В силу главенствующего положения на судне капитан является еще и как бы отцом экипажа. Решения его можно осуждать, рассуждать о них, но вдали от капитана, отменить или изменить их на судне никто не вправе. Капитанами не рождаются, а становятся, и далеко не каждому штурману (помощнику капитана) это дано.
На своем веку повидал я немало кэпов, с различными характерами и судьбами, но один из них запомнился особо, хотя работать с ним довелось недолго, поскольку на пароход наш ("Александр Терёхин") пришел он подменным капитаном на период отпуска постоянного кэпа, "хозяина" судна. Крикливый, суетливый и трусоватый постоянный капитан замотал всех частыми разносами, и даже после его ухода в отпуск нам еще долго мерещились его крики в тихих коридорах уютного и теплого парохода.
С приходом подменного на пароходе установилась подобающая "шипу" тишина и все мы зажили спокойно. Новый кэп Африкан Алексеевич (не меняя его имени, фамилию не называю, поскольку старики угадают, о ком веду речь) был не слышен, хотя по всему судну в любое время суток можно было увидеть его легкую, как тень, фигуру в домашних тапочках.
Закончилась беспокойная стоянка в родном порту, и мы вышли в море, сдав лоцмана у приемного буя.
- Плотнику Амосову зайти в каюту капитана!- разнесся по всему пароходу "левитановский" голос старпома.
"Началось!" - подумали мы, зная, что плотник наш "уплотнил" стоянку в порту лучше всех.
" Почистив перья", он устремился "на ковер" к капитану, остальные менжевались в красном уголке, устроив на скорую руку "разбор полетов" и гадая, чья очередь следующего?
Не прошло и получаса, как плотник прошмыгнул мимо нас и закрылся в своей каюте. Больше вызовов "на ковер" не последовало?! Такого еще не бывало, мы тихо переговаривались в недоумении, когда в "уголок" ввалился растерянный помполит. А надо сказать, что "помпа" наш был в войну командиром торпедного катера на Северном флоте и много чего повидал такого, что нам и не снилось. Геройский помполит тяжело опустился на стул и молча уставился на нас. Установилась четвертьчасовая "минута молчания".
- Надо же - Ваську-плотника до слез довести!- и, грустно махнув рукой, помполит отправился восвояси.
...Назавтра, придя в себя от пережитого, плотник рассказал про разнос.
- Захожу я, значит, к кэпу. В каюте его, значит, чисто как никогда! Сам он, значит, в кресле капитанском сидит, чистенький такой и спокойный, в белых тапках. Ну я, значит, захожу. Он вскочил легкой птахой, значит, и мне кресло двигает.
"Садитесь,- говорит,- Василий Александрович! Устали, небось, от трудов праведных в родимом порту?"
А отчего уставать-то, думаю. От пьянки в порту вся рожа опухла.
"Нет,- говорю,- Африкан Алексеевич, не здесь мне положено сидеть, значит, а совсем в другом месте". "Понимаешь свою вину?- вопросил кэп.- Может, рюмочку на грудь примешь?"- и достает, значит, из холодильника "Столичной" бутылку холодненькую "со слезой".
У меня тут, значит, не только слюни, но и слезы закапали, руки трясутся.
Ну, выпил я, значит, рюмку-то. Все одно погибать, думаю. Стою. Молчу. А он и вопрошает: "Ну как же так, в родном порту обложился ты, Василий Александрович? И меня подвел, и братков своих в экипаже. Списать с судна придется тебя, родимый"- голос такой, значит, тихий и ласковый, как у отца родного.
Не поверите, славяне, на колени захотелось упасть! Аж ноги подогнулись и слезы из глаз брызнули, а я-то уж думал, и плакать не умею, всякого повидал. Посмотрел он на меня укоризненно так, значит, еще пару минут и говорит:
- Иди к помполиту, Василий Александрович, и скажи: пусть выпишет выговорок строгенький от моего имени, а на пароходе я тебя оставляю за заслуги прежние и жду, что впредь такое не повторится. Не повторится, а?!
-Да я...Да...
Не помню, значит, как и в двери-то попал весь в слезах и к "помпе" ввалился...
Многих кэпов повидал я, нагоняли они страх, и даже злобу, но до слез не доводил ни один - закончил свой рассказ плотник.