креста, на котором был распят Христос, о разнице между Его воскресением и восстанием из гроба. И распри «у них много было зело, и брани и клятвы друг з другом о многих догматех великих сих“.

     Больше всех, как водится, доставалось самому умному и самому грамотному - диакону Федору Иванову. Аввакум даже подговорил сторожей прокопать канавку, чтобы талые воды стекали в диаконский сруб-одиночку. Натекло поколено. Но Бог миловал - по молитве вся вода сошла за четверть часа. Страдать Федору Иванову было не привыкать:  ему рубили пальцы, дважды  резали язык накось,  но козни единоверцев, сидящих по-соседству, были намного мучительней.  «Посем же некогда в полноч выходил аз из ямы вон окном, якоже и он Аввакум, в тын, и их посещал и прочих братию вне ограды. И то хожение мое нелюбо ему стало: и сотнику сказал он. Сотник же, Андрей именем, враг бысть, мздоимец, и на мя гнев имел за некое обличение. И в то время велел меня ухватить стрелцом в тыну, нага суща. И яша мя, и начаша бити зело без милости двемя дубцы великими стоящаго, и все тело мое избиша нагое до крови. Аз вопих: Господи помилуй! И посем связаша руце мои опако, и к стене привязали и знобили на снегу часа с два. А друзи мои зряще мя и смеющеся!”

      Аввакум мог быть и добрым, и безжалостным. Его бросало от самого жесткого ригоризма, переходящего в обыкновенную подлость, к покаянному самобичеванию. "Не знаю, как коротать дни, — писал он. — Слабоумием объят и лицемерием, и лжею покрыт есм, братоненавидением и самолюбием одеян, во осуждении всех человек погибаю. И мняся нечто быти, а кал и гной есм, окаянной, прямое говно.” Его доброта была импульсивной, своевольно вырывавшейся за пределы выстроенных им же самим внутренних установок, уложений и запретов, поэтому он часто сомневался в правильности своих добрых дел. Недобрые же представлялись ему необходимыми. Скорее всего, Аввакум полагал, что Федору Иванову полезно получить душеспасительных дубцов, для того, чтобы в голове дьякона водворилось правильное понимание Троицы. К тому же протопоп не любил книжного знания, которое считал мудрствованием, в то время как невежество представлялось ему признаком близости к Богу и необходимым условием получения Божественных откровений: "Аз есмь ни ритор, ни философ, дидаскалства и логофетства неискусен, простец человек и зело исполнен неведения", - писал он, но от своего авторитета не отрекался, считал себя правым и поучал охотно.

      По наущению Аввакума стрельцы отобрали у Федора Иванова написанную им в срубе книжицу в сто пятьдесят страниц, и оное писание Аввакум изорвал собственноручно, дабы оппонент не смог распространять более свои еретические блудни. После этого окошко Федора Иванова заковали решеткою.

     « И нужно ми бысть в то время и горько зело»,- писал отверженный всеми дьякон...



      Богословская пря между преданными анафеме расстригами, заточенными в остроге за полярным кругом, выглядит довольно сюрреалистично, как, впрочем, и породившая их эпоха.

      …На Русь снова надвигался конец света. Числа и даты приобретали зловещий эсхатологический смысл. Аввакуму являлись видения, определявшие отступническую суть Никона и самого  государя Алексея Михайловича, которого бесстрашный протопоп мог запросто назвать «безумным царишкой» и «б***ным сыном». Повсюду чудилось смрадное дыхание Сатанаила и козни антихристовых шишей. Зловредные латыняне и униаты покушались на древнее благочестие, заключавшееся в ношении правильных одежд, двухперстном крестном знамении, сугубой аллилуйе… Вдобавок ко всему этому - чума, неурожай, голод.   Некий «мужик-неук» Василий Власатый проповедовал пощение до смерти.  Калики перехожие разносили страшные вести, призывали к бегству в леса, к долгим постам, безбрачию, самогубительной смерти в огне. И старообрядцы горели, дабы избежать адского пламени, морили себя голодом, тонули в реках, лишь бы не впасть в руки врагов древнего благочестия, которые перед казнью насильно запихивают в рот осужденным неправильное причастие, лишая их тем самым не только мученических венцов, но и жизни вечной.             

       Протопоп Аввакум недолго размышлял над самомученичеством единоверцев. Идея самовольного ухода из жизни во имя собственных убеждений была ему близка и понятна.  Так поступали древние святые  мученицы - и Соломония, и Манефа…

      "…в Нижнем преславно бысть: овых еретики пожигают, а инии, распальшеся любовию и плакав о благоверии, не дождався еретическаго осуждения, сами во огнь дерзнувше, да цело и непорочно соблюдут правоверие. И сожегше своя телеса, душа же в руце Божий предаша, ликовствуют со Христом во веки веком, самовольны мученички, Христовы рабы. Вечная им память во веки веком! Добро дело содеяли, чадо Семионе, надобно так", - писал он единоверцам.
 
       И старообрядцы горели…
 
       После беспорядков, учиненных в Москве последователями Аввакума, были казнены и Пустозерские узники.  Задиристый протопоп со товарищи и одинокий ученый диакон встретили смерть вместе, несмотря на все разногласия и споры…   

       Конец света отодвигался, пересчитывался, появлялись и исчезали новые антихристы, а благословленные Аввакумом гари не прекращались. С 1667г. по 1784 самосожжению подверглись 10567 человек. Случалось, что одновременно сжигались до двух тысяч людей. Горели с женами и малолетними детьми.
 
       Одни считают массовые самоубийства старообрядцев ответом на притеснения «никониан», другие - изуверством и фанатизмом, третьи - мученичеством  и подвигом веры.

       «Всяк верный не развешивай ушей тех и не задумывайся: гряди со дерзновением во огнь и с радостию Господа ради постражи, яко добр воин Исус Христов правости ради древних книг святых!”- звучал сквозь годы и расстояния вдохновенный голос пустозерского сидельца и мученика протопопа Аввакума.

       "Не развешивай ушей, не задумывайся…"

       Сомнения обычно относят к проявлению неверия и малодушия. Тем не менее, сомневаться бывает полезно. Особенно в безапеляционных утверждениях. Трудно сказать, хорошее или плохое качество - убежденность. Все зависит от того, в чем именно вы убеждены.

       Иногда за убеждения приходится платить жизнью. Во все времена находились те, кто предпочитал смерть бесчестью, измене, отречению от Бога. Но это решение не приходит бездумно, на волне героико-религиозной эйфории. Умирать за веру тяжело и больно. Искать мученической кончины с радостью и дерзновением - противоестественно и безумно. В этом нет никакого героизма, один психоз. Смерть не может быть целью.   Здесь проходит одна из граней между верой и гордыней,  святостью и самоправедностью. За этой гранью правых нет - одни виноватые.

       Оказывается, можно быть и мучеником и мучителем одновременно. Бывает, что и разница между тем и другим не особо заметна…

       Догматизм мышления освобождает человека от морального выбора и делает его неспособным различать добро и зло. Так появляются на свет благочестивые инквизиторы, добренькие фашисты, правдивые Павлики Морозовы, нежные и ранимые фурии красного террора, мечтающие о большой и чистой любви в перерывах между расстрелами классовых врагов, террористы-смертники и добровольные мученики, отдающие свою и чужие жизни во имя ошибочных и нелепых идей, показавшихся однажды важными и значительными. 

    
    Буква убивает. Люди гибнут за обряд, за суеверие, за собственные правила, из которых не согласны делать никаких исключений. Чем примитивнее человек, тем больше ему нужно предписаний, и тем для него важнее, сколько букв в слове Иисус, и сколько перекладин в честном кресте Господнем. И чем больше в человеке  бездумного упрямства,  тем чаще рождаются в его воспаленном мозгу фантасмогорические образы и видения апокалиптического масштаба.  Жизнь  начинает кишеть бесами. Ночные кошмары трансформируются в откровения.       


    Зимой 1896-1897 года  житель Херсонской губернии Федор Ковалев по наущению некоей пророчествующей монахини Виталии закопал в землю 25 человек, в том числе свою жену, двух малолетних детей, мать и сестру, да и саму прозорливицу, которой в грядущей переписи населения почудилось воцарение Антихриста.  Себя Ковалев закопать не смог. Судить его не стали по причине крайнего невежества, граничащего со слабоумием. Да и кто знает, какой резонанс могло вызвать это дело, и сколько таких ковалевых, не способных отличить правую руку от левой, отправилось бы в темные леса укладываться в самодельные гробы, закапываться и самосожигаться? Незадачливого мученика отправили под надзор в монастырскую келью. Перепись населения прошла, Антихрист не воцарился, конца света не случилось. Через десять лет сидельца выпустили из монастырского заключения. У страшной истории оказался банальный и глупый конец, от которого не остается ничего, кроме недоумения : Ковалев женился и родил новых детей. Вспоминались ли ему прежние, похороненные заживо в Херсонской губернии? Кто знает…
         
              Заставь дурака Богу молиться, он и лоб разобьет, - гласит старинная пословица. Хорошо, если только себе…





В качестве названия использована строка из стихотворения Варлама Шаламова.