(конкурсное)
Мое девятилетие мы праздновали втроем: я, мама и папа.
Было немножко скучно. Мы сидели за гостиным столом и ждали, когда автоматический повар наконец расправится с индейкой. Повар барахлил. Когда он в пятый или шестой раз сменил программу готовки (с бризоля на сотэ), мама сдалась.
– Это ужас какой-то, – вздохнула она.
Вилка выпала из ее руки и звякнула о край тарелки.
Я подумал, что надо обязательно сказать что-нибудь смешное, что-нибудь такое, что поднимет ей настроение, и сказал:
– У нас просто повар с прибабахом!
– У нас тут, похоже, все с прибабахом, – отмахнулась мама.
– Меня не считать! – подал голос папа и подмигнул мне увеличившимся на весь монитор глазом.
Мама фыркнула и отвернулась к окну. Лицо у нее сделалось задумчивое, но улыбка задержалась и сходила медленно.
Первое время она папу совсем не замечала. То есть, делала вид, что его нету, а есть какой-то прибор. Или программа. И обращалась к нему по необходимости так, что сразу становилось ясно, она бы и не обращалась вовсе, но другого выхода нет.
Правда, сейчас она уже немного оттаяла.
Я даже слышал, как она назвала папу по имени, а не как обычно жестянкой или мертвецом, или ящиком. Наверное, это хороший знак. Мне хочется в это верить.
Папа говорит, что не обижается на прозвища. Я, объяснял он мне, действительно мертвец, ты же знаешь, Дэни, меня похоронили на кладбище, и сейчас я действительно ящик. В основном, ящик. В «рубашке» из жидкого гелия. Плюс периферия. С жестянкой, правда, тяжело согласиться. Но это мама, ей необходимо привыкнуть.
Я сказал, что я взрослый и все понимаю.
Мой папа работал в Олд-Симпсоновском университете Бэббиджа. Вместе с компанией «Майкротек» они создавали нейроинтерфейс для прототипа квантовых нейронных сетей. Тоже, конечно, прототип.
Никто тогда ничего не понял. Просто однажды папу обнаружили мертвым. А на мониторе, который служил дубликатором обратной связи, всплыли строчки: «Ребята, что случилось? Э-эй! Где я? Господи, где я?».
Папа рассказал мне это сам, когда его перевезли к нам домой.
Основная версия была про квантовый перенос сознания. Но почему он случился и каким образом произошел, никто не знает до сих пор. Программная оболочка нейроинтерфейса обнулилась, а резервное протоколирование команд превратилось в нечитаемую мешанину символов. В общем, папин разум застрял в паутине оптических трасс и электромагнитных ловушек.
Папе объявили, что он уникум и теперь стоит сто сорок шесть миллионов долларов вместе с оборудованием. Полгода его изучали в университете, пока он не взбунтовался и не поставил условие: «Майкротек» может и дальше пользоваться его услугами, но он хочет быть рядом с семьей. Иначе они могут катиться ко всем чертям.
Так мы с мамой узнали, что папа в какой-то мере жив.
Его привезли в большом фургоне и, проломав стену гаража, опустили сразу в подвал, а с ним генератор, аварийные аккумуляторы, здоровенный кабель и кучу контрольной аппаратуры.
Мне, конечно, сначала ничего не сказали, а пухлый господин с двойным подбородком долго обсуждал с мамой на кухне новое папино состояние. Я слышал, как мама вскрикнула: «Вы с ума сошли! Это не может быть Роберт! Роберт мертв!». Но у господина с двойным подбородком, видимо, были аргументы, и скоро он вышел, а дом заполнили люди в серо-синих комбинезонах «Майкротек».
Повсюду у нас появились камеры, мониторы, динамики и жгуты проводов, уходящих к папе в подвал.
Потом мы вдруг услышали его голос: «Виктория! Дэниэл! Как я рад вас видеть!», и знакомое лицо с щетиной на впалых щеках всплыло на всех мониторах.
Мой папа улыбался.
И это был настоящий мой папа...
Я поболтал ногами.
– Пап, – спросил я, – а ты можешь починить повара?
– Увы, сынок, – папа в мониторе почесал затылок, – я с ним не коммутирую.
– А с кем ты вообще коммутируешь? – вздохнула мама, покрутила вилку и снова ее отложила.
– У меня два миллиона контактов! – гордо сказал папа.
– Виртуальных.
– Может быть, тогда начнем с торта? – подпрыгнул на стуле я.
Папа заказал торт в «Пекарне Гиборна», а у них торты даже на витрине стояли — полный улет, медовые, воздушные, бисквитные, из песочного теста, многослойные, с кремом или клубникой — от одного только вида можно было подавиться слюной и умереть счастливым, ничего даже не попробовав.
Плюс скидка — двадцать процентов.
Торт принесли днем, и я с трудом затолкал его в холодильник, а папа вынес вердикт, что торт, в целом, похож на интернетный образец.
– Ох, нет, сынок, – сказала мама и, помедлив, встала, – торт — это без меня.
– Почему? – надул губы я.
– Сладкое — полнит, – объяснил мне папа, – а наша мама не любит менять платья.
– А ты...
Мама не нашла, что сказать, и просто вышла из комнаты.
– Вика!
Изображение папы смешно побежало за ней по мониторам, перескакивая из одного экрана в другой и тщетно пытаясь догнать.
Я сначала заулыбался, а потом подумал, что это дурацкий, дурацкий, дурацкий повар испортил мне день рождения, и стукнул его по полукруглой пластиковой башке. Наверное, мы скоммутировали, потому что повар испуганно выдавил на своем жидкокристаллическом экранчике: «Программа принята. Время готовки — пятнадцать минут».
– Ура!
Я соскочил со стула и побежал по коридору за родителями. Мне хотелось обрадовать их, что мы наконец-то попробуем индейку, но дверь в мамину комнату оказалась закрыта. А голоса за ней заставили меня превратиться в слух и забыть о своем недавнем желании.
– Послушай, – говорила мама, – просто оставь меня в покое.
– А Дэни? – спрашивал папа.
– А что Дэни?
– Дэни принял меня. Почему бы тебе не сделать тоже самое?
– Принять тебя? – с надрывом сказала мама. – А ты кто? Разве ты Роберт? Ты — ящик в нашем подвале. И все, понимаешь? Ящик!
Папа помолчал. В этом молчании скрипнула кровать и, кажется, плеснула вода. Затем я услышал, как мамины зубы бьются о край стакана. Ей все же очень нелегко верить в папино существование.
– Я остался тем самым Робертом, которого ты знала, – сказал папа.
– Тем самым?
Вопрос прозвучал горько.
– Почти, – смутился папа.
– В «почти» все и дело. И не смотри так из монитора! Тебя нет, ты — воздух.
– Я есть. Я не виноват, что мое сознание...
– Сознание!
– Погоди, Вика. Подумай. Ты же звонишь матери, общаешься с подругами по скайпу, хотя одна — в Бретани, а другая — в Претории. Ты слышишь их голоса, видишь их изображение, но они в этот момент так же виртуальны, как и я. Звуковые модуляции, пиксели на экране. А все остальное — оно в твоей голове.
– Ты умер! – выкрикнула мама. – Я похоронила тебя!
Снова плеснула вода.
Я подумал, что маме очень больно. Примерно также, когда у меня умер жучок, которого я нашел на улице. Я долго плакал по жучку. Он не шевелился, и лапки у него были сложены под брюшко.
Но папа-то жив!
– Вика, – сказал папа. – Я себя ощущаю живым. Да, я кажусь себе инвалидом, да, нет тела, ни рук, ни ног, ни рта, ни языка. Я — бег фотонов, я электричество, но я, черт возьми, еще и память, и чувства, я люблю и тебя, и Дэни.
– А обнять ты можешь?
– Если у меня будут механические руки...
Мама вдруг издала горлом какой-то странный звук.
– А чтобы любить, тебе нужен будет механический...
Она произнесла слово, которого я раньше не слышал. Оно было короткое, и мне показалось, что оно ударило папу, как пощечина.
– Да, – сказал папа, помолчав, – может быть, ты и права. Это ущербное существование. Я не ем, не сплю, я бодрствую, когда вы спите. Иногда мне хочется... Понимаешь, я помню, как оно все было, чувство голода, жажды... но это теперь пустой звук. Кубиты информации. Иногда меня охватывает оцепенение. Я думал, это рассинхронизация, но нет. Это выпадение непонятно куда, в ничто, в белую пустоту...
– Роберт, – устало произнесла мама.
– Я понимаю, как вам нелегко. Как тебе нелегко... Я не могу отключиться сам, но если ты спустишься в подвал, то я подскажу тебе последовательность действий. Это займет десять минут.
– Нет! – я ворвался в мамину комнату и обнял монитор с папой. – Я не хочу, чтобы ты умирал!
Какое-то время потом мы жили очень дружно.
День рождения, конечно, выдался неудачным, но я о нем скоро забыл. «Майкротек» подарил мне приставку, и мы с папой вечерами рубились в «Черепашек-ниндзя» или в «Суперган». Вдвоем громить замок Шредера и проходить миссии было так классно, что я даже во сне стрелял и уворачивался от ракет и сюрикенов. А еще мы стали официальным филиалом университета. Папа сказал, что так мы с мамой получаем какие-то налоговые льготы.
Ближе к ночи родители запирались в спальне, и мне чудился оттуда тихий мамин смех и разговоры шепотом. Я думаю, они вспоминали времена, когда оба были по-настоящему счастливы.
Мы захотели обменять барахлящего повара, но, оказалось, что «Майкротек» закрыл нам кредитную линию.
– Спокойно, – сказал папа, – я разберусь. В конце концов, я все еще работаю над нейроинтерфейсом. Чертовски нужная штука.
Правда, в голосе его почему-то не было уверенности.
Скорее всего, объяснил он мне, это недоразумение. Все-таки он, как ни крути, являет собой прорывное изобретение, практическое бессмертие, человека-онлайн. Представляешь, Дэни, смотрел он на меня с монитора, людям можно будет жить вечно!
– Но нужен механический...
Я сказал слово, подслушанное тогда у двери, и папа вдруг сделался очень-очень грустным. Губы у него дрогнули.
Затем монитор погас.
А на следующий день нам пришла официальная бумага, что «Майкротек» и Олд-Симпсоновский университет сворачивают программу исследований в области нейронных сетей. Кризис. И бешеные счета за электричество.
Папин ящик был неимоверно прожорлив.
Поэтому в бумаге сообщалось, что в понедельник его отключат. Майкротек. Вместе с вами мы строим будущее!
– Они не смогут, - сказала мама, повертев бумагу. - Роберт, это же убийство.
– Это почти сотня тысяч долларов экономии в месяц, - сказал папа.
– И они вот так возьмут и отключат?
– Да. Я же ящик, не человек, мертвец. Я вообще как бы принадлежу им.
– Роберт!
Лицо у мамы стало беспомощным. Она оглянулась на меня и порывисто шагнула к окну.
– Дэни, помогай, – сказала она мне, опуская тяжелые жалюзи. – Мы запремся. Мы забаррикадируемся. К нам никто не войдет. Мы просто никого не впустим. Надо только закупиться продуктами...
– Вика.
– Мам, – подал голос я, – а мне что делать?
– Найди доски и молоток, – сказала мама. – Мы заколотим дверь.
– Ура!
Я побежал искать инструмент в кладовку.
– Вика, – снова сказал папа, – меня выключат не здесь. Это не обязательно.
– Что? – остановилась мама.
Она была очень красива в этом застывшем движении, в разлете каштановых волос.
– Питание отрубят на распределительной станции.
Субботу и воскресенье в доме было тихо.
Мама ходила тенью, папа возникал на мониторах беззвучно, и я замечал, как он подолгу с рассеянной улыбкой смотрит то на меня, то на маму.
Мы даже не играли.
Мама пыталась куда-то звонить, но ей не отвечали. Она выходила из спальни, только чтобы проверить, что я делаю. Глаза у нее были красные.
– Пап, - прошептал я, - а ты можешь сделать, как в «Газонокосильщике»?
– Что? - спросил папа.
Он возник на мониторе в моей комнатке в костюме, в начищенных ботинках, с чемоданчиком в руке. Словно собрался в путешествие.
Мне тоже было легче так думать.
– Ну, выйти в сеть, распространиться там.
– Нет, Дэни, - улыбнулся папа. - Это несколько пентабайт информации. Их нельзя делить. Это как если бы твой глаз или желудок уехали за сотню километров. Представляешь, что получится? Ничего хорошего.
– А если купить несколько винчестеров?
– Нет, не выйдет, - вздохнул он. - Господи, как бы мне хотелось тебя обнять.
Я подступил близко-близко к монитору.
– Вот, пожалуйста, обнимай.
– Милый мой Дэни...
Вечером мы с мамой спустились в подвал. У нас были одеяла, бутерброды, термос с чаем, и мы собирались оставаться с папой до самого конца.
И было не важно, что он представлял из себя куб, весь залитый резиной, с разъемами питания и диагностическими панелями. В конце концов, люди за стенами дома для нас и вовсе не существовали.
А папа просто был.
Он рассказывал нам, что успел посмотреть мир, пусть и с помощью веб-камер и видео, снятого на мобильные телефоны, но это было вживую, в текущий момент, это была такая красота, что он бы заплакал, если мог.
Северное сияние, волны, разбивающиеся о мыс Доброй Надежды, стояночный автомат, водомерка, скользящая по воде, тень кактуса, убегающая от солнца.
Дэни, Вика, шептал он нам, это такое счастье — жить. Я даже рад, что попал в этот ящик. Так бы и попрощаться не вышло.
Он глядел на нас с контрольного монохромного монитора, словно старался запомнить навсегда. Потом поднял на уровень глаз свой чемоданчик.
– Здесь все, – сказал он. – Здесь моя память. Здесь вы. Здесь близкие мне люди. И больше ни одному человеку ничего не надо. Ухожу налегке.
Мама заплакала.
– Роберт, я могла бы взять кредит.
– Зачем? Это лишь продлит агонию. Вика!
Папа вдруг заморгал, лицо его сделалось серым.
– Что? – подступила мама.
– Все, – тихо произнес он. – Включились аккумуляторы. У нас есть лишь три часа.
– Роберт!
Мама прильнула к резиновому кубу. Я прижался тоже.
Куб словно бы мелко дрожал, и я подумал, что это папа дышит. Легко представить. Он высокий, а я обнимаю его за ногу.
А еще я подумал, что папа обязательно найдет способ остаться. Газонокосильщик же из фильма нашел.
– Я люблю вас.
– Мы рядом, любимый.
Потом я плакал и заснул.
А когда проснулся, ящик с папой уже погрузили в большой фургон. Люди в серо-синих майкротековских комбинезонах закрыли задний борт и, довольные, расселись по минивэнам. Мне хотелось убить их всех. Но фургон двинулся, и я побежал за ним по нашей прямой улице. Запоздало крикнула мама. В голове моей стучало: я догоню, догоню.
Асфальт ложился под ноги, по сторонам мелькали соседские лужайки, сердце звенело, раздувалось в груди.
– Папа!
Сил моих хватило только до перекрестка.
Я все ждал, что папа однажды возникнет в телевизоре или позвонит по телефону, иногда я чувствовал его в доме и на улице, но он так и не объявился, мой виртуальный папа. Мой папа из ящика. Я тебя люблю.