(На фото сослуживцы - Иван Карпович посредине)
В России началась гражданская война. Иван Карпович уволился из армии, приехал домой, снял свой мундир с наградами, повесил его в шкафу и сказал:
– Не желаю воевать с соотечественниками.
Иван Карпович уходил на службу из бедного дома, а вернулся в дом богатый, с огромным хозяйством. За время его отсутствия Мокрына развернула хозяйство так, что оно стало вторым среди самых богатых людей Темрюка.
Прошло немного времени, а первые красноармейцы, заехавшие в Темрюк, нашли в шкафу мундир Ивана, оторвали от него погоны и прибили их гвоздями Ивану Карповичу к плечам.
В гражданскую войну никаких сражений в Темрюке не было. В Темрюк заходили войска белых, красных и махновцев, сменяя друг друга. Заехали в Темрюк белогвардейцы.
– Крассножопые здесь были? – спросили они у местных жителей.
– Были, – ответили темрючане.
– Куда они поехали?
– На Бердянск.
– А мы поедем на Мариуполь.
Ускакали белые, заехала в Темрюк махновская грабьармия:
– Красножопые у вас были?
– Были, уехали на Бердянск.
– А белые были?
– Только что уехали на Мариуполь.
– Тогда мы остановимся здесь.
В районе Гуляйполя было несколько иудейских поселений, поэтому ядро армии Махно состояло в основном из иудеев. У Мокрыны на постой остановилась семья иудеев-махновцев. Возможно, то был Лёва Задов – одесский иудей и шеф контрразведки у батьки Махно. Они вкатили во двор три подводы награбленного добра и расположились в большой комнате на роскошных кроватях.
Кушать иудеям Мокрына готовила с большой неохотой. Всё было приготовлено как обычно, только в зажарку для борща она добавила измельчённую и пережжённую на сковороде пробку от винной бутылки. С примесью пережжённой пробки Мокрына постояльцам приготовила и чай, а они после такого угощения шагу ступить не могли, чтоб не выпустить из себя громко газы.
– Хозяйка, что это с нами п-г-р-г-р-г-оисходит? – спрашивали они.
– У нас вода плохая, но мы привыкли к нашей воде и нам ничего, а за хорошей водой надо ехать семь километров на другой край села, – ответила Мокрына.
На следующий день непрошеные гости переехали на другой край села.
Батько Махно мечтал создать в Приазовской и Причерноморской степи жидовскую республику со столицей в Гуляйполе, в котором Махно родился. Из Мариуполя махновцы на подводах перевезли в Гуляйполе токарные станки и типографию. Токарные станки позволили создать ремонтно-механический завод, который в советское время превратился в завод сельхозмашин, а привезённая из Мариуполя типография позволила батьке Махно печатать прокламации и собственные деньги.
Нельзя сказать, что махновцы откровенно грабили людей – нет! Махновцы «предлагали» людям продать махновцам своё добро. Человек мог отказаться от такого «предложения», но в таком случае махновцы убьют человека, а его добро экспроприируют.
Торговались махновцы широко, щедро расплачиваясь за товар махновскими деньгами:
– Не устраивает тебя цена в миллион рублей? Пожалуйста, мы можем заплатить тебе пять миллионов! Бери деньги, не волнуйся за нас – мы не обеднеем, ибо завтра напечатаем денег столько, сколько нам нужно.
На махновских деньгах красовался огромный кукиш и надпись «Ой гоп, кума не журись – в Махна гроші завелись». На тачанках спереди махновцы писали «Хрен уйдёшь!», а сзади тачанок красовались надписи «Хрен догонишь!». Весёлая жизнь была у махновцев – о том и песни пели:
«Любо, братцы, любо! Любо, братцы, жить – с нашим атаманом не приходится тужить…» и «Ой, куме, куме! Добра горілка! Вип,ємо куме ще й понеділка! Продамо, куме, миски та ложки – вип,ємо, куме, ще ми…».
Батько Махно! Батько, на то и батько, чтоб быть ничем неограниченным деспотом. Слово «батько» родилось от имени татарского хана Бату (Батый). Слово «батько» и говорит о неограниченной власти.
Махно собирался построить государство на политической основе коммуноанархии. Анархия – не власть закона, а власть силы; деспотичная, неограниченная власть сильной личности. Кто богат – тот и прав, но богат тот, у кого власть.
Революционные судороги прокатывались по необъятной России. Все стремились к личной свободе – женщины требовали в законодательном порядке утверждения неограниченной свободы сексуальных отношений (конечно же, для женщин), а мужчины – дешёвую водку, но, к чему приведёт неограниченная Свобода – никто не знал. Обезьяна, научившись разговаривать и носить одежды, всё равно осталась обезьяной.
Во всяком случае, пролетарская революция в России была истинно революцией обезьяньей. Каждый гражданин необъятной страны был переполнен чувствами любви и ненависти, веселья и гнева, жаждой крови и жаждой обогащения, и многими другими аспектами характеристики взбесившегося животного.
Одни люди хоронили близких родственников, плакали и молились богу, а другие рубили врагам головы, пели песни и хулили бога. Но, в общем-то, пели песни все, даже на поминках после похорон родственников.
Грабили и пели песни, убивали и пели песни, хоронили родственников и пели песни, плакали и пели песни.
Поющий народ! – и пьющий:
«Чем больше крови пролито, тем больше водки выпито и спето больше песен».
Одной и той же мелодией пели множество разных по содержанию песен.
«Гулял по Уралу Чапаев-герой – он соколом рвался с врагами на бой!» – пели чапаевцы.
Этой же мелодией буденновцы пели свою песню:
«Никто пути пройдённого у нас не отберёт – мы конница Будённого. Вперёд, вперёд, вперёд!»
Украинские зажиточные крестьяне на той же музыкальной волне вслед уходящим из села будёновцам посылали свою песню:
«А хто з путі наївсь куті й напився молока! – заліз на піч на цілу ніч – валяє дурака!».
Захар оседлал лошадь и уехал с красноармейцами, а Фёдор ускакал на лошади с белыми. Захар тяжело работал в поле и ухаживал за худобой, поэтому он был в своём роде пролетарием и соответственно поступил, сделав выбор за красных.
Фёдор управлял мельницей и был, в своём роде, капиталистом, поэтому он ускакал на лошади с белыми.
В скором времени, когда вокруг Темрюка затихли волнения, связанные с гражданской войной, оба брата, чуть ли не в один день, оказались дома.
Возможно, братья вовсе не участвовали в боевых сражениях и не были ни в одной армии, а были в гостях у дальних родственников. Но односельчане видели, как братья уезжали с армиями, поэтому для красных была отговорка:
«Наш Захар служит у красных», а для белых была иная отговорка:
«Наш Фёдор служит у белых».
Выводы напрашиваются разные, тем более что по этому поводу в семье не было никаких разногласий. В семье Ивана Карповича всегда царило взаимопонимание. Возможно, был договор в семье, но, вероятно Захар и Фёдор поступили соответственно своим убеждениям.
Ни до этого случая, ни после него, никогда братья между собой не ссорились. Ни Захар, ни Фёдор в идеи не верили – они жертвовали собой ради безопасности своего рода, поэтому и не было в роду противоречий.