Задыхаясь, дрожа, захлебываясь, сдерживая шаги, растягивая, как любовную игру. По плюшевым ступеням, по бархату ковра, в распахнутые двери партерного рая. Ее место крайнее в первом ряду, последнее и в ряду, и в продаже. Она увидела его еще на компьютере и успела, успела, дрожащими руками принять от улыбчивой кассирши свой билет. В первом ряду, чтобы в этот один, последний раз, как перед смертью, между ним и ей, его движением и ее неподвижностью не было ничего, кроме оркестровой ямы. И чем вам не смерть? Жизнь и есть череда смертей, и та, конечная, часто почти формальность, точка за уже опустевшими скобками. А она сама выберет, где и когда поставить скобки, и теперь ей остается только ждать, ждать звонка, глядя на свое, на ее место так, как в молодости не взглянула бы она ни на одного.
Звонка она не услышит. Его заглушит шуршание чужого летнего платья о желтый сухой бархат крайнего кресла в первом ряду. По плюшевым ступеням, по бархату ковра, задыхаясь, дрожа, захлебываясь, сдерживая шаги, почти теряя сознание от гнева, через распахнутые скобки партерного рая, подастся она, готовая к бою, вперед. И остановится, и поднесет, не веря, к портящимся глазам заветную бумажку, и успеет, в потухающем свете сознания и люстр, увидеть ошибку, увидеть истину. И тогда тихая, смертельная слабость свалит ее где-то в четырнадцатом ряду, на уготованное ей улыбчивой кассиршей место. Сквозь шум в ушах пробьется музыка, сквозь муть слез проступят очертания движений. Ей будет неплохо видно, и она будет долго хлопать и досидит до конца ; почти формальность, точка за уже опустевшими скобками.