В самый печально-торжественный день 27 января немецкий парламент – бундестаг, работающий в здании рейхстага, - пригласил одного из петербургских писателей рассказать с трибуны о блокаде.
Если бы речь шла о беседе за столом или даже в аудитории – это могло быть личным делом участников. Однако, если учесть особые обстоятельства выступления:
- дату выступления
- страну, где происходит событие
- место выступления
- подробный (не менее 20 минут, плюс повторы и дополнения) показ по ТВ –
ясно, что действие вольно или невольно становится общественно значимым –для ленинградцев, да и для всей нашей страны.
И тогда возникают вопросы:
- надо ли было вообще соглашаться выступать?
- от чьего имени должен говорить оратор?
- кто имеет право и сумеет так говорить?
- что и как надо сказать?
Допустим, ответ на первый вопрос положительный. Думается, не вызовет сомнений: от имени всех блокадников и защитников Ленинграда, причем в первую очередь надо иметь в памяти погибших.
Признаюсь, я вижу в роли выступающего только Ольгу Берггольц. Увы, это невозможно, да и захотела ли бы она?
Что и как говорить? Помнить, что за твоей спиной – сотни тысяч погибших. И при любой степени краткости дать сбалансированную историю побед и тягот.
Жаль, конечно, что «политкорректность» не позволит напомнить: Гитлер намеревался сравнять город с землей, а более практичные военные деловито обсуждали варианты, например: никого не выпускать из города силой оружия, - а то еще кормить придется, да и эпидемии возможны; но такое может плохо повлиять на моральное состояние немецких солдат.
К сожалению, сказанное с трибуны никак не представляло историю блокады, даже в сдержанно-дипломатическом варианте. Весьма частные случаи, наблюдения…
Более яркими и запоминающимися же оказались пассивно-страдательные места. Слегка пожурили немцев: не по-рыцарски сидеть в комфорте и ждать, а не воевать. Посетовали, что очень много народу погибло при попытке прорыва в 1942 году. Итп.
Да так ли они спокойно ждали? Действительно, войти в Ленинград через месяц войны не удалось. Большие силы немцам были нужны для наступления в других направлениях, в первую очередь к Москве, и осенью временно остались на занимаемых позициях. Однако продолжались частые бомбардировки и обстрелы. На картах отмечались остановки транспорта и другие места массового скопления жителей, и за их артобстрелы отчитывались как за уничтожение военных объектов – см. хотя бы книгу Хассе Стахова.
И потом, летом 1942 года войска Манштейна, после временного захвата Крыма, возвратились к Ленинграду именно с целью второго штурма. Только начатая чуть раньше операция Красной армии по прорыву блокады в районе Черной речки, Гайтолова - Тортолова нарушила эти планы. Как итог, Манштейн записывает: «Противник понес тяжелейшие потери… Восстановлено первоначальное положение на восточном фланге фронта 18-ой армии. Наши дивизии тоже понесли значительные потери.
Боеприпасы, выделенные на операцию «Северное сияние» (штурм Ленинграда –НС), уже израсходованы».
Если даже в кратчайшей истории блокады не упомянуть о погибших здесь, но так и не успевших узнать, что они снова спасли Ленинград – как это будет называться по отношению к ним?
Тот же писатель встретился со Шмидтом, бывшим канцлером ФРГ. Признаюсь, неприятной неожиданностью для меня оказался тот факт, что Шмидт воевал как офицер на Ленинградском фронте. Ни первый послевоенный руководитель Конрад Аденауэр (ударение – на первом А). ни Вилли Брандт, прибывший в СССР с первым, историческим официальным визитом к такому не были причастны (хотя ни в коей мере не являлись просоветскими). Брандт, т.е. пожар, - вообще псевдоним военного времени, позже легализованный как фамилия.
Собеседники мило пошутили, что оба промахнулись, стреляя в другого; на вопрос, простили ли немцев, писатель ответил: «Простили, но не забыли».
Здесь, однако, нужна точность. Если говорить о теперешнем поколении немцев, - то они непричастны к войне вообще, и к ним эти слова относиться не могут. Если же речь об исторической ответственности – здесь можно говорить только за себя, но не от имени погибших и замученных.
Сейчас вообще заметна тенденция представлять ту войну и связанные с ней отношения как некоторое «симметричное» действие. Но такая симметрия может быть лишь при соблюдении двух условий:
- речь идет о приграничных спорах ( например, вокруг Лотарингии: король Лотарь – общий предок)
- взаимные гуманитарные отношения равноценны.
Ничего похожего не было в отношениях сторон в Великую Отечественную. Напротив, многочисленные директивы, указания и инструкции освобождали от моральных ограничений, имеющих силу «для культурной Европы».
Наконец, когда писателю показали здание Штази (контрразведка ГДР), тот произнес:
«Каждый народ имеет свою вину перед другим»
Позвольте, но после визита Брандта обе немецкие страны признали друг друга и были приняты в ООН как независимые государства. Естественно, оба они защищали свои законные интересы. Незаконным было последующее поглощение одного государства другим – опять аншлюс. (Против были и некоторые западные страны). Возможным являлось только объединение в новое.
И вообще, много что можно было сказать в ответ. На Ялтинской конференции Запад предлагал разделить Германию на много частей, и только Сталин твердо ответил на вопрос: «Да, у немецкого народа есть будущее».
Запад образовал из своих зон ФРГ, и ГДР – фактически автоматическое следствие этого решения. Военное равновесие этих стран – и, конечно, стоящих за ними – обеспечивало мир в Европе на протяжении пятидесяти лет. Новая война началась в 1995-м, в Югославии.
Как бы то ни было, приведенные в ТАКОЙ день слова могли звучать только кощунственно.
Думается, это всё – более фальшивые ноты в мелодии великого праздника, нежели обсуждаемые в СМИ.
Фото: сожженная немцами деревня Тортолово близ Мги.
Табличка на кресте с именами членов семьи Дергачевых, расстрелянной вплоть до годовалых младенцев.