Diffеrеnce: разведчик, шпион для того, чтобы быть самим собой, должен выдавать себя за другого.
___
- Человек представляет из себя единство души, духа и тела.
- Наивные! Единство – это то, к чему мы все Христом ещё только призваны, а вовсе не то, из чего мы как будто бы уже исходим. И единство это реализовано совсем не одним только Иисусом (а теперь забросайте меня каменьями, если сможете).
___
Есть наглядный пример разницы между сознанием ментала и сознанием астрала: вот ты читаешь книгу, следя за тем, как в ней разворачиваются события, но, незаметно, увлекся какой-то посторонней мыслью, а когда “очнулся”, то заметил, что прочитал уже несколько страниц, но о чем, не можешь уже сказать. В то время, когда сознание ментала забавлялось отвлекшей его темой, сознание астрала продолжало читать, и ты сможешь восстановить прочитанное в том случае, если проработаешь механизмы связи астрала с менталом, ежели нет, то будешь иметь так называемые “непроизвольные воспоминания”, по поводу которых выдавал свои охи и ахи направо и налево Мамардашвили, подведя под них даже своеобразную “теорию”, вся привлекательность которой держится не-знанием традиций (например йоги Шри Ауробиндо), отрабатывавших эти провалы (“не знал” здесь употреблено в специфически йогическом значении – терминологически, а не повествовательно). В связи с этим расскажу такой случай: однажды я гостил в Москве (куда приехал на первые Лосевские чтения с докладом «божественный мрак, нирвана и дао») у своего товарища, который повесил на стене над кроватью, где я спал, изображение изящной китайской каллиграфии, выполненной почерком, который я никак не мог, как ни старался, разобрать, и вот спустя длительное время – больше года – я, опять же, гостил, но уже в Киеве и на этот раз у своей подруги, где немного перебрал с Бахусом и, как она потом мне рассказывала, несколько раз вскакивал ночью, всё время выкрикивая странную фразу – и когда она сказала мне, какую именно, я сразу же, словно при блеске молнии, увидел – это перевод той самой иероглифической надписи!
___
Вот точная, как в математике, формула Якова Друскина: если ты, будучи даже неверующим, не интересуешься вопросами веры и не вздрагиваешь настороженно при слове Б-г – тогда ты ниже не только животного, но и растения или камня: равнодушие к вере лишает индивидуальности.
___
То, что нравственность (вопросы морали) облегчает путь к вере – не более чем простое совпадение (Друскин).
___
Однажды утром Дмитрий Иванович вышел погулять, а под вечер затосковал вдруг и подумал: - Ну вот, сяду ещё вот в этой беседочке, тяпну рюмочку-другую, последнюю, и пойду домой, баюшки. Тяпнул и видит – идет его жена.
- Варюша, а ты откуда здесь?
- Да вот, вышла прогуляться да пивка испить.
Попили они пивка и отправились потом домой такие веселые-превеселые.
А в это самое время милейшая жена Дмитрия Ивановича, ожидая супруга, смотрела по телевизору “Поле чудес”.
___
То есть цель (“телос”) этих записей не “мои” мысли, но именно моё: я-сам. Прежде, нежели “потерять” душу, ее ведь необходимо как минимум “найти” и найти именно её, а вовсе не ее «превращенные формы».
___
- Почему ты, излагая “свои” мысли, пользуешься “чужими” суждениями? – это что, от скудоумия?
- А почему вы, когда строите дом, пользуетесь готовыми («чужими») кирпичами, а не изготавливаете их сами (включая сюда весь инструментарий)? Это что, тоже от скудо – чего там?
___
Но – шутки в сторону. Это действительно вопрос. И я однажды пытался его себе разрешить (вот также и Яков Друскин, которого я необычайно ценю не за его “находки”, а за целомудренную прозрачность его христианнейшей души, всю жизнь пытался лепить свои кирпичи, а в результате вылепил самого себя), пока не осознал, что это не в моих силах – создавать весь инструментарий заново, а ограничиваться одними кирпичами не интересно: порой едва уловимое смещение устоявшегося дает намного больше, нежели тотальное обновление. И потом – было бы что сказать. Быть может все попытки перелопачивания формы обусловлены нищетой содержания – как знать?
___
Дерзаю обетованного: где двое или трое во Имя Его – там Я-Сам посреди.
___
Декарт не воспринял бы адекватно откровение Лосева о том, что идеи – это живые сущности: Ангелы. К сказанному о том, что Декарт не занимался реальным сознанием, следует добавить – живым сознанием, а на возражение, что сознания мертвого – по определению – не бывает, отвечу: идеи, которыми устанавливается сознание, для которого материя – по определению – “мертва”, мертвы сами, это уже не живые идеи, а инструменты, сподручные средства сознания, которое само становится инструментальным – “деловым” – а потому здесь мертвое (именно в этом техническом смысле) держится мертвым, и весь ужас в том, что это самое мертвое запустило свои метастазы во все изгибы жизни так, что сама эта жизнь неизбежно становится – чем? – поразмыслите на досуге, взглянув на все это сквозь призму эпохального хайдеггеровского термина-диагноза: Постав.
___
Читаю тексты снов Друскина и сокрушаюсь – как жаль, что он не дожил до опытов Карлоса Кастанеды, ведь с его напряженнейшим держанием сознания даже во сне (их детали указывают на то, что он добрался даже до контакта с “неорганическими существами”, в каком-то смысле почти отдавая себе в этом отчет), ему не хватило лишь элементарного: узнать возможное направление работы со сновидением (это и есть тот самый едва уловимый сдвиг известного, переворачивающий все с ног на голову).
___
Благочестивый труд: мне пришлось отграничить знание, чтобы освободить место для веры. И вот он трудится, трудится, трудится – освободил одно место, другое, третье, освободил место вообще, а потом глядь – уже нет ни пространства, ни времени для самой этой веры: как говаривал почитатель этого «освободителя» Мамардашвили – всё, гроб и крест.
___
Есть что-то омерзительное, куда гаже обыденного мясоедения, в поедании проросших семян – не так ли некоторые колдуны пожирали друг друга живьем, чтобы получить силу?
___
Существует нечто. Это “нечто” вошло со мной в резонанс. Этот резонанс и есть реальность, а “нечто” – лишь его функция (“тень” в платоновском смысле).
___
(Друскин): умозаключение не совершается по правилам, оно само есть правило. Если ты, как Декарт (читай: как я-сам?), уловил эту едва уловимую грань не “пониманием”, а “видением”, тогда ты философ.
___
Шесть дней работай и делай в них всякие дела твои, а день седьмой – суббота Господу Б-г’у твоему: не делай в оный никакого дела.. (Исх.20: 9-10) – и что тогда, глядя отсюда, означает число зверя? А то, что это воистину усердный деятель, деловой человек и человек дела, а не человек своего, не свой человек, а если и “свой”, то для дела и у дела (интуиция не даром подсказывала писателям причислять Антихриста к “лику” политиков с их виртуальной этикой), то есть у него на всех планах (витальном, астральном, ментальном) главенствуют “шестерки” (600, 60, 6), он не посвящен ни сам (не “обрезан”) и ничего из своего существа не посвящает Б-г’у. Так что напрасный труд за этими числами искать фамилию или имя, дело не в них, а в сути.
___
Грех чревоугодия – по человеческому разумению говорю – заключается не в насыщении чрева и даже не в его пресыщении, то есть обжорстве, а в гурманстве. Хорошо поесть (сытно) и хорошо попить – это может быть и “хорошо весьма” (Он тоже ведь любил и хорошо поесть и хорошо попить, за что и был сечен косыми взглядами книжников и фарисеев), а вот выпендриваться, вкушая то да се, пятое да десятое – в этом уже начало разжижающего потворства всевозможным “хотениям”.
Впрочем, это мысль Друскина, мною сымпровизированная.
___
Это не христианский подход: Афины или Иерусалим.
И Афины, и Иерусалим – все Христовы!
___
Девственность – это не состояние бесплодности, а символ тотальной творческой плодовитости (здесь не физика, а метафизика: вообще пора уже привыкнуть читать символы Благовестия соответственно).
___
Они все понимают что-то сугубо-свое там, где мы видим исключительно наше (это относится прежде всего к взаимоисключающим но и взаимозаменимым одновременно “пониманию” и “видению”, и самое загадочное во всем этом то, что эти, с “научной точки зрения” такие субъективные – читай: пустые, ничего объективно не значащие – понятия, когда они понимаются и видятся – то есть: действительно практикуются – отвечают наипервейшему требованию “научности”: воспроизводятся).
___
Дело не в том, чтобы обрести “свое” (это скорее “проблема”, нежели дело), а в том, чтобы, обретя “его”, отдать “другому” – Б-г’у: и тогда именно оно станет воистину твоим.
___
Интересно, зафиксирована ли лингвистами или же литературоведами та историческая дата, когда мы от “Аз-есмь” докатились до “Я-есть”, то есть когда мы из горнего единства (Аз-1) скатились не просто д;лу, но именно на самое дно в Я(му)?
___
Всякое знание держится неким не-знанием: не зная (что-то одно) – я (у-)знаю (что-то другое) и, значит, никогда не знаю того самого (которым я узнаю то, чего не знаю): само всегда и неизменно ускользает от фиксации.
___
Грех – не в том и не в этом, а в том, что зная грех(овность) того или иного (нет греха вне знания), ничего не пытаешься делать (со)знанием, уцепившись, как тонущий за соломинку, и за «то», и за «это». Грех, стало быть, не в (по)знании (хотя и не вне знания), а в (не)желании.
___
Ты возразишь мне, тыча в лицо своей кротостью (Мф. 11:29), а я возражу тебе: разумей читанное (Лк. 10:26). Одно дело – иметь кроткое сердце как жилище Духа, и совсем другое – поступать согласно велениям этого самого сердца.
___
Умею ли я думать (в “техническом” – как, скажем, у математиков или буддистов – смысле), или же мне просто думается? Здесь вот что: без увлеченности думаемым невозможно и само думание, но именно она-то и завлекает, отвлекая от самого себя: увлеченность размывает контуры “само-держания” так, что ты становишься одержимым (отсюда и недержание – словесный понос), а не держащим(ся). И не думаю, что проблема здесь в том, какому господину ты в этот момент прислуживаешь; что, мол, если Одному, тогда это “хорошо”, нежели другому – тогда “плохо”. Может быть так: необходимо в первую очередь, чтобы был тот, кто служит, а уж он-то всегда знает (когда знает, по формуле рационализма) – кому служит. При любой думе есть этот самый “кто”, но вопрос вот в чем: а ты ли это? То есть: если говорить о некоей миссии (скажем – пророческой), о призвании (ведь – по человеческому разумению – во всяком призвании есть призвавший и призванный, если это не самозванство), то в нем может оказаться еще более глубокая высь, где Его речения суть также и твои. И как тогда глядеть на миссию величайших злодеев всех времен и народов, оставаясь при этом последовательным монотеистом?
___
Это – «держи свой ум во аде и не отчаивайся» Силуана Афонского и «зажги беду вокруг себя» Даниила Хармса – понимал авраамичный Лев Шестов – и поэтому (слышу лай на академическом Олимпе) он был философом (а не так: будучи философом, понимал и это), но не понимал Кант, а потому (?) вообще подозрительно любое и всякое благополучие, как в писании, так и в житии. Впрочем, есть же еще и скрытая от текста тревога, о которой догадываешься почти на безмолвно-собачьем уровне: ну чего он, в самом деле, хочет, выписывая все это, от чего прячется? Нерв, во всяком случае, болезненно зудит, но локализован в другом месте (впрочем, иногда ведь помогает и это: сделать самому себе больно не там, где болит, чтобы там, где мучительно больно, не так сильно болело и, значит, все же, не хотел он жечь беду вокруг себя, не хотел ада..?), так мне это видится.
___
Ко мне приходит “А” со своим «страданием»: значит – он сдвинулся (так что? – упавшего подтолкни?), “поплыл”, и здесь главное – куда он поплывет, куда он двинется, куда – радикально говоря – его по-двиг: либо далее, либо в исходную (так ведь и Моисей – если бы он лишь утешил евреев - тогда похерил бы само событие Исхода) точку. Далее – если мы с ним уясним ситуацию (отчего ему станет, скорее всего, отнюдь не легче, а, может быть и вернее всего, еще и даже “хуже”) – это одно, а вот ежели я, подобно “благоразумным” друзьям Иова (или подобно “батюшкам” с их разжиженным христианством), начну утешать (или “обличать” – что здесь одно и то же) его – это уже совсем другое, и как раз здесь я подам ему вместо хлеба разумения – законные каменья.
___
Во всем этом нет ничего нового и, значит, это совсем не Божье, но именно и только твоё; вот если бы в «твоём» – как в озере с чистейшей водой – отразилось Божество, тем самым преобразив и твоё в своё, вот это бы и стало воистину новым и действительно твоим
___
Истина – одно из самых коварных словечек (типа: “вдруг”, “внезапно”). 2х2=4 имеет форму истины, или же это сама истина? Может ли вообще то или это быть истинным, но при этом не быть истиной? Если истина есть совпадение (в самом слове уже слышится некоторая случайность, не говоря уже о совместном падении – куда?) формы и содержания, тогда ведь 2х2=4 туда никак не канает. И не спорь, как попугай зазубренным, а присмотрись к сути.
___
- Ну что, Сократ, ты все то же, да об одном и том же?!
- Лк. 16:10
____
Мне до сих пор нравится вот эта находка (думаю, ее по достоинству оценил бы Яков Друскин): ничто есть «ни что из того, что».
___
- Да, ты всегда добиваешься своего. Однако ни что из того, чего ты добиваешься, не идет тебе во благо. И все это к тому же смердит неимоверно, хотя оно (может быть именно поэтому) и “правильно”.
___
- Ты хотя бы думаешь, что ты говоришь!
- Я не только думаю то, что говорю, но еще и говорю не все из того, что думаю.
___
В случайном (быть может) больше законосообразности, нежели во всех ваших так называемых “законах”. Возможно, именно отсюда такая моя нежность к “Случаям” Дмитрия Ивановича Хармса?
___
- Да как ты смеешь вот так вот со мной разговаривать, находясь на полном моем иждивении!
- Ну, во-первых меня содержит и животворит мой Господь, а не ты, и то, что Он делает это именно и в том числе твоими руками, является – для тебя – чистой случайностью и совпадением Б-г знает чего, а во-вторых (как говорится – достаточно и во-первых) именно исходя из этого я и смею.
___
И это, значит, тоже – меч обоюдоострый: с одной стороны – «чти отца своего и мать свою», а с другой – «враги человеку ближние его».
___
- Почему, к чему вдруг смерть?!
- А кто тебе сказал, что – вдруг?
___
То есть для себя я уже уяснил, что смерть – это «свободно выбранная» именно мною и как раз вот эта вот самая жизнь (благо известили), но здесь ведь дело в другом (в двойном смысле этого) – ведь если он приходит ко мне с этой своей болью, значит действительно наболело, но не всучу ли я ему вместо хлеба – камень, отослав к своему опыту? А с другой стороны – куда я его еще могу послать (шутки в сторону!)? Может быть дело в том, чтобы его боль стала и моей болью тоже, то есть: говорить с ним так же, как с самим собою – или все же как с другим? Или так: как с самим собою-другим? На бумаге все это выглядит гладко, а вот в жизни всегда почему-то гадко.
___
Что, кроме своеобразного интеллектуального кокетства, означает знаменитая “лень” Декарта? Не знаю. Поэтому скажу о том, что знаю: вот, например, один мой товарищ необычайно ленив, и потому необычайно мало читал, но именно поэтому (здесь “поэтому” не имеет логической убедительности) его мысли о прочитанном интересны и глубоки, ибо это именно его мысли – он их, так сказать, выленил – тогда как эрудит только ерундит, его “мысль” плоска и заключается (вот именно: она заключена, заперта) лишь в нагромождении фактов, создающих своим «многообразием» впечатление наличия у него не только интересных, но собственно мыслей (скажем так: у него есть факты мыслей, а не мыслефакты); если у моего знакомого зерно прочитанного успевает не только упасть, но и, умерев, дать свои всходы, то торопыга-эрудит шустрит так поспешно, что любое зерно соскальзывает с него, как с гуся вода, не успевая не то что пустить корни, но едва лишь даже соприкоснуться с ним так, чтобы оставить хотя бы след своего следа, вот почему всякий эрудит в лучшем случае и скорее всего «следопыт», «археолог» чужого добра, вернее даже так: интеллектуал-проходимец, пусть какой угодно «весёлый», «остроумный» и «добрый», но уж точно не первопроходец и наверняка не первооткрыватель...
___
Во всех рассуждениях графа Толстого о смерти (признаться, только что я не о нем думал, тем более что он ни ко мне, да и ни к кому другому с такой своей проблемой не подошел бы и не пошёл – положение обязывает) мне видится не боль, а негодование, как если бы вот он, граф, знает наверное, как 2х2=4, что в ряду 1, 2, 3, 4 за “2” всегда и неизбежно должна следовать “3”, а тут вдруг: смерть, как надругательство над такой вот удобной для него, любимого, схемой. Может быть я ошибаюсь, но, пользуясь любимым аргументом всякого уважающего себя художника, не привыкшего мыслить, скажу: я так вижу.
___
Свято место (Смерть, Любовь, Б-г, Вдруг...) пусто не бывает еще и в том смысле, что всяк норовит именно туда просунуть свою трибуну.
___
Всякое определение (“ага – вот оно что на самом-то деле”) как бы замораживает само по себе состояние, не давая возможности длить именно его, выдавая вместо этого некое «состояниеподобие», наделяющее тебя тем не менее о нём и его “знанием”, хотя ведь это не оно само, но лишь тень его (а ведь тень – она “всегда” результат света и освещенного им предмета, и, задержись ты немного, - как Фауст? – дольше, продли мгновенье, увидел бы и сам свет, и освещенный им предмет).
___
Может быть поэтому (и в этом есть свое противоречие) мне так нравятся тексты, которые “захватывают” так, что аж дух захватывает, и ты в нём забываешь самого себя? Здесь уже есть над чем задуматься. Скажем, я читаю текст и возмущаюсь: ну что он все о том да о сем, когда же он об «этом» заговорит? Но ведь это же писатель, он – по определению, говорят мне – должен описывать: вот это, а вот то, и вот это в отличии от того такое-вот-разэтакое. Бред. Описывает тот, кто не может живописать и, так сказать, одним взмахом, одним мазком охватывать главное. А что – главное? Быть может именно то, чтобы текст был написан так, чтобы ты обнаруживал вдруг самого себя захваченным, влипшим, погрузившимся (это уже зависит от его глубины), нырнувшим в него и увязшим там по самое не могу, а не так, чтобы тебя, как немощного идиота, водили за ручку и говорили: посмотрите направо – там то-то и то-то, посмотрите налево – там совсем наоборот, а вот герои, они такие-то и такие, и думы у них соответствующие… Иногда мне кажется, что литературу создают те, кто не способен мыслить. Иногда же – наоборот, что начинает мыслить тот, кто не способен живописать. Может быть оттого это, что я сам не умею ни того, ни другого?
___
Меня тяготит длительность. Почему? Ведь, казалось бы, когда ты захвачен читаемым, то сколько бы времени не прошло вне тебя, для тебя это – всего лишь миг безвременья. Поэтому и длинный, но захватывающий текст, и краткая, но поразившая (а значит – захватившая) тебя мысль – равны интенсивностью своего-твоего состояния; вот в этом как раз и есть самая суть того, выше упомянутого, противоречия: тебя действительно и в самом деле захватывает то, в чем ты наиболее самодеятелен. И здесь я, как тот самый пес, что вечно возвращается к своей блевотине (никогда не лицезрел такого), выписав весь этот кульбит, ответственно заявляю: никто и никогда тебя не соблазняет (вот оно – о, адвокат дьявола – алиби бесов) кроме тебя же самого. А тяготит, конечно же, никакая не «длительность», но одна лишь тягомотина.
___
… и отношения твои вдруг стали сугубо деловыми, а это уже не человеческие отношения, а «шестерные»…
___
… и лжет Толстой о той людской радости при виде смерти, что умер, мол, вот этот – другой! – а не я-сам, потому что смерть – любая – она всегда вдруг, и эта не чаянная ее внезапность (не важно, как долго ты ее ожидал, когда и если ждал) всегда захватывает собой в тебе нечто более глубокое и потаенное, нежели та поверхностно-пошлая муть, вроде той самой радости о смерти другого, а не меня: другое дело, что ты глух и слеп к шевелениям собственных глубин (что не отменяет самого их движения), так это же он – das Man – ослеп и оглох в своём «всемстве», но ты ведь у нас пророк и пуп земли русской, а не видишь того, что видеть по праву обязан, не измышляя слепого моралитэ; твое дело живописать, а не морали выписывать…а ну – ату его!
___
… и как появившееся в начале ружье – уверяют нас – в конце концов непременно обязано (Кем? Почему?) выстрелить (такова, скажут, логика вещей, и, значит, мой первоначальный двойной вопросительный жест оборачивается здесь неуместной фигурой), точно так же выстреливает «концом» появившаяся в начале «откровения смерти» Толстого медаль Ивана Ильича с профетической надписью: respice finem…
___
… и однако: Иван Ильич погрузился так глубоко в свой надуманный мир, что в один прекрасный момент тот взял, да и брякнул его боком об ручку рамы так, что ему не оставалось ничего иного, как провалиться всему целиком в этот самый мир, имя которого и есть заглавие всей этой нехитрой истории…
___
… и забавно (но вместе с тем и жутко) выглядит в кинематографе («Александр Невский») тот кадр, когда рыцаря лупят дубиной по голове, и у того из-под сплюснутого забрала, словно усы, вылезает подкладка шлема – точно так же смешно (и, вместе с тем, страшно) высовывается правда жизни из-под маразматически морализаторских схем Толстого в его рассказе «Записки сумашедшего», спрашивается – и кто же это вас так не слабо зацепил?..
___
… и смешно читать, как в его повести выскакивает вдруг, словно чертик из табакерки, носитель и представитель сырьмяжной русской правды мужик Герасим, утешитель Ивана Ильича…и все же Лев Николаевич здесь прав, но не своей бездарной моралью, а реальной правотой, поскольку мужик этот, в отличии от худосочных господ, был преисполнен витальной энергией, которой так не хватало умирающему…
___
… и человек настолько обуян манией величия, что даже в страданиях своих выискивает не иначе, как только свой, особый (а именно: его) смысл – так что именно здесь мне близок «атеизм» Толстого:
- Зачем эти муки? И (внутренний) голос отвечал: а так, ни зачем…