- Я хочу сделать чистосердечное признание, - спокойно произнёс Кауфман, когда конвойный, усадив его на табурет перед столом следователя Котина, удалился.
- В чём? - бледное, осунувшееся лицо последнего помертвело, но тонкие плотно сцепленные руки, вдруг вспорхнули в разные стороны словно вспугнутые птицы и принялись суетливо перебирать бумаги на столе. Котин уставился на них отчуждённым застывшим взглядом, и у Кауфмана возникло ощущение, что тот не видит ни стола, не бумаг, а собственные пальцы воспринимает как белых червей, неизвестно каким образом очутившихся у него на столе.
- В том, - спокойным, твёрдым голосом произнёс подследственный, - что я пронёс бомбу на самолёт трибуна, установил её под сиденьем, а затем незаметно вышел.
Котин вздёрнул голову и вперил взгляд в Кауфмана. Пальцы его забарабанили по столу.
- Дайте мне ручку и бумагу, и я всё подробно напишу, - невозмутимо продолжал Кауфман.
- Ничего я вам не дам, - устало выдохнул Котин. - Вы, Эрнест Самуилович, вроде взрослый человек с мировой славой и с учёными степенями, а ведёте себя, словно обиженный на весь мир подросток.
Кауфман в свою очередь пристально вгляделся в лицо следователя.
- Вот вы говорите "незаметно вышел", - повышенным тоном заговорил тот, - а я получил расшифровку бортового самописца, на которой чётко установлен ваш голос.
- Ах, вот как? - Кауфман прищурился на следователя. - Как же я выжил?
- Этот вопрос не относится к следствию.
- Не относится к делу? - воскликнул Кауфман. - Самолёт разбился, все пассажиры, включая трибуна, погибли, а я выжил, и это, по-вашему, не имеет отношения к делу?
- Авиационный комитет указывает в отчёте, что авария произошла из-за технических неполадок и неблагоприятных метеорологических условий. Признаков срабатывания взрывного устройства не обнаружено.
- В таком случае, что я здесь делаю? - сурово произнёс Кауфман.
Котин придвинул бумагу Кауфману и сухо сказал: - Ознакомьтесь и подпишите постановление о снятии с вас обвинения, закрытии дела, прекращении следствия и вашем освобождении.
Прочитав и подписав, Кауфман тихо сказал:
- В дни моей юности, когда я работал невропатологом,ко мне на приём пришёл худой, бледный, седоватый мужчина лет около шестидесяти и на вопрос, что его беспокоит, ответил: " В том то и дело, доктор, что ничего!" " Как так ничего? - изумился я. - Зачем же вы пришли?" "Дело в том, что у меня всю жизнь всегда что-нибудь болело. Ни одной минуты своей жизни я не испытывал полной свободы от боли, которая блуждала по моему телу, словно пиявка, присасываясь то к одному органу, то к другому. Я проклинал всё на свете, скрипел зубами, доктора толком ничего определить не могли, и вскоре я перестал к ним ходить, уж лет поди тридцать к ним ни ногой," "Постойте! - прерываю я. - Но если вы столько времени не обращались к врачу, когда у вас болело, то почему же обратились, когда перестало? Ведь более логичным было бы радоваться!" "Э, нет, доктор, вы не понимаете, - печальным голосом говорит он. - Ведь не спроста же это перестало. Ведь это к чему то определённо. Я вот всё думаю, к чему бы это?"
Я рассмеялся, выписал ему успокоительных капель, дал направления на анализы, и он ринулся их сдавать. Однако на приём больше ко мне не пришёл.
Я просмотрел анализы, всё в порядке. Дай, думаю, успокою человека. Позвонил, и мне сообщили, что он умер. "Несчастный случай?" - спрашиваю. "Нет, - говорят, - лёг спать да и не проснулся. А ещё непьющий называется!"
Кауфман замолчал и задумчиво уставился в пол.
- К чему вы мне это рассказали? - с явным недоумением в глазах спросил Котин.
- Понимаете, как я потом выяснил, он умер просто от храпа, весьма редкий случай. За всю мою врачебную деятельность мне больше такое не попадалось, а практика у меня обширнейшая.
- От храпа? - в глазах Котина забрезжило любопытство. - Очень мило. Ещё не сталкивался с подобным. Но только я вот не пойму, вам понравилось здесь что ли? Сидите, байки рассказываете. Я же сказал вам, Эрнест Самуилович, вы свободны.
Котин нажал на кнопку в столе, и в кабинет вошёл конвойный.
- Проведи его на выход! Вот постановление.
Кауфман поднялся табурета, медленно подошёл к двери, обернулся и сказал:
- Боль есть ключ к вратам жизни. Если им предполагается более не открываться, то и ключ более не нужен. А вам безразличны врата истины, и ключ к этим вратам вы утратили. Неужели вас не приводит в ужас мысль запечатлеться в вечности далеко не в самом лучшем своём облике.
Кауфман вышел, за ним последовал конвойный. Котин с тревогой уставился на закрывшуюся мягко дверь.
Кауфман, оказавшись на улице, не успел насладиться свежим воздухом, как его первый миг блаженства тут же омрачился. Он увидел в приоткрытом окошке припаркованного у ворот здания АЕК чёрного лимузина лик Клима Тимофеевича. На водительском месте смутно вырисовывалась лысая голова Михаила. Последний вышел из машины, подошёл к Кауфману, поздоровался, внимательно осмотрел его, кивнул и сказал:
- Вид у вас вполне. Садитесь в машину.
Кауфман расположился на мягком сиденье напротив Клима, который крепко пожал ему руку, Михаил - за руль, и лимузин мягко тронулся с места и заскользил прочь от мрачного здания по полыхающей солнечным светом улице.
- Вам следовало сразу позвонить мне, - покачав головой, произнёс Клим. - Комитетчики молодцы, но тут явно хватили через край.
"Он за идиота меня принимает? - подумал Кауфман. - Или у них принято лгать прямо в лицо, даже тогда, когда невозможно в это поверить?"
- Надеюсь вы не думаете, что я или Михаил были в курсе? - Клим повернул голову в сторону водителя: - С замом своим поработай! Много что-то он на себя брать стал. - он вернул взгляд на Кауфмана: - Выслужиться захотел, вот и перестарался. Кабы не его преданность делу тополей, то выпорол бы его.
- Вы часто употребляете это выражение, - Кауфман поморщился. - И я всё собирался спросить, в чём собственно заключается это дело тополей?
- Ну знаете ли, Эрнест Самуилович, - Клим пожал плечами. - Не ожидал от вас. Видите что в королевстве происходит? Ваши осины с утра до ночи народ баламутят, внушают мысль, что осины и тополя из одного семейства ивовых, и что враждовать и воевать им друг с другом глупо и что каждый есть бог, только одурманенный ложью, корыстью и глупостью, насланными на него сатаной.
- Что же в этом плохого?
- А то что если каждый будет богом, то бога и вообще не будет! - Клим сверкнул взглядом. - Само слово потеряет смысл, ведь ценность его заключается именно в том, что бог один.
- По вашему, бог это лишь слово? А если он существует, то какое ему дело до того, как будут люди именовать себя и его? Я всё таки не получил ответа относительно дела тополей, видимо, суть его является величайшей тайной. Признаться меня сейчас гораздо больше волнует местонахождение и состояние моей дочери.
Кауфман впился взглядом в лицо Клима, но оно не выдало ни малейшей тревоги, только глаза на несколько мгновений словно остекленели, но тут же замаслились выражением участия.
- Мы как раз едем туда, - сказал он и тонкие губы его дрогнули в улыбке. - Но прежде чем вы увидите её, я хотел бы ввести вас в курс дела.
- В какой курс, какого дела? - воскликнул Кауфман, нахмурившись и сверкнув глазами. - Бросьте ваши канцеляризмы и объясните по человечески, что с моей дочерью! Я уже понял, что меня упекли в АЕК, потому что с ней что то случилось.
- Конечно, - тихо произнёс Клим. - Чего же я хотел? Я, глупец, намеревался провести мировое светило. Да, вашей дочери неожиданно стало плохо, врачи - а вы знаете, что в моей больнице самые лучшие врачи - сделали всё возможное, они бились за её жизнь до последнего, но не смогли её спасти. После того как установили смерть головного мозга, они решили крионировать её...
Кауфман сжал кулаки и несколько секунд остекленевшим взглядом смотрел в упор на Клима.
- Я её отец, а они решают, что с ней делать? Они решили крионировать её, даже не посоветовавшись со мной? И вы хотите, чтобы я поверил, что вы ничего об этом не знали?
- Каюсь, Эрнест Самуилович, знал, - Клим кивнул и продолжал тихим голосом. - Зная, как вы сильно любите дочь, я предполагал, что вы отвергнете мысль о крионизации,
- А может потому что я захочу лично провести экспертизу причины её смерти? - крикнул Кауфман, побагровев.
- А для крионизации требовались оперативные действия, ну там очистка от крови, заполнение азотом, протекторами...
- Я знаю технологию! - резко прервал его Кауфман. - Почему без моего ведома? Зачем меня удалили? Что то вы не договариваете!
- Вы доверяете вашему коллеге Куроедову?
- Да.
- Он готовил вашу дочь к крионированию и составил медзаключение о причине смерти, с которым вы ознакомитесь.
Кауфман опустил голову и закрыл лицо ладонями.
- Ведь крионирование, в сущности, ваше детище, - продолжал Клим. - Ведь и криогенную камеру создавали в исследовательском центре под вашим руководством. Вот мы и подумали, что есть ещё шанс побороться за её жизнь. Да, мы сделали всё это, можно сказать, у вас за спиной и специально удалили вас, чтобы вы, так сказать, не нервировали специалистов. Опять же мы хотели вас подготовить.
- Очень трогательно! - воскликнул Кауфман, подняв голову и отдёрнув руки от лица. - Имейте в виду, я тщательно изучу заключение Куроедова и лично переговорю с ним, и если мне что-нибудь не понравится...
Авто остановилось и Михаил резко бросил через плечо:
- Приехали.
Клим, Михаил и Кауфман вошли в больницу, спустились на лифте в подземный блок и охранник, конвульсией лицевых мышц стряхнув с себя сонную одурь, приветствовал Клима, упав на колени и хлопнув лбом о мраморный пол.
Клим указал пальцем на вход в лабораторию, и охранник прыжком вернувшись в исходное положение, нажал на кнопку пульта, мелькнувшего у него в руке, и дверь открылась.
Клим пропустил Кауфмана вперёд и вместе с Михаилом задержался у входа.
Кауфман оказался в небольшом помещении с ослепительно белым потолком и стенами, вдоль которых стояли герметические металлические, сверкающие глянцем баллоны с глицерином, жидким азотом и прочими химическими субстанциями. Дверь в следующий отсек была приоткрыта, и Кауфман разглядел оборудование перфузионной установки, столик, за которым сидел Куроедов, одетый в белый халат. Он что то усиленно жевал, запивая молоком из пакета, а заметив посетителя поперхнулся, отставил в сторону снедь и, вытирая на ходу руки о полу халата, устремился к Кауфману.
- Эрнест Самуилович! - с лихорадочным блеском глаз заговорил Куроедов, тряся руку Кауфмана. - Слава Бога, вы на свободе! Признаться, мы тут уже в панике! Такое несчастье и вас нет! О научном проекте я уж и не говорю, ведь что мы без вас!
Кауфман высвободил руку, не спуская тяжёлого взгляда с Куроедова. Последний сильно осунулся, побледнел, за линзами очков разлилась синева под глазами, горевшими тусклым жёлтым мерцающим светом. Длинные волосы его, обыкновенно и без того неухоженные, теперь свисали жирными клочьями будто в процессе помазания святая длань дрогнула и излила на его голову чрезмерную толику масла, куцая рыжеватая бородка сбилась на бок, словно у актёра впопыхах прилепившего её, выбегая на сцену.
- Эрнест Самуилович, примите мои соболезнования, - прочистив горло, сказал Куроедов.
- Вы производили вскрытие?
- Скорее, я присутствовал при... - Куроедов снял очки и принялся вытирать их платком, вынырнувшим из нагрудного кармана. - Делал её паталогоанатом, вот заключение. - Куроедов устремился к столу, на который бросил платок, трясущимися руками надел очки и открыл одно из отделений. Он достал папочку и вручил её Кауфману.
- Она здесь?
Куроедов несколько секунд смотрел на собеседника пустым взглядом, который вдруг вновь замигал тусклым светом.
- Ваша дочь! Конечно! Пройдёмте.
Куроедов провёл Кауфмана в криохранилище всё с теми же белыми стенами, со стоящими вдоль них криокамерами. Они остановились у одной из них, за стеклом которой виднелась голова девочки. Лицо её было серым, глаза закрыты, губы смёрзлись.
Кауфман стоял, не отрывая помертвевшего взгляда от лица дочери, по впалой щеке его прокатилась слеза, затем другая.
В это время Клим и Михаил наблюдали за Кауфманом у монитора в будке охранника.
- Теперь он будет работать в лаборатории бессмертия не за страх а за совесть! - сказал Клим.
Михаил усмехнулся и сказал:
- Если он, конечно, настолько лох, чтобы поверить в эти банки со жмуриками. Я бы никогда бы на такое не подписался.
- Ты глуп, Мишаня, - в свою очередь усмехнулся Клим. - Какой смысл пытаться продлить твою жизнь, когда подобные тебе плодятся вокруг как саранча.
- Конечно, не такое божество как ты, - проворчал Михаил и резко бросил: - Он выходит.
Кауфман резко развернулся и спросил у Куроедова, отошедшего на некоторое расстояние:
- Протекторы какой группы?
- На основе глицерина.
Кауфман кивнул и направился к выходу, прижимая к груди папку.