Старая часть нашего города раскинулась на песках. Ещё маленькому человеку пяти лет от роду песок особенно досаждает, набиваясь в сандалии. Но я был готов перетерпеть это неудобство лишь бы подойти поближе к лежащим на песчаной площади людям, одетым в чёрные, лоснящиеся от грязи телогрейки с клоками торчащей серой ваты. Взрослые уже объяснили мне, что эти люди валяются то тут, то там, потому что они пьяны и в данное время просто спят. Меня это объяснение удовлетворило лишь отчасти, так как я заметил, что некоторые из них спят, уткнувшись лицом в песок. Другие, правда, на спине или на боку, но в открытых храпящих ртах некоторых из них я замечал изрядное количество грязного песка, который, по моему разумению, должен был препятствовать процессу дыхания. К тому же иные лежали как бездыханные, не подавая признаков жизни. Я тянул маму за руку, чтобы пройти максимально близко от лежащих и хорошенько разобраться в этом вопросе. Но мама, наоборот, стремилась обойти их стороной. А я всё приставал к ней с вопросом: «Мама, а как же они дышат?..»
Когда мне исполнилось шесть лет, волею моей бабушки у меня появился велосипед «Школьник». Надо заметить, что в то время, а это был конец пятидесятых годов прошлого века, счастливых обладателей новеньких велосипедов было совсем немного.
Два года спустя велосипед, благодаря моей природной аккуратности, по виду ничем не отличался от только что купленного: он всё так же сиял хромированными деталями и ласкал глаз девственной покраской.
Однажды мы с отцом – он на своём велосипеде, а я на своём – отправились на лодочную станцию, где среди прочих хранилась и наша, в ту пору ещё деревянная лодка с подвесным мотором «ЛМ-I». На станции имелась выгородка вроде небольшого загона для скота, где хранились велосипеды, пока их владельцы рыбачили или просто бороздили водные просторы нашей реки.
Когда под вечер мы вернулись с рыбалки, то обнаружили, что мой ненаглядный «Школьник» исчез: он был украден.
Одноногий сторож дядя Лёня, потерявший свою конечность на полях великой войны, демонстрировал полное недоумение. Неистово матерясь, он утверждал, что никуда не отлучался и кто бы мог совершить кражу, ему решительно не лезло в голову. Он возбуждённо скакал на своём деревянном протезе вокруг отца, которого, как я понял, весьма уважал, и разводил руками.
Наконец, мой родитель высказал предположение, что это мог сделать его восьмилетний племянник Генка, который действительно крутился на станции в то время, когда мы туда прибыли, а теперь его и след простыл.
- Точно! – вдруг неожиданно охотно и даже поспешно согласился дядя Лёня. – Но если это он, то он скажет: у него от меня нету секретов. Вот те крест…
Он широко, размашисто перекрестился и почему-то плюнул.
- Обязательно скажет… Вот увидишь, Константиныч, он скажет и велик отдаст.
И после паузы добавил:
- Если я прикажу, то отдаст.
Не стоит и говорить о том, что я был в шоке. Но, пожалуй, ещё более чем сам факт кражи, да ещё столь малолетним вором, меня удивила реакция отца, а именно то, насколько спокойно, безо всякого намёка на возмущение он воспринял этот безобразный факт.
До этого момента я считал, что воровство являлось прерогативой далёкого прошлого, когда, если верить словам известной песни, все хорошие люди были закованы в цепи и жутко страдали от голода. Что в современном обществе никто не ворует и даже не помышляет об этом…
Дома меня ожидал новый сюрприз. Все домашние и, главное, моя бабушка, подарившая мне велосипед, тоже не удивились происшедшему и, даже не побоюсь сказать, восприняли это событие как вполне предсказуемое. Тогда я понял, что, несмотря на скорое пришествие коммунизма, кое-кто всё ещё ворует, надо полагать, по недомыслию, или, как принято было говорить, - оступившись.
Вместе с тем я почти не сомневался, что «Школьник» вернётся ко мне: настолько ещё была у меня сильна вера во всемогущество моего отца. И действительно, через день, когда я проснулся утром, бабушка почти обыденно сообщила мне, что велосипед ждёт меня во дворе.
Увидев «Школьника», я обескуражено сказал:
- Это не мой велосипед.
«Школьник» был поистине неузнаваем. Вероятно, так же и за столь короткий срок преображались некогда города России, после того как по ним проносилась волна революционного цунами, почерпнув свою разрушительную энергию в процессе грабежей винных складов.
Кстати, вот как описывает это событие /погром винных складов в городе Борисоглебске, происшедший в ночь на двадцать первое ноября одна тысяча девятьсот семнадцатого года/ внук декабриста князь Сергей Волконский, имевший в городе небольшой дом и имение в тридцати верстах от него. Он назвал погром алкогольным большевистским крещением.
«Цистерны и бочки пылали, и толпа, несмотря на это, черпала, пила и упивалась. Мужчины, женщины, дети, старухи – все хотели своей доли праздника. Выказывали такое презрение к опасности, что оно граничило с храбростью; только не храбрость то была, это было опьянение; они были пьяны раньше, чем пили, они были пьяны от желания. Взлезали на край цистерн, припав грудью, пили. Были случаи, что падали в горящий алкоголь; на поверхности плавал жир человеческий, а они всё пили. В вёдрах уносили горящую жидкость, на землю ложились, мокрую землю сосали…. Горящие вёдра не могли нести, садились на них, чтобы потушить. Утром лазареты были переполнены людьми с однородными ожогами таких частей, которые вообще не имеют случая прикасаться к огню…»/I/
Возвращаясь к «Школьнику», опишу метаморфозу, произошедшую с ним.
С заднего щитка исчез катафот, а переднего щитка не было вовсе. Отсутствовал и подсумок с инструментами. Руль был вывернут в неестественное положение. Часто рамы оступившийся мальчуган уже успел обработать, видимо, молотком, скалывая с металла чешуйки краски. Седло выглядело настолько потёртым, будто его эксплуатировали много лет, да и хромированные детали почему-то утратили свой блеск. В итоге велосипед зрительно сильно постарел, и если бы я увидел его на улице, то мне бы и в голову не пришло что это мой «Школьник». То есть цель трудов неправедных была, очевидно, достигнута. Можно было констатировать, что юный угонщик в восьмилетнем возрасте уже овладел азами воровского мастерства. Не думаю, что он блестяще закончил первый класс, но жизненный опыт для своих лет уже имел богатый, вероятно, черпая его от своего отца и от старших братьев, если таковые имелись. И, похоже, что опыт сей ложился на благодатную почву.
По сравнению с ним я был глупый наивный несмышлёныш, в чём не раз убеждался, имея дело со сверстниками из семей рабочих. До поры меня это удивляло и даже огорчало. Но со временем перестало удивлять, так как я понял, что класс этот не случайно зовётся самым прогрессивным и является гегемоном аж мировой революции.
Типичным представителям этого класса свойственно отсутствие способности к абстрактному мышлению, убийственная прямолинейность в оценке событий и ситуаций, а, исходя из этого, манера сходу отсекать сентиментальную шелуху и зрить прямо в корень.
Впервые я сделал это открытие, впоследствии многократно подтверждённое, ещё учась в начальной школе.
Мои одноклассники из рабочих семей в основном не были единственными детьми в своих ячейках, и учебники им часто доставались от старших братьев или сестёр. А поскольку такая черта, как аккуратность, не принадлежала к числу их добродетелей, то учебники эти выглядели так, как будто школьник, их использующий, буквально грыз науку, если подразумевать под наукой собственную книгу. Некогда жёсткие обложки, видимо, в результате усердной эксплуатации, становились мягкими. Часть страниц отсутствовала. А на сохранившихся страницах, например, учебника литературы красовались странные изображения великих русских писателей и поэтов: изображения без лиц. В наличии имелся только бюст и подпись, а лица, может быть, ещё старшими братьями моих одноклассников, а может быть, ими самими, были вырваны вместе с верхним слоем бумаги методом прижатия к ним обслюнявленного большого пальца и последующего резкого движения вертикально вверх.
Не избежал этой участи и великий Некрасов в учебнике моего соседа по парте, стихотворение которого «Мужичок с ноготок» мы как раз в то время проходили. Увидев, что в моём учебнике лицо великого русского поэта и гражданина ещё находится на своём месте, он попытался исправить эту мою оплошность, и если бы я не воспрепятствовал операции, то лик Некрасова благополучно перекочевал бы на обслюнявленный палец отпрыска самого прогрессивного отряда человечества.
На сей раз портрету удалось сохранить лицо. Зато, когда закончился урок, и вступила в свои права шумная перемена, мой сосед не упустил случая, образно говоря, поставить точку над «и». Я-то, всё ещё находясь под впечатлением от урока, продолжал осмысливать стихотворную картину, написанную рукой великого мастера и даже что-то высказал вслух по этому поводу… Однако сосед, реагируя на моё высказывание, наградил меня снисходительным взглядом и, схватив обеими руками свой многострадальный учебник, заколотил им по парте, громогласно декламируя при этом бессмертные строки:
- Откуда дровишки?
Из лесу, вестимо.
Отец, слышишь, п-т,
А я отвожу…
Конечно, я был ошарашен такой постановкой вопроса и циничным искажением стихотворного текста. Но много лет спустя, вспоминая этот эпизод моего начального образования, я поразился, народной способности зрить непосредственно в этот самый корень. А ведь действительно…
Поведение мужичка-с-ноготок всегда казалось мне несколько странным. А именно, меня немало удивила его неоправданная грубость по отношению к старшему по возрасту, да ещё к барину. Ну как прикажете понимать его «Ступай себе мимо», да ещё в ответ на приветствие? Это почти всё равно, что «Пошёл ты на хрен, старый дуралей». И с чего это вдруг?.. А с того, что, видимо, прав был мой сосед – сын гегемона: отец Власа пользовал ни чей-нибудь, а барский лес и, скорее всего, без надлежащего на то разрешения, то есть попросту воровал. Юный Влас это тоже понимал, как усвоил он, по-видимому, к своим невеликим годам и народную мудрость «Не своруешь – не проживешь». И вот, в самый неподходящий момент принесла нелёгкая барина. Но барин, правда, не из тех, что были раньше. Влас, поди, слышал о них от старших – о тех, что скоры на расправу за крестьянское самочинство. Этот барин чудной – неправильный. Ходит себе по лесу в лютый мороз и с улыбкой идиота пялит зенки на так называемые красоты природы, а заодно мыслит про то, как бы облагодетельствовать простой народ. Ну вот и пользуйся случаем – благодетельствуй: сделай вид, что не замечаешь самочинства и иди своей дорогой… Так нет же: лезет с дурацкими вопросами, ясно, что от нечего делать. Ему лишь бы лясы поточить. А тут семеро по лавкам, корова больная: молока не даёт. Печь топить нечем: в хате холод. А ему, видите ли, надо знать – откуда дровишки… Да из твоего же леса, дурья твоя башка! Или уж ты настолько неправильный барин, что забыл, чей это лес?.. Может, ты и добрый барин, а не понимаешь, что теперь, когда ты не сделал вид, что не заметил воровства, а как бы заметил, но мер не принял, мы теперь всю зиму будем маяться, опасаться твоего запоздалого гнева. Ещё неизвестно, что тебе дома барыня напоёт, когда ты ей расскажешь о своих наблюдениях. Бабы-то они ведь своего упускать не любят. Тем более что ты, судя по твоей мягкотелости, у неё под каблуком…
Разумеется, мой одноклассник дошёл до корня не путём аналогичных рассуждений. Так же как и я тогда, он на них был не способен. Да и любые рассуждения ему в принципе были чужды. Он просто это знал, знал неведомо откуда, но точно.
Отец моего соседа по парте работал слесарем на вагоноремонтном заводе – знаменитом «ВРЗ». Как-то его отпрыск не без гордости сообщил мне, что отец работает в кузнечно-метизном цехе.
Уже будучи не отроком, но юношей, мне довелось побывать на территории этого славного предприятия и совершить по нему краткую экскурсию, по ходу которой я многократно задавался одним и тем же вопросом: «Да какая же великая нужда заставляет людей добровольно пребывать в этом аду?». И не находил на него ответа. Поразмыслив, я заподозрил, что ответ может быть только один – это особенные люди. Если человек, пребывая в аду, не доволен своим положением и стремится его изменить, тогда ещё не всё потеряно. Но если он мало того что доволен, а ещё и гордится своею долей, то это явный признак особенности.
Тогда же на административном здании предприятия я ознакомился с текстом мемориальной доски, из которой узнал, что именно на этом заводе, в царское время имевшем статус железнодорожных мастерских, в десятых годах двадцатого века зародилась первая городская ячейка РСДРП. Выходило, что подобные адские ячейки, якобы зародившиеся по всей стране, и должны были в конце концов сотворить коммунистический рай… Уже тогда эта теория вызывала у меня чувство изрядного скепсиса. Разве что они могли послужить тараном для сокрушения прежних общественных устоев – это вполне реально.
Возможно, прямые потомки этих сокрушителей продолжали сейчас на моих глазах творить светлое будущее в клубах едкого дыма и истошного мата. И хотя на вездесущих плакатах их румяные визави щеголяли в новеньких чистых спецовках, сами други были облачены в телогрейки настолько грязные, что, казалось, стоит слегка надавить на ткань – и из недр ватной подкладки так и полезет грязь, разведённая машинным маслом. Но диссонанс этот, похоже, никого не смущал, тем более что в таких условиях плакатный работяга за час ударного труда был бы неизбежно приведён к общему знаменателю.
Много лет спустя один мой знакомый, закончив институт, устроился на работу мастером в тот самый кузнечно-метизный цех. За истекший период, а прошло около десяти лет, условия труда там не сильно изменились, как, вероятно, не сильно изменились и с царских времён, а если и изменились, то ещё неизвестно, в какую сторону. Меж тем предприятие сменило профиль и стало именовать заводом химического машиностроения.
В первый же день новоиспечённый мастер, не получив конкретных указаний на планёрке от начальника цеха /тот, видимо, решил – пусть осмотрится/ вознамерился применить свои высшеобразованческие знания, сделав замечание одному из работяг, грубо нарушавшему технологический процесс, и был немедленно послан по известному адресу. Он, было, вступил с гегемоном в перепалку, но вскоре сдался и, обескураженный, прекратил бессмысленный, но яркий диалог. Наблюдавший эту сцену другой, уже опытный мастер отозвал его в сторону и доверительно посоветовал:
- Ты к ним не лезь… Это Божьи люди: они сами знают, что и как им делать.
- А я что должен делать? – растерянно поинтересовался мой знакомый.
- А ты иди вон к тем цеховым воротам и подопри вон тот столб: твой предшественник как раз там и стоял. А завтра начальник цеха тебе задачу поставит.
Начальника знаменитого цеха звали Валентин. В своё время четыре армейских года он отслужил в диверсионно-разведывательном подразделении ОМСДОНа/2/, что обеспечило ему способность руководить металлообрабатывающим цехом, не имея ни высшего, ни специального образования. Ну, впрочем, исходя из того, что кухарка у нас в принципе могла руководить государством, вопрос о его профпригодности снимался сам собою. И снимался недаром, ибо с руководством адским подразделением он справлялся блестяще.
Когда Валентин неторопливо выходил на балкончик и с высоты, по-хозяйски опершись на перила, окидывал взором своё шумное хозяйство, хозяйство реагировало на этот взгляд: пение расхлябанных механизмов делалось благозвучнее, мат звучал чётче – убедительнее. Сам Валентин обладал настолько зычным голосом, что его окрики были хорошо слышны в любом уголке цеха. Его голос уверенно перекрывал грохот механизмов, или, может быть, они притихали, устрашившись.
На следующей планёрке начальник цеха поставил каждодневную задачу молодому мастеру. Подобно великому сатирику Аркадию Райкину, он посоветовал ему забыть всё то, чему его учили в институте, но, в отличие от Райкина, не послал в цех давать продукцию, а, по-армейски чётко определив ему рабочее место у ранее упомянутого столба, велел следить за тем, чтобы люди в рабочее время не налопывались бы до такой степени, что становились лёгкой добычей для стальных зубов механического зверя. Мой знакомый, не будучи воспитанником ОМСДОНа, выдержал лишь два месяца пребывания в аду, после чего с лёгким сердцем расписался в своей профнепригодности.
Однако давайте вернёмся в школьные годы чудесные и по достоинству оценим пример того, как под практическую особенность проявлялась в душах иных подростков нравственная основа.
После просмотра известной комедии Леонида Гайдая «Операция «Ы» и другие приключения Шурика» многих, что называется, зацепила, как нам казалось, забавная песенка из последней короткометражки этого фильма.
Как-то во время перемены я и два моих товарища, на все лады копируя и Вицина, и Никулина, распевали её, добавляя свои обертоны, ёрничая. Но один наш одноклассник не разделял общего веселья и даже бросал на нас осуждающие взгляды... Наконец, он не выдержал и, хлопнув крышкой парты, резко одёрнул нас:
- Дураки!.. Вы не понимаете, что это за песня!.. Вы неправильно поёте её… Это такая песня…
Когда мы потребовали от него объяснений, он, выдержав паузу, с выражением тоски и безысходности на лице, опершись локтями о парту и провалив голову в плечи, что зрительно ещё больше усиливало впечатление, не запел, а приступил к декламации:
- Постой, паровоз,
Не стучите, колёса, - начал он, и звучание его голоса опустилось до трагической октавы.
Когда он закончил, я понял, что для него это вовсе не забавная песенка, а крик страдающей души.
Мне хотелось задать ему скорее риторический, чем практический вопрос:
- Да где ж ты успел понахвататься этого, брат?..
Но я воздержался.
Одноклассник этот был из числа тех, о ком учителя говорят: «Из него слова не вытянешь». А здесь он вдруг раскрылся и продемонстрировал недюжинный талант декламатора, способность сопереживать и природную актёрскую хватку. Почему же он не мог, а скорее, не хотел этого делать по требованию учителей?
Совершенно очевидно, что между ним и учителями отсутствовал психологический контакт. Они, учителя, не сумели этого добиться, а может быть, и не были способны психологически раскрыть этого ученика, как, впрочем, и основную массу других.
А, кстати, что значит для индивидуума, в данном случае ребёнка, психологически раскрыться перед кем-то? Это, прежде всего, означает стать в известном смысле беззащитным перед своим визави. Довериться – значит разоружиться, а разоружиться он не хотел. И, конечно, он не видел смысла в процессе своего обязательного обучения, воспринимая его как отбывание некоей повинности, обусловленной его возрастной характеристикой. А видел он смысл в том, чтобы поскорее окончательно уйти в ту среду, где гимном звучат песни вроде «Постой, паровоз».
Для этой понятной ему среды он всегда будет психологически открыт и творчески состоятелен. И всё потому, что он этой среде верил, а тому, официальному, лицемерному миру, что навязывала ему школа, - нет, как не верил этому миру ни его отец, ни мать, ни старший брат, имея в отношении его так называемую отрицательную установку личности. И у него в отношении этого мира пульсировало в сознании лишь одно желание: нагадить ему по возможности; разбить оконное стекло, вырвать только что посаженное кем-то деревце, порезать лезвием мягкое сиденье в автобусе или кинотеатре и испытать при этом чувство глубокого удовлетворения. А ещё лучше – украсть что-нибудь у одноклассника и потом насладиться его удивлением, его обескураженным видом и почувствовать себя умнее, по крайней мере в данный момент, ибо он-то не удивлён, не обескуражен, не выглядит дураком и, к тому же, знает, - кто украл. Сотворив своё маленькое зло, он не может скрыть радостного возбуждения, чем и выдаёт себя с головой. Но, однако ж , не пойман, не вор… Да и мне, например, было бы как-то неловко припирать его к стенке. А ещё и попробуй припри, когда перед тобою прирождённый профессионал: улики уже наверняка скрыты должным образом.
Десятилетний мальчуган, сын моей доброй знакомой, ещё не умел выбирать себе товарищей для игр из тех, что имелись во дворе стандартной пятиэтажки. Да и выбирать-то было не из кого: общался с теми, кто имелся в наличии.
Одного из дворовых приятелей, более старшего по возрасту, он однажды привёл в квартиру для продолжения общения. Минут через тридцать после ухода гостя моя знакомая обнаружила исчезновение купюры крупного достоинства из-под вазочки, стоявшей на тумбочке в прихожей. Сомнений не было: кроме соседского мальчика в квартиру никто не заходил. Женщина решила действовать, как говорится, нахрапом. Поднявшись этажом выше, она позвонила в дверь. Её открыл отец мальчугана, как водится, облачённый в майку и семейные трусы. Он усердно жевал что-то труднопережёвываемое и, недобро сопя, ждал объяснений. Очень кстати во время затянувшейся паузы из комнаты выглянул его испуганный отпрыск.
Славик! – тоном, не допускающим возражений, обратилась к нему женщина, - отдай мне сейчас же то, что ты взял с тумбочки в нашей прихожей.
Зыркнув на отца, подозреваемый на несколько секунд скрылся в комнате, а затем, прижимаясь к стене и с опаской поглядывая на родителя, подошёл к женщине и протянул ей купюру.
По её словам, она не сразу поняла, что именно ей возвращают, ибо купюра была сильно помята и несла на себе явные следы попытки скрутить её в трубочку. Для моей знакомой это обстоятельство так и осталось непонятным, да она вскоре и забыла о нём, довольная тем, что вернула свои деньги. А между тем обстоятельство сие достойно обсуждения.
Армейскую службу я проходил в стройбате. По прошествии года в нашу часть, дислоцировавшуюся в медвежьем углу, прибыло необычное молодое пополнение, состоявшее из лиц, отбывших порой немалые сроки в местах лишения свободы. Некоторые сидели ещё с малолетства и перетекли затем во взрослую зону, намотав, таким образом, по пять и даже более лет. Иных призвали прямо с зоны, освободив досрочно с условием, что они тут же «сядут» снова, но уже в стройбат.
Я не раз видел, как воины из этой когорты разминают имеющиеся у них денежные купюры до такой степени, что бумага полностью утрачивает способность хрустеть, становясь мягкой, как тряпочка, а затем скатывают их в уплощённую трубочку. Я никогда не видел, как они поступают с деньгами дальше, так как по понятной причине это делалось без посторонних глаз. Таким образом, я наблюдал лишь за первым этапом действа и списал такое обращение с дензнаками на, мягко говоря, чудаковатость бывших сидельцев, которой им было не занимать.
Но когда мне было уже под сорок, ко мне как-то зашёл подвыпивший приятель – капитан милиции и, довольный собою, рассказал о том, как он утёр нос профессиональным тюремщикам из местного острога.
Надзиратели получили информацию о том, что в одну из камер пришли деньги, а деньги зекам сверх какой-то небольшой суммы иметь запрещалось. В связи с этим в камере был произведён тщательный обыск, в том числе и личный, но денег надзиратели так и не нашли. Мой приятель, по случаю заглянувший к коллегам, вызвался помочь неумехам в этом деле: на спор обязался деньги всё же найти. Коллеги согласились на эксперимент и были посрамлены, так как мой приятель выполнил своё обещание.
Я поинтересовался, как же ему это удалось. Он рассказал мне, что зеки разминают купюру до тряпочного состояния, скатывают в тоненькую трубочку и, надрезав лезвием или подпоров какой-нибудь шов в своей одежде, засовывают купюру внутрь шва, где её крайне трудно обнаружить даже методом прощупывания. К тому же делаются и ложные закладки, чтобы сбить с толку тюремщиков.
Всё это надзиратели знали не хуже своего коллеги-милиционера. Но он в своё время, находясь в дальней командировке, подсмотрел у кого-то из тамошних тюремщиков особенно эффективный способ прощупывания швов, чем в данном случае и воспользовался.
Итак, мне было под сорок, когда у меня сложилась цельная картина этого сегмента уголовного бытия, а мальчуган из породы особенных людей уже с малолетства хорошо знал, как следует хранить свои сбережения. И вряд ли его кто-нибудь специально этому учил: тут важно, на что именно генетически заточен пытливый детский ум…
Рискну предположить, что после ухода моей знакомой родитель врезал-таки сыну хорошего подзатыльника и изрёк при этом классическое нравоучение: «Не попадайся!».
Ранее было принято считать, что мозг новорождённого – это, образно говоря, чистый лист бумаги. Однако в последнее время всё больше значение придаётся фактору наследственности – генетической предрасположенности, в том числе и к тому или иному типу общественного поведения. Наверное, этим и можно объяснить устойчивость поведенческих проявлений. Как правило, независимо от рода занятий, материального положения и даже образовательного уровня.
Конкретные, особенные люди, не отягчённые сентиментальной шелухой, словно брызги шипучего напитка из бутылки, разбитой об асфальт, разлетелись, оросив собою все закоулки общества, эффективно повлияв не лучшим образом на его культурный уровень. /А существовал ли он в той высокой мере, как это декларировалось? Быть может, в условиях отсутствия запретов просто стало очевидным истинное положение вещей?/
Но всё-таки нельзя недооценивать и роли особенных людей. Их врождённая способность зрить в корень в новых экономических условиях помогла им быстро обрасти жирком и даже какими-нибудь образованческими корочками, что позволило особенно громко заявлять о себе и, как говориться, заказывать музыку. Их глубокая врождённая духовная связь с «блатным» миром, явное преклонение перед его «нравственными ценностями» освобождает их от каких-либо ограничений в деле завладения материальными благами, нередко подталкивая к погружению в чистую уголовщину.
Но следует признать, что особенные люди государству совершенно необходимы. Кто как не они в суровую годину способны на экстремальные проявления. Именно особенный человек, хватанув сто граммов спирта и закусив горстью снега, может сутки бить врагов из пулемёта, а если понадобится бить и ещё сутки, для этого всего-то нужно ещё сто граммов, а снега в России хватает. В летний период снег можно заменить горстью песка.
В одной из телепередач, посвященной великой войне, обсуждался вопрос, почему же в ходе её так и не получила должного развития конница. Говорилось о том, что для этого существовали все предпосылки: её высокая мобильность при отсутствии дорог, скорость и скрытность передвижения и тому подобное. И всё-таки дело не пошло… Объясняя причину, один старый военачальник как бы пошутил с большой долей истины. По его мнению, причина заключалась в том, что лошадей, в отличие от людей, надо кормить. Конечно, имелись в виду как раз особенные люди, которым, по выражению Манштейна, для того чтобы воевать, нужна только водка и снег.
А как же быть с особенными людьми в мирное время, имея в виду то обстоятельство, что они оставили промышленные предприятия и, если можно так выразиться, вышли в свет, от чего он заметно померк?
На потребу конкретному уровню энергично заработал шоу бизнес. Если иные исполнители прошлого из-за нехватки голоса, по их же выражению, пели сердцем, то теперь алкоголик Григорий Лепс, собирая стадионы потребителей своего творчества, радует особенную публику полноценным желудочным пением, куда, надо полагать, опустилась его душа, и со своего «нового Олимпа» /читай - из преисподней/ щедро одарила её алкогольным гимном под названием «Рюмка водки на столе». Без гимна-то пилось всё ж как-то не так, а теперь всё как полагается. Алкогольного знамени ещё не хватает, но и за этим, я думаю, дело не станет.
Всё стремится к переменам. И не бывает так, чтобы ничего не менялось с течением неумолимого времени.
Давно отстранённый от дел, обречённый на снос, по-стариковски тихо дремлет корпус кузнечно-метизного цеха, завораживая случайного наблюдателя своеобразной эстетикой промышленной архитектуры второй половины девятнадцатого века. За много лет в преддверии кончины патриарха дожди заботливо смыли с его стен пыль и копоть. Теперь в лучах заходящего солнца будто горит старая кирпичная кладка, а сохранившиеся кое-где чёрные, как смоль, языки несмываемой сажи лишь усиливают иллюзию буйства огня.
В окружении могил своих особенных людей упокоился на местном кладбище брутальный Валентин, а потомки строителей светлого будущего охотно сдают трудовую вахту братьям из Средней Азии. И теперь уже «Валентин» всероссийского масштаба бьётся над задачей по изысканию для своей команды такого «мастера», который смог бы остановить вакханалию хотя бы на дорогах России, где любители песен типа про паровоз, налопавшись сверх всякой меры, увлечённо истребляют друг друга, а заодно и тех, кто случайно попадает по копыта их горячих коней. От всей души пожелаем ему успеха в этом нужном, но почти безнадёжном деле.
2012 г.
/I/Волконский С.М. Мои воспоминания. – Москва: Искусство, 1992.