Каждый пятый день седмицы холопы Алексашка с Онотолем да Михайло-мастер под строгим присмотром барыни, посещали лазарет по зову работы, да по велению бояр высокосидящих. Ходили они по лазарету, смотрели палаты, где голытьба лежала, болячками обвешанная, да проверку учиняли бесовским машинкам, что там стояли да за болезными приглядывали.
Михайла, как мастер, учинял обход по вздоходыхательным машинкам заморским, а холопы известные все больше смотрели коробочки попроще, нашенские или ханства китайского, где линии бежали разные да пищалка срабатывала, когда кто из болезных отходил в царство Господне.
Иногда, конечно, не без этого, лекари спасали голытьбу от смерти, всякое случалось. За тем и следили холопы, чтобы исправно было то, что им поручено смотреть боярами.
А барыня учиняла расспросы разные лекарям да сёстрам милосердия, что там трудились, да смотрела, чтобы Алексашка языком болтал меньше, рукоблудил больше. Онотоле тот ответственный был, приезжал раньше, работал больше. На ерунду какую не отвлекался, старался, чтобы все было по справедливости да по чести.
А Михайла-мастер на санях механических барыню возил, да Алексашку беспутного по дороге прихватывал. Алексашка мастер был опаздывать, ждали его постоянно безвременно, по шее был бит не раз, да проку то воспитание не имело, ибо любил Алексашка понежиться в кровати теплой, работу последним делом считал. Разглагольствовал он о невиновности своей, да кто ж его слушать будет, болтуна известного.
Да и в лазарете том не усердствовал Алексашка особо. Все норовил на Онотоле спихнуть да барыне гадость какую сказать. Михайлу-мастера побаивался, инструмент справно тому подавал, коли просили, да со всем соглашался.
Часто видели, как бегал Алексашка в харчевню, покупал сосиску бесовскую в тесто мятое завернутую, да с кофиём на скамеечке отдыху предавался после дня праведного.
Лекари любили Алексашку, веселый да разбитной, успех имел не малый у сестер милосердия средних лет, ибо знал он, чего они слышать хотят, угодник дамский был тот еще.
Онотоле сдержан был, больше руками работал, не языком, позволял себе цигарку выкурить, да и то после того, как всё уж сработано было.
Дружная компания была. Работу работала справно, нареканий никаких не имели. Однако гневался барин да приказчик его правый, что ездят они каждую седмицу, а не через одну, а то и через две. Но на то они сами грамоту подписывали, а кто виноват был, что не читали при этом слов написанных, нам неведомо.
Барыня за те разговоры гневалась на барина страшно, доказательства приводила правильные, да тому как вожжа под мантию попадала, гневался и запрещал посещать лазарет. Да как так смочь-то можно? Чай болезные там, а вдруг случится какая напасть?
Греха не оберешься, скандалы сочиниться могут, как и было в прошлом годе, когда приказчик правый, с ключами ходящий, нагадил барыне знатно, да повез ее на самоходной тарантайке своей, большой скандал разбирать, почему никто из холопов тот лазарет по грамоте не посещает.
Барыня, однако, поводу в себе усомниться не дала, успокоение всем дала, да на себя груз тот взвалила. Приказчик рад был стараться отделаться от лазарета этого, а когда дела наладились, стал тянуть одеяло лоскутное в свою сторону, мол, его это заслуга, и нет никаких дел особенных, чтобы барыне там бывать. Да не на ту напал! Барыня и за себя могла постоять, и холопов отстояла, чтобы порядок везде был и удовольствия.
Холопы ее поддерживали, даже Алексашка беспутный, и дружба меж ними была крепкая, никаким приказчикам ее не сломать было. Не доросли они понимать тонкости отношений. А ученого учить-только портить. Лучше работу работать да позору избегать, за честь свою и за совесть человечью.