Неоновый свет

ВИКТОР БУЛГАКОВ – «…только правду, и ничего, кроме правды».

                НЕОНОВЫЙ СВЕТ
        ЧАСТЬ 1. ИСТОРИЯ БОЛЕЗНИ. ДИАГНОЗ – МУЗЫКАНТ.

 Неоновый свет, убаюкивающий шум работающей техники, куча разноцветных труб, витиеватых железок, кабелей. Довольно живописный интерьер для съемок какого-нибудь боевика в голливудском стиле. Пока правда все работает, поэтому снимать не дадут, но скоро, говорят, закроют, и все это станет грудой металлолома. Никуда не денешься, прогресс поджимает, поставят более современный автоматический модуль, и все свободны. Придется искать работу, менять привычки, чтобы как-то, не слишком плохо, прожить то, что осталось. Интересно, сколько осталось? Хотя, лучше не знать. Там, наверху, виднее. Так что делай то, зачем пришел, и не лезь, куда не надо. Собственно, к чему это я….? А, да, хотел рассказать,  как это было на самом деле, пока еще помню, тем более, обстановка располагает.
Некоторые наши музыканты «андеграунда» начинали с котельной, а я вот почему-то заканчиваю, ну не то, чтобы совсем заканчиваю, но вроде того. Жизнь - штука полосатая, то белое, то черное, лучше, если цветное, но чего в ней только нет! Конечно, не стоит жить воспоминаниями, жить надо сегодняшним днем, если получается. Но иногда хочется поностальгировать, ведь самые яркие воспоминания из молодости, бесшабашной, авантюрной, познающей мир методом проб и ошибок.
Не знаю, когда именно я понял, что хочу стать музыкантом. Помню, что родители купили мне баян, когда я учился в третьем классе. У мамы были воспоминания молодости, связанные с этим инструментом. Меня стали водить в музыкальный кружок, где я разучивал гаммы и вскоре кое-как играл «Во поле береза стояла» и тому подобное. Родители с умилением смотрели на пиликающего на баяне Витюшу, но меня этот инструмент явно не устраивал. Гуляя во дворе, я с упоением слушал, как парень постарше играл на гитаре захватывающий ритм на трех аккордах, который назывался «шейк». Вот это была музыка! Я перестал ходить в кружок, а баян продали.
Музыку я слушал много,  это были песни в исполнении звезд отечественной эстрады на пластинках, иногда удавалось поймать по приемнику «Голос Америки», где вещаемый текст часто разбавлялся «не нашей» музыкой. В то время мы еще жили большой семьей в трехкомнатной квартире, и по праздникам  вдвоем с братом пели шлягеры из популярных кинофильмов. Но настоящее увлечение музыкой началось после того, как старший брат моего приятеля купил один из первых отечественных магнитофонов. Он плавал в «загранку» и привозил оттуда записи «Битлз», «Роллинг стоунз», «Манкис». Это была фантастика! Я мог часами сидеть, уткнувшись ухом в динамик, чтобы было погромче слышно, и потом распевал их наизусть, кое-как коверкая английский текст. Потом я стал замечать, что по большей части слушаю игру барабанщика, при этом правда пробовал играть на гитаре простенькие песенки по «квадрату», то есть тот самый «шейк» и «рок-н-ролл».
Заканчивалась школа, а в армию как-то не хотелось. Спасти от армии мог только институт, но мне и в школе было лень учиться,  последние годы тянул кое-как на тройки, ничего не делая. Но если поступать, то куда? Кроме музыки, никаких особых интересов у меня не было. Посоветовала мама - «Знаешь, Витюша, я раньше работала в СМУ таком-то, так мне там очень нравилось. Поступай в ЛИСИ, будешь дома строить, хорошая работа». А мне какая разница? Отмажусь от армии, и ладно.
Записался я на подготовительные курсы, чтобы хоть немного подготовиться к экзаменам, ходил рисовать всякие шары, пирамиды, вазы. Солидного вида профессор повторял с нами русский и литературу. Из его объяснений я понял, почему, не помня многих правил, все же грамотно пишу. Он сказал - «Грамотный не тот, кто помнит все правила, а тот, у кого хорошая зрительная память. Достаточно написать два варианта слова, в котором сомневаешься, и ты увидишь, которое из них правильное». Поэтому я могу ошибиться в написании слова, которое никогда не видел.
Экзамены я сдал, но не поступил, не хватило одного балла. Не суждено мне было стать  строителем. До призыва оставалось еще полгода, и я устроился на ближайший к дому завод учеником разметчика. На первую зарплату мне разрешили купить магнитофон «Айдас», весил он «каких-то» тринадцать килограммов, и я регулярно мотался с ним к своим немногочисленным друзьям - обладателям магнитофонов, чтобы что-нибудь переписать. Постоянной девушки у меня тогда не было, хотя попытки познакомиться периодически предпринимались. С детства я был очень застенчив и неуверен в себе, при знакомстве с трудом подбирал слова и темы для беседы, хотя был довольно начитан и про себя произносил яркие монологи. Увы, комплексы давили и побеждали. Кое-какой сексуальный опыт у меня появился еще в десятом классе, но это была странная и смешная случайность. Мы с приятелем поехали к нему на дачу и, подходя к дому, наткнулись на местных девочек, лет по четырнадцать, не больше. Шурик познакомил меня с ними, назвав их имена, после чего мы вошли в дом, хлебнули принесенного с собой портвейна и разошлись по комнатам. Минут через пять мы проводили девочек на свежий воздух, вернулись в дом и стали делиться впечатлениями. Я был рад, что мне не пришлось показывать даме свое красноречие, и что у нас были чисто деловые отношения, без каких-либо обязательств. Вскоре я все же завязал знакомство с одной странной девушкой по имени Лена, с задумчивыми глазами и большим пухловатым ртом. Мне казалось, что солдат в армии должен переписываться с девушкой, надо же кому-то изливать душу! К тому же, она жила у Летнего сада, с которым у меня были связаны ностальгические воспоминания детства. Лет до шести мы большой семьей жили на Моховой, и, пользуясь предоставленной мне свободой, я часто бегал дворами в Летний сад как раз мимо ее дома.
В один из таких визитов к «подруге дней моих суровых» произошел неприятный инцидент. Выходя из двора ее дома на улицу, я натолкнулся на группу ищущих развлечений подростков. Они уже прошли мимо, но последний, самый маленький, отстал и обратился ко мне с традиционным в то время вопросом: «Дай двадцать копеек». Возмущенный такой наглостью, я послал его подальше, после чего остальные резко повернули назад и окружили меня, прижав к стене дома. Раздумывать было некогда, я использовал стену, как точку опоры, оттолкнул одного из них ногой и ринулся в образовавшийся проход. Ноги у меня были длинные, даже слишком, но бегать я не умел, дыхания не хватало, и вообще, в физическом развитии я несколько отставал от сверстников. До восьмого класса я стоял на физкультуре последним, потом вдруг резко вытянулся, но сильней от этого не стал. Наш физрук, поджарый старикашка, часто издевался надо мной, демонстрируя перед классом мою физподготовку, - я висел, как сосиска, на турнике, не в состоянии подтянуть ноги к перекладине для переворота. Учитывая отсутствие накаченных мышц и боевой закалки, я искал альтернативные способы защиты от грубой силы. Помню, в детстве на даче, для защиты от местных хулиганов, отец сделал мне из резинового шланга дубинку, которую я часто таскал под одеждой, на всякий случай. А когда устроился работать разметчиком, выточил себе из напильника небольшой ножик, рассчитывая, что таким оружием не убьешь, но хотя бы напугаешь.
И когда я, задыхаясь, бежал по набережной и слышал сзади стук ботинок, то, конечно, вспомнил о лежащем в кармане куртки ножичке. Понимая, что мне не убежать, я схватился за парапет и резко затормозил. Тут же на меня с двух сторон навалились двое из догонявших, при этом один пытался попасть мне кулаком по лицу. Мне удалось вытащить из кармана нож и ткнуть и того, и другого в мягкие места, после чего объятия моих преследователей сразу ослабли. Я вырвался, отбежал в сторону и принял боевую стойку. Вспомнились уроки моего дяди, который по молодости был не последним охтинским драчуном. Дядя учил, что главное в драке - это психическая атака, нельзя показывать, что ты боишься, и я стоял и выжидал. Подбежал третий и, удивленно посмотрев на приятелей, спросил: «А вы чего его не бьете?». «У него нож», - ответил один из двух, зажимая рукой рану. Меня колотило от возбуждения, я повернулся к ним спиной и, не оглядываясь, пошел по диагонали через дорогу к углу дома, до которого было метров тридцать. Эта «длинная дорога» казалась бесконечной, и несколько раз возникало желание побежать, но я с трудом сдерживал себя, потому что должен был уйти победителем. Завернув за угол, я уже через секунду был в отъезжающем от остановки автобусе.
После этого случая я не перестал навещать Лену, но делал это редко и с осторожностью, избегая повторной встречи с пострадавшими обидчиками. В остальном ожидание призыва состояло из культпоходов в пивной бар «Медведь», где я и двое моих друзей выпивали по несколько бутылок пива с оригинальными названиями, после чего шлялись по улице, раздражая прохожих неадекватным поведением; и коллекционирования музыкальных записей, насколько позволяла приобретаемая для записей магнитная лента. Немного радовало то, что с моего года призыва срок службы в армии уменьшили до двух лет, этот срок казался не таким страшным. Весной пришла повестка из военкомата и в начале мая я одел на себя, что не жалко выбросить и пошел на призывной пункт. Помурыжив пару часов, нас погрузили в поезд и, на ночь глядя, повезли куда-то в Карелию. Народ в угаре допивал все, что было взято в дорогу. Там я первый и последний раз попробовал разведенный водой одеколон, таким образом, испытания на прочность начались уже в поезде.
По прибытии выяснилось, что мы теперь пограничники, и учебка будет продолжаться три месяца. Закалка молодого бойца началась с того, что нас загнали в холодную баню, приказали раздеться, постригли наголо во всех местах тупой машинкой, помазали между ног вонючей белой жидкостью и заставили вымыться почти холодной водой. После этого выдали военное «хе-бе», кирзовые сапоги с портянками и пограничные фуражки с зеленым околышем. Началась моя служба в доблестной Советской Армии, а точнее – погранвойсках. Несколько дней привыкал к солдатской пище, учился наматывать портянки и быстро одеваться после бодрой команды сержанта - «Солдаты, подъем!» Проснется даже мертвый, но поначалу было трудно понять, что случилось и где я нахожусь? Через пару недель нам устроили марш - бросок в полной экипировке при химической атаке. Экипировка состояла из прорезиненного комбинезона, противогаза, вещмешка и скрученной шинели. Одев все это на себя, мы побежали по бездорожью. Я быстро оказался в самом конце, рядом со мной бежал налегке здоровый краснолицый сержант, возвращая меня к жизни громогласным криком - «Бегом, боец!» Можно подумать, я стоял на месте. Несмотря на то, что мне в противогазе нечем было дышать, а изо рта вытекала пена, я все же продолжал двигать ногами, пока, наконец, не упал, дав тем самым остальным передышку, потому что прозвучала команда «Стой». До казармы мы все равно добирались бегом, хотя в более слабом темпе.
Нельзя сказать, что служба в армии вся состоит из негатива, было достаточно много полезного и даже интересного. Вместе со мной курс молодого бойца проходил мой бывший одноклассник, Леша Попов. Мы не были с ним большими друзьями, но в такой обстановке рад любому знакомому лицу, к тому же, у него была с собой гитара, на которой он неплохо бренчал, распевая песенки. Это очень поднимало дух, который к тому времени упал до предела. Пару раз нам дали пострелять из автомата Калашникова, причем на первых стрельбах я, почти не глядя, нажимал на курок и с испугу никуда не попал. Ко вторым стрельбам я подготовился психологически, внушив себе уверенность, что я уже настоящий солдат и умею стрелять, и, упав по команде на позицию, уверенно взял прицел и, отсекая, как положено, по два патрона, легко поразил появляющиеся из ниоткуда цели. Нажимая на курок, я как бы видел пулю уже в мишени. Я отстрелялся отлично, чем удивил и себя и сослуживцев. В погранвойсках учебка длится три месяца, в отличие от прочих других войск, ведь нас готовили защищать рубежи Родины, то есть ходить вдоль границы и ловить нарушителей днем и ночью. Нам рассказывали страшные истории про коварных нарушителей и выносливых пограничников, которым приходилось гнаться за нарушителем не один десяток километров. Я с трудом представлял себя охраняющим границу, надеясь, что хотя бы попаду на хорошую заставу. Когда до конца учебного пункта оставалось не больше полумесяца, нас построили на плацу, и незнакомый офицер спросил, кто из нас играет на каких-нибудь инструментах. Я конечно поднял руку, ведь я немного играл на гитаре. Но нас отбирали не для музицирования, а в школу радистов, в которой я, изучая азбуку Морзе и прочие важные вещи, проторчал еще три месяца.
Все уже ждали распределения по частям, когда вдруг нам устроили небольшое приключение. В пограничной зоне был обнаружен нарушитель границы, в одной из сторожек лесников пропала еда, и он все еще находился в запретной зоне. Нас погрузили на вертолет и высадили в этой погранзоне, разбив на пары, прикрепив каждого молодого к старослужащему. Мне с напарником досталась сторожка, в которой нарушитель ночевал прошлой ночью. Теперь нам предстояло провести там ночь в засаде. Преступник был вооружен и нам, естественно, тоже выдали автоматы и пару магазинов с патронами. Мне, как связисту, полагался АКМС, то есть со складным прикладом. Оставшись в лесу вдвоем, мы осмотрели прилегающую территорию и лесную дорогу, проходящую неподалеку от сторожки. Вспоминая страшные истории про спецподготовленных нарушителей, которые практически не глядя стреляют на звук голоса, я загнал патрон в патронник, снял автомат с предохранителя и повесил его наперевес через плечо, держа палец на спусковом крючке. Вряд ли я бы стал делать предупредительный выстрел вверх, если бы на горизонте появился пресловутый нарушитель границы.
Сгущались сумерки, мы поужинали сухим пайком и забрались в тесную сторожку. Старшим в нашей группе из двух человек естественно был старослужащий. Он огласил график дежурства, по которому я сплю первый, пока он меня не разбудит. Кое-как скорчившись в углу, я заснул. Не знаю, во сколько меня разбудил старший по наряду, но пришла моя очередь наблюдать за дверью и слушать тишину. Я переполз в другой угол, поближе к двери и уставился на дверь, пытаясь в щели разглядеть темноту, или то, что в ней находится. Не знаю, сколько времени я так сидел, но проснулся от стука в дверь, вместе со своим напарником. Мы схватились за автоматы и услышали за дверью голос - «Вы чо, спите што ли?» Сделав бодрые лица, мы открыли дверь и стали уверять, что сидим в засаде, как положено, только слегка замешкались с дверью. - «Да я вам уже минуту барабаню! Все, собирайтесь, оцепление снимаем. Поймали нарушителя». Обратно нас везли на военном грузовике, ГАЗ-66 называется, рессоры которого, видимо, были рассчитаны на перевозку слонов, поэтому на ухабах мы хватались за борт кузова, чтобы не вылететь наружу вместе со своим боекомплектом. В любом случае, прогулка оказалась занимательной и внесла разнообразие в серые армейские будни.
В военную часть для продолжения  службы меня везли одного. Сиплый, слегка располневший капитан небольшого роста представился - «Капитан Кузин, начальник связи. Поступаешь в мое распоряжение. Будешь служить в авиационной эскадрильи». Я понял, что везут меня не на заставу.
Эскадрилья располагалась в Петрозаводске, почти в центре города. Не помню, чтобы я давал подписку о неразглашении военных секретов, видимо, это не является военной тайной. Во всяком случае, в городе все знали, что здесь находятся пограничники. Аэродромы с техникой находились за городом, сама военная часть занимала небольшую территорию, обнесенную забором. Солдат в части было немного, офицеры, в основном летчики, - были люди солидные, спокойные, с чувством собственного достоинства, но без гонора. Их хорошо одевали, прекрасно кормили, ну и иногда приходилось летать, чаще - недалеко. В мои обязанности входила подача заявок на полеты и связь с самолетами и вертолетами в воздухе. Связь велась в телефонном режиме, и я быстро стал забывать комбинации из точек и тире.
В плане адаптации к окружающей среде, конечно, трудностей хватало. Во-первых, старшина-сверхсрочник был явно с садистскими наклонностями, получая удовольствие от созерцания рядового, драящего до блеска унитазы и писсуары. Было подозрение, что он поэтому и остался на сверхсрочную, чтобы получать наслаждение от унижения других. Когда он отдавал очередной приказ подчиненным, в его ласковой улыбке было что-то дьявольское, поэтому основная моя задача была не попадаться ему на глаза. Вторая проблема состояла в том, что предыдущие призывы были трехлетними, в части почти все готовились на «дембель», и это были бойцы крепкого деревенского телосложения, а «молодых» прислали всего двоих, меня и санитара в медсанчасть. На фоне этих «добрых молодцев» я выглядел худым, щупловатым, и наверно беспомощным. Меня сразу прозвали «сынок», и пихали во все дырки, когда это удавалось. Единственным спасением было дежурство на радиостанции.
Солдат в части было мало, и помимо дежурства меня постоянно посылали в наряды на кухню, охрану аэродромов или на ворота. Вскоре половина части «дембельнулась», прислали новых и среди них уже было довольно много «дохлых» земляков, напоминающих массовку из фильма про войну. Новый завклубом тоже оказался наш, питерский и скоро была предпринята попытка создать рок-группу. Кто-то из этих энтузиастов подошел ко мне и спросил:
-Говорят, ты играешь на гитаре?
-Ну, вообще, слабовато.
-Может, попробуешь?
-Я бы лучше на барабанах попробовал.
-Ладно, приходи в клуб.
Теперь все свое свободное время, а в армии это два часа после ужина, если не в наряде, я проводил в клубе. Барабанов было не много, большой, малый, два бонга, хет и тарелка, но мне пока хватало. Старшина пытался гонять нас и в свободное время, отсылая в казарму подшивать воротнички, чистить бляхи и тому подобное, поэтому мы, для придания значимости процессу репетиций, сразу стали готовить концерт к ближайшему празднику.
На концерте присутствовал командир части, мы исполнили несколько патриотических песен и репетиции стали проходить более официально. Наконец я приобщился к музыке в том качестве, о котором мечтал и способствовала этому, как ни странно, армия. Еще она сделала меня более жестким и уверенным в себе. Эта система изначально подавляет индивидуальность, заставляя найти в себе силы для борьбы за выживание в нашем жестоком и не очень справедливом мире.
Вообще за время службы в армии было не так много ярких моментов, о которых стоит рассказывать. За полгода до окончания моей службы в нашем составе появился хороший гитарист, из местных, по фамилии Мигунов. Он был маленький и щуплый, но хорошо играл. По его просьбе друзья - музыканты передали нам в часть приличные барабаны, к нашим двум самодельным гитарам добавилась его фирменная,  и мы уже неплохо звучали.
В армии в приказном порядке меня приняли в комсомол. В школьные годы я почему-то оказался не достоин этого «высокого» звания. Мой непосредственный начальник, капитан Кузин вдруг спросил меня - «А ты что, не комсомолец…? Так, завтра вступишь». Когда я демобилизовывался, с остальными документами мне выдали комсомольский билет и учетную карточку, чтобы передал по месту работы. Я ехал в поезде, вдыхал воздух свободы, и чтобы свобода была действительно полной, выкинул билет и карточку в окно. Не был комсомольцем до армии, не стоит и начинать.
В отличие от «настоящих дембелей», которые стали готовить свой дембельский китель за полгода, я со своим не делал ничего. Я не понимал, зачем надо разукрашивать одежду, которую хочется побыстрее сбросить и выкинуть, чтобы больше не напоминала об этом кошмаре. Буквально выйдя за территорию части и направляясь на вокзал, я уже выкинул армейские ботинки, заменив их на замшевые, купленные по случаю в местном универмаге на сэкономленные деньги, о чем, правда, вскоре пожалел, потому что нарвался на патрулей, которых сильно удивил мой внешний вид. Меня хотели отправить на «губу» суток на десять, несмотря на то, что я еду по окончании службы домой и у меня на руках билет на поезд. После долгих уговоров надо мной сжалились и отпустили.

Дома мне разрешили месячишко погулять, а потом найти подходящую работу. Желая побыстрей компенсировать упущенное за два года, я с головой окунулся в мир рискованных развлечений и удовольствий. Для начала надо было во что-то одеться, но чтобы модно и вызывающе. Два года назад джинсы были большой редкостью, и молодежь «тащилась» от расклешенных брюк, постепенно увеличивая размер клеша. Уже в армии мне рассказывали, что кроме джинсов появились еще слаксы, то есть те же джинсы, но белые. У меня пока не было денег на джинсы, я купил белый хлопок и пошел в ателье заказывать слаксы. В ателье оказались большие сроки изготовления, недели три, не меньше. Я не мог так долго ждать. У входа в ателье ошивался пожилой еврей, который, увидев мое замешательство, предложил свои услуги. Через пару дней я уже забирал готовые слаксы, на три рубля дороже, чем в ателье, зато быстро. Я, между прочим, поинтересовался, много ли он таким образом зарабатывает. Он не стал раскрывать секретов «фирмы», но поучительно сказал - «Знаете, молодой человек, трудами праведными не построишь хоромов каменных». Над этим стоило задуматься.
Но на данный момент у меня была большая развлекательная программа, и кое-как составив свой «выходной костюм», я отправился покорять мир. На фоне большей частью блекло-серого населения я, наверное, выглядел разноцветным попугаем. На мне была одета желтая рубашка, из-под которой торчал бордовый бадлон, костюм довершали белые штаны и белые тапочки. Не хватало длинных волос, но пока - то, что есть. Я уже достаточно много слышал про английских хиппи, и частично перенимая их образ жизни и поведения, старался не отставать в атрибутике и внешнем виде. Учитывая врожденную застенчивость, я долго вел внутреннюю борьбу с самим собой, стараясь не обращать внимания на реакцию окружающих, особенно пожилых теток, тыкающих пальцем в мою сторону.

Одним из главных развлечений было конечно посещение танцев в пригородных клубах, хорошо или плохо, но в них играли настоящий рок. Одна из поездок на танцы, в Пушкин, закончилась для меня небольшим мордобоем и знакомством с местной девушкой очень «легкого» поведения. Знакомство длилось не больше месяца, после чего у меня появились симптомы распространенного при случайных связях заболевания. Мама посоветовала поглотать таблетки, и вроде как бы прошло, но впоследствии мне все же пришлось обратиться в диспансер. Сказывалось отсутствие культуры секса, да и самого секса по утверждению советской пропаганды в нашей стране не было.
Посетив танцы в Борисовой гриве, я увидел на сцене того самого Лешу  Попова, с которым учился в школе, а потом столкнулся в армии, в учебном пункте. В перерыве мы поболтали, я рассказал, что после распределения в часть играл на барабанах в армейской рок-группе. Леша предложил что-нибудь сыграть. Первой мы сыграли песенку группы «Cream», которую я никогда не играл, но много раз слышал. Песенка была эффектная, а мой напор, несмотря на недостаток техники, всем понравился, было громко и выразительно. Мне предложили остаться играть вместо предыдущего барабанщика. Я не выяснял, на чьих барабанах играю, своих у меня еще не было, и я был рад любой возможности поучаствовать в творческом процессе.
Месяц шальных гулянок истекал, я прикинул, куда бы устроиться на работу и выбрал завод «Россия», казалось, что паять проводочки в белом халате не так уж плохо. В отделе кадров мне сказали, что надо месяц ждать допуска, завод связан с военной продукцией, но если мне нужны деньги, меня могут пока направить на завод Шампанских вин. Там недавно был пожар, и от предприятий в помощь направляли по несколько человек. Я согласился и на следующий день уже таскал пустые ящики на конвейер. Работа не требовала большого интеллекта, но утомляла физически, тем более, что я никогда не отличался выносливостью. На второй или третий день работы полная женщина, которая называлась бригадиром и иногда корректировала процесс погрузки ящиков, подошла ко мне и спросила - «А ты не хочешь попить?» Было жарко, я подумал, зачем отказываться, может, что-нибудь вкусное, не воду же мне предлагают. Действительно, мне предложили не воду, а портвейн из разливочного цеха, куда бригадир регулярно заходила с двумя пустыми бутылками. Доза была стандартная, неполный стакан, а в качестве закуски мне предложили огурец. Выпив предложенный напиток, я ощутил прилив бодрости, и погрузка ящиков пошла значительно веселее. До обеда я еще разок зашел «попить», после чего нетвердой походкой направился в столовую. В столовой мне показалось, что весь народ несколько пьян, но чему тут удивляться, если мы на винзаводе.
Позже мне рассказали, что дедок, которого я неоднократно видел, прогуливающегося с ящиком в руках, тоже числится грузчиком в нашей бригаде, но к конвейеру он не подходил, от греха подальше, и ящик из рук не выпускал, может, для равновесия. Вообще, мне показалось, что он и не покидал рабочее место, потому что когда я приходил утром, он уже гулял с ящиком по территории в нужной кондиции.
Через несколько смен с усиленным допингом я решил, что долго так не протяну, и сразу после работы решил зайти к начальнику отдела кадров завода «Россия» и объяснить ситуацию, благо завод был рядом. Я  вошел к нему в кабинет и с порога заявил:
-Вы знаете, я больше не могу там работать.
-Что случилось? Да Вы пьяны! Вы пили водку?
-Почему водку? Портвейн!
-Все, больше туда можете не ходить. Со следующей недели выходите на работу.
На «России» я отработал целый год и, не считая основного события в моей жизни – встречи моей «второй половинки», сам завод не оставил у меня приятных воспоминаний. Когда я, наконец, научился паять и стал зарабатывать сто сорок рублей, нам срезали расценки, и при том же объеме работы денег стало значительно меньше. Я очень обиделся, и тут же написал заявление об уходе. Но за этот год произошло много интересного, о чем стоит рассказать. Под новый год я познакомился со своей будущей супругой, причем, увидев ее первый раз, я был уверен, что меня быстро «отошьют», и из этого знакомства ничего не выйдет, но в любом случае мне нечего было терять.
Я распаивал свой «БУК», когда, подняв голову, увидел в другом конце цеха девушку в модном финском пальто и сиреневой шапочке, похожую на мадонну. У своего напарника по бригаде я спросил, кто это? «А! Это Ирка Куликова, она здесь работала раньше». На заводе хватало молодых парней, и я был уверен, что у нее наверняка кто-то есть, но все же догнал ее на выходе из цеха и предложил встретиться. Она согласилась.
Приближалась зима, было холодно, у меня было дурацкое пальто и скудный словарный запас от неуверенности и волнения. Я ждал ее у проходной, она появилась и мы пошли вместе, мне было все равно, куда. Возможно, у этой истории могло и не быть продолжения, если бы не мистическая случайность, видимо, на небесах все уже было решено. Через некоторое время после нашего знакомства я буквально столкнулся с Ириной, нос к носу, в метро, в центре города. Я ждал электричку на площади Восстания, а она выходила из подошедшей электрички мне навстречу, после чего наши свидания участились. Ира жила в Сестрорецке со своей мамой и отчимом, и я несколько раз провожал ее до электрички, пока однажды не проводил до дома и меня оставили ночевать. Ее мама не вмешивалась в дела дочери и видимо, не возражала против моего присутствия, и можно было считать, что мы создали еще одну «ячейку общества» в стране процветающего социализма, то есть – семью. Весной мы подали документы во дворец бракосочетания. Очереди были большие и регистрацию назначили только на середину июля.
Обсуждая планы на будущее, я говорил ей, что буду профессиональным музыкантом, в чем она тогда сильно сомневалась. Я не стал пробовать поступать в музыкальное училище, это было трудно и надолго, поэтому я записался в джазовую школу на улице Плеханова и, таская с собой палочки и резиновый кружок, тренировался играть дробь, парадидлы и читать ноты с листа. Месяца через три на занятие пришел какой-то музыкант и сказал, что им в группу нужен барабанщик. Желающих «прослушаться» оказалось трое, я был в их числе.
В назначенное время мы подъехали на репетицию, я пробовался вторым, от усердия сломал зажим на стойке хета, успокоил ребят, сказав, что мой папа сделает новый, более надежный. Насколько помню, третьего участника не прослушивали вообще, остановились на мне и мы расстались до следующей репетиции. Джазовую школу я вскоре бросил, зачем тратить время, если я и так уже играю. Заняв у своей бабушки пятьсот рублей, отложенных на похороны, я купил в магазине немецкую ударную установку и стал поигрывать на танцах пару раз в неделю.

Брат в моей жизни появлялся эпизодически, в основном из-за нестыковки взглядов на некоторые аспекты. Он был младше меня на три года. Вернувшись из армии, я увидел в нем созревшую личность и решил, что у нас теперь много общего. Мы любили одну и ту же музыку, стиль одежды, наличие обоюдного интеллекта располагало к взаимопониманию, и поначалу у нас образовался неплохой союз. Некоторые разногласия возникли после того, как он стал знакомить меня со своими друзьями, в основном – с Петроградской стороны. Я видел во взгляде его друзей некоторую отрешенность и заторможенность, и меня это настораживало. Не имея опыта общения с наркоманами, я не связывал неадекватное поведение с действием наркотиков, но понимал, что это ненормально и говорил брату:
-Саша, это не те люди, с которыми стоит общаться, что у тебя с ними общего?
-Слушай, ты просто ничего не понимаешь, - ответил он. Да, я тогда не все понимал, но чувствовал, что это неправильно и наши интересы стали расходиться.
В ожидании нашей свадьбы я продолжал работать на заводе, играл на танцах в Пери, таская за собой свою будущую жену, и потихоньку осваивал еще одну профессию – пошив верхней одежды. Мне не очень понравилось качество слаксов, сшитых портным – евреем, и следующие джинсы из вельвета я уже сшил сам, причем это был уже не первый опыт в портновском деле. Обновляя после армии свой гардероб, я сшил из старого кожаного пальто, вывернув его на замшевую сторону, очень приличную на вид замшевую куртку, конечно, модного фасона. После успешного дебюта я сшил экстравагантные штаны из гобелена, снятого со старого дивана. Расцветка гобелена точно совпадала со штанами Джаггера из «Роллинг Стоунз» на плакате, висевшем в нашей комнате. В дополнение к штанам у знакомых брата мы откупили слегка поношенный полосатый шведский свитер и высокие замшевые ботинки. Видок был вызывающий, и это настолько возмутило нашего папу с довольно консервативными взглядами, что он схватил опасную бритву, которой до сих пор пользовался, и демонстративно разрезал штаны и свитер на кусочки. Мы с братом были в трансе от такой потери и в знак протеста собрали в мой дембельский чемодан кое-какие шмотки и ушли из дома.
Идти особенно было некуда, проболтавшись день, мы на ночь попросили политического убежища у бабушки с дедом и переночевали у них. На следующий день мать, конечно, нас вычислила, и после некоторых уговоров мы вернулись. После подобного отстаивания независимости отец философски заключил: - «Ну, глядите, вам жить». И мы продолжали жить и совершать ошибки, чтобы потом их исправлять, если получится.

В середине лета состоялась долгожданная свадьба, невеста к этому времени была уже на четвертом месяце, было не очень заметно, так что родственники лишних вопросов не задавали. Только потом мы узнали, что после предоставления справки от врача нас бы расписали без очереди, и свадьба была бы значительно раньше. Родственники во дворце бракосочетания не узнали невесту, потому что в последний момент я уговорил ее выкраситься в блондинку. Уезжая из кафе домой на такси, мы с женой забыли в машине сумку, полную бутылок водки, а в остальном все было хорошо. К счастью, в нашей трехкомнатной коммуналке к этому времени освободилась комната, и у нас появился свой отдельный «угол». Сразу после свадьбы мы наскребли денег на поездку по родственникам жены на Украине и совсем дальним – в Одессе. Это был наш медовый месяц, который мы завершили, питаясь помидорами с луком и хлебом, потому что в Одессе истратили остаток денег и последние три дня не на что было питаться. Лук висел в сарайчике, в который нас поселили, а килограмм помидоров в Одессе стоил пять копеек, поэтому с голоду мы не умерли.
Не помню, при каких обстоятельствах, осенью семьдесят третьего года я познакомился с Толей Нечаевым, охарактеризовать которого можно цитатой из «Онегина» - «ученый малый, но педант». Толя преподавал английский в школе и был хорошим гитаристом. Он упорно делал свою группу и предложил мне сотрудничество. Для группы нужна была материальная база, и мы вдвоем у него дома собирали из заготовок мощные колонки, обтягивали их дерматином, на лицевую стенку натягивали крашеную мешковину, в общем, был небольшой цех по производству акустических систем. Толя, как и я, «торчал» от «Deep Purple», при этом пел правильные тексты с поставленным произношением. Кроме басиста, в команде был крутой клавишник, который закончил консерваторию по классу фортепиано, отлично знал электроорган и красиво использовал блок эффектов. Из эффектов тогда были только «дисторшн» да «квакушка», но в умелых руках, вернее, в данном случае – ногах, это была очень яркая тембральная окраска. Закончив возиться с аппаратурой, мы устроились играть на танцах, на публике оттачивая сыгранность и мастерство.
Нечаев жил почти в пригороде, в «деревяшке», по вечерам в том районе было темно и небезопасно. Толя, с тонкими пальцами музыканта и не очень накаченными мышцами, для защиты от хулиганов стал ходить на тренировки в нелегальную секцию по каратэ, и вскоре уговорил меня присоединиться. Мы катались по вечерам на Васильевский остров на тренировки, которые проводились в спортзале какой-то школы. Тренировка начиналась с психологической подготовки, в конце которой мы трижды выкрикивали в «кимэ», то есть с максимальной концентрацией на полном выдохе, фразу «Я все могу!», после чего начиналась довольно жесткая разминка. Одним из элементов разминки был бег по животам, тот, кто пробегал, ложился в конце шеренги, а первый из лежащих вставал и бежал по тем, кто лежит. Потом мы в спарринге отрабатывали блоки и удары, причем, каратист не должен бить первым, поэтому все удары наносились только после блока защиты. Эти занятия воспитывали силу духа, приучая к уверенности и спокойствию.
Когда мы уже неплохо зазвучали, Толя сказал, что надо съездить на «сэйшн», который намечался в ДК Ленсовета, посмотреть на уровень музыкантов и договориться  с организаторами об участии. Зал был забит до отказа, один из организаторов сказал, что у них в гостях группа из Москвы, называется «Машина времени». Я где-то уже слышал это название, но не представлял, что у них за музыка. Первая группа, выступление которой мы увидели, называлась «Апрель», в ней играл барабанщик, с которым я был немного знаком. Они играли довольно плотный рок и, в общем, оставили неплохое впечатление, во всяком случае, у нас. Следующей была группа «Аквариум» в несколько странном составе. Насколько я помню, кроме Гребенщикова с гитарой на сцену вышел басист, виолончелист и как бы барабанщик, у которого был бубен, пара бонгов и кажется, колокольчики. Кто-то из них вроде еще играл иногда на флейте. Барабанщик невпопад постукивал по бонгам и звенел бубном, текст разбирался с трудом, музыки почти не было, в остальном это напоминало камерный ансамбль без какой-либо претензии на рок. Когда после «Аквариума» появилась «Машина времени», она, конечно, взбодрила зал, хотя, на мой взгляд, это скорей напоминало бардовские песни с неплохими текстами под легкую роковую подкладку.
 Устроитель концерта со счастливым лицом спросил:
-Ну, как вам Машина времени?
-Неплохо, только почему они не играют ничего западного, ведь столько крутой музыки?
-Зачем играть чужое, надо самим сочинять. А вы что играете?
-Мы играем «Deep Purple»
-Нет, здесь этого не нужно.
Собственно, нас такое творчество тоже не устраивало, и мы больше не делали попыток участвовать в подобных мероприятиях. Учитывая политику государства, под названием «железный занавес», мы не рассчитывали вообще когда-либо увидеть «живьем» своих кумиров. «Поторчать» от живого исполнения можно было, только копируя их здесь, у нас, а с нашим большим отставанием в этом жанре невозможно было сделать что-то свое на том же уровне.
Довольно ярким примером снобизма представителей «андеграунда» для меня стало заявление Коли Корзинина при нашем коротком знакомстве. Мне кто-то посоветовал сходить на репетицию группы «Санкт-Петербург», уже получившей кое-какую известность, рассказали, где они репетируют. Я пришел на репетицию, ребята что-то играли. Увидев постороннего, сделали паузу, после чего мы познакомились. Корзинин, узнав, что я тоже барабанщик, предложил сесть за его барабаны и что-нибудь сыграть с его музыкантами. Мы сыграли парочку «джемов», то есть импровизаций, после чего Коля высказал свое мнение.
-Ничего, только брэки какие-то резаные.
-В таком стиле ведь играют западные барабанщики.
-Не знаю, я по-другому играю.
-А ваша группа вообще, в каком стиле играет?
-У нас свой стиль.
-Ну, вы ведь кому-то из западных групп подражали?
-Нет. Я специально не слушаю чужую музыку, чтобы не мешала моему творчеству.
Я понял, что мы не поймем друг друга, и больше не стал мешать музыкантам творить дальше оригинальную музыку.
Весной семьдесят четвертого у меня состоялось знакомство с Валей Дегтяревой, что оставило довольно яркое впечатление. Худая бледная блондинка, без следов популярной в то время косметики, с отрешенным взглядом и беспомощностью в движениях. Возможно, это было влияние наркотиков или чувствительной психики на гране срыва, но в любом случае, она была талантлива. Кажется, она пела джаз у Вайнштейна, при этом любила рок и, учитывая ее специфичную манеру исполнения, легко могла бы стать русской Дженис Джоплин. Она бывала у нас в гостях, я откупил у нее очень «хиповый» длинный плащ с кучей пуговиц на застежке. Беседуя о музыке, она пыталась передать мне свое состояние полного погружения в музыку. Мы ездили к ее знакомым музыкантам, игравшим на танцах в пригороде, в электричке Валя напевала мне фрагменты каких-то песенок, давая понять, что такое «жить музыкой».
В небольшом клубе, при наличии очень маленькой сцены, барабанщик сидел в стороне, потому что на сцене не помещался. Руководитель объявил музыкантам следующую песенку, это была песенка «Led Zeppelin» под названием «Гуд тайм, бэд тайм». Барабанщик поставил на пюпитр партитуру с нотами, дал счет и я увидел, что такое «крутой» барабанщик. Все было сыграно очень четко и профессионально. Валя спросила - «Ну что, неплохой барабанщик?». «М-м-да» - выдохнул я, затем подошел к нему и спросил:
-Слушай, а чего ты здесь играешь, ты ведь легко устроишься, куда захочешь.
-А зачем? Где еще я смогу играть такую музыку?
В общем, да, каждый музыкант для себя решает, что ему важней – удовольствие,  престиж или деньги. Я в своей жизни пытался найти компромисс, превратив увлечение музыкой в хорошо оплачиваемую профессию, нет ничего удачней, когда твое хобби хорошо тебя «кормит». Но пока музыка приносила чисто символические деньги, поэтому надо было где-то работать, тем более, что изменился мой семейный статус, кроме мужа я теперь был еще и отцом, потому что в декабре у нас родилась дочка. Я еще не полностью осознал себя в роли мужа, тем более, было трудно представить себя в роли отца. В это же время я расстался с заводом, и чтобы кормить семью, устроился телефонным мастером, правда, ненадолго.
Не прошло и трех месяцев, как на горизонте «нарисовался» мой армейский приятель, Саша Загорский и уговорил меня скататься на гастроли от Ленконцерта по Крымскому побережью. Шура вписался в аккомпанирующий состав играть на бас-гитаре и нужен был барабанщик, причем, срочно. После слезных уговоров меня уволили в один день, и уже через пару дней мы тряслись в поезде в сторону Черного моря. Был обычный гастрольный состав - конферансье, певцы - Вася Диденко и Герда Юхина, нежным голоском певшая песенку про камушки и что-то еще в этом духе. Кроме вокалистов был акробатический дуэт, фокусник, ну и мы, музыканты. Договор оформляли только на поездку, так что через месяц я становился безработным, но хотя бы месяц побыть артистом – надо попробовать.
В гостиницах музыкантам чаще выделяли двухместные номера, видимо, чтобы уложиться в смету, поэтому мы проживали вдвоем с Шурой Загорским. Пары обычно подбирались на всю поездку по обоюдному согласию, чтобы в коллективе не возникали лишние конфликты. Если брали музыканта без тарификации, то ставку назначали минимальную – пять рублей за концерт плюс – суточные. При хорошем раскладе добавлялись «четвертинки» за разные совмещения и постепенно сумма могла удвоиться, если, к тому же, в день получалось несколько концертов, на это уже можно было как-то жить. Но в первой гастрольной поездке я уже смог оценить правдивость услышанной поговорки - «тяжела и неказиста жизнь советского артиста», хотя для нас двоих эта поездка была не столько работой, сколько развлечением.
Под  настроение мы  как-то решили подшутить над Васей Диденко. Вася, учитывая статус, жил в отдельном номере, и все время пытался подцепить какую-нибудь девушку для компании. На одном из концертов в Ялте Шура недвусмысленно подмигнул девушкам из первого ряда, и после концерта у выхода они ждали продолжения начатого диалога. Мы не ожидали такой активности, тем более, что ни мне, ни ему это было не нужно, меня ждала любимая жена, а Шура признался, что тоже недавно полюбил женщину, с которой после гастролей меня познакомит. У него тут же созрел план по поводу Васи, и мы повели девушек к гостинице. В гостиницу после одиннадцати посторонних не пускали, мы воспользовались тем, что жили на втором этаже, а окно выходило на крышу парадного входа, и предложили девушкам пробраться в номер через окно, которое откроем для них. Поражаясь их энтузиазму, я впустил их через окно в номер, а Шура поспешил к  Васе сказать, что к нему пришли две поклонницы его таланта. Вася не почуял подвоха и очень обрадовался. Девушкам мы сказали, что это не наш номер, надо перейти в другой, и отвели их к Васе, после чего под каким-то предлогом сбежали. Утром к нам завалился очень недовольный Василий, вспоминая девушек нехорошими словами и пытаясь получить от нас ответ на вопрос, чем же он хуже нас? Только тем, что у него нет таких же расклешенных брюк или длинной прически? Бедный Вася! В общем, с кучей новых впечатлений и развлечений месяц гастролей пролетел незаметно.
Летом, после поездки я в очередной раз испытал свою голову на прочность, причем, очень эффектно. Я уже играл на танцах в клубе завода «Красный Выборжец», параллельно зарабатывая изготовлением «самопальных» джинсов из технической диагонали, которую мне доставали на том же «Красном Выборжце», и, наконец, надо было съездить в «Ленконцерт» и получить деньги за гастроли по Крыму. Ленконцерт находился на набережной Фонтанки, я опаздывал и, перебегая Невский перед Аничкиным мостом, оказался не очень внимательным. Транспорта на Невском было немного, по правому ряду ехала  «Волга» и притормозила перед перекрестком у моста. Я решил, что для них загорелся красный и побежал через  дорогу. На середине дороги боковым зрением я увидел мчащееся на меня такси, но уже было поздно. Учитывая длинные ноги, я оказался на капоте машины, выбил головой лобовое стекло, и от удара потерял сознание. Детали мне рассказал позже следователь, выясняющий степень вины водителя.
Я пришел в себя, лежа на мостовой на середине моста, такси на мосту развернуло и я свалился с капота. Если не считать рваных ран на левой руке и сильного сотрясения мозга, все конечности и ребра, как ни странно, были целы. Ноги от рваных ран спасли джинсы из технической диагонали. Я проехал на капоте такси метров тридцать, причем, бесплатно, толпа, которая меня окружила, тут же остановила проезжающую мимо «скорую помощь», меня погрузили на носилки и отвезли в ближайшую больницу. Это было уже третье покушение на мою голову, но не последнее.
Первый раз я попал под машину во втором классе, меня ударил «ЗИМ», я отлетел и упал головой о поребрик, а когда мне было пять лет, выпал из окна парадной между первым и вторым этажом, головой о булыжную мостовую. Когда меня выписывали в этот раз, врач сказал - «Все нормально, только береги голову, не делай резких движений». Как говорится – накаркал, буквально через две недели, отыграв танцы, мы шли из клуба в сопровождении поклонников и вдруг, сзади, из темного угла кто-то выбежал и ударил меня по голове большой дубиной, затем быстро убежал. Я упал, но сознание не потерял, а только подумал – «К чему бы это, и почему именно мне?» Единственное, что можно было предположить, что меня с кем-то перепутали, и я случайно оказался жертвой чьей-то разборки. Ну что ж, бывает.

В августе вернулся брат из Белгорода-Днестровского, где он отдыхал около двух месяцев, и привез с собой невесту, красивую южанку с голливудской внешностью. Они готовились к свадьбе, справлять собирались у невесты, причем, с большим пафосом. Меня она попросила сшить свадебное платье поэкстравагантней. Платье получилось нескромное, но эффектное, спина и плечи были обнажены, а вырез сзади заканчивался, до неприличного, низко.
Мы покатались вместе по Невскому, покупая ей всякие мелочи и подарки, и показывая достопримечательности. Девушку южного темперамента поразила питерская культура общения, на контрасте с родными местами, в чем она призналась после поездки в метро. Был час пик, мы с трудом втиснулись в вагон, но в последний момент в еще открытую дверь влетело  несколько человек, спрессовав нас окончательно, после чего я  пошутил, разредив обстановку, - «Кажется, кто-то вошел?». Она никак не ожидала подобной реакции, не понимая, почему никто не заорал и не выругался.
Брат с невестой уехали готовиться к свадьбе, мы с женой были приглашены, но рассчитывали только на три дня, чтобы не оставлять надолго маленькую Инну. Билеты на самолет купили туда и обратно, решили взять чемодан, недавно купленный у приятеля. Чемодану было много лет, он был из серой парусины с красивой отделкой кожей. Для полной гармонии с моим голубым джинсовым костюмом я выкрасил его тканевую основу в голубой цвет, жена была в ярком полосатом пиджаке и, насколько это возможно, короткой юбке, которая скорее угадывалась из-под пиджака. В то время мы считали эту одежду вполне подходящей для свадьбы, главное, что модно.
Нас встретили в аэропорту, как почетных гостей. Свадьба праздновалась во дворе дома невесты, был натянут большой тент на случай дождя, под тентом стояли длинные столы, заваленные едой и бутылками, на импровизированной танцплощадке играла приглашенная на три дня группа. Когда гости в основной массе отвалились от стола и напрыгались под музыку, Саша предложил мне сыграть с музыкантами. Доза выпитого была большой, но не критической, в самый раз для «джем-сэйшена». Я сел за барабаны и мы сыграли «небольшую» импровизацию, как мне потом сказали, на полчаса,   я, видимо, потерял ориентацию во времени.
Впечатлений хватало, но хорошо то, что хорошо кончается, а это был не тот случай. Буквально через несколько месяцев Сашу посадили на пять лет за пьяную драку, а его молодая жена заочно развелась с ним, пока он отбывал срок.

В этот год было еще одно значимое знакомство и состоялось оно осенью. Для нашей доблестной милиции в их праздник в клубе завода был организован большой концерт с банкетом и танцами. Танцы обслуживали мы, а в концерте участвовали известные артисты. Я, правда, знал немногих из них, помню, что был Игорь Горбачев, Сеньчина, Парра и еще знакомые лица, фамилии которых я не знал. И всю эту «солянку» собрал Сергей Левин, режиссер с телевидения, который заодно вел конферанс. Мы тоже посмотрели концерт из зала, потом пошли на сцену «лабать» танцы. «Стражи порядка» пили крепкие напитки и танцевали под нашу музыку.
В зале «ошивался» мой брат, который пришел послушать «великих» музыкантов, и в перерыве привел к нам за кулисы Сергея Левина, с которым успел познакомиться и поболтать, пока мы играли. Брат представил меня Левину, мы обменялись несколькими фразами, после чего Саша сказал - «Слушай, найди моему брату хорошее место». Левин предложил мне зайти к нему на работу, посмотреть на съемочный процесс и он подумает, куда меня пристроить. Мы договорились на конкретный день, и он мне оставил свой телефон.
В назначенное время я пришел на телестудию, Левин встретил меня и провел на съемочную площадку. Снимали вокальный квинтет из Америки - «Доули фэмели». Я послушал красивые вокальные раскладки, посмотрел на процесс съемки и в конце получил фото группы с автографами.
Левин был веселым и добродушным евреем с нетрадиционной ориентацией, о чем с юмором позже сам мне рассказывал. Раньше я не был знаком с подобными людьми, и если бы он, между прочим, не рассказал, я бы вряд ли догадался, тем более, что в свой адрес не замечал ничего странного. Сергея удивляло, почему многие его друзья так интересуются этим вопросом, предлагая тет-а-тет хотя бы им признаться в том, что он «голубой». Он говорил - «Ну, какая вам разница, с кем я живу, к вам ведь я не пристаю со странными предложениями». Я несколько раз бывал у него в гостях, в его оригинальной квартире с окнами на «Аврору», он жил один, не считая болонки по кличке «Джерри».
Вскоре я посетил еще одну съемку, Сережа снимал в интерьере ресторана «Невский» Джорджи Марьяновича, к творчеству которого я был совсем равнодушен, а, глядя на его зеленоватый цвет лица, понимал, что у Джорджи явные проблемы со здоровьем. Поторчав в холле ресторана и понаблюдав за сьемками, я вскоре перебрался в автобус с аппаратурой и  разглядывал Марьяновича в мониторах. После съемок мы с Левиным устроились за столиком ресторана с водкой и закусками, водки я сгоряча перебрал, очистил в туалете желудок, после чего мы расстались. У меня появилось еще одно фото с автографом, которое до сих пор валяется в семейном фотоархиве.
После Нового года Сергей вызвонил своего приятеля, главного худрука Леноблфилармонии, и договорился насчет меня. В назначенное время я пришел на репетицию ансамбля «Невский». Меня встретили солидного возраста музыканты, пианист за роялем предложил сыграть «босановочку», я понял, что у музыкантов джазовый уклон и довольно высокий уровень. Кое-как отыграв в бешеном темпе зажатыми руками босанову, я приготовился выслушать приговор. Пианист сказал:
-Ну, ты, собственно, хотел узнать наше мнение о себе?
-Да нет, он будет с нами работать - услышал я из зала голос руководителя коллектива.
-Ну-у…, тогда приходи завтра на репетицию.
Я вышел из репетиционного зала и, спускаясь вниз по лестнице, думал, как же мне поступить? Я явно не вписывался в команду и если останусь с ними работать, то поставлю их и себя в трудное положение. Когда я спустился в гардероб, все разрешилось само собой. Внизу вертелся какой-то очкарик, который вдруг спросил - «Ты не барабанщик? Поехали на чёс, по три концерта в день, хорошие деньги». Я сразу согласился.
Познакомившись с остальными музыкантами и прогнав пару репетиций, я понял, куда именно попал. Очкарика звали Володей, и он аккомпанировал на баяне большой и полной певице в русско-народном стиле, по имени - Вера Батура. Пытаясь выглядеть посовременней, Батура решила собрать ритм-группу в придачу к баяну. На гитаре играл маленький всклокоченный гитарист - Юра Бушев, у которого и гитара была меньших размеров, сделанная на заказ. На бас-гитаре подвизался играть Юра Ильченко из группы «Мифы», уже достаточно известной, но пока музыка их не кормила, а Юре надо было на что-то жить. Как истинный музыкант «андеграунда», Ильченко противопоставлял себя обществу не только в музыке, но и в повседневной жизни. Я тоже какое-то время шокировал публику своим внешним видом, но к этому времени уже сменил имидж на более цивильный, отрастив к длинным волосам бородку, а в костюме тяготел к элегантности. Ильченко скорей был похож на Максима Горького, на голове была черная шляпа, на лице - черные длинные усы, не нарушая гармонии, естественно, черное длинное пальто, черные брюки, стянутые внизу резинками по типу шаровар, и  кирзовые ботинки из тех, что носят грузчики. Мы катались по Новгородской области, давая концерты в клубах маленьких городков и деревень, а между концертами - развлекая местных неадекватным поведением в гостиницах и на улице. Ильченко, видимо, страдал клиптоманией и при посещении магазинов самообслуживания обязательно что-нибудь выносил из магазина, не заплатив, пряча продукты под пальто. Скорее это был больше спортивный интерес, потому что, выходя из магазина, он демонстративно подбрасывал в воздухе то, что удалось стащить.
После нескольких концертов Батура решила разнообразить репертуар и предложила нам сделать блок песенок из репертуара Юры Ильченко, то есть то, что они исполняли в «Мифах». Мы «репетнули» и стали заканчивать концерт исполнением пяти – шести песенок в составе нашего трио. Контраст был большой и несколько озадачивал публику, но Батуру устраивала такая разбавка, и мы продолжали в течение трех месяцев услаждать зрителей «высоким искусством».
Гостиницы были разные, иногда - очень приличные, иногда- с удобствами на улице. Обслуживая район Старой Руссы, мы жили в гостинице «Полисть», и, спустившись с Бушем покушать в ресторан, в ожидании, пока нас обслужат, наблюдали, как на сцене копошились два парня и девушка, пытаясь извлечь музыку из инструментов. Девушка играла на скрипке, и было понятно, что она ходила в музыкальную школу, один из юношей брал редкие аккорды на гитаре, а второй – пытался играть на барабанах. Чтобы нам окончательно не испортили аппетит, мы с Бушем подошли и спросили:
-Ребята, вы чего здесь делаете?
-Мы здесь работаем музыкантами.
-Громко сказано, вы же не умеете играть.
-А вы умеете? Давайте, покажите!
Буш взял гитару, я сел за барабаны и мы сыграли что-то из Сантаны. Горе - музыканты ничего подобного не ожидали и хором стали «петь деферамбы»,- «Вот вам бы здесь поиграть, вы бы быстро раскрутили кабак, карась  бы пошел». Мы уже несколько подустали от «чёса», поэтому зашли с Бушем к директору ресторана и обговорили условия работы. Она пообещала зарплату в семьдесят рублей, остальное – зарабатывайте, как хотите. Мы решили, что надо попробовать.
В мае, вернувшись с турне по Новгородской области, мы с Бушем расстались с Батурой, я вызвонил басиста, с которым раньше работал на танцах, вместе мы собрали комплект вокальной аппаратуры и поехали «раскачивать» Старую Руссу. Не помню, где пристроился жить басист Саша Коршунов, а мы с Бушем сняли у одной бабушки сараюшку в четыре квадратных метра, где с трудом помещались две кровати и столик. Сам городок был довольно живописным, разделен на две части красивой рекой, считался курортным, и в нем царили покой и умиротворение. Тот самый «карась», который являлся одной из составляющих заработка кабачных музыкантов, поначалу «ловился» с трудом и первые небольшие суммы в конце рабочего вечера мы делили на троих, и довесок из двух музыкантов от прошлого состава особо не возражал. Девушка со скрипкой решила не участвовать «во всем в этом», а ребятам некуда было деваться, и они жили на зарплату, тем более, что их участие в творческом процессе было минимальным.
Постепенно публика стала узнавать про новую «крутую» группу в ресторане «Полисть», под названием «Клуб Буша», и появились свои завсегдатаи, которые платили за то, что им нравится. Среди них регулярно захаживал молодой «батюшка» из местного прихода в новом джинсовом костюме, и в течение вечера несколько раз заказывал что-нибудь, видимо, тратя деньги прихожан. Мы быстро оказались в кругах местной «элиты», у одного из них, моряка загранплавания часто «оттягивались», слушая последние диски на хорошей аппаратуре и попивая импортные напитки. Не считая скромных расходов на обновление гардероба, все заработанные деньги я сразу отсылал телеграфом жене, понимая, что ей дома значительно трудней с маленьким ребенком на руках и почти без денег. В критические моменты выручала теща, подбрасывая некоторые суммы, а моя мать, как могла, помогала ухаживать за маленькой Инной.
В сентябре мы вернулись в Питер и расстались не очень хорошо. Буш обвинял басиста в пропаже какого-то динамика, история была странная и, расставшись, мы больше практически не общались. Через много лет,  работая в ресторане «Невский», я увидел в зале за столиком Юру Бушева, который поприветствовал меня жестом, а потом заказал пару песен. Я с ним не беседовал, а от знакомых слышал, что он давно завязал с музыкой и работает внештатным сотрудником КГБ. Я плохо представлял, что это такое, но аббревиатура «КГБ» пугала и настораживала.
И вот я опять, на этот раз – добровольно, остался без работы. Чтобы не терять стаж и как-то кормиться, оформил трудовую книжку во Всеволожском ДК, где играл на танцах. Через два месяца забрал трудовую и более основательно оформился слесарем в Ленгаз, до следующей гастрольной «оказии». Возобновились контакты с Сергеем Левиным, а из Старой Руссы приехал в Питер один из двух горе - музыкантов, Женя. Приехал он учиться в институте Культуры на режиссера драмы. А вскоре познакомился с женщиной, значительно старше него и совсем непривлекательной, и стал у нее жить. Мне он объяснял, что ему не нужна молодая и красивая, а я понял, что он просто прикрывает тылы, найдя себе домохозяйку, которая будет его обслуживать и из благодарности ни в чем не перечить.
У Левина к этому времени тоже созрел роман, его «партнершей» был высокий красивый хоккеист – Витя Нечаев. Я не вникал в их взаимоотношения, но узнал, что Левин оформляет документы для иммиграции в Америку по еврейской линии, и хочет с собой увезти Нечаева. Он спросил, нет ли у меня знакомой девушки еврейской национальности, желающей уехать в Америку, оформив фиктивный брак? Я переадресовал просьбу Жене, рассчитывая, что в «Кульке» большой выбор «данного продукта». Женя вскоре привел свою подружку по факультету, маленькую евреечку, и они договорились с Левиным о деталях. Я особенно не следил за процессом, меня это, в принципе, не касалось, но где-нибудь через месяц Сережа спросил, что за странную девушку я привел? Я сказал, что не в курсе, это протеже Кривошеева.
-А ты знаешь, что она теперь требует выполнения супружеских обязанностей?
Мне это напомнило сказку о золотой рыбке. Я высказал Жене претензии Левина, Женя стал защищать позицию своей знакомой и не найдя компромисса, мы расстались. Нечаев развелся, а Левин назначил день «отвальной» и пригласил меня.
В квартире было тесновато от количества провожающих, я опять не мог вспомнить имена некоторых знакомых личностей, но конечно сразу узнал Басилашвили, которого Левин называл «грузинский еврей Басилашвили». Мы выпили за отъезд, пожелали успехов и расстались с ощущением, что больше никогда не увидимся.
Под Новый год Левин прислал поздравительную открытку из Нью-Йорка, через год – из Лос-Анжелеса, но я боялся отвечать, чтобы не попасть на заметку в КГБ. Каким-то образом он переправил в Америку Витю Нечаева, и в начале девяностых они оба приезжали в Питер и рассказывали по телевидению про условия работы хоккеистов в Америке, а когда я смотрел «Рембо-3», видел Левина в эпизоде, с микрофоном в руке изображающего русского комментатора у ринга.
Наверно в Америке хорошо, но я был русским и уезжать не собирался, а продолжал работать в Ленгазе, где продержался целых десять месяцев, и последние два – три из них откровенно «валял дурака», не имея никакого желания работать, тем более, что меня летом поставили на ревизию. Обойдя несколько квартир, за остальных я расписывался сам, сдавая в конце смены полуфальшивую ведомость. Не было желания работать, надо было увольняться.
Подвернулся подменный состав, играющий два раза в неделю в двух ресторанах в выходные основных коллективов. Рестораны были солидные, и на зарабатываемый «карась» уже можно было прожить. В понедельник мы играли в гостинице «Советская», во вторник – в гостинице «Россия», но денег  получалось больше, чем в Ленгазе. Коллективом руководил Шандров, разговаривающий с явно выраженным украинским акцентом и сносно играющий на клавишах. Уровень музыкантов был неплохой, все прилично звучало, правда, репертуар состоял из советской эстрады, что доставляло мало удовольствия, но чего только я уже не играл.
Репетиционная база у ребят была от завода, на котором многие из них работали, и иногда приходилось отрабатывать «халявные» концерты в честь какого-нибудь праздника. По комсомольской линии два раза катались в Норус, где-то в Прибалтике, отрабатывали концерт, а потом  всю ночь вместе с комсомольской элитой «парились» в финской бане с богато накрытым столом, сауной и бассейном. Наконец я не понаслышке узнал, как после трудовых будней отдыхают комсомольские вожаки. Во вторую поездку я взял с собой жену, чтобы она тоже имела представление, как живут лучшие представители коммунистической молодежи.
За эти полгода работы у Шандрова я смог прочувствовать весь комфорт работы в ресторане - хорошие деньги, качественно отстроенный звук на постоянной точке и любимая жена «под боком», при этом – до вечера весь день свободен, а утром спишь, сколько хочешь. Таким образом, я поставил для себя очередную задачу – сесть работать в кабак при первом удачном случае.
Но пока я снова устроился в Ленконцерт, в цыганский коллектив под названием «Разноцветные кибитки», во главе с Маргаритой Шумской. Настоящих цыган было только пятеро, конечно, со звучными псевдонимами. Аккомпанирующий квартет возглавлял пианист с оригинальной фамилией – Эдгар Историк. Небольшого роста, полноватый, лысоватый, ярко выраженный еврей с пухлыми ручками и короткими пальцами, но при этом – с абсолютным слухом и виртуозной игрой. Трудно было понять, как он достает нужные ноты, да еще в таком темпе, но у него все получалось. Ансамбль получил название в честь фильма, в котором Шумская, будучи молодой, снималась в эпизоде, и теперь на концертах ее объявляли, как известную цыганскую киноактриссу, также - гитариста и танцора – Владимира Жемчужного, притом, что «жемчужных» по стране каталось несколько. Поначалу у меня были некоторые трудности с запоминанием темповых сдвигов и загонов, почти все цыганские песни к оконцовке ускорялись до предела, но в жестко вымеренной последовательности. Что поделать, цыганский колорит, надо было проникнуться этим духом, то есть, на время стать цыганом.
Мы откатали несколько поездок, объездив всю европейскую часть страны, включая южное побережье, при этом площадки были достаточно большие, от трехсот до тысячи мест, залы в основном – полные, из чего можно было сделать вывод, что цыган у нас любят. Но денег я зарабатывал немного, из-за того, что в основном работали по одному концерту в день. Конечно, в поездке музыканты старались жить только на суточные, что было сопряжено с нарушением режима проживания в гостиницах, в которых нельзя было готовить еду, чем мы и занимались.
«Проциганив» чуть больше полугода и выбрав лимит терпения, я решил, что пора увольняться. На дворе стоял сентябрь семьдесят седьмого, я объявил, что ухожу и, вернувшись из очередной поездки на базу Ленконцерта, собирал  свои барабаны. Музыканты репетировали, вводя в состав нового барабанщика. В это время пришел устраиваться на работу новый гитарист, у предыдущего обострились проблемы с алкоголем. Аккуратный на вид юноша расчехлил красивую гитару, что-то поиграл с пианистом, довольно неплохо, и, конечно, он их устроил. Когда он собрался уходить, я подошел к нему, познакомился и спросил, что он здесь забыл? Гена сказал, что ищет работу, и ничего приличней пока не нашел. «Знаешь, я отсюда увольняюсь, потому что здесь нечего ловить. Я сейчас иду прослушиваться в Ленинградскую филармонию, пойдем со мной, там нужен гитарист и барабанщик». Гена был не против.
Мы прогулялись с Фонтанки на Моховую, нашли в репетиционном зале руководителя коллектива, в который требовались музыканты, и сыграли с ним несколько музыкальных фрагментов. Вердикт был утвердительным, нас взяли на работу в ансамбль «В ритмах века». Уровень коллектива по всем параметрам был значительно выше всех предыдущих, и я быстро забыл о цыганщине, как о кошмаре, но через какое-то время мне о них напомнили, рассказав печальную историю про Эдгара Историка. Будучи в зрелом возрасте и давно уже семейным человеком, Эдгар умудрился влюбиться, как юноша, в какую-то девушку. Та, видимо, ответила ему взаимностью, и Эдгар решил оставить семью ради новой избранницы, но по натуре не способный на грубость и жестокость, попросил жену отпустить его к другой. Жена ответила отказом, после чего Эдгар хотел покончить с собой и наглотался таблеток. Его откачали и поместили в больницу, где он повторил свою попытку, и на этот раз – удачно, если, конечно, можно назвать удачей нелепый уход из жизни человека со сверхтонкой психикой, не понятого близкими.

А моя жизнь «била ключом», продолжая удивлять своей непредсказуемостью. Мы с женой, дочкой и моими родителями уже больше года жили в трехкомнатной квартире на проспекте Культуры, куда я и пригласил своего нового приятеля – Гену Ширшакова, в гости для более тесного знакомства. Гена приехал со своей дорогой гитарой, которую мы осторожно разглядывали, а он рассказывал о ее достоинствах. На репетициях мы с Геной знакомились с составом коллектива, который был еще недоукомплектован, и постепенно появлялись все новые музыканты. В результате, в составе оказалось шесть «дудок», пианист – он же музыкальный руководитель, ритм - группа и три вокалиста, из которых двое – женского пола. Позже выяснилось, что это еще не все, потому, что, придя с Геной на очередную репетицию, мы увидели в фойе ожидающую кого-то девушку, похожую на картинку с рекламой косметики. На вопрос, - «Кого ждете?», мы услышали, что она приехала прослушаться в наш коллектив, а звать ее – Люба. Это был последний участник ансамбля «В ритмах века».
Ожидались совместные концерты с Марком Фрадкиным, который должен был привезти группу «Пламя», исполнявшую многие его современные песни, а нам предложили сделать первое отделение из его старых песен, но в современной аранжировке. Начались плотные репетиции, пошив костюмов, расклейка афиш. Концерты намечались в ДК Дзержинского, недалеко от Московского вокзала. У меня возникла мысль, что такая программа может понравиться моим родителям, и я пригласил их на концерт.
Перед первым концертом днем был прогон, на котором присутствовал Фрадкин, и, прослушав программу, остался доволен, сказал, что ему все понравилось, и он потом возьмет нас в Москву для совместных выступлений. До концерта оставалось несколько часов, и пока все были свободны. Но вечером  Фрадкина ждал небольшой сюрприз. Дело в том, что «медная» группа состояла из уже «тертых» музыкантов, которым за тридцать и которые были хорошо знакомы друг с другом, раньше работали вместе, то есть это был уже сплоченный и «споенный» коллектив, не считая еврея – саксофониста, который не пил, ну, потому, что еврей! Он хорошо вписывался в известную среди музыкантов хохму - «Изя, вы опять играете мимо нот! А зато я не киряю!».
В общем, «дудки» отметились перед концертом и по звучанию стали напоминать похоронный оркестр, особенно было заметно на солирующей трубе, когда вместо высоких нот звучали так называемые «киксы». Фрадкин вышел на сцену после первого отделения извиняться перед публикой за «лажовый» аккомпанемент, ссылаясь на то, что «- ну, ребята еще молодые, опыта не хватает». Хватало всего, но помимо этого еще было добавлено по стакану, понятно, чего. Остальные концерты прошли гладко, но о Москве Фрадкин уже не «заикался».

Самое яркое впечатление, работая в этом ансамбле, я получил от совместных концертов с «Песнярами». Гастроли проходили в Куйбышеве, в СКК, за пять дней отработали двадцать один концерт, первое отделение работали мы и какие-то «Музыки» из Закарпатья, а второе – «Песняры». Площадка была на десять тысяч мест, концерты проходили с аншлагом, понятно, благодаря кому, так что мы прокатились на чужой популярности. Концерт начинали мы, вернее, если быть точным, то я, потому что в первой инструментальной пьесе с условным названием «Парафраз» у меня было вступление на четыре такта, поэтому я выбегал на сцену один, прыгал за барабаны и начинал играть, а тем временем подтягивались остальные. Мое соло мне не писали, предложили сыграть что-нибудь подходящее, я выбрал вступление из «Fireball», и, осознавая всю ответственность, играл его на одном дыхании.
Первый день выступлений Мулявину не понравился, зал принимал их не так, как хотелось, несколько прохладно. Проблема была в том, что «Песняры» привезли новую программу, а народ ждал исполнения известных шлягеров, типа «Вологды» и тому подобное. На следующий день первых два концерта мы выступали в роли зрителей, а «Песняры» работали оба отделения, играя и новую, и старую программу, конечно, деньги за концерт нам все равно «капали». Скоро Мулявину надоело заниматься мазахизмом, мы опять стали работать первое отделение, а «Песняры» разбавили свою программу старыми песнями, больше не пытаясь экспериментировать. Конечно, с такой отдачей на концерте они бы долго не протянули. Чего стоила только песня «Крик птицы» в исполнении Мулявина, буквально выворачивая себя наизнанку, он доводил зал до слез своим исполнением. Потом как-то мне попалась студийная запись этой песни, и она не шла ни в какое сравнение с живым исполнением. Наш звукорежиссер записал один из концертов на магнитофон, я потом сделал копию, и не раз прослушивал дома с женой и друзьями. Когда через год, уже работая в ДСТ, я ставил эту запись музыкантам, то, прослушивая выступление нашего коллектива, они никак не могли поверить, что на барабанах играю я. Игра на свадьбах не требовала большой мобилизации сил, можно было расслабиться.
Наверно, не так скоро у меня возникло бы желание расстаться с этим коллективом, но процесс несколько ускорили интриги внутри команды. «Медяшки» хотели взять в ансамбль их знакомого барабанщика, с которым раньше работали. Не думаю, что имел значение уровень игры, тот барабанщик тоже был молодой, а в свой адрес я не слышал больших нареканий и не являлся тормозом в команде. Скорее всего, основным был момент психологической совместимости, я плохо вписывался в их «тусовку». Но особых переживаний не было, гастрольная жизнь – это не то, к чему я стремился, даже с удвоенной ставкой я получал за концерт двенадцать рублей, и это был «потолок», больше я бы уже на гастролях нигде не заработал.
Недотянув неделю до полугода, я расстался с «Ритмами века», поменяв их на кабачные ритмы. Ресторан подвернулся паршивенький, назывался «Ижора» и находился в Колпино, но трудовая книжка была опять в Ленконцерте, только в ОМА, в отделе, заведующим ресторанами. Оставалось дождаться, когда подвернется приличный кабак, потому что «Ижора» не устраивала меня по многим причинам, и главная – это руководитель, он же саксофонист и певец. При полном отсутствии вкуса в подборе репертуара, он еще любил петь своим гнусавым баритоном, и сам себе нравился. Было не понятно, как его терпит местная публика. Я с трудом выдержал чуть больше трех месяцев, к счастью, подвернулся вариант с рестораном «Россия», в котором я раньше работал несколько месяцев в подменном составе. Руководитель основного состава, Шатнев, уже давно приглядывался ко мне, и, наконец, предложил поработать с ними, а для начала съездить на два месяца на юг, поиграть танцы в интернациональном лагере для студентов под названием «Буревестник», и заодно – отдохнуть на «халяву» на всем готовом, можно всей семьей. Как бы там не сложились дела дальше, отказываться от такого предложения было глупо. Меня перевели приказом в его коллектив, и мы с женой стали собирать чемоданы, благо, что она нигде не работала, и не было проблем с согласованием отпусков.
Два месяца моря и солнца с приличными условиями проживания, что может быть лучше! Тем более, что мы еще не разу не выезжали на юг семьей, не считая небольшого заезда в Одессу во время  свадебного путешествия, а сам я был в Керчи один раз в школьные годы. Итак, мы откупили три купе, одно завалили аппаратурой, оставив  два спальных места, в остальных ехали музыканты с некоторыми членами семьи. Как только поезд тронулся, все забились в одно купе отметить отъезд. Мои новые «коллеги по цеху» научили меня с женой есть всякую зелень пучками, в качестве закуски и вообще, и с тех пор это вошло у нас в привычку.
Учитывая, что в лагере в основном – иностранцы, нам заранее дали кассету с записями тех групп, чью музыку хотели бы услышать,  большей частью – чернокожих исполнителей. Репетировали в поезде, не теряя даром времени и борясь со скукой. Вот, наконец, проехали Туапсе, из окон поезда открылся вид на Черноморское побережье, с экзотической растительностью и манящей дымкой над водой. В предвкушении райского отдыха, вывалились со всем скарбом в Лазоревском, погрузились в предоставленный автобус и поехали в «рай». Лагерь был ухоженный, с постройками сталинских времен, с красивыми дорожками, скамейками и благоухающими розовыми акациями, прикрывающими развесистыми ветвями скамейки от палящего солнца.
Ну, хватит лирики, для нас важнее была  «физика», которая состояла из длинных спусков и подъемов, потому что лагерь находился на горе, частых заплывов в морскую пучину и поджаривании на раскаленных камнях. Накупив масла для загара, мы весь день не вылезали с пляжа, не считая перерыва на обед, правда, утром вставали с трудом, иногда опаздывая на завтрак. Ирина приучала меня подолгу лежать на солнце, что поначалу давалось мне с трудом, и воспринималось, как пытка, все время хотелось чем-то заняться или не вылезать из воды. Остальные тоже привыкали к солнцу постепенно, прячась где-нибудь в полуденный зной, но Ира была жадная до солнца. На территории лагеря хватало спортивных площадок, и одним из развлечений у нас был минифутбол. Набегавшись за мячом под палящим солнцем, мы бегом спускались по тропинке к морю, чтобы быстрее окунуться в морскую прохладу, и когда я с разбега влетал в воду, некоторое время ощущения не менялись, словно я до сих пор на суше. Большое удовольствие доставляла шипящая и бьющая в нос пепси-кола, обжигавшая пересохшее горло, которая недавно стала появляться в продаже, а здесь всегда была в местном ларьке.
Как-то на пляже увидели облезающего чернокожего, «сгорел» парень, и меня это очень удивило, значит, их врожденный пигмент не защищает от солнца? Вообще, африканцев на пляже было мало, и как-то прогуливаясь по лагерю, где еще не бывали, мы набрели на большое футбольное поле, на котором  бегали, гоняя мяч, одни африканцы, видимо, это их любимое занятие.
Два раза в неделю мы играли танцы, один раз – концерт для какой-то конкретной национальной группы. Когда  был концертный вечер арабов, мне долго показывали и объясняли восточные ритмы, где трудно  было включать анализ, все завязано на интуиции, и мне удалось изобразить некую пародию на их «безразмерные» ритмы. Разок к нам в гости приехали чернокожие музыканты из соседнего лагеря, их было много, и основная масса играла на созданных из подручных средств ударных. Наш первоначальный снобизм быстро рассеялся, как только мы прочувствовали внутренний огонь, живущий в этих музыкантах, им все равно, на чем играть и каким местом петь. Они просто жили ритмом, и заражали им остальных, и публика «торчала», а наш холодный профессионализм надо было засунуть «кой-куда», но это мое, сугубо личное восприятие, а так к нам никаких претензий не было.

Два месяца поджаривания и просаливания напитали нас здоровьем, а цвет кожи изменился настолько, что в полумраке было не разглядеть лица, и мы возвращались домой, радуясь жизни, тем более, что возвращались мы в отдельную двухкомнатную квартиру, в которую въехали весной. Размен был вынужденный, из-за слишком активного вмешательства моих родителей в наши семейные дела. Мы с женой достаточно эмоционально решали некоторые спорные вопросы, возникающие в процессе «притирки», а моя мать, а иногда – и отец, только усугубляли ситуацию, влезая в наши споры и подливая масло в огонь, и мы оба понимали, что надо жить отдельно от родителей. Мы нашли несколько вариантов обмена, и готовы были уехать в «коммуналку», но моя мать выбрала вариант, в котором нам доставалась отдельная  «двушка», правда – ЖСК. Мы влезали в долги, но зато отдельная квартира!
Еще до поездки на юг, в числе немногочисленных пока клиентов по швейным делам, появился Олег Гусев, который, со свойственной ему вежливой настойчивостью, стал уговаривать меня сшить ему свадебный костюм. Я не хотел браться за пиджак, не имея опыта в пошиве пиджаков, но Гусеву трудно отказать, и мне пришлось сшить весь костюм. Я никогда не давал никаких объявлений, поэтому моими клиентами были близкие знакомые, их друзья, знакомые друзей и так далее. Постепенно этот снежный ком разрастался, увеличивая клиентуру и доходы, а некоторые новые клиенты становились нашими друзьями, находя много общих тем и интересов. С Гусевым был как раз тот самый случай, и мы стали дружить семьями.
Вскоре после свадьбы Алика забрали в армию, но недалеко, в ансамбль песни и пляски, учитывая, что он уже был неплохим музыкантом и поработал в «Землянах» с Киселевым. Он регулярно приезжал домой, а я несколько раз катался к нему в часть, недалеко от ТЮЗа. Алик познакомил меня с Андреем Кругловым, с некоторым пафосом объясняя, что это он «воспитал» такого хорошего барабанщика. А Андрюша просто не вылезал из-за барабанов, делая паузу только для того, чтобы сбегать в столовую и что-нибудь проглотить, ну и естественно, «по нужде», при этом играл босиком, видимо, для более острых ощущений. Я представил, что если бы так же занимался, как бы я играл! При таком жестком тренинге любой заиграет, особенно, когда есть подобные условия, и можно целыми днями «греметь», ни о чем не беспокоясь и никому не мешая. Барабанщик действительно был хороший и весь состав неплохо звучал. Гусев при этом много внимания уделял световым эффектам, которых становилось все больше и разнообразней, и если бы не военная форма, в которой приходилось им выступать, получилось бы очень зрелищное шоу, сопровождающее рок – музыку, но специфичные костюмы цвета хаки слегка портили эффект.
А у меня с коллективом Шатнева союз оказался недолгим, вернувшись с юга, я отыграл в ресторане «Россия» еще три месяца, после чего мы расстались. Проблема состояла в том, что в их репертуаре было много тяжелого рока, но в ресторане его надо было играть очень тихо, чтобы не «лупить по ушам» публике, тем более, что немногие посетители ресторана любили рок. Мне было очень непросто выигрывать сложные партии «шепотом», к тому же, возникла проблема с увольнением предыдущего барабанщика, и он вернулся на свое место, а я устроился в Дом свадебных торжеств обслуживать свадьбы. Это не ресторан, но принцип тот же, только «похалтурней», да денег поменьше, но, учитывая вторую работу «на дому», мы могли себе позволить много покупок, ведь надо ж было обставлять квартиру и обустраивать быт. Несмотря на то, что в ДСТ была большая «текучка», я проработал там более полутора лет, причем, довольно скоро стал руководителем коллектива, в котором работал. Многие музыканты, ежедневно присутствуя на чьем-то празднике, не выдерживали соблазна, и, помимо бесплатной кормежки, не могли отказаться от презентованных со свадебного стола бутылок, потихоньку спиваясь и выпадая из стройных рядов советских музыкантов. Что поделаешь, вредный цех. Предыдущего руководителя «ушли» именно по этой причине, и мне потом не раз приходилось увольнять людей, возможно, спасая их от полной деградации личности. Один из уволенных басистов потом приходил благодарить меня за своевременный уход с этой работы.

Новой точкой отсчета для меня стало лето восьмидесятого. Кто-то из музыкантов соседнего зала подошел ко мне в перерыве и сказал, что меня ждут на улице двое, хотят поговорить. Я вышел, меня пригласили сесть в машину и выслушать их предложение.
-Мы ищем барабанщика, посоветовали тебя посмотреть. Мы уже видели, как ты играешь, так что, если хочешь, будешь работать в ресторане «Балтика».
Я не знал, что за ресторан, но конечно согласился. Это был небольшой ресторан на площади Мира, но по деньгам он был далеко не последним. Руководителя звали Визгалин Толя, он играл на бас-гитаре, и сразу же стал учить меня «тянуть вторую долю», приучая к тому, что любую песню надо исполнять с полной отдачей, и даже в «блатной» музыке должен быть «драйв», причем, манера обучения была очень жесткая. Я отработал менее двух месяцев, и вдруг Визгалина не стало. Возвращаясь с женой с дачи на своей машине, они попадают в аварию, и Толя погибает. Его жена попадает в больницу, но пострадало в основном лицо, и ей потребовалась пластическая операция.
Мы остались втроем, но продолжали работать, бас-гитару взял в руки вокалист – Юра Сорокин. В перерывах пили «горькую», вспоминая Толю, и при каждом упоминании о нем у меня на глазах появлялись слезы. Было непонятно, почему такая реакция, ведь я его плохо знал, и он не был слишком добрым ко мне. Видимо, дело было не в конкретной личности, а в осознании факта смерти, как окончания всего и навсегда. С точки зрения  медицины - это всего лишь результат больной психики, но у меня появились вопросы, на которые пока не было ответа.
Коллектив хотели расформировать, но Юра Сорокин вспомнил про свой партбилет, куда-то сходил и ему отдали руководство, только поменяли ресторан, засунув нас в только что открывшийся «подвал» гостиницы «Октябрьская», где было много мрамора, красивый и дорогой гобелен на заднике сцены, но почти не было посетителей. Нам предстояла трудная задача – «раскачать точку». У Юры были хорошие вокальные данные, он неплохо играл на «басу», но нам не хватало клавишника. Клавишник вскоре появился, хотя до этого он был гитаристом, но купил «клавиши» и стал их осваивать. На данный момент у нас не было других вариантов, и Сорокин решил, что лучше что-то, чем ничего.
Мы стали делать новый репертуар, как вдруг «сломался» гитарист, которого, скорее всего, придерживал  Толя, пока был жив. Ссылаясь на потерю друга, он постоянно стал «квасить» и, как бы мы к нему ни относились, работать с ним стало очень трудно, и не оставалось другого выхода, как только предложить ему уволиться. Таким образом, в команде появился Андрей Смаль, хороший гитарист, не обремененный семейными заботами и не жалеющий времени на творческий процесс. Нам только не хватало женского вокала, чтобы разбавить Юру Сорокина, который без проблем тащил на себе всю программу, но в любом случае, были женские песни, которые заказывали, и хотелось разнообразия.
Певица вскоре появилась, но всего этого было мало, чтобы привлечь народ и зарабатывать достойный «карась». Мы сделали «забойную» программу, я сшил всем блестящие костюмы в стиле «диско», и вдвоем с клавишником мы стали вплотную заниматься «светом», а примером для подражания стал военный ансамбль Гусева, который продавал нам кое-что готовое и «дарил» идеи. Скоро весь дорогой гобелен был завешан «бегущими огнями» различной конфигурации, разноцветными прожекторами, глобус, оклеенный зеркалами, крутился и создавал эффект звездного неба, ультрафиолет раздевал девушек, пришедших в синтетике, стробоскоп имитировал на сцене покадровую съемку, вырывая из темноты фрагменты движений, а на задник проектировались слайды. Окна ресторана выходили на площадь Восстания, и проходящие мимо люди останавливались посмотреть световое шоу и становились бесплатными рекламными агентами.
У Гусева приближался конец срока службы в армии, а напоследок предстояла гастрольная поездка в Финляндию, в которой им собирались выплатить по некоторой сумме денег в валюте. Алик хотел купить клавишный инструмент, правда, Киселев, рассчитывая на возвращение Гусева в «Земляне», заказал что-то совсем другое для своей группы, но Алик купил себе «MOOG», испортив тем самым отношения с Киселевым, после чего возврат в «Земляне» был невозможен. «Дембельнувшись», Гусев пришел к нам в кабак, и предложил себя в качестве клавишника. Уровень игры Алика, как музыканта, был несопоставим с уровнем Котова, работавшего у нас, и, конечно команда очень сильно выиграла бы в качестве. Мы вдвоем с Сорокиным прикидывали все «за» и «против» данного предложения.
-Вряд ли он здесь долго задержится, ему просто надо перетусоваться и подзаработать денег на первое время, - высказал я свое предположение.
-Неплохо бы поработать с таким клавишником, а когда он уйдет, что мы будем делать? После хорошего трудно привыкать к плохому, - резюмировал Юра.
И мы остались с тем, что есть, объяснив Гусеву наши опасения, которые, кстати, были не напрасны. Алик устроился в соседний кабак, через площадь – в гостиницу «Московская», где в это время работал мой приятель и коллега по «Ритмам века» - Гена Ширшаков. Гусев отработал там полгода, после чего ушел, прихватив с собой Гену и басиста, и команда просто развалилась, а мы взяли к себе их певицу – Аллу Чауш, с предыдущей у нас периодически возникали проблемы, а к Алле мы давно приглядывались.

Приход в коллектив Аллы послужил началом еще одной оригинальной житейской истории. Юра Котов был женат второй раз, от второго брака у него был сын, почти ровесник нашей дочке. У нас была возможность более тесно познакомиться с его семьей, потому что летом, во время отпуска мы решили вместе съездить на юг, о чем, правда, я вскоре пожалел, потому что сынишка у Юры был почти неуправляемый. Его жена работала официанткой в небольшом ресторане на Невском и неплохо зарабатывала. Юра при этом явно искал себе новую спутницу жизни, активно завязывая отношения с другими женщинами.  Со стороны можно было отнести его к категории «бабников», но скорее это был поиск духовного родства, до сих пор – неудачный.
При появлении Аллы в нашем коллективе он стал активно ухаживать за ней, как впрочем, и за предыдущей певицей, но на сей раз он, видимо, нашел ту, единственную, потому что вскоре развелся со своей супругой, укрепив более тесные отношения с Аллой, которая на данный момент была свободна, предварительно трижды побывав замужем и имея дочь от первого брака. Трудно было поверить, что это надолго, но через много лет, уже в двадцать первом веке, живя на даче в Александровской, я случайно встретил Аллу и выяснил, что у них дача на нашей дорожке, бывают же совпадения, и они до сих пор вместе живут дружною семьей.

Но вернемся к «нашим баранам», то бишь – к музыкальному марафону. Забег продолжался, и выживали сильнейшие. Команда кое-как сложилась, зазвучала и имела приличный вид, «народ» ходил и приносил деньги, так что все было неплохо. Одной из завсегдатаев и почитателей нашего таланта была Таня Золотова, поводом для знакомства с которой у меня были все те же швейные дела. При этом Таня хорошо знала Гусева, потому что раньше училась с ним в музыкальном училище, а фамилию и сына в придачу получила от однокурсника – Сергея Золотова, по слухам – хорошего музыканта, играющего на саксофоне. Насколько я понял, брак был непродолжительный, и Таня жила одна со своими родителями, преподавая фортепиано в музыкальной школе и воспитывая сына.
К нам в ресторан она приходила с подругой, которая поражала своей ухоженностью, дорогими костюмами и привлекательной внешностью, в сумме это выглядело очень эффектно, как, впрочем, и недоступно. Выяснилось, что она работала заведующей базой, то есть, по тем временам просто «сидела на деньгах». Как она туда попала, в ее-то возрасте, мы не выясняли, тем более, что на вид она была не очень общительная и слегка надменная, как человек, знающий себе цену. Как-то потом Золотова нам рассказала, чего стоила самооценка ее подруги. Девушка полюбила «свободного» художника, который ничего не зарабатывая своей живописью, сидел у нее на шее, при этом часто впадал в запои, пытаясь рукоприкладством изменить ее внешность, видимо, недостаточно совершенную на его взгляд, а она смиренно «несла свой крест». Возможно, она была мазахистка, или ей не хватало в жизни трудностей, которые надо преодолевать, кто знает?
Осенью восемьдесят первого в нашей семье было очередное событие – дочка пошла в школу, вернее, сразу в две, одна из которых, музыкальная, находилась в получасе езды от нашего дома. У жены теперь основным занятием стала транспортировка Инны из одной школы в другую и контроль за успеваемостью по всем предметам, включая сольфеджио и фортепиано. Золотова также преподавала в этой школе фортепиано, но у Инны был другой педагог, более старой закалки. Чтобы у нашей дочери было всестороннее музыкальное развитие, мы предложили Татьяне давать дополнительные уроки фортепиано, в частности – традиционный джаз у нас дома. Естественно, каждое занятие сопровождалось застольем и беседами, если позволяло время. В скором времени в нашей уже уютной  квартирке почти всегда кто-нибудь был по делу или в гостях, а чаще – и то, и другое.
К этому времени я обзавелся полным набором кинофотоаппаратуры, качественной музыкальной системой, новыми барабанами и прочей «мелочью» из того, что можно было у нас купить за деньги. Не было только машины, но, во-первых, мы не умели копить деньги и на крупные покупки часто ненадолго занимали, а во-вторых – меня очень раздражала зависимость от «гаишников» и все хлопоты по оформлению водительских прав, техосмотров и прочей ерунды. Проще было при необходимости махнуть рукой, и тебя довезут, а когда я приобрел кассетный плэйер, меня перестал раздражать и общественный транспорт, под «кайфовую» музыку я наблюдал мир, как в кино, со стороны.
Интересный случай был с моим новым бобинным магнитофоном, самым дорогим из отечественных на тот момент, назывался он «Ростов-102». Продавец при продаже проверил, все ли работает, а я услышал в колонках паршивый «деревянный» звук, на что он мне ответил - «Что же вы хотите, встроенный усилитель по десять ватт на канале и плохого качества. К нему нужен «Бриг», или что-то подобное». У меня пока хватало только на магнитофон и колонки «35-АС», решил, что усилитель приобрету попозже. Приехав домой, я позвонил своему приятелю, который с детства увлекался радиотехникой и неплохо в ней разбирался:
-Сережа, привет. Я купил «Ростов», только звук дерьмовый, может, посмотришь?
-Хорошо, я как раз «накопал» в одном журнале импортную схемку тонкомпенсации, заодно посмотрим, как она работает.
Сережа приехал, напаял на потенциометр громкости «бороду» из нескольких деталек, и мы услышали из колонок суперчастоты, «верх» буквально сверлил голову, уходя в ультразвук, а «низы» вдавливали в диван, массируя грудную клетку. Я никак не ожидал столь яркого эффекта, да еще при таких незначительных изменениях. Неужели на заводе, где их делают, нет никого с «головой», или они специально делают плохо?

Мы «подросли» в музыкальном плане, и очередным поощрением за труды стала «Крыша», не в смысле – бандитская группировка, собирающая дань, тогда такого бизнеса у нас еще не существовало, а один из ресторанов гостиницы «Европейская», под стеклянной крышей. В плане престижа это было повышение, хотя по деньгам мы разницы не заметили, да и акустика зала была такая же гадкая, если не хуже, почти, как на вокзале. В результате это привело к ухудшению сыгранности, сильное эхо мешало слышать друг друга. Начался поиск «стрелочника» или слабого звена. Семейный тандем  из клавишника и певицы увидели  причину в барабанщике, то есть, во мне, и предложили Сорокину заменить барабанщика. Конечно, я был возмущен несправедливостью и стал доказывать обратное, делая записи на магнитофон и играя с электронным метрономом. Сорокин мне поверил, и когда подвернулся вариант перейти в «Парус», он поделил коллектив, оставив коалицию на старой точке, то есть, мы ушли втроем.
Это был ресторан – «поплавок», с не очень хорошей репутацией, но туда перевели директора, с которым мы уже сработались, и он тащил за собой нас, обещая, что все будет круто! Юра взял нового клавишника с консерваторским образованием и достаточным опытом работы, а через некоторое время – еще одного, Андрея Косинского, поющего, причем, в яркой манере, и все ощутили новый посыл к творческим победам. На ежегодно проводимый худсовет пришло много зрителей из коллег – музыкантов, значит, о нас  уже были наслышаны. К этому времени мы сделали серьезный скачок в качестве звучания, прежде всего, потому, что все стали работать в пульт, слыша в мониторах уже сведенную «картинку», то есть, мы научились слышать друг друга и не мешать. А еще у меня появились электронные барабаны с хлестким модным звуком без дополнительного шума на сцене, и «сводить» инструменты стало значительно легче. Снова надо было искать певицу. Прослушав парочку претенденток, мы находились в раздумьях, когда появилась еще одна. Кто-то из знакомых музыкантов ее порекомендовал.
Мы репетировали очередную новую песенку, пришла девушка, сказала:
-Здравствуйте, я Света Медяник, хочу работать у вас певицей.
-Отлично, давай, спой что-нибудь.
-Мне сейчас некогда, завтра по питерскому телевидению мой получасовой концерт, там и посмотрите.
Это была амбициозная, но серьезная заявка, и нам оставалось ждать завтрашнего концерта. В концерте Света спела несколько песен Игоря Корнелюка, с которым училась в консерватории, а съемки на телевидении ей устроила музыкальный редактор, которая приютила  Свету у себя на время учебы. Мы не выясняли, как они познакомились, а Медяник в коллектив конечно, взяли. У Светланы не было ни жилья, ни прописки, зато был мощный напор, южный темперамент и выдающаяся грудь певицы, которой она упорно пробивала себе дорогу на музыкальный Олимп. Для начала она пробила брешь в обороне нашего гитариста, который до сих пор был свободен, и, наконец, променял свободу на жену.
Еще одна семейная пара образовалась благодаря моему содействию, после моего дебюта  в роли свахи. Курочкин был разведен, внешне миролюбив и уравновешен, неравнодушен к джазу, и мне показалось, что у них с Татьяной Золотовой довольно много общего. Таня давно уже не посещала наши выступления, и я решил специально ее пригласить, с целью познакомить с Юрой. Знакомство состоялось с прогнозируемым результатом, они быстро сблизились, и образовался новый союз, правда, не «до гроба», но все же продолжительный. Человек многогранен, и некоторые неожиданные грани позже открылись у Юры, сделав невыносимым дальнейшее их совместное проживание. Таня к тому времени поменяла музыкальные пристрастия на коммерческие, организовав свой маленький торговый бизнес, и нашла себе более молодого и преданного партнера по бизнесу, и по жизни. В память о совместной жизни с Курочкиным, у Татьяны остался их общий сын и контрастные воспоминания о вдруг деградировавшей личности. Часто человек непредсказуем в своих поступках, и напрасно в то время я мнил себя неплохим психологом, мой первый опыт в сводничестве оказался неудачным, хотя начиналось все хорошо.
«Парус» нас уже неплохо кормил, публика значительно поменялась, и «шалман» превратился в солидный кабак. Директор ставил на «ворота» помимо швейцара крутых вышибал, которые, если что, наводили порядок. Все условия позволяли наслаждаться исполнением лучших мировых хитов на хорошем звуке и с хорошими музыкантами, и мы «купались» в музыке.
Но хорошее не может продолжаться долго, и однажды пришли двое знакомых музыкантов из гостиницы «Пулковская» с серьезным разговором.
-Ребята, извините, но мы хотим забрать у вас двух музыкантов, Косинского и Курочкина. Они согласны, так что вопрос в небольших формальностях.
-А зачем вам два клавишника, тем более, что у вас есть свой?
-Нам понравилось, как поет Косинский, и мы предложили место ему, но Андрей сказал, что как клавишник он слабоват и без Курочкина не пойдет. Они сыгрались и хорошо звучат только вдвоем.
-А мы что, плохие музыканты?
-У вас все здорово, и мы думали, что неплохо бы взять еще басиста и барабанщика, но что тогда останется от нашего состава?
Сорокин был в полной растерянности, после их ухода мы устроили «разбор полетов», но ни к чему хорошему это не привело. Со стороны Андрея  посыпались обвинения в отсутствии «настоящей» дружбы в коллективе, потому что мы мало общаемся семьями, а Курочкин со свойственной ему замкнутостью слегка поддакивал. Все это было высосано из пальца, чтобы как-то оправдать неэтичный, но коммерчески выгодный поступок.
Мы оставались втроем, Света Медяник в это время была еще в декретном отпуске, и ей пока было не до музыки. Коллектив опять оказался под угрозой расформирования. Мы стали срочно искать клавишника, чтобы сохранить команду и временно перебрались вслед за директором ресторана в «Невские берега», в небольшой новый зал в подвале. Надо было где-то отсидеться и расправить крылья для очередного взлета. Клавишника нашли хорошего, но с одним недостатком – он был «подшит», и как надолго его хватит, никто не знал. Находясь в режиме ожидания по поводу решения нашей судьбы, мы торчали в  облагороженном подвале, получали нищенский «карась» и думали, что делать? Чтобы спасти положение, надо было что-то радикально менять, и возникла идея передать руководство Светлане, имеющей к этому времени большой авторитет в музыкальных кругах. Была надежда, что под ее руководством мы выживем. Меньше всего эта идея понравилась Сорокину, но другого выхода не было. Андрей передал Свете наше предложение, она согласилась, и вскоре появилась в коллективе, оставив дочку на попечение мамы Андрея.
Медяник получила руководство, а мы получили место в ресторане «Невский», на втором этаже. Клавишник вскоре сорвался, и мы с ним расстались. Света взяла двух хороших клавишников и поющего басиста с кликухой «Сэм», вместо Юры Сорокина, который не хотел работать «под Медяник» и нашел себе место в пароходстве. Скоро в команду еще добавился освобожденный вокалист, так что было не скучно.
Я тем более не скучал, ввиду того, что мой швейный «цех» уже давно работал с полной отдачей, и эта неизбежность  уже утомляла, но отказаться от денег было трудно. Фактически, я работал на двух работах, днем – портным, а вечером – музыкантом, с одинаково большим заработком, несопоставимым с зарплатой советского труженика. Строчил я почти каждый день, иногда устраивая себе выходные, а очередь была расписана на две – три недели, как в большом ателье, притом, что цены были значительно выше. Но у меня был вкус, гарантия качества и идентичность фирменным образцам. Я шил джинсы, куртки из фирменной ткани и они обходились в полтора раза дешевле, притом, что сидели точно по фигуре, а фасон можно было выбрать из немецких каталогов или придумать оригинальные детали, при этом не требовалась примерка, а если что-то вдруг неудачно сидело, подгонялось при клиенте, пока он пил кофе и листал каталоги. Друзья говорили - «С твоими способностями тебе бы жить в Америке, там давно бы разбогател». Мне так не казалось, хотя энтузиазма и авантюризма хватало. Я согласен был обманывать государство, потому что оно обманывало меня, но не мог и не хотел обманывать конкретных людей, поэтому продавал способности, а не товар. Был один вынужденный компромисс с совестью, но случай избавил меня от этой проблемы.
В общей массе клиентов появился коренастый юноша, от которого веяло напряжением. Интуиция подсказывала, что лучше не иметь с ним дела. Поначалу он заказал что-то для себя, потом привел жену. Поболтав о разном, я узнал, что они живут буквально через дом от меня. Как-то, возвращаясь из ресторана после работы, в почти пустом вагоне метро я увидел сержанта милиции, а, приглядевшись, узнал недавнего клиента. Похоже, он тоже меня узнал, но не подал виду. Избегая контакта, я вышел на остановку раньше и добрался домой на такси, пытаясь осмыслить ситуацию. Вскоре он снова появился у меня с оригинальным заказом. Он просил сделать  небольшую партию джинсовых юбок ходового размера – на продажу. Продавать, естественно, он их будет, как фирменные, а я за это получу больше, чем обычно. Меня не устраивало такое совместное предпринимательство, но я был «на крючке», и он понимал, что я не откажусь. Зная, что я в курсе его профессии, он уже не скрывал, что работает в милиции, а использовал это, как способ давления. Вынужденное сотрудничество продолжалось пару месяцев, создавая лишнюю нервозность в ожидании неприятностей. Точку в этой истории поставил неожиданный звонок в дверь, без предварительного – по телефону. Я открыл, в дверях стояла жена милиционера с потерянным лицом.
-Виктор, здравствуй. Я зашла узнать, Андрей тебе ничего не должен?
-Нет. Что-то случилось?
-Андрей погиб. Отравился угарным газом, ночью, на дежурстве, - ее голос срывался.
Мной овладело смешанное чувство, было жаль ее, но проблема разрешилась сама собой, и в глубине души я успокоился.
Все же потенциальная психическая усталость накапливалась и заставляла искать способы реабилитации. Серьезный психический кризис совпал с развалом коллектива после ресторана «Парус», но ситуация вокруг музыки здесь ни при чем, просто вопросы требовали ответа. Последней каплей к моему психозу стала книжка рассказов Эдгара По, окончательно разбудившая во мне страх физической смерти. Несколько раз перед сном я кричал от ужаса в подушку, чтобы не будить соседей, но жена, конечно, была свидетелем, моего страха.
Я искал выход, и для начала занялся йогой, тем более, что было кому подсказать, с чего начать. Один из наших клавишников тесно общался с девушкой, работавшей в коллективе Полунина, и она давно увлекалась хатха-йогой. Она показала мне с десяток асан, которые я стал регулярно делать, а в книжке по йоге вычитал про пранаямы и два месяца делал подходящий вариант, пока ехал на работу в метро. Электричка с Гражданки до центра ехала двадцать минут, я входил в вагон, вставал у двери и начинал дышать по йоговской системе. Результат был очень яркий, я обрел спокойствие и равновесие, ощутил прилив энергии и, читая наставления Ауробиндо, менял мировоззрение. Одно время я пытался искать истину в христианских учениях, но скоро увидел, что в различных системах много общего, и стал брать из каждой наиболее для меня подходящее, не противопоставляя одного другому. Просто «восток» скрупулезно детализировал процесс самосовершенствования, и там легче было найти подходящий вариант. От безысходности многие обращаются к религии того или иного толка, чисто для себя я выбрал свой вариант, больше ориентированный на Индию и Тибет. Многие используют йогу для поддержания физического здоровья, я поддерживал психическое.
В этом направлении у меня с братом опять появилось много общего. Конечно, его проблемы были несопоставимы с моими, Саша всю жизнь ходил по лезвию ножа, испытывая судьбу на прочность. Отсидев первый срок, он уже вышел наркоманом. Мы мало общались, жил он у матери и скоро привел туда невесту, с которой познакомился на почве наркотиков. Девушка была приезжая, и после регистрации стала жить у Саши. Я воспринял это событие с легким оптимизмом, надеясь, что у брата, наконец, появится стимул к нормальной жизни, но этого не случилось.
В это же время неожиданно умирает наш отец, от пневмонии, которую не распознал участковый врач, называя отца симулянтом. Отец очень редко обращался к врачам, предпочитая в качестве лекарства водку с перцем или медом, а в крайнем случае – таблетки, и, учитывая его волевой характер, умел терпеть боль, а какой-то докторишка обозвал его симулянтом! Представляю, как обидела отца такая несправедливость. Его выписали на работу, на праздники отец остался ночевать на своей «брандвахте», и только через два дня, придя после выходных, сослуживцы обнаружили его тело. Работая с водолазами, он должен был выйти на пенсию на пять лет раньше, но года не дожил до заслуженного отдыха. Для нас его смерть была неожиданна и ужасна, после похорон мы с братом написали заявление в прокуратуру на врача – убийцу, но того только ненадолго отстранили от работы.
В молодости мне было трудно представить отца, не то, что дряхлым дедом, а даже просто очень пожилым человеком. При таком же, как у меня, росте, он выглядел выше и значительно мощнее, а выражение лица отображало заложенное в характере упорство, не зря ему дали имя Петр, что в переводе означает «камень», и он так и не стал стариком. Мать погоревала какое-то время и вдруг сменила городской комфорт на чисто деревенский быт, уехав в Псковскую область к брату одного из хороших приятелей отца. Мужчина был моложе матери, мягкий и тихий, небольшого роста, в общем, полный антипод нашему отцу. Возможно, она пыталась компенсировать то, чего ей не хватало в жизни – почувствовать себя полноправной хозяйкой дома, а теперь – и огорода, в придачу.
Таким образом, у Саши появились нормальные жилищные условия для создания семьи, и вскоре у них родилась дочка, но пристрастие к наркотикам создавало проблемы. Скатавшись в очередной раз на Украину за маковой соломкой, Саша вернулся домой, а через несколько дней пришли с обыском из милиции, и Саша «загремел» еще на один срок. На этот раз он «сидел» недалеко, в Горелове, и там встретил странного «человечка», который открыл ему глаза на его мерзопакостную сущность, и заставил призадуматься о смысле жизни. Вернулся Саша из мест заключения слегка просветленным, конечно, не настолько, чтобы вообще не «ловить кайф», но теперь это были периодические запои, да кое-какие таблетки, а в свободное от запоев время он занимался поиском истины. На этой почве у меня с ним возобновились контакты, мы беседовали о вечном, и по очереди читали книги восточных учителей.
Занятия йогой и философия Востока спасали меня от многих проблем, меняя восприятие окружающего мира. Оказывается, мир может быть хорошим и плохим не сам по себе, а только с точки зрения моего восприятия – я вижу его хорошим или плохим. Значит, достаточно изменить свой взгляд, и вокруг все изменится, ну, по крайней мере – вокруг тебя, а для остальных все останется, как было. Вряд ли такой способ подойдет тем, кто оценивает свой уровень жизни по материальному благополучию, в этом случае – сколько ни дай, все мало, ведь у кого-то еще больше.
Свой обновленный взгляд на мир и проверенную на себе практику я, конечно, прививал дочке, которая была уже достаточно взрослой, чтобы понять значимость того, чем я занимался, тем более, что Инна сильно отличалась от  одноклассников и по мышлению, и по роду увлечений. Музыка давала ей другой мир, напряженный, но богатый и интересный. Она уже много лет пела в хоре с высоким уровнем профессионализма и подобающим статусом. Конечно, это отнимало много времени, но дарило массу впечатлений, развивая одухотворенность и кругозор. Хор уже несколько лет регулярно выезжал за границу, и детишки исколесили почти всю Европу и побывали в Америке, каждый раз привозя кучу впечатлений, слайдов и подарков, потому что жили по семьям. А в обычной школе весь ее авторитет складывался из зависти по поводу заграничных поездок и хорошей успеваемости при плохой посещаемости. Инна часто пропускала школу из-за плохого самочувствия или очередной поездки, но умудрялась тянуть почти все на пятерки, и конечно, это многих раздражало, поэтому доброе отношение было вынужденным лицемерием с целью получения выгоды. Одни пользовались ее подсказками, другие – мелкими презентами из-за границы, она же по наивности принимала все за «чистую монету», тем более велико было разочарование, когда она разглядела истину. Мы не спешили окунать ее в жестокий, лицемерный мир, пока еще была возможность жить иллюзиями, находясь под нашей защитой, и в то время, как ее сверстницы выясняли между собой отношения с помощью грубой силы и ненормативной лексики, наша девочка выплескивала свои эмоциональные переживания в творчество, сочиняя грустные и слегка наивные песенки. Как говорится, что посеешь, то и пожнешь, а мы старались сеять разумное, доброе, вечное, и что-то получалось.

Работая в «Невском», я в очередной раз убедился, что музыкальный мир тесен, потому что встретил в соседнем зале Шуру Загорского, который работал освобожденным вокалистом. Он достаточно долго работал в варьете у Понаровского, в гостинице «Ленинград», а потом оказался в «Невском», на третьем этаже. Мы не виделись с ним много лет, после первых совместных гастролей я какое-то время общался с ним, но большой дружбы между нами не было, а потом исчезли и поводы для общения. После гастролей Шура, как и обещал, познакомил меня с его будущей женой, после чего я пребывал в некотором недоумении. Женщина была на несколько лет старше него, имела двоих детей и не казалась красивой, притом, что Саша Загорский – высокий, красивый блондин из интеллигентной семьи, и мне было совершенно непонятно, что именно привлекает его в этой женщине? Шура переехал к ней, в комнату в «коммуналке» и со свойственной ему жизнерадостностью уверял, что влюблен и счастлив. Я не мог этого понять.
Когда мы встретились в «Невском», Шура выглядел таким же жизнерадостным и благополучным, похвастался мне недавно приобретенной машиной, припаркованной во дворе ресторана и что-то рассказывал про красивых девочек из варьете, в котором он работал, и у нас опять не возникло поводов для более тесного общения. Несколько позже я узнал, что он развелся с той женщиной и теперь живет с девушкой из варьете. Закономерный финал, особенно среди людей, связанных с искусством, например, Андрей, обвиняя нас в нежелании дружить семьями, тоже развелся со своей женой, уехал в Москву и нашел объект помоложе. Каждый сам кует свое счастье, или что там попадется между молотом и наковальней.

В середине восьмидесятых в музыку вовсю внедрялись компьютерные технологии, в том числе – и у нас. Я приобрел очередную «драм-машину», или ритм-компьютер американского производства со странным названием «Алесис», который стоил дороже последней модели «Жигулей». Теперь, включая заранее забитый рисунок барабанов, «вживую» играл только брэки и заодно щелкал клавишами светового пульта. Свете Медяник бесплатно предоставляли студию для записи ее песенок, оставалось только сочинить эти песенки, да записать. Света пригласила в команду компьютерщика, Андрей Смаль «накропал» несколько будущих «хитов», и мы стали на репетициях забивать партии в компьютер. Потом все инструменты приносились в студию, соединялись проводами с компьютером, и он раздавал инструментам заранее прописанные партии, процесс записи при этом сильно упрощался. На уже сведенную «болванку» Света напевала вокал, и песенка готова.
Записав таким образом несколько песенок, мы стали, с подачи Светы, участвовать в различных «солянках», работая под «фанеру». Площадки были только питерские, мы ведь продолжали работать в ресторане, и самые большие, потому что в сборных концертах было много участников и всем надо платить.
От одного из концертов в СКК осталось яркое впечатление благодаря участию московских «металлистов». Рок постепенно «тяжелел», и на смену «тяжелому року» пришел «тяжелый металл». Группа «Мастер» из Москвы была представителем этого стиля и являлась частью расколовшейся группы «Ария». Они должны были играть во втором отделении перед группой Игоря Романова, бывшего гитариста из «Землян», которого обычно снимали в клиппах, как основного вокалиста, хотя пел в «Землянах» Скачков, игравший на клавишах. Во вновь созданной группе Игорь пел уже сам, и на этом концерте они выступали «живьем», также, как и «Мастер». Мы, естественно, были в первом отделении с остальными «халявщиками», представляя утяжеленную «попсу». Расположившись в выделенной «гримерке», решили  зайти в служебный буфет, пока есть время, а в коридоре столкнулись с крутыми ребятами, одетыми во все кожаное с кучей заклепок, цепей и прочего железа, и несколько отрешенными  лицами. Один из них обратился к нам:
-Вы случайно не знаете, где здесь можно поесть?
-Мы  как раз туда идем.
-Отлично, а то мы  утром приехали, города не знаем, голодные.
-Вы из Москвы, что ли?
-Ну, да.
-А, так вы и есть «Мастер»?
-Да, мы теперь так называемся.
На сцене уже многие пользовались атрибутикой «металлистов», но чтобы в таком виде гулять по городу? Было понятно, что ребята уже не выходят из образа, и это не имидж, а жизненный принцип.
По краям сцены возвышались две мощных пирамиды из колонок, подчеркивая серьезность намерений подавить звуком публику, ведь это рок, а не какая-то «эстрадка», но отдельно от всех, на вершине символической лестницы «в небо», стоял комплект аппаратуры группы Романова, недвусмысленно давая понять, кто есть кто. Мы отработали в общей массе в первом отделении, переоделись и спустились в зал оценить большое искусство. Начало второго отделения не было ярко выраженным, вышел на сцену барабанщик, сел за инструмент и начал играть простенький ритм, причем, довольно долго, потому что их звукорежиссер в зале отстраивал «живой» звук. Когда барабанщик «завел» одну половину зала и утомил другую, к нему, наконец, присоединился басист, и какое-то время они поиграли вдвоем, пока не появился гитарист, и всем стало понятно, что это было длинное вступление для первой песенки. «Мастер» был в полном составе, и мы узнали, как «куют металл».
Зал неплохо подзавелся от «Мастера», и они бы легко отработали все отделение, но своей очереди ждал Романов для триумфального завершения концерта, а «мастеровые» были как бы на разогреве. Разогрев получился хороший, но завершающий этап скорее напоминал холодный душ, и публика откровенно скисла, несмотря на весь антуражный пафос. В музыке главное – энергетика, а не антураж, и даже неискушенный зритель это чувствует.
Пару раз мы участвовали в большой «солянке» под названием «Алые паруса», организатором которой был завязавший с музыкой Киселев, перейдя в продьюссеры. Медяник сказала, что мы вообще работаем бесплатно, только для рекламы. Программу снимало телевидение, участвовали западные группы, так что надо было отметиться. Были выступления в цирке, в программах под названием «Розыгрыш», в «Юбилейном», «Октябрьском».
Как-то на праздник выступали на открытой площадке, где-то на Васильевском. Было несколько коллективов, аппаратура – сборная, меня попросили поставить барабаны. Концерт закончился, я собирал свои «кадушки», и вдруг ко мне подошел один из зрителей. Я сразу его узнал, это был Сережа Шилов, бывший завклубом в нашей пограничной эскадрилии. Он хорошо рисовал, играл на гитаре и просто был нормальным парнем.
-Слушай, как здорово, что ты здесь, на сцене, в хорошей группе!
-Сережа, это обычная «халява» под фонограмму.
-Все равно круто. Ты вот артист, а я торчу на заводе.
-А почему? Ты же неплохо играл на гитаре. Надо было попробовать.
-Да, как-то вот…. не получилось.
Иногда способным и даже талантливым людям не хватает веры в свои возможности или простого авантюризма, чтобы добиться заветной цели, а потом остается сожалеть о несбывшихся надеждах, сокрушаясь на весь мир. Все в ваших руках и зависит только от силы вашего желания.

Концерты неплохо разнообразили нашу работу в ресторане, помимо финансовых интересов подпитывая наше тщеславие. Но «кормил» нас, конечно, ресторан. В «Невском» нам выделили две комнатушки для отдыха и переодевания, одна для Светы, другая – для остальных. Андрей, конечно мог находиться и в той, и в другой комнате, но Света не выносила, когда курили, поэтому он чаще был со всеми. Я был солидарен со Светой, потому что никогда не курил, и поспособствовал этому мой отец, притом, что сам курил с детства, много, и, сколько его помню, противный и вонючий «Беломор». У отца вообще были оригинальные способы убеждения через программирование подсознания, хотя он понятия не имел, как это называется. Сначала он отучил меня баловаться со спичками, все знают, насколько это опасно в детском возрасте. Когда я, еще с трудом передвигаясь, в очередной раз потянулся за спичками, он не стал их отнимать, а подождал, когда я их зажгу, применив шоковую терапию. Коробок задымился у меня в руках, и кроме испуга, я еще  надышался жженой серы, и мне хватило этого на всю жизнь. Я больше не брал в руки спичек, а, будучи взрослым, пользовался электрозажигалкой.
Подобным способом он привил мне отвращение и к табачному дыму, и у меня и мысли не возникало попробовать курить. Но присутствовать, когда курят другие, приходилось, и в этих случаях меня выручало то, что я занимался пранаямами. Эти дыхательные упражнения с задержкой тренируют кислородное голодание, что, оказывается, очень полезно для здоровья – тренировка кровеносных сосудов стабилизирует давление, включает резервы организма и лечит многие болезни. В детстве я постоянно простужался и ходил с насморком, освоив пранаямы, я забыл, что такое – насморк, и, практически перестал болеть, вовремя восстанавливая энергетику организма. Позже я вычитал, что профессор Бутейко лечит кислородным голоданием все болезни, даже самые тяжелые, заставляя организм вернуться к правильной программе. Учитывая мои тренировки, я мог довольно долго почти не дышать, используя поверхностное дыхание, и всегда жалко людей, страдающих «недостатком свежего воздуха», притом, что кислорода в воздухе предостаточно и срабатывает подсознательный испуг, пока человек не убедит себя, открыв форточку, что дышит свежим воздухом. На самом-то деле кислород – это главный окислитель, способствующий старению организма, поэтому не дышите глубже! Вот наглядный пример, что наша жизнь состоит из парадоксов.

А время продолжало свой бег, и Горбачев уже выбил последнюю подпорку из-под разваливающейся и прогнившей системы, и снова надо было все разломать, чтобы потом снова строить. Более активная прослойка уже стала делить то, что раньше было общим, то есть – ничьим. Стала появляться новая для нас агрессивная формация – бандитские группировки, промышляющие рэкетом, потому что уже появились частные предприниматели, и было, у кого и что отбирать. Эти бандиты сильно отличались от старого уголовного мира показной наглостью и беспринципностью, им было все равно, на ком утверждаться, главное – показать свое превосходство.
Работая в кабаках, мы иногда бывали свидетелями мелких разборок с участием уголовных элементов, но это была большая редкость. Чаще дебоширили молодые люди, не умеющие пить, а «авторитеты» помогали наводить порядок, и никогда не имели претензий к музыкантам. Мы знали этих людей со слов официантов, и сами с ними никак не пересекались. Был случай, когда в ресторан пришли уже подвыпившие бывшие «афганцы». Посидев, и добавив, набрали «нужную» кондицию и стали шуметь и приставать к соседям. После просьбы «не мешать» стали еще агрессивней и назревала драка. Через несколько столиков, как нам сказали «халдеи», отдыхал какой-то «авторитет», который подошел к ним и предложил сесть и успокоиться. «Братишкам» уже было «море по колено», тем более, что на нем не написано, кто он такой, и те послали его подальше, после чего один из них рухнул на пол после короткого удара и уже не поднимался, а второй, оценив ситуацию, стал убегать, огибая столики по большому кругу. «Авторитет», срезав путь, быстро поймал его на кулак, спокойно пошел к своему столику и сел на место. Подоспевший швейцар помог друзьям покинуть зал, поддерживая и подталкивая в нужном направлении.
Но изменились времена, изменились нравы, появились преступники, создающие криминальный авторитет на страхе, а для этого надо было пугать всех, особенно тех, кто на виду, и музыканты уже не чувствовали себя в безопасности. В «Невском» тоже появились «отморозки», помечая своим дерьмом захваченную территорию. Мы не стали долго терпеть бандитский напряг и решили уйти из ресторана в гастрольную сферу деятельности, тем более, что у Медяник уже были кое-какие наработки. Для самостоятельных гастролей еще многого не хватало, нужна была аппаратура, администратор, организующий гастрольные поездки и побольше репертуара, но Света нас обнадежила, что все будет нормально.
А пока состоялась поездка в Кисловодск, кажется, на праздник города, а затем – в Москву, для участия в большом концерте в спорткомплексе «Олимпийский», где насобирали отечественных певиц с претензией на рок. В качестве костюмерных использовались большие раздевалки для спортсменов, в которые запихивали по два коллектива. Нам досталась раздевалка пополам с Распутиной, и мы в полной мере смогли оценить нравы московской музыкальной «тусовки». Маша откровенно потряхивала телесами, соперничая с Медяник в размере бюста, и не стеснялась в выражениях, «матерясь» поставленным голосом. Света объяснила нам, что в столице среди музыкантов это в порядке вещей, и даже модно, а тон всем остальным задает сама «примадонна», после чего мы почувствовали себя глубокими провинциалами.
Амфитеатр был заполнен по максимуму, и некоторые зрители сидели даже сзади сцены. Трудно сказать, что они слышали, но точно почти ничего не видели, тем более, что музыканты были широко разбросаны по большой сцене, и просто терялись в груде аппаратуры. Барабаны стояли слева у самого задника, а часть зрителей все равно смотрела мне в спину, не видя остальных участников группы. Я «месил» барабаны, закрытые черными резиновыми кружками, с трудом попадая в фонограмму, потому что слышал в основном эхо, а не мониторы, но, несмотря на все трудности, мы продолжали «дарить великое искусство народу», во всяком случае, той его части, что не пожалела денег на билет.
Вернувшись в Питер, мы зацепили еще пару точек, и, в общем, все. У Светы вдруг изменились планы, и она уехала в Канаду работать в маленьких ресторанчиках по два раза в неделю, но уже за валюту, а Андрей остался нянчить дочку вместе со своей мамой. Я не пытался искать работу в кабаках, уже хватало рассказов про бандитские разборки, после которых страдали музыканты или их дорогие инструменты.
Судьба свела меня с Ларисой Дальской, цыганкой по крови с русской душой нараспашку. Она гастролировала с мужем, который одновременно был клавишником, саксофонистом, аранжировщиком и директором коллектива. У Дальской с Гековым был мобильный комплект аппаратуры, работали квартетом и очень профессионально. Чисто цыганским был стилизованный первый блок, остальная программа состояла из красивых эстрадных песен, при том, что природа подарила Ларисе прекрасный голос, и единственной причиной отсутствия до сих пор большой популярности был распространенный русский недостаток – слабость к алкоголю. Я с этим столкнулся в первой же поездке, которая сорвалась, не успев начаться.
Мы приехали в Грозный, первый концерт не состоялся по независящим от нас причинам,  а потом Лариса «выпала в осадок», мы свернулись и уехали домой. Я уже решил, что все закончилось и мне не повезло с коллективом, но, оказывается, все в порядке и через несколько дней мы уже катались с концертами по Украине, как будто ничего не произошло. Дальская тащила на себе весь концерт, уходя со сцены один раз, чтобы переодеть платье, пока мы играли инструментальную пьесу.
График гастролей был плотный, для простоты перемещения с точки на точку я возил с собой электронные барабаны, но не те красивые «блины», на которых играл в ресторане, а «самопальный» комплект, который сделал из оранжевых пластмассовых коробочек для домашних мелочей. Крепеж весь был фирменный, и барабаны неплохо смотрелись. В одной из южных поездок после концерта подошли двое кавказской национальности с предложением:
-Слюшай, какой фирма барабаны?
-Там же написано – «Аlesis» –показал я на наклейку от драм-компьютера на коробочке, заменяющей большой барабан.
-Продай нам, много денег дадим.
-А на чем я работать буду, поездка только началась.
-Жалко, такой хороший звук. Может, продашь?
-Не могу, гастроли сорвутся.
Я с трудом сдерживался, чтобы не рассмеяться, но правду про свои барабаны – коробочки решил не рассказывать, чтобы не уронить престиж коллектива.
Геков работал только живьем, у него не было студийных записей. После того, как я научил их работать в пульт, а не под себя, он сделал несколько демозаписей для рекламы коллектива, но как готовую фонограмму их не использовал. По причине отсутствия профессиональных фонограмм мы однажды попали впросак, вписавшись в сборный концерт на празднике города Донецка. Концерт был на открытом стадионе, все приглашенные коллективы работали под «фанеру», кроме нас. На поле была импровизированная сцена, стояло несколько мониторов, как выяснилось позже – бесполезных. Мы заняли свои места на сцене, я дал счет и, ударив в барабан, звук услышал только через две секунды. Остальные музыканты тоже были в растерянности, и чтобы окончательно не развалиться, все повернулись ко мне и ловили сильную долю, глядя на мои руки. Нам трудно было судить о качестве исполнения, потому что мы слышали несколько раз отраженное эхо, как в горах, в результате все превращалось в кашу. В любом случае, народ был не в обиде, видимо, все гуляли уже с утра и на концерт пришли в нужной кондиции и добродушном настроении.

Как выяснилось позже, это был последний гастрольный коллектив в моей музыкальной карьере, и вообще начиналось время, когда много чего стало последним, – пришло время перемен. Меня еще ждала моя последняя работа на поприще музыки в гостинице «Карелия», правда, недолго, всего восемь месяцев. Гостиница находилась на окраине города, и ей пока не особо интересовались криминальные структуры.
После возвращения из очередной гастрольной поездки с Дальской жена сказала, что мне звонил знакомый барабанщик и просил перезвонить, когда вернусь. Выяснилось, что он уезжает в Америку, насовсем, и в коллектив нужна замена. Составом руководил пожилой саксофонист, и в репертуаре было много технически сложной музыки. Я откупил у будущего американца «живые» барабаны и наигрался всякого джаз-рока, что, конечно, интересно для музыканта, но не слишком – для ресторанной публики. За «карась» играли все, что закажут, при этом заказывали много «блатняка», что сильно доставало, да еще «гуляли» люди с рынка, так что хватало кавказских напевов. Закончилось все очень неожиданно. Пока мы были в отпуске, гостиницу откупил какой-то «новый русский», и из двух коллективов оставил только один, из экономии. Мы резко оказались безработными, хотя по документам я числился в ДМА Ленконцерта еще больше года, но не получал ни копейки.
В довершение к моим финансовым потерям, я почти лишился швейных заказов,  сначала мне поменяли номер телефона, и старые клиенты не могли до меня дозвониться, а в качестве альтернативы – появился дешевый «секонд хэнд», к тому же, у людей пропали деньги. Народ прикидывал, как выжить в новых условиях, а не «что б такое сшить». В общем, похоже, началась черная полоса, как, впрочем, у многих в этот период.
От безысходности я вписался поработать у моей бывшей клиентки в неопределенном качестве, что-то вроде «директора» ларька. Хозяйка двух открытых фирм с неограниченными возможностями имела один ларек у метро «Горьковская», и предложила мне организовать торговлю. Сама промышляла продажей предприятиям старых компьютеров и прочей ерунды, в которой мало, кто нуждался, но, купив за дорого по «безналу», часть суммы обналичивали и делили пополам. В результате компьютеры пылились на складе, а продавец и покупатель клали в карман неплохие деньги, в общем, новые рыночные отношения. Я же стал обслуживать ларек, выступая в роли снабженца, а иногда - продавца и грузчика. На подхвате была жена, периодически работая продавцом. В общем, надо было что-то делать, и кое-какой вариант вскоре подвернулся. Соседка по парадной, с которой мы часто общались, предложила скататься с ней и ее подругой в Китай, «челноком». Я занял у хозяйки ларька пятьсот долларов под проценты, плюс честное слово, и скоро мы уже летели в самолете на восток.
Стоял ноябрь, у нас все  дышало зимой, но летели на юг Китая и рассчитывали, что там значительно теплей. Напрасно. Город был небольшой, мороз ужасный, на улицах куча велосипедистов в «намордниках» и грязная гостиница, напоминающая общежитие. В довершение к этим ярким впечатлениям, вся еда была жирная от соевого масла и воняла одинаково несъедобно. Неплохим было только пиво, и им  приходилось заливать то небольшое количество еды, которое удавалось запихнуть в рот. Простыни и подушки в номере были грязно-серого цвета, и, перед тем, как спать, накрывали все это своими вещами. Товар был, насколько дешевый, настолько же и плохой, но сразу этого было не понять, и я покупал то же, что и все. Продавалось все в том же пресловутом ларьке, с большим комиссионным процентом его хозяйке, но деньги уже были сносные, и если бы не периодические угрызения совести за плохое качество изделий, на таком бизнесе можно было скопить небольшой начальный капитал. Но я морально был далек от торговли, где, так, или иначе, всегда приходится обманывать. Со своей работодательницей я вскоре расстался, больше по этическим соображениям, но в качестве «челнока» съездил еще дважды, в Индию, и снова – в Китай.
Конечно, Индия оставила яркие впечатления, хотя с коммерческой точки зрения, была менее выгодной. Контраст наблюдался во всем, начиная с погоды, и заканчивая нравами. Летели через Москву, и из пронизывающего декабрьского холода попали в не слишком жаркое лето. Сразу же разделись до футболок, хотя местное население ходило в свитерах, которых индийцы изготавливали в избытке. Скорее всего, им надо было хоть иногда носить то, что они производили, а меньше двадцати градусов там, похоже, не бывает. Еще в аэропорту, только ступив на индийскую землю, каждый смог оценить свою значимость – всех приветствовали, как почетных гостей, и красивые девушки каждому одевали на шею венок из оранжевых цветов. Отель был пятизвездочный, с шикарными холлами, лифтами и швейцарами, и вся обстановка создавала ощущения «белого» человека, что для нас было несколько непривычно.
Кроме моей соседки с подругой, в нашей компании был их знакомый, «представитель малого бизнеса», а точнее – хозяин семи ларьков у разных станций метрополитена. Игорь жил со мной в одном номере, но нам не было тесно. Номер был очень просторный, с кучей подсобных помещений, и впоследствии мы легко распихивали по углам весь приобретаемый товар, превращая номер в склад.
Для начала мы решили повыгодней обменять доллары на местную валюту, многие торговали только за руппии. Кое-как изъясняясь по-английски, объяснили местному мото-рикше, то есть таксисту – по нашему, что хотим поменять валюту. Индус объяснил, что знает  хороший «обменник» с выгодным курсом, - «здесь, недалеко». Мы с трудом втиснулись в кабинку мотороллера, рассчитанную скорее на двоих, чем на четверых, притом, что дверцы у этой модели не предусмотрены, и на поворотах держались, кто – за что, лишь бы не вывалиться. В таком экзотическом транспорте нас повезли «недалеко».
Я не разглядывал карту Дели, но, судя по тому, сколько мы ехали, город занимает большую площадь, и, когда уже казалось, что город заканчивается, вскоре появлялись новые кварталы, и так – бесконечно. Видимо, нас отвезли в старую часть города, потому что там было много деревянных двухэтажных построек, прилепленных, одна – к другой, и оформленных с восточным колоритом. Я сразу вспомнил фильмы про Гонконг, и тому подобное. Улочки были заставлены торговыми лотками, заваленными всякой всячиной, от всей этой пестроты рябило в глазах, и все хотелось потрогать и попробовать, но нам было очень не рекомендовано что-либо из еды покупать на улице, во избежание отравлений.
Когда мы, наконец, остановились в этих деревянных трущобах, то несколько пожалели о своей чрезмерной доверчивости – рикша завел нас во двор, и внешне обстановка очень способствовала свершению различных преступлений, учитывая, что у нас с собой была куча денег, а вокруг – мрачно и безлюдно. Но, слава Богу, все обошлось. С черного хода вышел «меняла», который, скорее всего, был родственником нашего рикши, выяснил сумму обмена и вынес пачки руппий в «банковской упаковке», то есть пачки банкнот были насквозь пробиты длинными железными скрепками. Когда мы усомнились, должны ли быть деньги дырявыми, нас успокоили, что все нормально, так и должно быть, и нам оставалось только побыстрее убраться отсюда подальше. Выйдя опять к торговым рядам, мы выяснили, что в этом районе один из самых дешевых рынков. Игорь предложил посмотреть, девушки отказались и поехали в гостиницу, а мы пошли присмотреться к тому, чем торгуют.
В гостиницу мы привезли два больших мешка товара. На следующий день мы уже ездили по магазинам вчетвером на машине главврача нашего посольства с его личным шофером. Пока мы с Игорем скупали товар, женщины познакомились с этим главврачом, и он выделил им автомобиль. Водителем был индус, говоривший по-русски, что очень упрощало процесс.
Нас удивило количество бездомных, ночующих прямо на газоне большого сквера посередине площади, на которую выходила наша гостиница. Индус – водитель объяснил, что им бесплатно предоставляют жилье в пригородах Дели, но они не хотят там жить, потому что кормятся попрошайничеством, не желая работать, и не покидают город, причем, в окрестностях Дели их около миллиона. В каждой стране свои нравы, свой образ жизни.

А в нашей стране образ жизни менялся, причем, пока было непонятно, в какую сторону, а на вид – явно не в лучшую. Произошла переоценка ценностей, изменились приоритеты, началась поляризация добра и зла, и зло пока что побеждало. Пытаясь приспособиться, я пробовал стать торгашем, но получалось плохо. Жена устроилась в один из ларьков Игоря продавцом, а я начал строить дом из красного кирпича на садовом участке в Александровской. Поначалу мне активно помогал мой брат, у которого был небольшой опыт в кладке кирпича, но его с трудом  хватило на три месяца, и кладку первого этажа я уже доделывал один. Брат смог отказаться от наркотиков, но иногда все же срывался в запой и становился неуправляемым. В результате мне понадобилось два сезона, чтобы поставить стены и крышу двухэтажного дома – основу моей дачи, которая впоследствии станет основным местом жительства для меня и моей жены.
Ввиду многих обстоятельств я оказался в некоторой изоляции, почти перестав общаться с теми, кого считал друзьями и приятелями, в том числе – и с Гусевым, который еще недавно представлял меня своим новым знакомым, похлопывая по плечу и говоря: - «Мой лучший друг». К этому времени у него тоже изменился род деятельности, Алик завязал с музыкой и занялся  режиссурой на недавно образовавшейся студии под названием «Русское видео». Несколько лет до этого у него были попытки создать крутую отечественную рок-группу, и, в общем – с переменным успехом, со своими взлетами и падениями. Наблюдая со стороны за его творчеством, я видел слабые места в вокалистах, но это была беда всего отечественного рока, и не слишком ярких композициях, что потом, скорее всего, явилось причиной раскола коллектива с последующим окончательным распадом. Алику нравился стиль группы «Deep Purple», и он сочинял что-то похожее, но року очень мешал русский язык, который плохо ложился на западную музыку, тем более, что спеть это круто было некому. За все время их творчества хороший вокалист появился только ближе к концу их совместной деятельности, притом, что остальные музыканты были очень высокого уровня. За счет плотного звучания, хорошего инструментала, красивого шоу их хорошо принимали, было много гастролей на крупных площадках, но оставить яркий след в отечественном роке явно не удалось. Гусев предпринимал попытки серьезно заявить о себе в Европе, но и из этого ничего не получилось. Вернувшись с турне по одной из европейских стран, он сказал, что там, где это востребовано, куча своих команд высокого уровня, а в некоторых странах рок вообще не популярен, там пьют пиво под звуки гармошки.
Последней попыткой Алика была поездка во Францию с целью рекламы своей группы, где также, прослушав демокассету, ему ответили отказом, но в конце кассеты была записана домашняя заготовка медленной инструментальной пьесы, за которую французы вдруг зацепились. Алик сказал, что такой музыки у него много, и с ним заключили контракт на запись его сольного диска из медленных композиций. Гусев съездил во Францию, записал диск, отснял клип на одну из своих композиций с парижским колоритом и привез дорогую аудиоаппаратуру для дома, для семьи, а вскоре приобрел машину марки «Жигули».
Группа Олега Гусева развалилась, основной костяк музыкантов создали новую команду, но просуществовала она недолго, после чего музыканты разбежались, кто – куда, а Алик сменил род деятельности и впоследствии стал известным клипмейкером и достаточно богатым человеком.

У многих моих знакомых появилась новая точка отсчета и началась новая жизнь, у кого – лучше, у кого – хуже, хотя эти понятия очень относительные, и их оценка – из разряда психологии. Далеко не все хорошее оценивается через денежный эквивалент, а часто просто происходит подмена понятий, что, к сожалению, на данный момент наблюдается в большой степени. Но время, так, или иначе, расставит все по своим местам, и, судя по всему, ждать осталось недолго. В любом случае – это новая история с новыми отношениями, и как-нибудь я ее дорасскажу, попозже.
               
               
                ЧАСТЬ 2. В КРИВОМ ЗЕРКАЛЕ

«Лихие девяностые» - новая точка отсчета, новые отношения, новые возможности, правда – не у всех. Но чему тут удивляться, все оправданно и закономерно. Любая попытка поделить поровну ни к чему хорошему не приводила, всегда найдется актив и пассив, создав соответствующий баланс ценностей, материальных и духовных.
И именно в девяностые начался грубый дележ народного достояния, а если народное, значит – ничье, и кто первый схватил, тот и хозяин. Трудно представить больший бардак, тем более, если добавить практически отсутствие законов и морали. Времечко тяжелое, но бывало и хуже, просто нашему поколению впервые пришлось испытать такой нестабильный период в истории государства, вернее, того, что от него осталось.
Во времена правления коммунистов под прикрытием идеи всеобщего равенства разные народы и национальности были собраны в общую кучу и огорожены «железным занавесом», который теперь, наконец, сломали. Все, как крысы, бросились врассыпную с тонущего корабля, прежде всего потому, что, отделившись, было легче прибирать к рукам народное добро. Каждый субъект претендовал на независимость и старался отделиться, ломая все старые отношения, не осознавая, что не скоро появятся новые, а тем более – справедливые.
Амбиции никогда не приносили пользы, разрушая наработанное годами взаимопонимание и выгоду. С точки зрения естественного отбора, конечно, выживает сильнейший, поэтому происходит определенная чистка исходного материала, как бы – селекция, но нам от этого не легче. В любом случае, все вынуждены адаптироваться к новым условиям.

Я воспринял эти условия с некоторой долей оптимизма, радуясь мелким победам в процессе строительства зимней дачи, где своими руками создавал частную собственность, конечно же, методом проб и ошибок, с последующим их исправлением, чем, в той или иной степени, занимаюсь до сих пор. Процесс давно уже не настолько напряженный, каким являлся поначалу, но переделывать все равно приходится, а значит – всегда есть, чем заняться.
Итак, я занимался постройкой дома, пока позволяли климатические условия, а жена торговала в ларьке, заодно продавая остатки моего челночного товара, привезенного из Китая и Индии, и, в общем, финансировала стройку. Зимой я, естественно, жил дома и помогал ей раскладывать и собирать товар, которым она торговала. Продаваемых мелочей было огромное количество, и несколько часов уходило на то, чтобы разложиться, и где-то час, чтобы свернуться. В общем, очень нудная работенка, но других вариантов не было, а может, я просто плохо искал. Состояние некоторой эйфории на почве моего духовного роста призывало к смирению и умиротворенности, и это помогало пережить тяжелые времена.
Отработав на стройке дома два сезона, осенью я решил, что надо искать работу и вытаскивать жену из ларька. Наш родственник по линии тещи работал снабженцем в управлении по обслуживанию котельных, и когда я обратился к нему с просьбой помочь устроиться на работу, он предложил мне место оператора в котельной.
Курортный район к этому времени отделился от города в самостоятельную организацию и устанавливал для работников свои правила и условия работы. На момент устройства все казалось не таким уж плохим, но буквально с этого момента зарплаты были заморожены, причем – надолго, и выдавались с большой задержкой, впрочем, как и везде. Для сравнения, зарплата начальника нашей организации отличалась от моей в сто раз! К этому надо еще прибавить беспроцентные кредиты, почти халявное строительство коттеджей и поездки на мировые курорты за счет организации. В общем, ощущение полного беспредела, причем – безнаказанного. Помню, что один Новый год мы с женой встречали с тарелкой квашеной капусты на столе и разведенным спиртом, который в ларьках продавался регулярно. В любом случае, это не голод в блокадном Ленинграде, который пришлось испытать моей матери, и в общем – не смертельно, но на контрасте с предыдущей размеренной жизнью такое положение вещей выбивало из колеи. Как любил повторять мой отец – лес рубят, щепки летят, имея в виду, что без потерь в серьезном деле никак, а при такой глобальной перестройке – само собой, дров наломаешь, так что остается лишь выбрать, кем ты будешь, качественным «строительным материалом», или «дровами». Не думаю, что я оказался в «дровах», скорее – в «быушных деревяшках», которые еще могут пригодиться.
Учитывая свою склонность к философии, я понимаю, что это мой выбор и мое желание, или его отсутствие, потому что, имея большое желание, я мог бы многого добиться, даже не имея связей в большом бизнесе, но побеждает откровенный пассив и самоустранение от сумасшедшего ритма современной жизни, тем более, что бизнес не строится на чистых отношениях, и если я могу себе позволить не влезать «во все в это», подобная ситуация меня вполне устраивает. Намного проще наблюдать со стороны за бешено летящим поездом, гремящем всеми железками, в котором активная прослойка населения надеется доехать до своего «клондайка» с золотыми приисками. А мне как-то с ними не по пути, произошла переоценка ценностей, а вместе с ней – понимание сути Бытия, насколько это позволено нам, людям. Деньги – это эквивалент тщеславия, поэтому и от того, и от другого надо избавляться, если хватает сил. На данный момент я не являюсь отшельником или бродяжкой, и для поддержания моего образа жизни нужны некоторые суммы в денежном выражении, но не более того, и пока что они мне даются предостаточно. Когда наступит критическая ситуация, а она не за горами, тогда придется побеспокоиться о «хлебе насущном», а пока что есть счастливая возможность об этом не задумываться, и слава Богу!

Итак, девяностые – через призму отдельно взятой ячейки общества, то есть – моей семьи.
Осенью девяносто второго я закончил курсы операторов котельной и вписался в дружную семью «кочегаров». Котельная подвернулась газовая, довольно чистая, хотя – шумноватая. Волею судеб я попал к мастеру смены женского пола, которая серьезно увлекалась изотерической литературой, и нам было, о чем поболтать и поспорить. Она регулярно подбрасывала мне различные книжонки на интересующие меня темы, и работа уже не казалась обременительной. Немного утомляла двухчасовая дорога из города в холодное время года, но зато летом, живя на даче, я доезжал до котельной на велосипеде за пятнадцать минут, наслаждаясь по пути природой. Кое-как освоив сварочный аппарат, я наварил в котельной решеток для дачи на все окна, а из старых труб нарезал столбов для забора. Благодаря родственнику – снабженцу я привез шамотного кирпича для печки, бой стекла для окон, пару ведер краски, в общем – подручного материала для строительства здесь хватало. Если денег не платили, то хотя бы натурой получить часть заработанного, все же не так обидно.
Через пару лет, по стечению обстоятельств и моей сообразительности, меня повысили до мастера смены, на чем мой карьерный рост в принципе и закончился, потому что, не имея хоть какой-нибудь бумажки о техническом образовании, я мог не надеяться на дальнейшее продвижение по службе. В принципе, меня все устраивало, к тому же, был стимул побыстрее закончить стройку, чтобы не переезжать зимой в квартиру.
У жены в этот период обострилось сопереживание к «братьям нашим меньшим», и у нас в это тяжелое время жили две собаки и четыре кошки, которых с трудом перевозили то в город, то – на дачу, в зависимости от сезона. Дочка еще продолжала какое-то время кататься на запад со своим хором, а оттуда пару раз приезжали к нам в гости голландцы, да один раз – американка из Питсбурга. Не считая традиционного русского хлебосольства за праздничным столом в честь иностранных гостей, все остальное было довольно скромно и даже убого, потому что денег хватало с трудом, и мы были рады подаркам, типа – «секонд хенд», и нескольким долларам – на память о голландской щедрости.
В очередной поездке хора по Европе высокий и симпатичный голландец предложил нашей Инне выйти за него замуж, но она отказалась. В это время у нее были чувства к бывшему однокласснику, и ей было не до голландцев, тем более, что мы хоть и прогибались слегка перед Западом, но никогда не внушали дочке желания уехать из надоевшей «совдепии», какая – никакая, а Родина, как ни пафосно это звучит. Да и менталитет наш сильно отличается от европейского, так что, стоит ли привыкать к чужому, ломая себя. В принципе, и у дочери уже были сложившиеся убеждения на этот счет, более того, впоследствии Инна приложила определенные усилия, чтобы создать большую дружную семью, хотя поначалу, как все подростки, активно старалась выйти из-под влияния мамы, заявляя о своей независимости и самостоятельности.
Этот мотив побудил ее к первому браку с молодым человеком из  хора, которого она вроде бы неплохо знала. Мы не могли сказать об избраннике ни хорошего, ни плохого, но впечатление он производил воспитанного и уверенного в себе юноши. После свадьбы Инна переехала к нему, в попытке пожить самостоятельной жизнью. Вскоре у них родилась дочь, и появились соответствующие хлопоты, сильно затрудняющие быт и совместное проживание - первое испытание чувств и терпимости друг к другу. Испытуемые кое-как продержались два с половиной года, после чего подали на развод.
Для нас это было неожиданностью, потому что мы почти ничего не знали об их проблемах, и поначалу пытались уговорить дочь помириться с мужем, после чего Инна рассказала нам некоторые подробности из их жизни, о которых мы даже не подозревали, и больше мы уже не отговаривали ее разводиться.
Примерно за год до этого события я купил для них подержанные «Жигули», в расчете, что автомобиль облегчит им жизнь, и молодая семья станет сплоченнее, но это не принесло желаемого результата. Не то, чтобы у меня стало больше денег, просто по случаю продажи однокомнатной квартиры в Ломоносове моя мать презентовала мне тысячу долларов, как бы за помощь в устройстве сделки, после чего я занял у нее еще пятьсот, и купил машину. Мать после смерти отца уже больше десяти лет жила в деревне, в Псковской области. Свою комнату в центре она поменяла на квартиру в Ломоносове, и там обосновался мой брат. К этому времени он уже развелся со своей женой, и та вместе с дочкой жила у своей матери, а Саша жил один, пытаясь время от времени где-нибудь работать, при этом периодически срываясь в запой.
Когда он уже прилично засветился в этом Ломоносове, его стала пасти местная мафия с целью отнять квартиру, и как-то он мне звонит и рассказывает пьяным голосом, что его не выпускают из квартиры, приковывают наручниками к батарее и поют водкой, требуя, чтобы он подписал нужные документы, а позвонить ему удалось, когда они ненадолго вышли. Я поверил в эту историю и стал звонить в отдел по борьбе с организованной преступностью, или что-то подобное. Ребята скатались по указанному адресу, застали там всю компанию, причем, пьяным был только мой брат, «гости» не пили, но при них Саша не сделал никакого заявления, видимо, опасаясь за свою жизнь, а сказал, что это его друзья.
Таким образом, феэсбэшники ушли ни с чем, хотя, конечно, «братков» напугали, после чего те хотели ускорить процесс и, наконец выяснили, что в квартире прописана также наша мать, которая сейчас живет черт знает, где, а без нее документы не оформишь. Узнав о большой проблеме, «гости» ушли, прихватив с собой все, что можно было продать, оставив брата в пустой квартире. Я тут же сообщил матери об инциденте, после чего она сразу приехала, и мы стали срочно продавать квартиру, а Саша переехал к матери в деревню.
По такому стечению обстоятельств у меня вдруг и появились деньги, которые я истратил на машину, и когда дочка надумала разводиться, то машину пришлось переписать на меня, а мне, соответственно, сдать на права и сесть за руль. Конечно, автомобиль пришелся кстати, учитывая потребность в перевозке на дачу большого количества вещей, начиная с мебели, и кончая кошками и собаками. В это время большая масса населения в целях экономии отоваривалась на оптовых рынках, которых развелось довольно много, и торговали там дешевле, чем в магазинах, и одним из предназначений автомобиля были регулярные поездки за дешевыми товарами для всей семьи.
Что касается Инны, то она после развода очень быстро нашла себе нового спутника жизни, правда, на наш взгляд – не слишком респектабельного, но в этих вопросах она была упряма и советоваться с нами не собиралась. Причем, ее устраивало амплуа домохозяйки в уютном семейном гнездышке в окружении детей, и все мои потуги сделать из нее певицу, или музыканта не увенчались успехом, хотя способностей и знаний в области музыки у нее предостаточно. Откровенно не хватало смелости, авантюризма и настойчивости в достижении заветной цели, которых у меня в молодости было, хоть отбавляй, и только благодаря этому я стал музыкантом.
Впрочем, у каждого свое предназначение и цели в жизни, и кто знает, что в данном варианте лучше? Во всяком случае, сейчас я отношусь к этому спокойней, и хотя музыка дарит богатый мир невероятных ощущений, чтобы жить в этом мире, не обязательно быть профессиональным музыкантом. Достаточно просто любить музыку, хотя бы ненадолго растворяясь в ней и забывая о повседневной суете и заботах.
У меня музыка перешла в разряд хобби, так, как уже не кормила, но страсть осталась, и я периодически пытался сделать что-то вроде домашней студии, чтобы писать свою музыку. Поначалу я делал аранжировки и записи дочкиных песенок, которых к этому времени накопилось довольно много, потом стал сам сочинять тексты и музыку, а освоив компьютер и программки обработки музыки, выдавал уже вполне законченный продукт своего творчества в виде полностью сведенной песенки с современной аранжировкой и модными звуками.
Позже я убедился, что даже хорошую песню без крутого протеже или больших денег не протолкнуть, потому что условия в шоу – бизнесе сильно изменились, весь рынок уже поделен, и пролезть туда почти нереально, так что сочинял я в основном для себя. Были некоторые попытки поискать содействия у бывших друзей – приятелей, но толком ничего не получилось, во всяком случае – пока.
 Довольно курьезный случай был с Гусевым, вернее – с его женой, Ириной, когда я вдруг решил напомнить о себе. Мы не общались уже лет пятнадцать, про Алика я кое-что знал из прессы, да иногда он мелькал по телевидению. Некоторые подробности мне рассказывал о нем Гена Ширшаков, с которым у меня было несколько встреч до того, как я решил позвонить Гусеву. Я знал, что Алик переехал на Петроградскую сторону, купил себе и дочери по дорогой квартире, и вроде как, у них целый этаж дома на троих. Я выяснил через базу данных его новый телефон и как-то днем позвонил. Трубку взяла Ирина, я ее сразу узнал по голосу, после чего состоялся оригинальный разговор.
-Ира, привет! Это Виктор Булгаков, надеюсь, помнишь такого?
-Булгаков? Слушай, а ты напомни, по какому вопросу? У нас тут людей много проходит, так сразу и не вспомнишь. Ты снимаешься?
-Да нет. Я из прошлой жизни. Помнишь, вы раньше на Байкова жили, и мы вроде как, дружили семьями. Булгаков, с Лужской!
-А-а-а! Витька, это ты? А я перебираю в голове всех, с кем работаем, и никак не вспомню. Ну, как ты поживаешь?
-Да вроде, жив пока. Хотелось бы с Аликом поболтать.
-Слушай, его нет, сейчас неудачное время, я тоже на студию спешу. Ты звони после двенадцати ночи, мы домой поздно возвращаемся.
-Ладно, понял. Позвоню ночью.
Мы распрощались. Остался некоторый осадок, но в любом случае, с Аликом надо было поговорить, и я собирался позвонить еще раз. Я предполагал, что новый образ жизни преуспевающего шоумена мог сильно изменить у Гусева привычки, характер и отношение к жизни, но пока что изменения в его жене, Ирине меня слегка шокировали.
Ночью я дозвонился не сразу, только после часа они наконец появились дома. В этот раз трубку взял Алик, и разговаривал довольно приветливо и радушно, во всяком случае, так казалось. После продолжительного разговора о делах семейных я, наконец озвучил свою просьбу помочь, или хотя бы – подсказать, что можно сделать с моими песенками, диск с которыми я собирался ему передать. Алик меня обнадежил, настроив оптимистически.
-Витюня, ну для тебя я, конечно все сделаю. И песни денег стоят, и аранжировки, так что присылай свой диск, а лучше оставь его на охране в студии, мне передадут.
Гусев не спешил закончить разговор, и мы проболтали около часа, хорошо, что мне хватило денег на сотовом.
Когда мне наконец удалось передать ему диск со своим первым альбомом, а Гусеву удалось выбрать время, чтобы его послушать, то кроме нескольких критических замечаний в свой адрес, я не получил никакой поддержки. Конечно, это тоже был результат, и, проанализировав свое творчество без налета эйфории, я понял, что материал слишком сырой и примитивный. Песенки в основном были дочкины, и некоторые – неплохие, но мои первые шаги в аранжировке и сведении оказались явно неудачные. Надо было попробовать изменить подход, на более профессиональный, с детальным изучением современного звучания и подборкой «дорогих» звуков.
Гена Ширшаков, правда, в очередной раз, заехав в гости, уверял меня, что я зря рассчитываю на поддержку Алика, все равно из этого ничего не выйдет. Гена следил за новыми тенденциями в шоу – бизнесе, и был неплохо осведомлен о том, что там происходит. Я с ним не виделся примерно столько же, сколько и с Гусевым, но в отличие от успешного Алика, он, будучи хорошим гитаристом, долгое время был не у дел, кое-как перебиваясь уроками для богатых детишек и что-то вроде этого. Гена не растерял свой пафос рок-гитариста, поддерживая соответствующий внешний вид и образ жизни, но давно не был задействован в солидных проектах, что, конечно, довольно странно для музыканта такого уровня. Учитывая обилие свободного времени, Гена заезжал ко мне несколько раз, и, увидев, что у меня сносная домашняя студия, как-то привез гитару с примочками, и мы попробовали записать инструментальную пьесу, но ему это быстро надоело, тем более, что через некоторое время у него вдруг появились предложения поработать. Самым подходящим Гена счел проект Макса Фадеева, пожелавшего реанимировать свой «Форвард», и как-то под Новый год он позвонил и похвастался записанным диском в составе этой группы. Обещал как-нибудь мне его закинуть, но так и не доехал. Наверно, очень занят, в отличие от меня. В принципе, надо бы самому заехать к нему в гости, тем более, что ни разу не был в его новой квартире.
Но что касается Гусева, то Гена, похоже, был прав, потому что, когда через год я передал ему таким же образом свой второй диск, то сначала Алик долго не мог найти время прослушать хотя бы несколько песен, а потом, наконец, сказал, что он послушал мое творчество, но в данный момент нет времени разговаривать, и чтобы я перезвонил ему на студию в такое-то время. На студии я его не застал и решил, что это смахивает на то, что меня «прокатили», хотя было совершенно не понятно, почему не сказать все открытым текстом, если нет никакого желания со мной возиться.
Вообще, попытки возобновить отношения с бывшими друзьями в новые времена оканчивались неудачей. Возможно, частично был виной изменившийся я, но многие наши знакомые вдруг открывались совсем с другой стороны, и чаще – очень неприглядной. Подобная история произошла с нашими, вроде как, друзьями, с которыми мы общались много лет, часто заезжая друг к другу в гости и иногда устраивая совместные прогулки за город. В начале девяностых, в самое трудное время мы лет пять не общались, иногда только созваниваясь по телефону, а в девяносто седьмом у меня уже появился автомобиль, деньги на работе выдавали регулярно, хотя – маловато, но уже проще было заехать в гости, и не с пустыми руками. После радушной встречи, как обычно, сели за стол поболтать и чего-нибудь попить. Но весь наш разговор почему-то в основном сводился к описанию преимуществ посуды «Цептер» перед всеми остальными кастрюлями и сковородками. Нам красочно преподнесли все достижения данной фирмы в этой области, при том, что нас это явно не интересовало. Под конец познавательной лекции, как позже выяснилось – на правах рекламы, нас угостили вареными яйцами вкрутую, причем – даже без хлеба, сваренными без воды в посуде «Цептер». Под конец беседы мы поняли, что дочка наших друзей занимается распространением этой посуды, зарабатывая себе таким образом на жизнь, а мы – потенциальные покупатели. Это был последний визит к нашим старым друзьям. Как говорится – время все расставляет на свои места, тем более – наше время, которое, как кривое зеркало, утрировало все недостатки общества и каждого в отдельности, возможно, чтобы проще было понять, кто есть кто?
Примерно в это же время ко мне заехала наша старая знакомая, бывший преподаватель в музыкальной школе, занимавшаяся дополнительно с Инной джазовым фортепиано. Но все это было давно, а теперь она уже несколько лет занималась торговлей детской одежды и имела два торговых места на вещевом рынке. Вещи на продажу она возила из Польши, а потом – из Москвы. Вспомнив, что раньше я шил кучу разных шмоток, она обратилась ко мне с предложением организовать швейный цех по пошиву детских вещей. Учитывая, что у меня была сменная работа, я решил попробовать совместить свою кочегарку с пошивочным производством. Мы накупили тканей, синтепона, фурнитуры, благо, что я на «колесах», затем я сделал пару детских костюмов в качестве образца, и нарезал лекала для нанятой бабушки - раскройщицы. Татьяна нашла безработную профессиональную портниху, и цех начал работать. Пока шел организационный процесс, было непонятно, в каком я статусе, и как будут оплачиваться мои труды. Хозяйка предприятия предложила заплатить за два костюмчика – образца, а все мои остальные затраты времени и сил получались на голом энтузиазме, после чего я предложил платить мне небольшой процент с продажи моих разработок, и я готов подождать, пока они начнут хорошо продаваться.
Мы несколько зашли в тупик, но точку поставил один неприятный инцидент. Ткани в основном покупались синтетические, на одну из моделей на подкладку шла приятная на ощупь белая синтетика. Случайно на раскроенной детали подкладки поставили грязное пятно, и я решил ее постирать. После стирки наша деталь стала, чуть ли не вдвое меньше. Я впервые видел такую усадку, тем более, что синтетика обычно вообще не садится. Пораженный таким эффектом, я приехал к Татьяне и сказал, что надо снять с продажи эту модель, а за те, что проданы, вернуть деньги, на что она мне ответила:
-Да если кто-нибудь придет, я сделаю вид, что первый раз его вижу. Пусть докажет, что он это у нас покупал.
Я в очередной раз убедился, что не создан для торговли, и мы вскоре расстались с Татьяной, потому, что каждому – свое. Напоследок мы посидели у нее дома, выпили за ее бизнес, я получил какую-то компенсацию за труды, и с тех пор мы не виделись.

В конце столетия у нашей Инны родилась еще одна дочь от ее второго мужа. К этому времени наша дача была вполне пригодна для сносного проживания, в том числе – и зимой, и Инна высказала желание пожить вместе с нами. Комнат в доме было четыре, не считая кухни, ванной и туалета, а условия были похуже, чем в городской квартире, но лучше, чем в деревне. Конечно, тесновато, но видимо, Инна нуждалась в таком психологическом эксперименте, и мы прожили относительно дружной семьей более двух лет, после чего Инне удалось уговорить нас обменять квартиру на Гражданке на Сестрорецк. Ей нравился сам городок, окружающая природа и довольно близкое расположение нашей дачи, то есть – мы могли жить отдельно, но при этом часто общаться. Конечно, такая расстановка сил позволяла достичь большей гармонии в наших взаимоотношениях.
Инна попыталась поначалу устроиться на работу, и не придумала ничего лучше, как пойти работать кассиром в местную «Пятерочку», но, несмотря на хорошее к ней отношение со стороны администрации, долго работать в торговле не смогла, и через полгода попробовала себя в гуманной на вид профессии, обслуживая старых и немощных пенсионеров. В Собесе она продержалась целый год, пока не поняла, что стала невольным соучастником, если не преступления, то близко к этому. Ей поручили оформить пожилого инвалида в дом престарелых, где ему, конечно, будет намного лучше! Дома у него отнимали пенсию на пропой и устраивали большой бардак, который потом разгребался работниками Собеса, а в спецучреждении его ждали уход и регулярная кормежка. Инна, по наставлению своего начальства, убедила инвалида подписать соответствующие документы, которые ей надо было отвезти в этот дом престарелых. Увидев воочию весь ужас, царящий в данном учреждении, и кое-что порасспросив, она поняла, что ее сознательно ввели в заблуждение и откровенно обманули старика – инвалида с целью освободить квартиру. Окончательно потеряв веру в человеческую добропорядочность, Инна уволилась из Собеса.
Ее муж, Даня к этому времени перепробовал несколько непопулярных профессий в поисках себя и приличной зарплаты, и вскоре ему повезло хотя бы с деньгами, так что Инна могла уже не работать, конечно, соблюдая режим экономии, и вплотную заниматься детьми, в чем на данный момент и видела свое предназначение.

Новое тысячелетие отсчитало второй год своего существования, когда произошло трагическое событие, оборвавшее не слишком удачную жизнь моего брата еще более неудачным финалом. Под Новый год моя мать приехала с визитом, на нас посмотреть, себя показать и одолжить некоторую сумму денег, поскольку брат почти ничего не зарабатывал, деньги с продажи квартиры закончились, а ее пенсии на двоих не хватало. Своего второго мужа она к этому времени уже похоронила, так что, рассчитывать больше было не на кого.
Мы, как обычно, встречали Новый год на даче всей семьей, а теперь еще и со второй  прабабушкой. После двенадцати начались звонки с поздравлениями, а несколько позже еще один звонок, из Псковской области. Нам сообщили, что сгорел дом и мой брат вместе с ним -  не слишком удачное начало для нового года.
Добирались до места с пересадкой, на электричке и автобусе, прямой автобус уже не ходил. На пепелище возвышалась только полуразвалившаяся печь – возможно, виновница пожара, хотя было предположение, что это поджег, в отместку за то, что Саша отказался хранить какие-то краденые вещи, принесенные местными алкашами. Но теперь уже было бесполезно искать концы, все равно ничего не докажешь. В милиции нам сказали, что от него почти ничего не осталось. Мы поняли это буквально и разглядывали остатки обугленных деревяшек, пытаясь найти хоть что-то. Наконец кому-то пришла мысль заглянуть в уцелевший сарай, и там мы увидели части обугленного тела моего брата, который всю жизнь ходил по лезвию ножа, между жизнью и смертью, однако жизнь побеждала, и вот, когда все было довольно благополучно, смерть наконец догнала его, отыгравшись по полной. Мать стала вспоминать, что он неоднократно называл свою дату смерти, как бы – в шутку, но, похоже, он не шутил, возможно, имея некоторый дар предвидения, и теперь его предсказания сбылись. Неисповедимы пути Господни, но иногда и некоторым кое-что открывается.
После похорон мы вернулись домой, и мать, естественно, осталась жить у меня, потому что никто и ничто не удерживало ее больше в этой деревне со странным названием – «Ляды». С тех пор несколько лет мы начинали празднование Нового года с поминания моего брата, не чокаясь.
Благодаря тому, что Господь вовремя вразумил меня на постройку зимнего дома на дачном участке, при сложившихся обстоятельствах не возникло проблем с устройством моей матери, комнат в доме было достаточно. Большей частью мама жила в своем мирке, не вмешиваясь в наш быт и уклад жизни, а я в свою очередь не обременял ее никакими заботами. Она сама выбирала, чем ей заняться, - покопаться в грядках, или посмотреть любимые программы по телику. Мы и раньше не были друг с другом откровенны и не вели доверительных бесед, и вообще, по жизни ее любимым сыном был Саша, в котором она видела частицу себя, а я больше был похож на отца, разве что – менее терпеливый. Но в остальном от него было заимствовано много хороших качеств, облегчающих мою жизнь.  Часто, занимаясь очередным делом, я невольно вспоминал отца, потому что в чем-то повторял его.
В сложившейся ситуации между нами складывались новые взаимоотношения, и я дал матери понять, что не нуждаюсь в ее советах или привычных для нее обсуждениях кого-либо. Мне уже давно было безразлично, кто и что обо мне, или о ком-то другом думает, потому что это его личное восприятие окружающего мира, и меня – в том числе, а я сверяю свои мысли и поступки со своей совестью, и меня не волнует чужое мнение. После двух – трех мелких инцидентов из-за попытки вмешаться в нашу жизнь и что-то там изменить, мать, в принципе, успокоилась и стала жить чисто своими интересами, никому не мешая, и не создавая коалиций. К сожалению, ей не так много было отпущено, как хотелось, и, прожив у меня около пяти лет, она заболела раком и ушла в мир иной, перед этим изрядно помучившись, возможно, чтобы заслужить очищение, ведь ничто не делается просто так и во всем есть глубокий смысл, не всегда открывающийся нам, но многое при желании можно понять.
То, что последние годы своей жизни ей пришлось жить со мной, тоже дало ощутимые результаты. Через два – три года совместного проживания мать заметно изменилась к лучшему, хотя, конечно продолжала подпитывать себя скандальной энергетикой, выискивая телепередачи с соответствующей тематикой, умудряясь смотреть «Дом – 2», всякие суды в исполнении актеров, орущих друг на друга, и прочую склоку. Судя по рейтингу этих программ, большой массе населения не хватает скандальных эмоций, взбалтывающих коктейль из протеста, злости и нетерпимости, требующих хоть какого-нибудь выхода, ну, хотя бы поругаться в экран телевизора, даже если тебя и не слышат. Нет покоя в душе, и мало, кто пытается его искать, пребывая в страстях и страстишках.
Одни люди уходят, другие – рождаются, повторяя наши ошибки, завершая начатые нами дела, все больше развивая прогресс и ускоряя и без того стремительный бег времени, стараясь успеть, как можно больше, иметь – все и сразу, и упорно карабкаясь вверх. Каждый хочет оказаться на вершине, а уж если не повезло, сорвался в пропасть, ну что ж делать, такие правила игры, и кто не рискует, тот не пьет шампанского. Довольно неприглядная картинка, если посмотреть со стороны, но большинству – как-то некогда, ведь нельзя останавливаться, надо бежать, подчиняясь общей тенденции, а то могут и затоптать. Хорошо, если все же смог отойти в сторону и оглянуться – где я, кто я, откуда и куда, а главное – зачем? В этом случае очень часто поражает абсурдность ситуации, и возникает мысль, - до чего же глупо устроен мир, якобы, вершиной которого мы являемся. Насколько велико наше самомнение и необъективность, -  видим только то, что хотим, мним из себя венец творения, хотя до сих пор основной массой руководит животное начало на уровне инстинктов, утрированных похотью в непреодолимые желания, бороться с которыми не хватает ни сил, ни терпения. Ну что ж, успехов вам, ребята!

Удобный шезлонг, красивый закат, вокруг море благоухающих цветов и оригинальных растений, рядом, на столике чашечка кофе и рюмочка коньяка, совсем маленькая, потому что много нельзя. Давление иногда дает о себе знать, напоминая, что в таком возрасте лучше быть умеренным во всем, а тем более – с алкоголем. Я и раньше много пить не мог, организм не выдерживал, а теперь уж – сам Бог велел! Хватит уже испытывать на прочность это довольно хрупкое и капризное вместилище души, если, конечно не решил, что пора заканчивать топтать матушку – землю. Я все больше перехожу в разряд созерцателей и философов. Иногда, собравшись с духом, еще подталкиваю себя на «подвиги во имя человечества», вот, недавно, например, начал стройку нового сарая, старый – прямо, как бельмо на глазу, всю картину портит, а пока есть деньги и силы, надо уж довести до ума наши пять соток. Жена вплотную занялась цветами и облагораживанием участка. Естественно, вся тяжелая работа на мне, но не так уж ее и много, а результат приятный, при этом пожинаю плоды трудов с чистой совестью, потому что ни у кого ничего не украл, а все сделал своими руками из материалов, купленных на честно заработанные деньги в своей кочегарке. Что бы там ни говорили, а уровень жизни, конечно, стал лучше, многое стало доступно, о чем раньше только мечтали. На дорогах куча дорогих иномарок, новые дома на дачных участках растут, как грибы, сослуживцы по работе регулярно катаются за границу, а в продовольственном супермаркете, не задумываясь, покупаем, что хочется. Так живут не все, конечно, говорят, что некоторые с трудом выкраивают с пенсии на еду, заплатив «коммуналку», но я таких не знаю, а кто-то не успевает тратить деньги, и с одним из таких я, вроде как, знаком. Теща по привычке на чем-то экономит, а потом подкидывает приличные суммы, то нам, то внучке. Сама, правда, много лет ходит в одном плаще «бомжевого» вида, но это уже из разряда убеждений, принципиально не хочет одеть что-то новое, то цвет не тот, то – фасон не годится.
Когда мои подержанные «Жигули» откровенно сдохли, и ремонтировать было дороже, чем купить другую, только «на ходу», то она мне подкинула очень приличную сумму на слегка подержанную «десятку», ей как раз по случаю кое-что заплатили в «евро» власти Германии, в качестве компенсации за военные годы. Если отбросить пафос и иногда приложить руки, то «десятка» - вполне приличная машина, и живи, не тужи! Что, в принципе, я и делаю.
Дочка продолжает усиленно заниматься детьми, таская их в различные кружки, но без насилия, более того – дети сами решают, что им интересно, а что – нет. Младшая, например, однажды высказала желание заниматься музыкой и пением, и стала посещать хоровую студию в Доме творчества, пока это не стало отражаться на здоровье, после чего, на следующий год, обе девочки стали ходить в театральную студию. Главный критерий выбора – им это нравится, и для здоровья не вредно.
Вообще, здоровье – это слабое место в нашей семье, и из поколения в поколение тащится приличный букет наследственных болячек, с которыми можно бороться, но это требует серьезных усилий и яркого акцента на образе жизни, чтобы потом окончательно не записать себя в хронически больного. Сейчас приличный перекос создает повальное увлечение детишек компьютером, где довольно быстро портится зрение и осанка, и для растущего организма создаются большие проблемы с позвоночником и опорно-двигательным аппаратом, которые трудно, а иногда – невозможно исправить. Необходимо изначально, и лучше – на своем примере, прививать ребенку чувство меры и самоконтроля, чтобы обязательно чередовать занятия за компьютером с гимнастикой, или растяжками для мышц и позвоночника. Но тут уже все зависит от родителей, а рожают все, кому не лень, так что, умных родителей на всех не хватает. Бедные, несчастные дети, и тут уж, как говорится, «яблоко от яблони…». Вообще, в наш бешеный век все развивается, чем дальше, тем стремительней, и «болячки» - в том числе. Довольно легко пронаблюдать отрицательное влияние прогресса на человечество, которое в общей массе становится все гнилее и незащищеннее от разных новых вирусов, более опасных и неуязвимых, и с этим влиянием ничего не поделаешь, слишком велика инерция этого большого механизма, и остановить его может лишь такой же большой катаклизм.
Печальная нарисовалась концовка, хорошо, что я не предсказатель, так что можно не обращать внимания на мои бредни, а вообще, в любой ситуации нужно быть оптимистом, потому что только большая уверенность дает возможность достичь желаемого, чего и вам желаю! С Богом, на большие и праведные дела, с теплыми руками и чистым сердцем, и каждый день, как последний, не забывая, что не бывает маленьких дел и маленьких людей перед лицом Создателя, а каждая мысль и поступок имеют большое значение для будущего человечества, твоих детей, внуков, а значит – и тебя, в том числе. Живите с Богом!