Счастливый случай
С той же блокадной поры я стала верить в Божье провидение, в счастливый случай, который предопределён свыше и спасает жизнь. Посудите сами.
...В августе 41-го, когда жизнь какими-то штрихами ещё напоминала довоенную, я с двумя своими дворовыми подружками Леной и Верой собрались на концерт Аркадия Райкина. Вышли пораньше, чтобы увидеть артиста «вживую» до начала концерта. Он шел по Невскому ослепительно красивый, черноволосый со своей знаменитой седой прядкой, в элегантном костюме и лаковых туфлях... Мы замерли, зачарованные близостью кумира.
Концерт его состоял из сцен, где он по-райкински зло высмеивал фашистов, да так, что Фриц, которого он изображал, должен был повеситься. Райкин уже взобрался на табуретку и всунул голову в петлю из собственного галстука, когда объявили воздушную тревогу. Концерт прервался, всех начали выпроваживать в бомбоубежище.
Перспектива сидеть в убежище, а потом поздно вечером добираться домой нам не улыбалась, и мы сбежали от дежурных, занимавшихся эвакуацией зрителей. На улице наша компания раздвоилась: постояв немного на трамвайной остановке, мы с Леной решили пойти домой пешком по кратчайшему маршруту. Вера же предпочла дождаться «подкидыша».
Когда мы часа через полтора подошли к дому, Веры еще не было. Это показалось странным, так как она должна была добраться раньше нас.
Вера уже никогда больше не возвращалась домой – всех людей на трамвайной остановке, на той ставшей печально известной стороне Невского накрыло артиллерийским снарядом...
...За считанные дни до разгрома Бадаевских складов я подслушала разговор двух прохожих-женщин о том, что где-то далеко на Васильевском острове будут давать так называемую дуранду – спрессованный в плитки лошадиный корм: овёс, кукуруза, подсолнечный жмых.
Не долго думая, я подалась на дальнюю окраину за этой таинственной «дурандой». Отстояв очередь и получив несколько тяжелых плит «лошадиной радости», уже в темноте под дождём по грязи я добралась домой. Увидев меня с этим комбикормом, мама и тётки стали чертыхаться:
- Где это тебя носило и что за мусор ты принесла в дом?
- Никакой это не мусор! –разобиделась я. –Люди говорят, что эта дуранда ещё ой-как пригодиться.
Плиткам еле нашлось место на шкафе под потолком.
Именно эта дуранда в течение первых двух страшных блокадных зим, можно сказать, спасала нашу семью: кусочки от плиток мы брали на работу и сосали целый день, что помогало нам не падать в голодный обморок; дуранду мы меняли на дрова, на масло для лампадок, на крупу и даже сахар. До сего времени не знаю слова более радостного, чем дуранда...
...И ещё один удивительный случай. Рая работала далековато от дома в строго охраняемой зоне. Каждый день, идя на работу и возвращаясь домой, она, впрочем, как и все работающие в той зоне, тщательно досматривались.
Однажды , возвращаясь со смены, Рая присела по естественной нужде чуть в стороне от пешеходной дорожки, где в беспорядке валялись металлические бочки. Сделав своё дело, она случайно глянула в одну из этих бочек и вздрогнула от неожиданности: на неё пристально смотрели два синих глаза. Внимательный взгляд исходил от свинной головы, которая каким-то чудом очутилась в бочке ( видно кто-то её припрятал до подходящего момента). Конечно, попадись Рая с этой головой не сносить ей собственной, но голод оказался сильнее страха.«Синеглазка», как тут же мы окрестили радостную находку, помогла нам продержаться всю вторую голодную зиму.
Ну, что тут больше скажешь? Только выразить благодарность судьбе, в которую начинаешь верить после таких случайностей.
Хорошие люди.
Ленинград боролся за свою жизнь. Уничтоженные массированной бомбардировкой, казалось, сгоревшие дотла Бадаевские склады, тем не менее продолжали кормить ленинградцев. Из фантастической смеси гари, земли и остатков муки выпекали знаменитый блокадный черный(буквально!) хлеб, из этой же смеси изготавливались макароны, черные трубочки - вкуснейшее блокадное блюдо.
Промасленная гарь (в местах, где хранились масло, жиры) шла в пищевое производство, а из горелой патоки, остатков сахара и перемешанной с землёй гари, изготавливались соевые конфеты – главное блокадное лакомство. Бадаевские склады, как истинные ленинградцы держались до последнего...
...Стою в длиннющей очереди за продуктами. Мне повезло – я отоварила все карточки из нашей семьи, а ещё больше оттого, что сегодня давали мои любимые соевые конфеты. На радостях засунув в рот одну из них, я засеменила домой. Дорогу мне преградила группа ребят. Я их так, издалека немного знала – это были хулиганистые подростки из, как теперь бы сказали, неблагополучных семей.
- Эй ты, промокашка, дай конфетку!
Кругом были люди, можно было отослать их подальше-они бы меня не тронули. Вместо этого я достала кулёк с конфетами и дала каждому из них по одной...
Стоял февраль 42-го, когда уже полученные хлебные карточки негде было отоварить. Дома наступил настоящий голод, взрослые начали опухать, продуктов по самому минимуму едва хватало от карточки к карточке.
В один из таких деньков мы с Симой отправились в магазин, куда по слухам в тот день должны были привезти продукты. К счастью, это оказалось правдой, но к нашему огорчению очередь была таковой, что продуктов нам никак не хватило бы. Сима пошла занимать очередь, а я осталась у входа. В кармане у меня лежали все наши карточки на пятерых, а также и Греты Карловны, которая сама уже никуда не ходила.
Кто-то тронул меня за плечо – я узнала двоих из компании тех самых ребят. Спросив зачем я здесь стою и выяснив, что очереди у меня нет, они сказали: - « Давай свои карточки...»
Словно завороженная, совершенно не понимая, что делаю, я вынула из кармана и отдала им все карточки, фактически распорядилась жизнями шести человек...
Пришедшая через несколько минут Сима была в шоке. Побледнев и глядя на меня расширенными от ужаса глазами, она, еле сдерживая крик, сказала:
- Что ты наделала? Теперь все подохнем...
Мы стояли очень долго у выхода из магазина (таких выходов было несколько). Никого из ребят не было видно; отчаяние и страх, что я скажу близким, которых обрекаю на голодную смерть, парализовали меня. Обычно предприимчивая Сима тоже была оглушена случившимся.
Продукты заканчивались и хвост очереди начал расходиться, когда к нам подошли ребята. Я не могла сдержать слёз, а у Симы глаза полезли на лоб: всё наши карточки были отоварены, сумка приятно распиралась от содержимого. Я бросилась угощать ребят хлебным довеском и теми же конфетами, но они отказались взять и посоветовали быстрее, пока не стемнело, добираться домой.
...Когда маме на производстве дали комнату в доме неподалёку от ателье, мы стали искать какое – нибудь меблишко. Я зашла в скупку и стала осматривать выставленный на продажу хлам. Моей мечтой был бархатный диван (как у Рафика). Об этом я спросила у продавца. Наш разговор случайно подслушал военный, майор- мужчина лет сорока. Он и сказал:
- Уменя дома есть такой диван, могу его продать. Живу я недалеко отсюда.
Я очень обрадовалась и мы с ним пошли смотреть «товар». Жил майор в большом доме, в квартире на шестом этаже.
Когда мы поднялись по лестнице на этаж, мне стало страшновато. Я уже пожалела, что ввязалась в эту историю. Квартира у майора была чудесная, семья эвакуировалась на Большую землю. В гостиной стоял точно такой диван, о котором я всегда грезила.
- Ну что, нравится тебе этот диван?
- Да, конечно, о таком я и мечтала!
- Тогда садись и понежись на нём...
Тут-то я вспомнила уроки, которые мне давала многоопытная и бдительная Симка...
- Нет-нет, дяденька, я не буду рассиживаться и, вообще, я хочу домой.
- Чего же ты испугалась, ведь я же не Бармалей...
Мужчина подошел ко мне близко и начал нежно гладить мои волосы.
Тут уж я совсем всполошилась:
- Дяденька, не трогайте меня, я ведь совсем девчонка. Я с вами пошла, поверила, потому что вы военный.
Майор устыдился своего порыва и по-отцовски выругал меня:
- Как ты могла с незнакомым человеком куда-то пойти? Ведь сейчас такое время, что с тобой могут сделать всё, что угодно! Иди домой и расскажи маме, как ты себя вела... Впрочем погоди – я иду в ту сторону и провожу тебя.
Он вышел в другую комнату и вернулся со свёртком, где было печенье, конфеты, баранки- роскошь, которую мы уже не пробовали много месяцев.
Выслушав мою исповедь, мама чуть не побила меня, а вечером мы пили чай с настоящими конфетами, вспоминая добрыми словами неожиданного майора...
...Это произошло весною 43-го. Жизнь в блокадном городе стала привычной, а молодость брала своё. Мы с подругами искали всякую возможность сходить в концерт, попасть в театр или потанцевать в доме культуры.
Добираться приходилось или пешком, или на перекладных. В тот раз девчата затанцевались, транспорт отсутствовал, а пешком было не успеть – мост лейтенанта Шмидта разводился до нашего прихода.
Отчаянно размахивая руками, мы, наконец, остановили полуторку, которая шла в нужном направлении. Сидевший за рулём солдатик, так и быть, согласился нас подвезти с условием, что мы ему покажем дорогу к месту его назначения.
Так мы вовремя проскочили через мост и стали доезжать до своих жилищ. Девчонки одна за другой выпрыгивали из кузова, пока в кабине не остались мы с Леной. Когда подъехали к дому, сидящая скраю Лена вышла, а меня солдатик не выпустил –надо же было кому-то выполнить обещание и указать ему дорогу. Все разбежались, так что приходилось это сделать мне, последней.
В это время, услышав мой голос, моя матушка стала меня звать и, не получая ответа, всполошилась. Водитель собрался ехать дальше, но я его пугнула: там мать наделает такой шум, что тебя задержит ближайший милицейский пост и ты пойдёшь под трибунал...
Машина остановилась . Из-за угла выскочила мама, вытащила меня из кабины и стала колотить своими работящими руками.
- Не трогайте её, она ни в чём не виновата. Вот, возьмите... – солдатик вынул из вещмешка буханку настоящего ржаного хлеба.
Мама стояла, растерянно глядя на него и не решаясь взять этот, без преувеличения, царский дар. Солдатик засунул руку в тот же мешок и вынул оттуда завернутый в бумагу кусок сала:
- Приготовьте ужин, а я на обратном пути к вам заеду.
Мы ждали солдатика с ужином допоздна, а потом ели черный хлеб, макая в расплавленное на сковородке сало. Нет, ничего вкуснее в жизни я не ела ни до того блокадного вечера, ни много-много лет после...
Блокада Ленинграда продолжалась, но было ясно, что немцам не удастся нас сломить. Пережившие две первые блокадные зимы, изможденные дистрофики тем не менее уже верили в неотвратимую нашу победу. Поразительное явление: истощенные и обессиленные до крайности люди не страдали от простуд, ангин, гриппов-популярных болезней мирного времени. Единственным недугом ленинградцев была дистрофия, и те, кого она не свела в могилу, уже находили силы подшутить над собой:
Мой бедный Ленинград,
ох, как тебя бомбят,
снаряды дальнобойные летят.
В квартире холодно,
в желудке голодно
и кушать хочется, как никогда!
Наутро я встаю,
порточки скидаю,
на рынке за стограмм хлеба продаю.
Весною Андриан,
прибавил хлеба нам,
дистрофики повылезли из ям.
В квартире холодно,
в желудке голодно,
и кушать хочется, как никогда!