Мост

Першин Максим
Отвернулся от неё. Закрыл глаза. Открыл. Лилово-бежевые, гостиничные стены, как следы спёкшейся крови. Следы сухого сердца. Следы пустого сердца. Снова закрыл глаза. Стал думать о накрахмаленной наволочке, представлять хруст крахмала на зубах. В телевизоре толпы голосов и звуков, спихивают снежный крахмал в пропасть. Кипит лавина.
Повернулся обратно, на спину. Саша сидела на краю постели, на коленях, голая.
Наклонилась, засунула руку под одело. Почувствовал её тёплую ладонь. Она зажмурилась и улыбнулась. Открыла глаза, заморгала вопросительно.
Я смотрел на неё, даже не пытаясь отрешиться. Всё моё ватное тело само по себе было отрешённым. Я смотрел на это узкое лицо, тонкие губы, большие карие глаза. Где та грань, за которой восторгающая красота становится простой привлекательностью, и где простая миловидность превращается в уродство? Неужели расстановка этих границ дело исключительно влияния стереотипов? Неужели мы слепые детки, которые едут со своей стерео-шаблонной баубшкой в электричке? И бабушка рассказывает нам, как красиво за окном. Бабушка рассказывает, как там. Бабушка, которую мы придумали сами…
Саша откинула одеяло и села сверху. Изображая кошку, которая чешется когтями о диван, стала водить ногтями по моей груди.
- Ну же, я хочу, - прошептала она.
Я не дёрнулся, и организм мой не ответил.
За кусочком окна, проглядывающим в просвете плотных штор, бледнело зимнее утреннее небо.
- Ну же, - повторила Саша и стала елозить по мне.
Я отвернулся. Ночь выдалась трудной. На прикроватной тумбочке на дне бутылки чернел недопитый коньяк. А рядом целлофановые пакеты, засохший хлеб, разорванная упаковка нарезного сыра. Стаканы на боку со следами красной помады.
Мне даже пить не хотелось.
Саша приникла ртом, пытаясь помочь губами и языком.
Мой организм стал отвечать. И только почувствовав это, я спихнул её с себя.
- Что ты делаешь? – крикнула она.
Я взял телевизионный пульт и занялся переключением каналов.
- Я с кем разговариваю?
- Не кричи. Я больше не хочу, - ответил я.
Каналов в маленьком выпуклом гостиничном телевизоре было мало. Я пошёл по второму кругу.
Саша стояла рядом и смотрела на меня. Я смотрел в телевизор.
- Тебя муж мало трахает? – спросил я.
В телевизионном квадратике плакала Алентова над своим возлюбленным Гогой.
- Какой ты поддонок, - сказала Саша тихо, но резко, словно слесарными ножницами обрезая слова. – Мудак последний.
Я сделал погромче. Алентова всхлипывала, а подружки её успокаивали.
Потом Саша стала кричать, ругаться, причитать, и снова ругаться. Героини фильма рыдали, кривлялись до резких помех, покрываясь пылью и разноцветными полосками.
Я хотел попить, но рядом на тумбочке стояла лишь бутылка с остатками коньяка.
Заставил себя подняться. У телевизора стояла открытая бутылка колы. От тёплой, выдохшейся жижи ещё больше затошнило.
Подошёл к окну, отодвинул штору. Напротив, на другой стороне улицы стояло красное кирпичное здание с полосками окон, как бойницы в дотах. Но если скосить взгляд налево, за край боевого здания, можно разглядеть набережную Обводного канала. Где серое однотонное небо туманно перетекает в дорожный асфальт и мутную воду гранитного канала, которую я не видел. Но хорошо знал, вода там, на дне, как остатки дешёвого коньяка на прикроватной тумбочке, как моча в сточном писсуаре уличного сортира, как кровь на бетонном полу скотобойни, как глоток миража в пустыне. Усмехнулся сам себе. Ещё виднелся кусок Американского моста. Мутный и призрачный, повисший в воздухе стальной скелет древнего динозавра.
Саша перестала кричать. Плакала и только, словно детскую отрыжку, выплёскивала грубые слова.
Я повернулся, посмотрел на неё. Она надела лифчик и блузку, но так и стояла без трусов.
Я сказал «прости», но, кажется, в этот момент мне не требовалось её прощение.
- Что ты смотришь на меня? – рявкнула Саша.
Я отвернулся.
Как бы я не заглядывал в окно, мне открывался только небольшой кусок моста. Его дорога уходила в болото серой промышленной зоны Невского района. Железнодорожный мост над железной водой, в коррозийную землю, под небом из жестяных листов.
- Где мой телефон? – воскликнула Саша. Она остервенело рылась в сумочке. Вывалила из неё все свои побрякушки: зеркальца, помады, ручки, провода, наушники, бумажки.
- Где мой телефон?
Я пошёл в туалет. Включил в кране воду. Посмотрел в зеркало. Выглядел я паршиво: красные глаза на серой кляксе лица. Что она от меня хотела? Сделал свои дела, вернулся в комнату.
Саша дёрнула одеяло, скидывая свою мишуру на пол, отбросила подушку, даже простынь откинула.
- Я тебя спрашиваю! – просипела она сквозь слёзы.
- Не переживай, - сказал я, - всё образуется.
- Зачем ты меня сюда притащил?
- Ты сама хотела.
- Я, может, и хотела… Но ты же, ты же… Ты ведёшь себя…
Она не договорила. Села на кровать, отвернулась и заплакала.
Я смотрел на её спину в белой блузке, и ниже, она так и не оделась.
Но я снова включил телевизор.
- Как это всё глупо выглядит, - сказала Саша, немного успокоившись, хриплым грудным голосом.
- Всё глупо, - сказал я, - и не имеет логики.
- Это потому что тебе скучно? – спросила Саша, - ты делаешь это от скуки? Я просто игрушка? Скажи. А?
- Как это банально звучит, - ответил я. Слова тянулись, как остывающий гудрон. – Я могу сказать так же о тебе: ты давно замужем и тебе нужна игра…
- Мне не нужна никакая игра, понимаешь? – Саша повернулась и пристально посмотрела, пытаясь зацепить мой взгляд, поймать и поглотить в своём. Атакуя и падая ниц, расстреливая и сдаваясь.
Я посмотрел в её карие заплаканные, обращённые ко мне глаза, и снова отвернулся к телевизору.  На кинокухне собралась толпа людей. Вошёл Гога, за ним Алентова, встала в дверях, потом начала показательно суетиться, проверять еду в кастрюльках и сковородках. Выгнала гостей, Гога сел за стол, принялся есть суп с бутербродом. Алентова упёрлась подбородком на ладонь, разглядывая возлюбленного. Мне и без звука известно, что она сказала: «Как долго я тебя искала». «Неделю» отвечает брутальный Гога. «Как долго я тебя искала». И кадр с ночными окнами и голосом барда Никитина «Ни сразу всё устроилось, Москва ни сразу строилась». Я включил звук. Под титры тянулась песня о замечательном городе «Москве», о времени надежд и близкого счастья. Пока не рявкнула реклама, и я не переключил.
- А ведь меня мать в честь этого фильма назвала, - сказала Саша, - Представляешь? – и повернулась ко мне.
Я больше не хотел смотреть ей в глаза. Я больше ничего не хотел. Впрочем, ничего и не было.
Саша сидела в пол оборота. Я чувствовал её взгляд: волны, которые разбивались о мою щеку, череп, туловище и сердце.
В очередной раз я выключил телевизор, поднялся с кровати и подошёл к окну. День так и не расшевелился. Сырой, копчёный городскими выхлопами воздух, изнурённые бытием камни и асфальт. И кусок моста – груда динозавровых рёбер в мерцающей мгле.
- Скажи, ты любишь свою жену? – спросила Саша неожиданно. Я обернулся. Саша всё также сидела на кровати, в одной блузке, сложив руки на коленях. Смотрела на меня, заглядывая снизу вверх.
- Я не обсуждаю свою жену, - ответил я.
- А детей?
- Что?
- Ты любишь своих детей?
Я подошёл к столику, на котором стоял телевизор и бутылка колы, допил остатки. Сказал:
- Да, люблю.
- А кого больше, сына или дочку? – не дожидаясь ответа, Саша продолжила: - Мне кажется, мужчины и говорят, что больше хотят мальчиков, но всё равно, любят больше дочерей. Меня папа очень любил…
- У меня не было папы, - сказал я. Следовало начать собираться. Я искал взглядом вещи: они были разбросаны повсюду. Почему-то это вызвало во мне раздражение. Ужасно захотелось зарыться в одеяло и отключиться.
Но Саша продолжала говорить:
- … У меня замечательный муж. Он очень хороший человек. И любит меня. Мы шесть лет вместе, а он ухаживает так, будто только познакомились. Цветы постоянно дарит. Мчится в любое время дня и ночи, куда я только попрошу. И с ребёнком по ночам, когда тот был грудным, он даже больше возился, чем я. Пол ночи не спал, а утром рано на работу. И с работы бегом домой, ко мне… Терпит мой капризы. Прошлым летом у нас была куплена путёвка на Кубу – очень недешёвая. А я посмотрела фильм «Коктебель». Смотрел? Попогребского. И в последний момент заявила, что не желаю ни в какую Кубу, а хочу в Крым. И мы поехали в Крым. – Саша улыбнулась. - Только приехали – пошли дожди. Целую неделю. И я заболела. Представляешь? Костя весь отпуск просидел со мной. И слова не сказал.
- Дурацкий фильм, - сказал я.
- Что?
- Дурацкий фильм «Коктебель», - повторил я.
- Замечательный фильм, - сказала Саша голосом упрямого, но восторженного ребёнка.
Где-то под кроватью виброзвонком загудел телефон.
Саша замолчала, спустилась на пол, встала на колени, изогнулась, протянула руку под кровать.
- Вот он где.
Нажала кнопку сброса звонка. Телефон замолк. Снова затрясся в своём лёгком беззвучном приступе. И снова Саша нажала «сброс». После третьего раза Саша выключила телефон. Но оставила в раскрытой ладони, глядя на его пластмассовое тельце, будто на мёртвый зародыш после аборта.
- Он меня очень любит, - прошептала она. За окном прогромыхал очередной грузовик.
Я пожалел, что коньяк кончился. Но решил, что прямо сейчас зайду в магазин на углу Лиговки и Обводного.
Саша сидела на коленях на кровати и смотрела на меня. В голове загудела дрель похмелья. Наклонился, поднял носок, что висел на батарее под окном. Кинул взгляд в сторону, на мост. Ничего не изменилось.
Я повернулся к Саше.
- Я не знаю, что тебе сказать, Саша, - сказал я. – Я не знаю. Я больше ничего не знаю.
- Я только хочу быть рядом, - тихо сказала она.
Я поморщился, развёл руки в стороны.
- Это всё чепуха, - сказал я. – Это всё ненастоящее. Я. Этот номер. Эти стены, окно, небо, вода, которой не видно. Всё-всё.
- Ты? – Саша распахнула глаза, будто увидела перед собой живого мертвеца. – И я ненастоящая?
- Ты настоящая. – Я подошёл, сел рядом и зачем-то взял её за руку. – Во всём этом только ты и настоящая. Но зачем-то ищешь жизнь во всех этих фальшивках?
- Я не понимаю, о чём ты говоришь.
- Чёрт, ну у тебя же есть всё.
- Ты говоришь, и не веришь себе, - сказала Саша.
Я откинулся на кровать и закрыл глаза.
Когда-то, подо мной буйствовали джунгли, земля кипела, жизнь верещала. Топали огромные динозавры, пока один не отравился ртутной водой Обводного канала и не умер, зависнув над его бурным потоком.
Пришла зима. И пришли люди – построили дом из красного кирпича, с окнами бойницами. Заковали канал в бетон и гранит, покрасили скелет хромом под цвет неба из жестяных листов. Человек такое существо – ищет гармонию в цвете.
Саша обняла меня и положила голову на мою грудь.
- Хочешь, я брошу мужа? Брошу всё. Прямо сегодня.
Я терпел секунд десять…
Вылез из-под Саши, взял бутылку с остатками коньяка, подошёл к окну. Закинул голову, выливая в себя последние капли. Ядовитая смесь раскалённой струёй прожгла пищевод и упала в желудок. Я закашлялся.
- Он знает, что я с тобой, - сказала Саша.
Я обернулся.
- Он всё знает.
- Откуда?
- Я сама сказала. Не хочу больше врать. Сказала, что у меня встреча с тобой, и что ночевать домой не приду.
Я молчал.
- А он сказал, что бы я не забыла шапку, потому что на улице сыро, и я могу заболеть.
Я хотел ответить, что это бред. Но чем это бредовее куска моста – скелета, выкрашенного серой краской, или неба из жестяных листов. Впрочем, даже если и бредовее, бред выше бессмыслицы. Человек – экспонат вселенской кунсткамеры, в которой нет зрителей. Человеку нужно что-то придумать в своей баночке, что бы как-то развлечься.
Саша снова заплакала. Я ненавижу её слёзы.
- Не прогоняй меня, пожалуйста, - сказала она. – Если хочешь, всё будет, как прежде. Я буду приходить, когда ты скажешь. Только секс и ничего больше. Только не прогоняй.
Я бросил коньячную бутылку в мусорное ведро. Не рассчитал. Ведро перевернулось. Мусор рассыпался по полу.
- Нам нужно сдавать номер, - сказал я, - одевайся.
Когда сдавали ключи, администратор на рецепции – девушка с ярко-накрашенными губами и накладными ресницами, ехидно ухмыльнулась, растягивая свой красный рот. Довольная обладательница тайны посетителей гостиницы на ночь с местной пропиской.
Воздух пах коньяком и прокисшим лимонадом. На глухой Атаманской улице ни человека. Вышли на набережную Обводного. Но и там только машины – мазки на сером, расплывшемся от влаги, акварельном рисунке.
Саша шагнула в сторону Лиговки. Я сказал, что мне в другую, что с площади Александра Невского мне удобнее. Соврал.
Саша кивнула. Повернулась и пошла. Отчего-то я был уверен, что она привяжется идти со мной, а потом мы зайдём в кабак, и вечером я соглашусь куда-нибудь поехать. И даже где-то на периферии сознания зрел план – схема объяснения жене своего дальнейшего отсутствия.
Но Саша ушла.
Я перебежал дорогу. По чавкающей болотной земле спустился к решётке канала. Серо-зелёная вода поглощала свет. Лёгкий ветер оставлял на густой ртутной поверхности едва заметную рябь.
Достал телефон, набрал Кирю. Сказал, что мы сто лет не встречались, и может быть, нам взять бутылку и сходить в кино? Он вяло ответил, что не может, что обещал провести выходной с женой, что как-нибудь в следующий раз. Я выругался, выключил телефон и пошёл в сторону площади Александра Невского.
На Американский мост я не посмотрел.