Мой друг уехал в Магадан
- Снимите шляпу:
Уехал сам, уехал сам
- Не по этапу. (В. Высоцкий)
В 1970 г. я отправился в свою первую экспедицию на оловянные рудники Северо-Востока. В Магадане – в СВКНИИ (Северо-Восточном Комплексном Научно-Исследовательском Институте) в то время уже действовала палеомагнитная лаборатория, основанная моим коллегой и другом Диамаром Михайловичем Печерским, где, в отсутствие её тогдашнего начальника Ф. Файнберга, "хозяйничала" его супруга Т. И. Линькова – весьма властная и пробивная дама, занимавшаяся в более поздние годы изучением палеомагнетизма морских осадков.
Тогда «на Севера» приезжало по договорам много специалистов из столичных и других больших городов СССР: здесь платились двойные оклады и северные надбавки, которые «росли» в зависимости от стажа работы. Здесь для молодых специалистов предоставлялись большие возможности для самостоятельной работы и «карьерного роста» (хотя тогда – в советское время – подобное выражение считалось неприличным –, во всяком случае выражение «делать карьеру» считалось негативным). Советским агитпропом в средствах массовой информации внушалось, что «советские люди» должны трудиться не ради личной «карьеры», а для вклада своих трудовых и творческих усилий в общее дело - во имя «достижения общей цели – строительства коммунизма»…
…С собой я взял двух помощников на временную работу – некоего странного мужичка моих лет (забыл его «индексы») и смазливо-жантильную «девушку по имени Люда – подвернувшихся в начале лета случайных временных «кадров». «Выбирать» было не из чего: основной «косяк» лаборантов-рабочих - из абитуриентов-неудачников - «шел» наниматься на работу обычно ближе к сентябрю (см. предыдущую главу)… В экспедициях платили полевые (на Севере – 100 % к основному окладу), так что мой, как оказалось, весьма расчётливый и прижимистый помощник-«хохол» (буду так звать его для краткости – сам ведь наполовину «хохол» - см. гл. 3-ю), рассчитывал подзаработать, а Людмила оказалась, к сожалению, почти что начинающей «путаной», решившей просто «отдохнуть на «северах» от своих владивостокских «проблем»… У меня тогда просто не было другого выбора – взял с собой первых подвернувшихся…
По договоренности с Т. И. Линьковой, в Магадане мы жили в пустующей квартире какого-то сотрудника СВКНИИ, уехавшего с семьёй в полугодовой отпуск на «материк» - европейскую часть СССР. Обычно тогда все «северяне», «объединив» свои отпуска, выезжали «на материк» раз в три года. Объехав и посетив сперва всех своих родичей, потом всё оставшееся жаркое лето и осень проводили на курортах Кавказа и/или Крыма, «поджариваясь» на солнце и объедаясь южными фруктами-витаминами (коих, в общем-то, были лишены в достаточном количестве на Колыме…).
Тогда свободных квартир «не сдавали», люди не были столь меркантильны, как ныне. Бесплатное «использование» знакомыми пустующих летом многих магаданских квартир в те годы были общепринятым и, в какой-то степени отражало некое присущее «осевшим» там часто надолго (по продлявшимся «северным договорам») бывшим жителям столичных городов своеобразное магаданское гостеприимство…
Центр Магадана уже в то время был вполне благоустроенным – застроен 3-5-ти этажными домами – некоторые из которых были не лишены даже и некоторых архитектурных украшательств (башенок и пр.), которые во времена господства здесь законов приснопамятного Гулага позволяли себе тогда местные начальнички - хозяева Дальстроя (см. Википедию)… Общее впечатление, конечно, гасила однообразная растительность – даже в парке, где росли только довольно чахлые низкорослые деревца лиственницы и аянской ели (см. фото в заголовке главы – это улицы в начале июня…). Тогда ещё было время «белых ночей», и с непривычки было трудно заснуть ночью…
Через несколько дней мы выехали автобусом по старой колымской трассе на оловянные рудники в посёлки Омсукчан и Галимый, расположенные в верховьях р. Сугой - правого притока р. Колымы, на расстоянии около 600 км от Магадана. Дорога (особенно после пос. Мякит) изобиловала многочисленными перевалами, которые с трудом преодолевал наш не первой молодости «пазик».
Особого впечатления сами месторождении не произвели – приморские руды были богаче и разнообразнее колымских по минеральному составу -, хотя в «эстетическом плане» местоположение горых выработок напоминало почти лунный пейзаж…
Вернувшись в Магадан, после двухдневного отдыха поехали в пос. Стекольный, где рядом с полевой базой находилась загородная лаборатория (магнитометры, размещённые в летних павильончиках). Там начал учить Людмилу измерениям.
В посёлке была неплохая столовая, где я, наверное, на всю оставшуюся жизнь наелся оленьего мяса, коим мы только и питались. Другого ничего не было. Особенно запомнилась т. н. «шурпа» (суп) из оленины…
В Стекольном познакомился со сводными братьями Ремизовскими – геофизиками Рудольфом и Виктором. У первого были «проблемы с жёнами», коих он постоянно ревновал, возможно, и не беспричинно. Так, однажды, выехав на полевые работы в западную часть области (в район Ягодного, где было много старых золотых приисков), он неожиданно появился на базе на следующий день, объяснив своё появление тем, что забыл что-то из полевого имущества. Знавшие его другие коллеги по лаборатории, «просветили» меня: это была лишь «обычная» для него проверка своей новой (второй) супруги («не уехала ли та в его отсутствие к хахалю в Магадан»). В последующие годы он всё пытался переехать работать – то в Хабаровск, то во Владивосток. Помнится, ещё живя в последнем, мне приходилось мирить этого ревнивого коллегу с уже третьей его женой, когда они пришли в гости в мою новую, недавно полученную квартиру… Потом он куда-то исчез с «научного горизонта»…
Брат его Виктор, в 90-х уехал в Хабаровск, где, тоже, как и Рудольф, «завязал» с палеомагнетизмом и стал активно публиковать (особенно в годы перестройки) в периодической печати и сборниках, различные популярные статьи по истории освоения Дальнего Востока, публицистические обзоры новой литературы в журналах, променяв своё изначальное (вероятно, ставшее «узким» для него) амплуа ученого-геолога на профессии более широкого и популяризационного профиля - писателя, историка, преподавателя… За свои заслуги «насобирал» много титулов и регалий – стал почетным членом географического общества, получил почётное звание члена Профессорского клуба ЮНЕСКО. Стал, наконец, Членом Союза писателей. С 2005-го года заведовал отделом очерка и публицистики журнала «Дальний Восток».
Трудоспособность и широта тематики его публикаций восхищают: только в 2012 г. вышли в свет его такие столь разнообразные книги как «Мемуарная кулинария», «История печати на Дальнем Востоке» и четвертая по счету книга о древнегреческой мифологии «Три богини, две Елены и троянский конь»… Но для науки он был, к сожалению, «потерян». Да, уж, кесарю – кесарево…
…После Стекольного мы вернулись в Магадан. Необходимо было получить «добро» от всемогущего руководства Объединения «Северо-Востокзолото» на посещение подведомственных ему оловорудных месторождений Чукотки – Иультинского и Валькумейского. Огромное светлое здание с длинными коридорами и многочисленными дверями поразило меня тогда тем, что на каждой двери висела табличка, где – чуть ли ни через одну – фигурировала… еврейская фамилия: разных начальников отделов, инженеров, их заместителей и т. п. руководящих персон. Подумалось: «неужели это случайность – "затащили", наверное, в своё время многих из этих «ребят» по 58-й статье в эти места "поближе к золоту»... Хотя - с другой стороны -, если бы я был законченным антисемитом, мог бы двусмысленно сказать и так: "а где же не работать представителям этой нации как не «возле золота»…
Впрочем в других местах Колымы (например, в районе Депутатска) в "лихие 90-е годы в приисковых посёлках приходилось реально наблюдать многочисленные диаспоры ингушей, создавших целые "анклавы" по организации нелегальной добычи и транспортировки "левого" золота "на материк" - в западные районы страны...
Главным инженером (далее – ГИ) Объединения тогда был знаменитый на Колыме и Чукотке Израиль Ефимович Драбкин, который славился в Магадане своими организаторскими способностями и суровостью, приобретёнными им ещё в бытность своей работы в системе «Дальстроя», начиная со сталинских послевоенных времён. Это был опытный и «матёрый» производственник - уже в годах (где-то за 50).
Войдя в его кабинет я был поражён огромными размерами последнего (после этого я такого больше нигде не видел воочию). Вдоль одной стены стояли вытянутые по длине кабинета столы, заваленные ватманами с какими-то чертежами и многочисленными папками. Расположенные вдоль другой стены столы были пусты и заставлены стульями – вероятно для совещаний. Наконец, далеко вдали - чуть ли не в 40-50 метрах напротив входа - стоял огромный дубовый стол, на котором «кучковалась» - иначе не скажешь – груда разномастных телефонов. Товарищ ГИ вёл какой-то разговор по одному из них. В левой руке он держал трубку второго аппарата, по которому он переодически «ретранслировал» основную информацию, получаемую из «праворучного» телефона… Сзади стола на стене висела огромная карта Магаданской области, испещрённая разноцветными линиями, соединяющими Магадан с многочисленными пунктами Колымской и Чукотской золото- и оловодобычи…
Стало понятным такое большое количество телефонов (напоминаю – тогда ещё не существовало мобильников) – приходилось связываться со многими разбросанными на тысячи километров друг от друга и самого Магадана золотыми приисками, оловянными рудниками, угольными карьерами, ремонтными мастерскими, огромными, подчинёнными Объединению автохозяйствами, северными портами, где производилась разгрузка судов (только-только открылась летняя навигация) и аэропортами местных авиалиний…
Я впервые видел такой стиль работы: ГИ работал, по сути, по старинке, в режиме «ручного управления», пропуская всю поступающую информацию с мест непосредственно через себя и не надеясь, как это я наблюдал в конце 90-х годов в Москве, в Министерстве Геологии и Охраны Недр, на расплодившихся там многочисленных «помощников-референтов», По ходу телефонного разговора, как я заметил, он делал лишь небольшие пометки в большом блокноте, который, видимо, уже потом передавал «для расшифровки» своему помощнику, сидевшему в комнате перед входом в Большой Кабинет.
При таком объёме и стиле работы, конечно, надо было иметь хорошую память и всегда «светлую» голову.
Пригласив (звоночком в приёмную) меня в кабинет, он продолжал разговор, как я понял, с гл. инженером валькумейского рудника, куда я отправлялся для работы. Речь шла о просачивании воды в забоях горных выработок, уходивших под морское дно (рудник располагался на самом берегу Чаунской губы Восточно-Сибирского моря). Там сложилась довольно опасная ситуация…
Запомнились последние фразы ГИ, сказанные валькумейскому подчинённому: «Вы кто – Главный инженер или нет? Так , пожалуйста, будьте Главным инженером! И решайте эту проблему самостоятельно. Все необходимые средства у Вас имеются». Такого «изящного» упрёка (с ударением на слове «будьте» в сочетании с явственно скрытой угрозой) мне не доводилось больше никогда слышать…
Посмотрев мои «верительные грамоты» - документы, форму допуска к спецработам и отношение из ДВГИ с традиционной просьбой «оказать содействие в проведении научных исследований», он перекинулся со мной несколькими фразами о характере будущих работ, «делах в ДФ АН СССР» и… погоде во Владивостоке, Затем наложил соответствующую резолюцию с указанием, как это было принято, оказать необходимую помощь в проведении работ на руднике (обеспечить провожатыми и необходимым снаряжением для подземных работ…
…На Чукотку отправлялись уже вдвоём - с «хохлом». Людмила в Магадане получила некое письмо, по прочтении коего стала «скулить» - просить-требовать отпустить её «домой во Владик». «Подружка написала, что купается на Шаморе (популярной бухте в Уссурийском заливе под Владивостоком), а я тут с вами кувыркаюсь в снегу» - таков был главный рефрен её стенаний. Хлебнув немного «магаданско-колымских впечатлений», она, вероятно, поняла, что «не туда попала»…
Я «с отвращением» отправил дезертиршу и случайного человека в нашей работе – свою «ошибку» - обратно и зарёкся больше не брать с собой таких капризных «фифочек».
Чтобы сразу закончить описание своих «кадровых проблем», скажу, что мой «хохол», в общем-то, не подводил: старался и пыхтел, но дело своё делал. Хотя «штатский» и «домашний» был мужичок, не привыкший к нашему образу жизни: геологическим скитаниям, полевым неудобствам и «дриблинговому» - дёрганному» - стилю работы). Но за ним нужен был постоянный догляд: когда он уставал, то начинал путать номера мешочков, которым должен был соответствовать номер соответствующего отобранного и зафиксированного мною в пикетажной книжке образца (имевшего определённую маркировку - компасную ориентировку, которую я записывал. Эти данные потом используются при расчёте направления вектора древней намагниченности)…
Попросту говоря, номер мешочка, куда клался образец и его номер в моей записи (с соответствующими «цифровыми параметрами») должны были совпадать. Тогда ещё не было различных «маркёров» и фламастеров, чтобы писать номер на самом образце (что, правда, не всегда удобно). И, конечно, сам отбор (отделение куска породы из скального массива) осуществлялся с помощью зубила и геологического молотка. Буровые пробоотборщики (с ориенировкой керна) в России тогда ещё не использовались - отсутствовали…
Ещё, конечно, немного надоедала его страсть и мания в любом месте, где бы он ни находился (даже если рядом была столовая), варить борщи. Я тоже (наверное, потому, что сам «полухохол») люблю борщи. Но он их варил везде и всегда – в любое свободное время и при каждом удобном случае. И практически, кажется, только ими и питался. Этим он достигал удовлетворения своих гастрономических пристрастий и - что было для него, вероятно, главным - экономил расходы на магазины и столовые… Всё это было, конечно, вполне терпимо…
…До Певека (рядом с которым находился рудник Валькумей) летели на ЛИ-2 (с винтовым двигателем) – железном, громыхавшем при взлёте и посадке «ящике» с боковыми железными сиденьями с обеих бортов – с промежуточными посадками в Балыгычане, Омолоне и Кепервееме. Неподалеку от последнего (в Билибино) тогда уже строилась АЭС .
Посёлок Певек расположен на восточном берегу Чаунской губы. Несмотря на середину июля вся эта глубоко вдающаяся в материк из полярного Восточно-Чукотского моря большая – более сотни км. в поперечнике - бухта была забита паковым льдом. Огромные глыбы последнего – мини-айсберги - не давали возможность пробиться стоявшим далеко на рейде судам и пришвартоваться в порту для разгрузки.
В посёлке все продукты (ещё с прошлогоднего завоза) к тому времени давно окончились. В единственном магазине на полках оставались только трёхлитровые банки с солёными зелёными помидорами. Мука для выпечки хлеба завозилась самолётами из Анадыря – «столицы» Чукотского автономного округа. Поесть можно было только в столовой рудника по талонам…
Лишь 21-го июля первому из судов – «Капитану Готскому» - удалось пробиться через льды и ошвартоваться у грузового пирса… К первоочередной разгрузке продуктов было привлечено местное население: люди буквально за несколько часов разгрузили огромные трюмы, передавая ящики и мелкую фасовку продовольственных товаров по человеческой цепочке из рук в руки… Габаритные и тяжёлые грузы разгружались уже потом кранами.
Местность вокруг посёлка представляла собой мелкосопочную горную тундру. В Певеке я впервые увидел карликовые берёзки – маленькие стелющиеся веточки длиной не более 10-20 см. с мелкими (с копеечную монету) листочками. Соответственно пришлось убедиться в правильности выражения, что в тундре «грибы выше деревьев». В один из свободных дней я нашёл на склоне сопки несколько обабок (подберёзовиков), имевших обычные размеры и поднявшихся выше стелющихся берёзок…
Стояла середина июля, но погода не баловала: вдруг среди дня мог – откуда не возьмись – сорваться ветер, с севера набегали тучи и сыпал приличный снег, который – и то не всегда – лишь через день-другой растаивал. Но температура не подымалась никогда выше нескольких градусов тепла. И это – «на макушке лета!». Холодное «дыхание Арктики» давало о себе знать постоянно. В середине-конце августа выпавший снег уже не таял и практически начиналась зима…
Нам повезло: несколько дней здесь стояла тихая солнечная погода. Ночи – в это время «не было»: в находящемся почти на 70-градусной широте Певеке солнце не заходило. В первый же день по прибытии я захотел это дело проверить: посмотреть, что происходит с нашим светилом на небе. Не поленился: проторчал на берегу бухты до часу ночи, пока не убедился, что солнышко к тому времени опустилось до горизонта. Но не зашло, а, постояв там - как тарелка на боку -, опять стало восходить к небосводу… Действительно, я «убедился», что «солнце в этих широтах уже не заходит, и « крокодил в небе солнце» не проглотил (по К. И. Чуковскому)…
В эти дни, когда светило яркое солнце, отражаясь в многочисленных мини-айсбергах и глыбах плавающего бело-голубого льда, забившего бухту, многие жители Певека устремлялись к берегу, где ловили корюшку. Ловил и стар и млад. Но после 12-ти ночи, хотя и светило яркое солнце, по берегу ходили отряжённые местной администрацией комсомольско-молодёжные дружины, которые отправляли детей и подростков домой спать: были случаи, когда, сидя со своими удочками, увлёкшиеся рыбачки засыпали и, сонные, клевали носом, пикируя прямо в воду…
…Особенностью сравнительно небольшого валькумейского рудника (тогда эксплуатировалось всего лишь несколько горизонтов) являлось то, что последние уходили («вслед за рудными телами») под морское дно. Было немного «неуютно», когда представлял себе лишь тонкую «покрышку» пород (правда, крепких массивных гранитов) над головой, которая отделяла тебя от многометровых толщ солёной морской воды… Рудные тела (преимущественно т. н. кварцево-касситеритовой формации) были маломощные, но богатые и однородные, удобные для обогащения, - в отличие от жильных тел сульфидно-касситеритовой формации, превалировавших в кавалеровском рудном районе… Чтобы лучше понять последнюю фразу (и вспомнить о каких минералах идёт речь), кто желает, прошу вернуться к главе 33-й.
«Отработав Валькумей», на том же «ЛИ-2» отправились вдоль побережья Чукотского моря, минуя мыс Шмидта, в пос. Эгвекинот в заливе Креста. Последний находился уже в Западном полушарии. Только оттуда можно было добраться на рудник Иультин, где добывались руды олова и вольфрама т. н. кварц-касситеритово-вольфрамового типа.
Грунтовая дорога в пос. Иультин, перевалив хребет шла вдоль реки с романтичным названием Амгуэма, что означает в переводе с чукотского «широкое место» - понятие, относящееся к широкой долине этой реки. Дорога в июле была на многих своих участках размыта от таявшего в горах снега и наш автобус лишь с помощью тягачей с трудом преодолевал «критические» участки пути.
В те годы рудник был на пике своего развития, посёлок, застроенный каменными пятиэтажными домами, имел до 5 тыс. населения. Закрыт он был (как и многие другие оловянные рудники страны) в приснопамятные 90-е годы прошлого столетия, когда «обрушились» многие горнорудные отрасли страны и практически вся геологическая служба была анулирована. Теперь этот посёлок – как и многие другие чукотские рудники – стал посёлком-призраком. Стоят пустые дома, некоторые даже с не вывезенной сгнившей мебелью (вывозить некуда да и себе дороже)… Лишь иногда из Эгвекинота в посёлок заезжают по дороге на рыбалку редкие проезжие туристы и/или бродяги-энтузиасты (что фактически одно и то же).
Сравнительно дорогая подземная оловодобыча в СССР (России) не выдержала конкуренции с дешёвыми рассыпными месторождениями олова в Юго-Восточной Азии…
…Отличительной особенностью оловянной минерализации месторождения было наличие крупных (до 5-8 см.) кристаллов касситерита – в отличие от обычных агрегатов мелкозернистых (в основном, 2-5 миллиметровых) зёрен-кристаллов в месторождениях других типов. Горные выработки месторождения характеризовались нестандартной большой шириной и высотой квершлагов (подходных выработок к рудным зонам) и безрельсовым подземным транспортом (вместо обычного электровоза с вагонетками, под землёй курсировали обыкновенные самосвалы с рудой и пассажирские вагончики на аккумуляторной тяге.
В сухую погоду в Иультине, говорили можно было наблюдать «пыльную бурю» из мелкой фракции кварца — отходов после обогащения руды на ГОК’е (Горно-обогатительном комбинате). К счастью в дни нашего пребывания здесь стояла пасмурная и тихая «снежно-дождевая» погода.
Набрав за несколько дней необходимое для статистики количество ориентированных образцов, столкнулись с проблемой их отправки. В Иультине работала только авиапочта. Удельный вес касситерита почти такой же, как у железа (около 7 г/см3). Тары на почте никакой нет, любая доска, кусок фанеры в посёлке – страшный дефицит. Пришлось обкладывать тяжёлые кристаллы касситерита травой и тряпками и зашивать в брезентовые мешочки, на которых едва удавалось написать адрес (объём тяжелющих кристаллов, в отличие от их веса, был невелик). А больше 8 кг. авиапосылки не принимались
На почте в роли подсобного рабочего мне помогал некий экзотического вида черноволосый с проседью услужливый человек явно не славянской внешности. Он оказался бывшим зэком, до «посадки» - кавказским жителем – ассирийцем, представителем редкой древней народности. На мой вопрос – почему не уезжает домой после освобождения – покачал головой и ответил, что не может: «кровная месть, приеду - зарежут».
Видно, хорошо «отметился и наследил» в своё время этот кавказец в родных местах…
Мой помощник по работе – любитель борща – был уже не нужен. Распрощались: он полетел (из Эгвекинота через Магадан) во Владивосток за расчётом (передал с ним для бухгалтерии подписанный мною табель). Я же решил сделать небольшой «крюк» - попасть в пос. Уэлен на мысе Дежнёва – крайней восточной точки нашей страны. В командировке этот пункт у меня был вписан, а пропуск в погранзону был заранее оформлен. Конечно особой надобности посетить это место по работе у меня не было, но жаль было, «находясь почти рядом» упустить редкую возможность посетить такую экзотическую географическую точку – грешен – за государственный счёт… В те годы дирекция и бухгалтерия институтов АН СССР относились довольно либерально к подобным вояжам: денег на командировки хватало…
Но моей необоснованной растрате денежных средств не суждено было состояться: попав с вертолётной оказией в Анадырь и просидев там четверо суток из-за непогоды в районе промежуточной посадки в пос. Лаврентия, пришлось отказаться от заманчивой поездки. Вернулся в Магадан, где провёл несколько дней в палеомагнитной лаборатории среди коллег.
В эти дни в СВКНИИ произошло большое событие: в связи с принятым Правительством по ходатайству АН СССР решением о создании Дальневосточного Научного Центра (ДВНЦ) сюда из Москвы приехала комиссия для ознакомления с институтами, которые должны были составить костяк дальневосточной науки. Во главе комиссии был сам тогдашний президент АН СССР академик М. Келдыш, члены её были представлены академиком-геохимиком А. Виноградовым, директором СВКНИИ академиком Н. Шило и чл.-кор. АН СССР А. Капицей. Последнего «привезли сватать» на должность Председателя Президиума вновь создающегося Научного Центра - знакомиться с институтами, а коллективы последних - знакомить с ним самим.
Состоялась встреча гостей с «научной общественностью» Магадана, где волей случая поприсутствовал и я. Когда М. Келдыш, представляя «учёной публике» будущего её Председателя, назвал его фамилию, по залу прошелестел гул заинтересованного удивления, который пресёк Келдыш: «Нет, это не папа, это его сын». Отца тогда знала вся страна: он жил и работал ещё до Отечественной войны в Англии в Кавендишской лаборатории у самого Резерфорда (см. Википедию), откуда привёз много аппаратуры и организовал в СССР совремённую лабораторию. Его исследованиям покровительствовал сам И. Сталин.
Младший Капица дал учёной публике краткую информацию о своём видении задач, стоящих перед вновь организуемым Дальневосточным Научным Центром, полушутя пообещал, что будет стараться не опозорить честь своей славной фамилии… Не думал я, что менее, чем через год, он поможет мне «пробить» строительство загородной магнитной лаборатории под Владивостоком…
М. Келдыш также рассказал об успехах и задачах советской науки. На вопрос – «в чём мы отстаём от американцев в «соревновании за покорение космоса – он, полушутливо спросив: «здесь нет корреспондентов?», ответил, что отстаём в вычислительной технике… Тогда в официальных сообщениях упоминалось только имя Главного Конструктора космических ракет Сергея Павловича Королёва и лишь «вскользь» - иногда – Главного Теоретика Космонавтики, которым, как мы все лишь впоследствии узнали и был Мстислав Всеволодович Келдыш…
… Уезжая из Магадана, я лишь об одном сожалел - что не увидел ссыльного певца Вадима Козина, который, будучи очень популярным ещё с довоенных лет, был сослан перед самой войной сюда –, говорят, за свою нетрадиционную сексуальную ориентацию. После реабилитации он остался здесь.
В 70-90-е годы прошлого столетия пришла вторая волна его популярности в СССР и России. Я лично очень люблю его «незамысловатые» лирические ретро-песни, его голос и манеру исполнения и, главное, - мелодии, которые напоминают мне ностальгические предвоенные годы (см. главу 5-ю под таким же названием…).
После этой поездки я ещё несколько раз бывал в командировках в Магадане (участвовал в различных конференциях), но всё было «недосуг»: научная «суета» затягивала и отвлекала. Сейчас я очень сожалею, что в эти годы не нашёл времени хотя бы попытаться посетить своего кумира. Когда всеми забытый старик доживал свои дни…
Послушайте, пожалуйста, например, хотя бы эти две песни ниже на сайтах:
В. Козин (Осень)
(вставить непосредственно в верхнее окошко Яндекса, кликнув мышкой на словах «вставить и перейти»).
В. Козин (Дружба)
(войдите в Яндекс, вставьте в его верхнее окошко и нажмите опцию "найти и перейти")
А также прочтите, если не читали, главу 5-ю моих воспоминаний. Может быть, слушая (на указанных там соответствующих сайтах) старые лирические ретро-шлягеры, больше проникнитесь «аурой» того времени…
... В заключение упомяну о том, что в этой главе я сознательно совершенно не коснулся лагерной тематики, "гулагского" прошлого Колымы 40-х - начала 50-х годов прошлого века, всех тех мытарств, через которые в сталинские времена прошли сотни тысяч заключённых, работавших на приисках и рудниках. Этому времени посвящена многочисленная литература: это особый "пласт" нашей истории. Интересующимся этим временем советую прочитать, например, воспоминания В. Туманова, неординарного человека, друга В. Высоцкого – «Все потерять — и вновь начать с мечты…». См. А также – прозу других известных «лагерников» – А. Солженицына ("Один день Ивана Денисовича", эпопею "Красное колесо" и др), Е. Гинзбург ("Крутой маршрут"), Г. Жжёнова "Саночки", В. Шаламова ("Колымские рассказы") и т. п.
Привожу здесь для своих молодых потомков лишь популярный в конце 40-50-х годов стихотворный текст известной "народной зэковской" песни, а также малоизвестной песни на слова поэта и писателя Анатолия Жигулина.
Я помню тот Ванинский порт
И вид парохода угрюмый.
Как шли мы по трапу на борт
В холодные мрачные трюмы
Над бухтой сгущался туман,
Ревела стихия морская.
Стоял впереди Магадан
- Столица Колымского края.
Не песни, а жалобный стон
Из каждой груди вырывался.
"Прощай навсегда материк!"
- Ревел пароход, надрывался.
Будь проклята ты, Колыма,
Что названа чудной планетой.
Сойдёшь поневоле с ума
- Возврата оттуда уж нету
Семьсот километров - тайга,
Где бродят лишь дикие звери.
Машины не ходят туда
- Бредут, спотыкаясь, олени.
Я знаю: меня ты не ждёшь
И писем моих не читаешь.
Встречать ты меня не придёшь.
И встречи со мной не желаешь.
Прощай, молодая жена
И вы, малолетние дети.
Знать, горькую чашу до дна
Осталось испить мне на свете.
-ххх-
А. Жигулин
КОЛЫМСКАЯ ПЕСНЯ
Я поеду один
К тем заснеженным скалам,
Где когда-то давно
Под конвоем ходил.
Я поеду один,
Чтоб ты снова меня не искала.
На реку Колыму
Я поеду один
Я поеду туда
Не в тюреном вагоне
И не в трюме глухом,
Не в стальных кандалах.
Я туда полечу,
Словно лебедь в алмазной короне
- На сверкающем "ТУ"
В золотых облаках.
Четверть века прошло,
А природа всё та же -
Полутёмный распадок
За сопкой кривой.
Лишь чего-то слегка
Не хватает в знакомом пейзаже -
Это там, на горе,
Не стоит часовой.
Я увижу рудник
За истлевшим бараком,
Где привольно растёт
Голубая лоза.
И душа, как тогда,
Переполнится болью и мраком
И с небес упадёт -
Как дождинка - слеза...
Я поеду туда
Не в тюремном вагоне,
И не в трюме глухом,
Не в стальных кандалах.
Я туда полечу,
Словно лебедь в алмазной короне
На сверкающем "ТУ"
В золотых облаках...