Со временем в памяти утрачивается хронология событий, что-то исчезает насовсем, что-то меркнет. Но, остаются фрагменты, мгновения. Некоторые грустные, другие весёлые и забавные, но все - яркие и живые.
И сейчас они кажутся мне осколками дорогой хрустальной вещицы..
***
Париж. 1992 год.
Начало ноября. Буйство осенних красок. Частые дожди с туманом совсем не раздражают. Зонт в руке - привычная крыша над головой..
Капли сползают по чуть запотевшему стеклу и проносящийся за окнами автобуса пейзаж превращается в картинки импрессионистов, оживает..
Две иллюзии.
Сегодня у нас Лувр.
Наш неизменный гид Александр Михайлович встречает нас в туристическом автобусе. За неделю пребывания в Париже я уже привыкла к этому пожилому и немного грустному человеку. Его неприметность и задумчивость исчезает бесследно, как только он начинает рассказ об очередном архитектурном шедевре, или историческом эпизоде. В самый первый день меня совершенно очаровала его речь. Безукоризненное построение фраз, интонация профессионального оратора, тонко чувствующего, где расставить акценты для поддержания постоянного интереса. Заметное грассирование на "эр", такое привычное для французов, придает его безупречному русскому изысканность и переносит во времена персонажей Толстого, Чехова, Бунина.
Эмигрировавший с семьей совсем ещё маленьким ребёнком в 25 году, он всю жизнь прожил в Париже, приняв от родителей русский язык и любовь с тоской по своей незнакомой родине.
Спустя годы я поняла, что гида, подобного ему, я больше не встречала. Их было достаточно, тех, кого я неосознанно сравнивала с ним.
Он был лучшим.
В необъятном пространстве стеклянной пирамиды - странном пристрое к старинному зданию музея нашу группу передают луврскому экскурсоводу. Молодая женщина со скучным и отсутствующим выражением на незапоминающемся лице.
Два часа на разграбление культурных ценностей.
И вот тут меня накрывает. Все мои привычные представления о музее мировой величины с тишиной и благоговением перед сокровищами культуры, поскрипыванием старинного паркета и шёпотом, неспешным созерцанием и попыткой совершить личные открытия, рухнули. Шум, крики, суета и торопливое мельтешение многоголосой толпы. Атмосфера базара-вокзала.
Мадам галопом маневрирует между толпами и устремляет нашу группу по залам, серо и монотонно рассказывая истории картин и их авторов. Всё не то и не так.., как я, когда-то в студенческие годы, слышала от своего любимого преподавателя по истории искусств. Мы на "пять сек" тормозим возле двух луврских богинь - Ники Самофракийской и Венеры Милосской.
Я больше не хочу её слушать и к третьей богине - Моне Лизе Леонардо, я иду одна.
В её покоях совсем не покойно, напротив, здесь самое бойкое место. Маленькая, под непробиваемым стеклом, защищенная двухметровым пространством и ограждением в виде шнура, ОНА всё также далека и непонятна. Может быть сейчас ещё больше. Подойти ближе нет никакой возможности. Передовую плотно оккупировали японцы, сменяющие друг друга, словно термиты, по-птичьи выражая восторги и беспрестанно щелкая мыльницами, несмотря на все запреты на фотографирование.
Вспоминаю всё противоречивое и загадочное из прочтённого раньше, мысленно всматриваюсь, словно под лупой, во все трещинки, изгибы губ и глаз, восстанавливаю знакомый и недосягаемый образ.. Я пытаюсь абстрагироваться, даже закрываю уши, но созерцания и проникновения не происходит.
Здесь, вдалеке, я вижу лишь знак, символ, намёк, а не само величайшее творение гения.
Ладно, поставили галочку.
Дальше я выбираю залы по принципу, где меньше народу и где есть возможность побыть в тишине и наедине с картинами. Добираюсь до зала с немногочисленной коллекцией импрессионистов.. Ренуар, Мане и Моне. Мир импрессионистов - в музее Д' Орсе, поэтому здесь, на моё счастье - немноголюдно.
Наша группа еще где-то носится по галереям и залам, а я спускаюсь в пирамиду, бурлящую и громыхающую и взгляд выхватывает одинокую и неподвижную фигуру Александра Михайловича, читающего брошюрку и совершенно погружённого в это занятие.
Он всё понял сразу, несмотря на мои сумбурные объяснения, выводы, разочарования.. и заговорил о себе.
О памяти детских впечатлений.
О том, как его семья, жившая в Питере уехала в двадцатых годах сначала в Крым к родне, потом через Константинополь в Европу и,наконец, в Париж.
Об оккупации, когда он простился с матерью ( отец умер прежде) и была утрачена последняя живая ниточка, связь с родиной.. О том, как он, никогда не видевший покинутой страны, был влюблён и очарован Петербургом, изучая его по книгам, письмам, стихам Ахматовой и Бродского, бережно храня рассказы родителей.
И я поняла, почему его первый вопрос после знакомства с группой был - есть ли кто из Ленинграда.. И его внезапно погасший взгляд.. Восемь человек из Новосибирска и двое из Самары.
Мы попали на одну волну - мой восторг от Питера, куда мой отец привез меня в пятнадцать, и его - яркие образы и иллюзии от города, в котором он не жил, но куда всегда стремился.
Питер стал его болезненной мечтой, целью жизни.
1992 год. Я слушаю его и думаю о том, как неузнаваемо изменилась вся страна и город его рождения.. и мне немного стыдно..
Становится жаль этого пожилого человека, и страшно не хочется, чтобы самая светлая и дорогая мечта его жизни была разрушена реальной действительностью.
Я не хочу, чтобы он приезжал.
Не сейчас.
***
Двадцать два года прошло.
Что стало с моим случайным знакомым, о котором я вспоминаю сейчас с непонятно откуда взявшейся нежностью.. Что стало с его мечтой..
Очень хочется надеяться, что ему повезло и у него всё получилось.