В конце 80-х, во времена зрелого Горбачёва мне как-то довелось побывать у одного очень известного тогда экономиста. Ну, не такого, конечно, как Шмелёв или Заславская, но тоже не последний человек был.
Ему полагалась от Академии наук личная лаборантка, и она у него была, но тут ушла вдруг в отпуск по семейным обстоятельствам. Вот мне и предложили на три недели её подменить.
А дело вышло такое: профессор был слепо-глухой от рождения, и лаборантка ему вслух читала новинки периодики по экономике.
Профессор, назовём его Валентин Степанович, в своё время был воспитанником экспериментального спец-интерната для детей-инвалидов ( глухих и незрячих ). С этими детьми работали учёные - по единственной, имевшейся у детей осязательной способности ( тактильное чувство ) они должны были восстановить в мозгу ребёнка зримую картину мира в полном объёме.
Эксперимент удался - все воспитанники спец-интерната блестяще справились с поставленной задачей. Все получили высшее образование и стали вполне успешными людьми - кто-то стал скульптором, кто-то музыкантом, многие ушли в науку.
Под Москвой было уже начато строительство большого реабилитационного комплекса на тысячу мест для слепо-глухих детей, но грянула перестройка, с финансированием что-то непонятное стало происходить, короче, стройку заморозили.
Валентин Степанович к тому времени уже защитил докторскую и слыл хорошим экономистом.
Зрение у него, конечно, не появилось, но слух был вполне скомпентирован специальным слуховым устройством. Так что с ним можно было разговаривать самым обычным способом.
Я шла к нему с большим волнением - много говорили о его смелых работах, кое-что я уже прочла, но лично мы пока не встречались.
Он проживал в районе Ленинского проспекта, в трёхкомнатной кооперативной квартире. Я позвонила. Сам открыл мне дверь, легко касаясь стенки, уверенно шёл по красивому паркету в свою комнату, я едва поспевала за ним.
Неприятно поразило полное отсутствие интерьера - стены комнат были пусты, мебель стояла разнокалиберная и самая минимальная, на полу валялись бумажки, и вообще было очень грязно.
Но самое неприятное было увидеть в полу комнаты, рядом с его кабинетом, на ватном одеяле, кое-как прикрытом серой простынёй, двоих молодых людей, которые, совершенно не обращая на нас внимания, с энтузиазмом занимались своим молодым делом. Комната была проходной.
Мы прошли в кабинет Валентина Степановича,
я прочла ему статьи, которые принесла с собой, и у нас завязался разговор.
Он вдохновенно, с румянцем на щеках стал говорить о том, что вот и пришло время "великих перемен", совки ( я тогда впервые услышала это слово )отступают по всем фронтам, "сильные мира всего", наконец, займут достояное место под солнцем нашей Родины, рынок всё расставит по местам, и жизнь станет наслаждением.
Мне не очень нравился этот бравурный разговор, на мой взгляд, проблемы нарастали день ото дня снежным комом, я отвечала невпопад и была несказанно рада, когда, наконец, пришло время прощаться.
Когда я выходила из кабинета, на всякий случай, вежливо прижмурив глаза, постель с пола уже была убрана, молодой человек сидел на кухне, а девушка даже извинилась за "ню".
Она оказалась дочерью Валентина Степановича и как раз сегодня пришла навестить его.
Я заметила магнитофон на столе профессора и сказала ему, что если не смогу в следующий раз прийти сама, то передам ему с курьером "начитку" на плёнку всех стоящих внимания новинок.
Он пожал плечами и ничего на это не ответил - мол, как хотите.
Больше мы с ним не виделись.
...Как-то мне довелось быть по делам на Ленинском проспекте, у того самого дома, где жил профессор. Не знаю, почему, но мои ноги сами завернули туда, к его подъезду. Я поднялась на этаж, позвонила в звонок - через дверь спросили "кто?".
Я ответила.
Открыла сердитая пожилая женщина, посмотрела через цепочку, спросила - что надо.
Поговорили минуты две, за спиной у неё разноголосо кричали дети - дрались между собой что-ли?
Из кухни пряно пахло каким-то восточным мясным блюдом.
Она торопливо сообщила, что "не знает таких", после чего невежливо захлопнула дверь перед самым моим носом.
Я, в полной растерянности, спустилась вниз, но не ушла, а продолжала зачем-то стоять у подъезда.
Тут из дома вышла квёлая старушка и села на лавку рядом со входом. Такие старушки обычно всё знают о жильцах. Я подсела к ней на лавку и спросила её о Валентине Степановиче, о людях, что живут теперь в его квартире.
- Так это ж Амирка со своей семьёй там живёт, - сказала она, внимательно разглядывая меня. - А вам зачем? Сродница что ли?
- Да работали когда-то вместе. А кто этот Амирка?
- А дворник наш, из Баку приехал, - ответила старушка.
- А где же Валентин Степанович теперь живёт? - спросила я.
- А нигде, да вон он и сам.
И она указала палкой с большим стеклянным набалдашником вглубь двора.
Я оглянулась - поблизости был только один человек.
Убогий, худой до невозможности старик увлечённо ковырял палкой в помойке. Я подошла к нему, поздоровалась. Он мне не ответил.
Да, это, несомненно, был он - слепой старик, без чёрных очков...
Но слухового аппатара на его ухе тоже не было, возможно, поэтому он мне и не ответил.
Или был так увлечён выковыриванием бутылок из помойки и складывал их в старую спортивную сумку...
Потом он, тяжело и осторожно ступая и слегка постукивая той же палкой перед собой, пошёл к дому, но не к своему подъезду, а в подвальчик - там был пункт приёма посуды...
А недавно я прочла в газете, что полуразвалившееся строение в лесопарковой зоне, которое некогда предназначалось под спец-интернат для слепо-глухих детей, продали с аукциона за астрономическую сумму.
Теперь там будет большой увеселительный комплекс - с качалками, банями и ночным клубом.