Сейчас, вспомимая свои студенческие годы, я понимаю, что с одним из моих "университетов" мне действительно повезло! Причём дважды! Во-первых, нас там учили на совесть! Хорошо учили! А во-вторых, что, возможно, не менее важно, нам всем повезло друг с другом! Повезло с общением и с кругом знакомств. И с первыми серьёзными впечатлениями, которые так пригодились впоследствии. Именно там я впервые встретил людей, которые обозначили для меня тип, склад, если хотите - разновидность человеков, с которыми позже я неоднократно сталкивался в жизни, и всякий раз сопоставляя новый опыт с тем изначальным, юношеским, студенческим, я с удовольствием убеждался, что те, самые давние уроки были усвоены верно. Да и все остальные мои товарищи думали и продолжают думать точно так же по сей день, что лишь подтверждает справедливость этих мыслей.
А речь пойдёт вот о чём.
Сразу после зачисления на первый курс, вся наша пёстрая компания вчерашних абитуриентов дружно загремела "на картошку". Сорок дней мы честно и безропотно вкалывая по 10 а потом и по 12 часов в день, по пояс в непролазной грязи и в невообразимо свинских условиях, выполняли наш долг на уборке мерзкого продукта, после чего возненавидели эту картошку на всю оставшуюся жизнь. Но нет худа без добра! За эти сорок дней мы хорошо узнали друг друга в условиях, близких к экстремальным.
И вернулись в институт в самом начале октября уже ясно представляя себе, с кем будем делить последующие пять с лишним лет.
К нашему удивлению, на первой же поточной лекции по математике, где встретились вместе несколько разных групп нашего факультета, мы обнаружили несколько новых лиц. Эти ребята не были с нами в колхозе. как выяснилось позже, у каждого оказались свои причины, которые оказались достаточно вескими. Почти у всех. Кроме одной девушки - Кати (назовём её так), которая каким-то невообразимо ловким способом умудрилась уклониться от наших вопросов, так ничего и не сказав о причинах своего отсуствия на картофельной ниве.
Да мы и не особенно настаивали. Не хочет говорить - и не надо! Имеет право!
Катя оказалась существом примечательным, ничего подобного никто ранее из нас не встречал, как выяснилось в ходе нашего первого обмена мнениями за чашкой кофе в нашем институтском буфете. Да и где мы могли кого-нибудь встретить, если всего несколько месяцев назад закончили школу? Однако, это не мешало нам считать себя мудрыми и опытными взрослыми людьми, прошедшими огонь и воду, хотя пройти пока мы смогли только колхозную грязь.
Одно из наиболее типичных заблуждений молодости - пытаться увидеть неординарность там, где её нет и в упор не замечать её там, где она действительно присутствует. Почему так происходит, мы тогда не могли даже задуматься, считая ход вещей ясным и естественным. Всё, конечно, прояснилось и встало на место, но случилось это значительно позже.
А пока что мы сразу возвели нашу новую сокурсницу Катю в разряд неординарных людей и посвятили обсуждению её персоны не один час и не один день.
И надо признаться, у нас были для этого все основания. Или, что вернее, нам хотелось думать, что они были.
Дело в том, что Катя действительно заслуживала того, чтобы обсуждать её, когда тебе 18 лет, когда жизнь очаровательно неизвестна и каждый день открывается с новой, неожиданной стороны.
Прежде всего, наша Катя была весьма интересна внешне. Она была обладательницей исключительно аппетитных, чуть полноватых, но длинных и стройных ножек и аккуратной попки, c красивой, высокой грудью. Всё это она никогда не упускала случая продемонстрировать окружающим самым невинным образом, как-будто совершенно случайно. Невольно! А продемонстрировав, - быстро окидывала окружающих внимательным, острым взглядом, после чего на её лице мгновенно появлялось другое, этакое невинное, извиняющеся выражение, словно говорившее :
- Ну извините меня за то, что я такая красивая! Я не виновата, честное слово!
Кроме того, у неё была отменная фигурка, относительно симпатичная мордашка, она хорошо и со вкусом одевалась, всегда благоухала отличными духами и пользовалась превосходной косметикой, что немедленно с завистью отметили наши глазастые девчонки.
Как и всем нам, ей было не больше 18 лет, но ей легко можно было дать 25, настолько развитой и оформившейся она выглядела. Она и вела себя соответственно, никогда не повышая голос и не выражая никаких эмоций.
Её лицо никогда не меняло одного и того же выражения некоей отстранённости и равнодушия к происходящему и сохранилось неизменным вплоть до самого окончания института.
Насколько можно было судить, она вовсе не была глупой. Зачёты и экзамены она сдавала без особого труда, а её отдельные редкие реплики на темы нашей студенческой жизни бывали достаточно метки и остроумны. Но была у нашей Кати одна особенность, никогда нами, по существу - пацанами, не виденная раньше:
За Катей, в отличие от большинства наших девчонок, было невозможно ухаживать, не говоря уже о том, чтобы добиваться её расположения. Тому были две причины.
Первой было её практически нескрываемое безразличие ко всем, без исключения, парням, вне всякой зависимости от их вида или успехов на учебном поприще.
Правда, к девушкам, она относилась ещё более холодно и отчуждённо и за все пять с лишним лет она так и не завела себе никаких подруг.
Нельзя сказать, что она была нелюдимой. Она иногда принимала участие в наших посиделках, вместе с нами болтала в кафе или в нашем институтском буфете на разные темы, при этом её мнение всякий раз оказывалось столь же категоричным, сколь и циничным. Вообще, спокойная и невозмутимая самоуверенность были ей очень свойственны.
Ни убедить, ни доказать, ни даже предложить ей задуматься о чём-то было совершенно невозможно, даже тогда, когда её промахи были очевидны для всех.
Второй причиной было очень странное свойство её внешности или даже всего её облика. Она была очень привлекательна внешне, но как-то....по частям!
Отдельно ножки, отдельно круглая аппетитная попка, отдельно - горделивая осанка и плавная чуть покачивающаяся походка. А вместе всё это как-то не складывалось, не вызывало у нас живого интереса. Потому ли, что Катя самим своим видом выражала полнейшеее равнодушие к возможным студенческим романам, или потому, что мы, мальчишки, не могли подобрать к ней верный подход, но дело было именно так. Между ней и нами была невидимая, но ощутимая дистанция, и мы не знали и не могли догадаться, как её преодолеть. Любые попытки сблизиться с Катей неизменно наталкивались на её насмешливо-снисходительную улыбку и обязательное в её устах:
- Ой, вот этого только не надо, я тебя умоляю!
И это не было неприступностью или чрезмерно преувеличенной девичьей гордостью, Это было чем-то совсем иным. Как-будто она была не против знакомства, но не такого, а какого-то другого. Догадаться об этом она как бы предоставляла нам.
А догадаться мы не могли, инстинктивно ощущая только то, что yхаживать за Катей было именно нелепо! Так же нелепо и глупо, как, например, обращаться к китайцу по-французски и ждать, когда он поймёт и ответит на том же языке.
Мы затруднялись определить словами, как именно следовало добиваться её расположения. Было ясно, что нам этого было не дано. А почему - не понимали долго.
Со временм Катя стала нас откровенно раздражать. Возможно, своим неизменным, скучающе-равнодушным выражением лица, которое казалось нам напускным, не совсем искренним. Возможно, - своей манерой вести себя в нашей шумной, но очень дружной компании. Мы с удовольствием философствовали тогда о Бёлле и Ремарке, об Амаду И Фолкнере, о Тарковском и Михалкове и о многом другом. И Катя, когда ей случалось присутствовать при этом, всегда вела себя одинаково. Она с немного преувеличенным вниманием слушала всех, никак не выдавая собственных мыслей по существу разговора. Вместо этого она осторожно, но пристально разглядывала говорящих. И вступала в разговор только тогда и только на той стороне, которая становилась доминирующей. При этом не оставалось никаких сомнений, что она сама именно так и думает, как тот или те, чью сторону она принимала в беседе, и хотя её аргументы были по сути теми же, что и у других, хотя и звучали несколько иначе, создавалось впечатление, что сама Катя думает именно так, как она говорит, а совпадение с другими мнениями - чистая случайность. Это случалось всегда! Какую бы тему мы не обсуждали! И с течением времени всё яснее становилось нам, что сама тема Кате абсолютно безразлична. Гораздо важнее для неё было выражение своего мнения по этой теме и именно таким образом, который нечаянно совпадал с основным. Словом, конфликты ей были не нужны.
А вот о собственном Катином образе мыслей можно было только догадываться. Возможно он был таким, как она говорила, возможно - совсем иным, а возможно, что его и вовсе не было. Никто не мог бы сказать с точностью, что было у неё в голове.
Как ей это удавалось - не понимал никто. Но эта очень характерная манера Кати умело уходить от прямых личных вопросов, тщательно скрывать свою собственную точку зрения и в то же время быть предельно прямолинейной там, где откровенность не грозила никакими неприятностями, была в ней столь же раздражающа, как и вся её манера поведения
Hа самом деле мы злились не столько на Катю, сколько на самих себя. Мы не могли тщательно и вдумчиво обдумать и сформулировать свои ощущения. Таинственное и интригующее слово "конформизм" не содержало для нас в то время своего истинного значения и смысла. А другие, более понятные и беспощадные определения нам ещё не приходили в голову.
В конце концов мы плюнули на все попытки "покорить" Катю и предоставили её самой себе.
Интересно, что едва лишь она убедилась, что все, наконец, отстали от неё, как её отношение к нам сразу резко улучшилось. Как-будто с её плеч упал тяжкий груз.
Это стало раздражать многих из нас ещё больше, чем её недавние равнодушие и высокомерная снисходительность.
Вместо ухаживаний, Катю стали дразнить. Сперва её называли за глаза "явасумоляю". Так и говорили между собой:
- Явасумоляю не видели?
Или:
- Явасумоляю не приходила сегодня?
Потом к ней приклеилась кличка "ноги".
Но однажды, уже на третьем курсе, сидя в любимом пивном баре, мы завели раговор о Кате, и один из наших ребят, весёлый и остроумный парень, лениво цедя пиво, вымолвил:
- Странная она какая-то! Ни то, ни сё, ни рыба, ни мясо! А потом подумал и добавил:
- А вообще-то она хитрая рыбина!
Мы засмеялись! Сравнение с равнодушной и скользкой рыбой показалось нам подходящим.
- Рыба-кит? - спросил кто-то
А наш остряк прищурился и так же задумчиво закончил, смакуя каждое слово:
- Рыба Кэт....
Все грохнули со смеху! Эта Катина кличка оказалась последней. Так её и называли до самого конца. Кличка оказалась настолько удачной, что её стали охотно использовать все прочие студенты и даже некоторые преподаватели. Катя явно злилась, но виду не подавала.
Мы, парни, считали, что Катя - обычная самоуверенная кривляка, которая набивает себе цену таким образом, и поэтому дружно взялись игнорировать её везде, где это было возможно.
Однако, наши девчонки оказались прозорливее.
- Нет, всё не так просто, - сказала мне однажды наша Люба, душа компании, приветливая и необычайно дружелюбная девочка, - она не кривляка. Она такая и есть. Не лезьте к ней, мальчики, не обломится вам. Да вам это и не надо, по-моему, - добавила она задумчиво.
В другой раз та же Люба так же задумчиво сказала мне:
- Знаешь, эта Катя какая-то странная. Я совершенно не представляю её замужем, матерью, которая воспитывает детей и готовит суп на плите. Это - не её! Она никогда не будет такой.
- А какой она будет? - наивно спросил я, - ты сама как думаешь?
- Не знаю, - засмеялась Люба, но знаю, что другой!
На том разговор закончился.
В конце концов мы переключили наше мужское внимание на других девчонок, которых в институте, к слову говоря, было очень много, и о Kате, не сговариваясь, забыли навсегда.
А вокруг неё образовался естественный при таком поведении вакуум. Она оказалась одна. И с виду не особенно этим тяготилась. Но однажды она вдруг сама подошла к нам после занятий и, не обращаясь ни к кому конкретно, сказала:
- Если пойдёте пиво пить - возьмите меня с собой.
Мы обалдели.
- Ой, а чего это ты вдруг? - наконец, брякнул кто-то, - это ж выше твоих интересов.
Катя засмеялась.
- Да скучно просто., И день сегодня свободный. Ну, если не хотите, тогда я пойду! - и она повернулась, собираясь уходить
- Да ладно тебе, пойдём уж, - сказали мы.
- И правда, пошли с нами, Катюша, - приветливо сказала Люба.
Все вместе мы отправились в пивной бар.
Через несколько минут мы все вместе уже сидели в родном подвале за потёртым столом перед высокими, до верху наполнеными глиняными кружками.
Катя аккуратно пригубила пиво, сделала пару глотков и отставила кружку от себя с явным отвращением, говоря при этом:
- Нет, ребята, вы извините, но это пить нельзя. Как вы это пьёте?!
- Ну, извини, Катюша, - сказал с явным раздражением один из нас, всё тот же наш товарищ, чьи ненавязчивые но настойчивые ухаживания были отклонены Катей вместе с десятком других таких же - Это тебе не Хельсинки со Стокгольмом. У нас тут всё просто, по-народному.
- Да ладно, ерунда! - сказала Катя, - Подождите меня, я сейчас!
Она встала, вышла из-за стола и, плавно покачивая бёдрами, вышла на улицу.
Через полчаса она вернулась, уселась за наш столик и вытащила из полиэтиленового пакета с надписью "Берёзка" две или три бутылки невиданного пива с красивыми непонятными наклейками.
- Угощайтесь! - сказала Катя, протягивая нам диковинный напиток.
Мы с изумлением поцокали языками, потом раскупорили и дружно выпили его прямо из горлышка, передавая друг другу.
Естественно, Кате досталась целая бутылка.
- Откуда это у тебя? - с интересом спросили мы
- Да ерунда! - опять отмахнулась она. У меня знакомый в пароходстве работает, даёт мне иногда немножко бонов (боны - инвалютные рубли в советское время - прим, Дугласа). Вот, немного осталось.
- Понятно! - сказали мы с удовольствием. Хорошее пиво! Класс! Жаль, что каждый день такое не попьёшь!
- Почему? - с удивлением спросила Катя, но внезапно осеклась, a потом засмеялась и незаметно увела разговор в сторону.
После этого случая у меня в голове стало формироваться какое-то неясное ощущение, которое вот-вот должно было сложиться в отчётливую картинку.
Полностью эта загадка разрешилась гораздо позже, а в тот момент я ясно понял, что Катя была среди нас неким инородным телом. Институт был для неё чужим местом. Она, как говорят англичане, "не принадлежала здесь". Она была тут посторонней,. И сама понимала это. И либо не тяготилась этим фактом, либо умело скрывала его от всех, кроме себя самой. Этим объяснялась странная отчуждённость Кати от всех нас, отчуждённость, граничившая с маргинальностью.
Вскоре наша институтская молодость закончилась. Мы защитились и разошлись-разъехались, кто куда. О Кате все быстро забыли, включая меня самого.
Жизнь побежала вприпрыжку. Мы незаметно взрослели, обзаводились семьями и детьми, всё реже встречаясь друг с другом.
А потом грянули события 1991 года. Страна прекратила своё существование. И началась новая жизнь. Для меня она вскоре, как и для многих, обернулась потерей работы и расформированием нашей конторы, которая казалось вечной и незыблемой, как сам Советский Союз.
И в сентябре 1993 года я оказался в Москве, куда приехал на переговоры о своём возможном трудоустройстве в компании одного из моих давних знакомых.
Три первых дня я бегал по делам, а на четвёртый, это было в субботу, решил дать себе перерыв на отдых и просто погулять по городу, который за то время, что меня здесь не было, изменился до неузнаваемости. Я приоделся, сел в метро и около шести вечера вышел на станции "Проспект Маркса", как раз напротив здоровенного здания, занимаемого ныне Госдумой. Был хороший, тёплый осенний вечер. Загорались огни. Туда-сюда шуршали шинами шикарные иномарки, только-только появившиеся в те годы и, как всё новое тогда (как, впрочем, и сегодня), принадлежавшие местным бандитам и мошенникам.
Я толкнул тяжёлые двери, вышел на улицу, с удовольствием закурил и в тот же миг прямо перед собой увидел высокую женскую фигуру со стройными, очень красивыми ногами под короткой светлой курткой-дождевиком. Фигура стояла ко мне спиной, нетерпеливо поглядывая на маленькие наручные часики. И прежде, чем смутные предположения успели возникнуть в моём любопытствующем сознании, женщина повернулась ко мне лицом, и я узнал Катю.
Видимо, она ожидала кого-то, но не дождалась. Она с досадой посмотрела вокруг и тут же узнала меня, хотя мы не виделись почти 15 лет.
- Привет! -выдавила она из себя чуть растерянно, но тут же взяла себя в руки и подошла ко мне с вежливой улыбкой!
- Здорово, Катя, сколько лет, сколько зим! - сказал я совершенно нейтральным тоном, - Рад тебя видеть! Ты как в Москве?
- Да я тут по делам, бизнес! - улыбнулась она, - А ты?
- По работе приехал, - ответил я, - всё поменялось, наша контора закрылась, вот, теперь здесь предлагают потрудиться.
- Понятно! А я всё в Питере. Скоро обратно. Ты здесь как? Погулять или дела какие-то?
- Погулять, - засмеялся я, - Как раз сегодня свободен. Специально приехал в центр, пройтись, посмотреть Москву.
- Может, пойдём, выпьем по чашечке кофе? - предложила Катя
- Пошли! Почему нет? Столько лет не виделись, грех не выпить кофе! - согласился я.
- Отлично! Я тут знаю одно местечко, вполне приличное, и кофе там отличный, не бурда столовская. Пошли?
Мы отправились пить кофе, болтая о том, о сём и вспоминая молодость.
Катя ничуть не изменилась. Она всё так же умело уходила от моих вопросов о её личной жизни, предпочитая вместо этого расспрашивать меня о моей собственной.
Она была всё так же прямолинейно откровена в оценках, даже, пожалуй, её более цинична, чем прежде. Когда я, посмотрев вокруг, обратил её внимание на красивю разноцветную уличную рекламу - новую по тем временам, Катя в ответ с досадой передёрнула плечиком и коротко радражённо сказала:
- Да ладно тебе! Такой же совок, как и был, только с лампочками. Здесь же по-другому не умеют!
Я не стал возражать, дав себе слово побыстрее закончить эту нашу нечаянную встречу.
Мы свернули сперва в один, потом в другой переулок где-то в районе гостиницы Метрополь и оказались у входа в маленькое кафе.
Внутри, в тёмно-красном полумраке было тепло и уютно. Тихо играла музыка. Народу почти не было.
Катя явно была здесь не в первый раз, потому что молодой бармен приветливо кивнул ей, как старой знакомой и сразу потянулся к своему кофейнoму аппарату.
Мы уселись на мягкие диваны, бармен принёс кофе и две маленьких рюмки коньяку.
- Отдыхайте!, - вежливо сказал он и исчез.
Мы поговорили о пустяках, потом вспомнили институт и наших ребят.
Ну и как они там? - равнодушно поинтересовалась Катя просто для того, чтобы поддержать беседу.
Я рассказал, что знал.
- Понятно, - с лёгким пренебрежением ответила Катя, - Семья, машина, дача. Тихое советское счастье! И она ядовито засмеялась.
- Какие вы все дети были тогда, смешно вспомнить! - продолжала она, - прямо как первоклашки! Я так смеялась над вами, ты извини! - прибавила она, видимо заметив, как недовольно изменилось моё лицо.
- А ты сама не была ребёнком, Катюша? - ехидно поинтересовался я, - Ты сама -то чем лучше?
Катя чуть насмешливо улыбнулась вместо ответа, а потом открыла было рот, но тут в кафе вошли три женщины, одетые весьма специфическим образом: в очень коротких юбках, туфлях на невообразимо высоком каблуке и ярких, блестящих курточках. Они громко и весело разговаривали между собой и вдруг, оглянувшись, увидели нас.
- О, смотри, и Катюха здесь! А ты чего это так рано, подруга? - громко и немного вульгарно спросила одна из них.
Катя явно смутилась. Она не ожидала этой встречи и с досадой посмотрела на вновь прибывших. Иx вид и речь явно не предназначались для моих глаз и ушей. Но было поздно.
- Подождим минутку, я сейчас! - сказала Катя.
Она встала с места, подошла к знакомым и что-то сказала им, указывая на меня, и так тихо, что я не разобрал ни слова. Те понимающе посмотрели в мою сторону, потом кивнули и тихо уселись за соседник столик, прямо с другой стороны дивана, на котором сидели мы сами.
Катя вернулась.
- Извини, пожалуйста, это мои старые приятельницы, хорошие девочки! если хочешь, можем сесть к ним.
- Да зачем? Неудобно, да и ни к чему это, - попробовал возразить я, - у них своя компания, а у нас своя. Вообще-то я скоро пойду, - добавил я, начиная тяготиться всей этой недвусмысленной обстановкой. Откровенно говоря, мне всё было ясно давно. Ещё с той минуты, как я встретил Катю у выхода из метро.
- Мальчики-девочки!, - послышался из-за спины насмешливый голос, говоривший с явными признаками лёгкого опьянения, - Идите к нам! У нас тут коньяк есть.
- И шампанское! - так же насмешливо сказал другой женский голос, тоже немного хмельной и потому излишне визгливый.
Повинуясь катиному знаку, я поднялся, и мы пересели за столик за нашей спиной.
Все три женщины были совершнно разными. И по возрасту, и по внешнему виду. Слева от меня сидела худенькая молодая девушка лет 25-ти в юбке, длину которой можно было бы охарактеризовать, как символическую, с тонкими ногами, обтянутыми тёмными колготками. Справа от Кати, севшей рядом со мной, была женщина лет 30-ти, темноволосая, с ярко, но аккуратно наведённой косметикой, белым, как снег лицом и тёмными, мичего не выражающими, довольно глуповатыми и нагловатыми глазами. На коленях она держала маленькую, но весьма затейливую блестящую сумочку.
В центре, прямо напротив меня находилась очень симпатичная дама примерно моих лет с тонким, интеллигентным с виду лицом, в больших дорогих очках, делавших её похожей на учительницу старших классов. Она даже не сидела, а с достоинством восседала на своём диване, небрежно закинув ногу за ногу так, что красивое круглое колено заметно возвышалось над столом. Она внимательно с лёгкой улыбкой посмотрела на меня и представилась.
Я назвал себя и вежливо сообщил симпатичной даме, что она в своих очках и всем своим видом очень напоминает мне учительницу.
Все дружно и весело расхохотались.
- Да, спасибо, - смеясь ответила "учительница", спасибо за комплимент моему имиджу. Не зря старалась.
- Надеюсь, вы не обиделись, с улыбкой сказал я, - хотя зарплату учителя сегодня ничем, кроме как оскорбление, не назовёшь, это правда.
- Нет, конечно, я вообще не обидчивая, - снова засмеялась "дама".
- Она у нас вообще многому научит, если только ученик не жадный, - хихикнула молодая девушка слева, но под острым мгновенно протрезвевшим взглядом своей старшей подруги мгновенно умолкла.
"Дамы" как можно вежливее перебросились со мной несколькими ничего не значащими фразами, потом попросили меня раскупорить Шампанское.
В награду за труды мне достался внушительных размеров стакан, наполовину наполненый дорогим французским коньяком.
Разговор переключился на обсждение фасона маленькой сумочки на коленях у черноглазой молчаливой брюнетки, и обо мне как-будто сразу забыли.
Стало откровенно скучно. Я посмотрел на моих соседок, оживлённо болтающих о какой-то несусветной ерунде, потом перевёл взгляд на Катю, которая с деланным безразличием наблюдала за мной, и вдруг остро осознал то, что так долго мы не могли понять и сформулировать когда-то в далёкой молодости.
Я вспомнил, каким странным, чужеродным телом казалась мне тогда Катя, и, сравнив её теперешнюю с той насмешливо равнодушной девчонкой, отчётливо и неумолимо увидел: вот тут, в этом месте, и только в этом и подобном этому Катя не выглядела чужой.
Здесь она была абсолютно естественной. Своей. Такой же органичной и неотъемлемой частью интерьера, как эти столики и полукруглые диваны, высокие стекляннные бокалы и затейливые пепельницы. Она "принадлежала здесь". Здесь был её дом.
И никакой другой ей был не нужен.
И тут же, следом, так же чётко я понял, в чём была причина наших давних студенческих промахов с Катей.
За ней действительно невозможно было ухаживать. Более того, это было не нужно. И добиваться Катю было бесполезно. Ей надо было просто дать денег. И всё решилось бы само собой, легко и просто для всех и прежде всего - для самой Кати.
Вот так внезапно разгадались все старые загадки.
Кроме одной: почему так уверенно и спокойно чувствовали себя все эти женщины, смеясь говорившие мне правду о себе и о своём времяпрепровождении.
Почему ни тени сомнений, колебаний или смущения не было видно на их лицах?
Потому что я был их нечаянным знакомым?
Потому что меня можно было не стесняться?
Или просто потому, что пришло, наконец, их время?
Видя, что я собрался уходить, Катя быстро поднялась с места. Я попрощался со своми новыми знакомыми, и мы вышли на улицу. У дверей заведения Катя остановилась.
- Ты, это, - нерешительно сказала она, и я впервые в жизни увидел замешательство на её лице, - ну, вобщем, не рассказывай об этом нашим, ладно? Понимаешь, я сама не ожидала всего этого... Хотя - всё равно! Делай, как хочешь!. - вдруг, перебивая себя, сказала она прежним равнодушно пренебрежительным тоном.
- Нет, я никому не скажу, обещаю тебе! - как мог решительнее ответил я. Кажется, она поверила, потому что вдруг неожиданно для меня и для себя самой потянулась и по-товарищески чмокнула меня в щёку.
- Пока! - весело сказала она и вернулась в своё кафе.
А я опять закурил сигарету и медленно зашагал прочь по вечерней, нарядной и соблазнительной Москве. Последней мыслью, которая пришла мне в голову в тот вечер, была та, что проституция - это, наверное, всё-таки не занятие. И не профессия. Это склад ума, философия, это образ жизни. Это - генетика. И этому нельзя научиться. С этим надо родиться. И умереть.
Другого не дано.
Ни людям, ни всей стране.
Примерно десять лет спустя, в самом начале 2000-х, на встрече с однокурсниками в Петербурге, в маленьком недорогом кафе на улице Белинского, вспоминая прошлое, мы нечаянно вспомнили и нашу Катю. Верный данному слову, я собрался промолчать, но одна из наших однокурсниц вдруг беззаботно выпалила:
- А она давно в Германии. Или в Голландии, не помню. Вышла замуж и уехала. Кто-то мне рассказал, не помню уже, кто.
- Вот везёт же людям, - с весёлой завистливостью протянула другая наша боевая подруга, - и где только она нашла этого своего прынца? А ты ходишь тут ходишь, а вокруг одни алкаши да бездельники!
Все дружно рассмеялись и тут же перевели разговор на другую тему.
---------------
P.S. Закончив этот рассказик о Кате, я вдруг совершенно неожиданно подумал, что эта история нынче уже не могла бы, пожалуй, повториться.
В аудиториях сегодняшнего Петербургского ВУЗа или на улицах нового Санкт-Петербурга такая Катя не вызвала бы, наверное, к себе никакого особенного интереса. Просто потому, что мало чем отличалась бы от остальных своих сверстниц. Социальный прогресс не остановить. Время берёт своё.
Я имею в виду, разумееется, её превосходный экстерьер.
А Вы что подумали, уважаемые?