Глава 2. Советский папа
Наша квартира всегда была завалена красками, холстами, картинами, кистями. Мой папа – художник. Его картины никто не покупал, но я верила в его гениальность. Мне его картины нравились, но чего-то в них не хватало.
Когда я стану взрослой, то спрошу: «Пап, а почему ты всегда рисуешь только природу? Разве не хочешь нарисовать что-то необычное?». Папа в недоумении спросит: «А что именно?». Я отвечу: «Например, чёрную кошку в чёрном подвале, или бездну». Потом, когда его картины начнут покупать, он нарисует и кошку, и бездну, но они так и останутся висеть на стене арт-салона. Люди предпочитают покупать простенькие, понятные глазу пейзажи. Им не понять, что два светящихся глаза на большом чёрном фоне – это и есть чёрная кошка в чёрном подвале, а воронка с чёрным дном и кругами самых мрачных оттенков - это бездна. Возможно, такую воронку человек видит перед смертью и его затягивает туда. Я, как заворожённая, смотрела на эти картины. Они притягивали меня. Я задумалась, отчего люди так примитивны в своём большинстве. Почему всё, что за гранью понимания, отвергается ими. Мне же, наоборот, всегда хотелось «за грань».
На мою свадьбу папа подарил мне не деньги в конверте и не ублюдочный сервиз, а картину. На ней был нарисован уходящий поезд, в конце тоннеля маячил слабый жёлтый свет. Я знала, что эту картину он рисовал специально для меня. Поэтому она мне очень дорога, дороже всех подарков.
Папа, как и полагается гениальным, неординарным личностям, много пьющим, обладающим тонкой ранимой психикой, умер молодым. Картина весит у меня в спальне, несмотря на вопли мамы немедленно снять «эту депрессуху» со стены. Ни за что не сниму. Потому что эта картина отражает мой внутренний мир – мрачный, но со светом в конце тоннеля. А ещё, разгребая старые вещи после его смерти, мы с мамой в шкафу обнаружили рисунки, сделанные простым карандашом и акварельными красками. На обычных листах А4 были нарисованы женщины, и в каждой из них узнавались черты моей мамы. «Мам, он в каждой женщине видел тебя», - сказала я и замолчала. Мама размышляла – выкинуть рисунки или нет. Она бы выкинула, но, видимо, не захотела это делать при мне, поэтому просто сгребла их в кучу и сунула обратно в шкаф. Может, после моего ухода выкинула.
Когда папа рисовал, то почти всегда курил. Он зажимал «Космос», в зубах и прищуривал левый глаз от дыма. Я любила смотреть, за его работой: на чистом холсте появлялись речушки и берёзки, домишки и заборы, тропинки, уходящие далеко-далеко…
Как-то папа потерял меня на демонстрации. Это был первомай.
-Одевайся теплей Наташа, на улице не месяц май! – кричала с кухни мама.
-А ты, смотри, не лопай. За ребёнка отвечаешь. И чтоб недолго.
С веткой берёзы и наклеенными на неё бумажными цветами в руках, в смешном пальтишке и колготках, собравшихся гармошкой на коленях, мы двинулись на демонстрацию. Папа тогда работал на заводе (тогда все работали на заводах, а кто там не работал, зарабатывали деньги). Народу было море, ехали наряженные КАМАЗы, из которых торчали головы орущих детей.
- Хочешь на машинке покататься? - спросил отец.
- Нет, я боюсь, - но добрый папа уже подсаживал меня в кузов машины.
Я орала истошным голосом, слёзы текли по моим щекам. Наконец, он стащил меня с машины, и мы пошли в колонне. Скоро мне эта толкотня надоела. Я хотела домой. Но тут папа ринулся навстречу рыжебородому здоровенному дядьке. Они стали обниматься и хлопать друг друга по плечам. А потом мы пришли в квартиру. Там было накурено, а за столом сидели дяди. Мне включили фильм про трёх мушкетёров и дали шоколадку. Я была рада, что нет толпы, орущих детей и КАМАЗов, и можно спокойно посидеть одной. К тому же фильм интересный и шоколадки я люблю. Я грызла «Алёнку» и смотрела влюблёнными глазами на Д`Артаньяна. Кончился фильм и шоколад. За окном стало темно. С кухни доносились пьяные вопли под гитару «Листья желтые над городом кружатся». Это любимая песня моего отца. Он поёт её в любое время года - и пьяный, и трезвый. В животе заурчало. Я вспомнила про кашу, от которой отказалась с утра.
-Пап, пойдём домой, – сказала я, просовывая голову в сизый дым кухни.
- Пойдём, Толян, - поддержал рыжебородый. - У нас как раз водка кончилась.
И мы пошли. На улице весёлые и пьяные люди бродили по городу. В компании папы и его пьяных дружков мы дошли до магазина, меня оставили на улице, велели подождать. Я стала рассматривать вывески на магазинах и лица довольных прохожих. Прошлась вокруг магазина туда и обратно, поковыряла палкой землю, заглянула в мусорку – папы не было. Подождав ещё немного, я поняла, что он уже не придёт и пошла домой одна: шла, останавливалась на перекрёстках, дожидаясь, пока загорится зелёный. Я устала и очень хотела есть.
- Тётя, я потерялась. Меня зовут Наташа. Мой адрес: улица Невского, дом 2, квартира 3, – отрапортовала я женщине с красными губами, в голубом платье в белый горох.
- Ой, какая умничка. Пойдём, детка, я тебя отведу.
- А где твои родители? – спросила добросердечная тётя. (В те времена, все были добрыми. Или мне так казалось).
- Папа ушёл за водкой и пропал, мама, наверное, дома, плачет и ждёт меня, – как всегда правдиво ответила я.
В сопровождении голубогороховой я добралась до дома. Мама стояла на улице и плакала. Увидев меня, подбежала и обняла.
- Опять нажрался твой папка! Так и знала! И про ребёнка забыл! Скотина! - причитала мама.
Я махала доброй тёте из-за маминого плеча.
В детстве я любила праздники, особенно Новый год. Новый 1989 я запомнила надолго. Утром папа принёс ароматную ёлку до самого потолка, мы с бабушкой наряжали её. В доме стоял елово-пирогово-мандариновый аромат. Вечером отец развёл костёр во дворе – собирались делать шашлыки. Бабушка с мамой накрывали на стол. Я бегала вокруг костра с соседскими мальчишками. Папа в сарае вытачивал мне колечко – подарок на новый год. Иногда он выходил из сарая, чтобы подкинуть дровишек в костёр и глаза его всё больше становились похожими на рыбьи. Я понимала, что он напивается. Видимо, он стащил припасённую для празднования Нового года бутылку и попивал её в сарае.
- Пап, а пап, ну когда колечко будет готово?
-Скоро, Наташа, ещё чуть-чуть.
-Я хочу, чтоб с цветочком.
-Будет тебе цветочек.
- Толь, когда начнёшь готовить шашлык? Время уже 11 – скоро за стол, – вышла на улицу мама.
- Сейчас, неси блюдо с замоченным мясом, – неуверенным голосом забасил папа.
- Да ты никак уже нажрался! – мамин голос срывался на крик.
- Где бутылку припрятал? А ну отдавай! - и мама ринулась в сарай.
- Мам, он мне колечко делает! – пыталась я уладить ситуацию
- Колечко…Дура ты! Глотку он тут заливает. Плевать он хотел на тебя и твоё колечко! – орала мама
-Неправда! Вот оно, колечко! - и я, пытаясь оправдать папу, вытащила из тисков тоненький ободок. Мне не хотелось, чтобы был испорчен любимый мой праздник.
- Говно это, а не колечко! – не обращая внимания на меня, мама искала початую бутылку, хлопала дверями шкафов и заглядывала под токарный станок.
- Ах, скотина, всю уже выжрал! Алкоголик несчастный! - орала мама, потрясая пустой «Столичной» у него перед носом.
Я, зажав колечко в ладони, убежала домой. Бабушка, скрестив руки на коленях, сидела за накрытым столом. Дед ворчал в спальне. Через некоторое время, переругиваясь, зашли мои родители, и началась очередная сцена.
- Давайте за стол садиться. Новый год ведь, – пыталась я исправить ситуацию.
Но не тут-то было! В спор включился дед.
- Что ты орёшь, как ненормальная. Выпить мужик, по-твоему, не может в Новый год. Жалко тебе, что ли… – вступился за папу дед.
- Жалко у пчёлки, а пчёлка на ёлке, – вставила мама свою любимую поговорку.
- Да вы все алкаш на алкаше, отец мой тоже алкаш, пил, да мать бил, думала замуж выйду, избавлюсь от всего этого. А что говорить… хрен на хрен менять… - не унималась мама.
- И что же ты в этот хрен вцепилась, проститутка! – дед двинулся на маму.
- Да на хрен мне твой хрен нужен! Правда глаза колет!!! Вам, наглецам, ссы в глаза – всё божья роса!
- Заткнись! – дед двинулся на маму и топнул больной ногой, так что лицо его исказилось от боли.
Мать отпрыгнула на безопасное расстояние. Бабушка встала между мамой и дедушкой. Я поняла, что праздник безвозвратно испорчен, и заревела.
- Коль, Люб, успокойтесь. Праздник всё таки. Вот ребёнка напугали. - Не плачь, Наташенька, – пыталась урегулировать ситуацию бабушка. Но куда там…
- Деда-деда, попляши, твои ножки хороши! – пропела мама и расхохоталась из-за бабушкиного плеча
-Убью, сука!!! - у деда на губах выступила пена.
Мама ретировалась в комнату, где, распространяя запах перегара, дрых папа.
Пробило 12. Из чёрно-белого «Горизонта» Михаил Сергеевич Горбачёв поздравлял граждан Советского Союза с Новым годом. Бабушка налила два стакана лимонада.
- Давай, Наташа, за Новый год, не плачь, – и бабушка звякнула хрусталём с лимонадом по моему стакану.
Дед из общей миски поглощал оливье, прикусывая толстым куском пшеничного. Из спальни доносились всхлипывания мамы. Мы с бабушкой съели по пирожку, допили лимонад, выключили телевизор и легли спать вдвоём на её односпалку. Перед сном на безымянный я надела колечко с недоделанным цветочком. Это был самый запоминающийся Новый год в моей жизни.
Но больше Нового года я любила лето. Летом мы с папой ездили на рыбалку. Мы вставали ещё затемно, папа садился за руль мотоцикла «Иж-Юпитер - 5», а я в - коляску и ехали на пруд. Зимой папа ездил на зимнюю рыбалку, но мама меня не отпускала. И я довольствовалась испытанием блёсен в ванной, которые папа вытачивал сам на том же станке, что и колечко.
Над прудом стоял густой туман, медленно окрашивалось в розовый цвет небо, квакали лягушки. Папа бережно раскладывал снасти. Мы вместе насаживали червей и закидывали удочки. Ещё надо было подкидывать в воду варёную перловку, чтобы приманить рыбу. Когда клевало, я тащила удочку. Очень бережно, чтобы не порвать рот рыбине, я снимала её с крючка и отпускала в таз с водой. В обед мы раскладывали на газете варёные яйца, огурцы и помидоры, папа вытаскивал из внутреннего кармана пузырёк от бабушкиного лекарства и хитро посматривал на меня. Я знала, что там был вовсе не муравьиный спирт, а водка. Он отлил её специально в этот пузырёк, чтобы мама не засекла. Одним глотком он выпивал содержимое пузырька и рукавом вытирал усы. Потом мы хрустели огурцами и уминали варёные яйца. Рыбы мирно плавали в тазу. Мы привозили их домой, я наливала в ванную воды и выпускала туда карасей. Не могли же рыбы жить в пустой ванной. Им, как людям, нужен комфорт. Для создания настоящего интерьера подводного мира я приносила с улицы песок, засаживала дно ванной травой, выловленной в пруду. Перевёрнутый таз служил спальной для рыб, под его тенью было темно и уютно. Я откапывала в огороде червей и кормила ими рыб в ванной. Больше всего бесновалась по этому поводу мама. «Опять безобразие развели! Не помыться нормально, не постирать», - нудела она. Её терпения хватало ненадолго. Ещё она отказывалась понимать, что рыбу ловят не для того, чтобы есть. Интересен сам процесс.
Убивать живность - это преступление не меньшее, чем убийство человека, может даже и большее. У убийцы человека всегда есть мотивация. Например, муж может убить любовника жены и будет прав. Почему какой-то мудак пользуется его женщиной? Рыбы никому не причинили личного вреда, поэтому убивать их - преступление. Это сейчас я так думаю. А тогда я просто чувствовала, что убивать рыбу это плохо. Ведь в магазине можно купить уже убитую кем-то рыбу, не совершая преступление самому. Более того, меня волновал моральный аспект. Маленькие карасики – чьи-то детки, и их мамы сейчас плачут и ищут своих малышей средь илистых камней.
В банке с водой мы везли рыб на тот же пруд, где выловили их неделю назад. (Кстати, за это время они успевали отъесться жирными червями и значительно подрасти). Там мы торжественно выпускали детишек к их родителям. С чувством выполненного долга, довольные и счастливые, мы ехали домой, и было жарко под мотоциклистским шлемом.