Тем временем, Завуф, заметив, что идет и разговаривает с незнакомым попутчиком, принимая его за Соломона, поспешно вернулся, ориентируясь на раздраженные крики из центра новообразовавшейся группы любопытствующих. С трудом протиснулся сквозь толпу и громко спросил Соломона:
— Что произошло? Почему этот пожиратель нечистых кричит на тебя, словно ты обесчестил всех его дочерей и не выплатил мохар?
— Хвала богам! Любезный князь, вразуми своего стражника, он отпустил вора, который украл моё серебро! — истошно завопил купец, потрясая кошельком, как вещественным доказательством совершенного преступления.
— А чей же кошель у тебя в руке? — спросил Завуф.
— Твой стражник вернул, — чуть сбавил тон купец, начиная понимать, что обвинения не вполне обоснованы, но скоро снова вдохновился: — Преступника отпустил! Негоже воровство оставлять без наказания. Я хотел его строго покарать.
— За что? — дурашливо удивился Завуф. — Серебро у тебя?
— У меня, — согласился купец.
— Мой стражник вернул тебе украденное добро, хотя ты мог лишиться всего. Значит, ты должен отблагодарить его половиной возвращенной суммы. Это будет справедливо. Не так ли, единоверцы? — спросил Завуф обступивших горожан, с жадным любопытством следящих за развитием неожиданного происшествия.
— Верно! Пусть делится! — кричали одни.
— У него серебра и золота — что жителей в городе, на всех по сиклю хватит! — дополняли другие. — Вон, какую ряху отъел! Не одной редькой и огурцами питался!
— Да не часть дели, а половину! — злорадствовали в толпе, глядя, как купец, пугливо озираясь на возбужденных бородачей, торопливо отсчитывает серебряные кольца.
— Я что? Я не против. Понимаю, — приговаривал он.
Соломон невозмутимо ссыпал сикли в парчовый пояс, закрутил его, и, войдя в роль стражника, покровительственно похлопал купца по плечу.
— В следующий раз внимательней следи за своим кошельком. Я не каждый день здесь прохожу — всё потеряешь.
Друзья прошли через расступившуюся толпу под одобрительные выкрики — многие, явно, были не на стороне купцов, которые изначально заламывали непомерно высокие цены, чтобы, торгуясь, незначительными уступками, якобы идти навстречу пожеланиям покупателей или обменщикам на другие товары.
— И почему ты его отпустил? — громко поинтересовался Завуф, стараясь идти рядом с Соломоном, но в толчее это плохо удавалось, зазевавшиеся прохожие, то и дело вынуждали обходить, протискиваться.
— Не знаю. Так получилось. В нем столько злости… А парень в лохмотьях. Ребра видны как у бездомной собаки. Он бы его убил.
— Одним вором меньше. Их вон сколько, почти у каждого продавца отираются. Иные хорошо одеты. Того и гляди, не только кошель, но и кинжал с ножнами срежут, — надо всё время рукой придерживать. Чуть зазеваешься и можно без верхнего платья остаться — нагишом домой пойдешь. Они — как саранча, человека не кусают, но урона приносят не меньше. Зимой у Мордехая точно так же кошелек срезали, когда он делал закупки пряностей для моей кухни. Вернулся злой, и с пустыми руками. Поклялся, если поймает с поличным хоть одного вора, то не станет ждать суда, на месте преступления отрубит ему руку, чтобы другие задумались. Отныне за покупками выходит со специальным рабом, единственная обязанность которого, обеими руками держать кошелек с серебром. Но не все покупатели могут позволить себе подобную роскошь. Я вот иногда думаю, что если от всех воров и разбойников избавиться сразу в один день, и навсегда?
— Как это? — удивился Соломон. — Разве подобное возможно?
— Очень просто. Необходимо лишь твоё распоряжение. Одновременно с указом сделать облавы на всем известные притоны, разбойничьи лежбища, чтобы не успели оповестить друг друга. А после народного суда, в котором примут участие все, когда-либо потерпевшие, преступников казнить на площадях, чтобы все горожане могли бросить свой камень в злодеев. Избежавшие облавы, крепко задумаются, прежде чем решатся повторить проступки предшественников.
— Ты не оригинален. Идешь по стопам Гильгамеша, хочешь уничтожить всё зло мира. Адраазар уже поступал подобным образом в начале своего царствования. Тоже, видимо, хотел раз и навсегда покончить с преступностью.
— И что же?
— Воров меньше не стало, разбойников тоже не убавилось. Свободное место не долго пустует — воровать стали те, кто до этого и не помышлял преступать заповеди. Когда есть какой-то соблазн, всегда возникает желание уступить ему, тем более что на чужое добро зарятся, не только бедные, но и богатые.
— Богатые в большей степени, — согласился Завуф. — У них нет того страха, что есть у бедняков. Если поймают на краже, то самое большое наказание — это возвращение украденного и взятка судье, чтобы забыл о происшедшем. Не отставай, скоро придем. Ещё три улицы и семь поворотов пройти. Ох, ну и ребра у этого малого! И кто сказал, что наш народ малочисленен? Не пройти и не проехать на осле! О колеснице и говорить нечего. Впору хеттам войну объявить, дабы уменьшить население — на всех пропитания не хватает. Многие днями шляются без дела по улицам, не могут найти работу, куска хлеба.
Соломон задержался возле статной, бедно одетой молодой женщины с грудным ребенком на руках, одиноко стоящей у глухой стены каменного дома на углу перекрестка; молча оттянул край полотняного покрывала с младенцем и пересыпал туда всё серебро, полученное от купца.
— За что? — испугалась привлекательная молодка. — Я не собираюсь продавать ребенка. Это мой первенец.
— А я и не покупаю. Для того и даю серебро, чтобы и мысли подобной не возникло. Вырасти хорошего воина.
— У меня девочка, — снова испугалась женщина, думая, что в таком случае он может забрать кольца.
— Девочки тоже нужны. Они рожают мальчиков, будущих воинов. И ты не останавливайся на одном. Не запирай своё лоно от благодатного семени. Муж есть?
— Да. Он пошел купить агнца для жертвоприношения богам — малышка заболела. Третий день плачет — грудь не берет. Вернее, только начнет сосать, как выплевывает сосок и заливается плачем. Сердце разрывается от жалости. Никак не поймем — почему? Соседка говорит — сглазили.
— А ну, разверни мне её. Да не бойся, ничего плохого не сделаю. Я немного разбираюсь в лекарстве. Лечу и детей. Внутреннего жара нет. Чудесная малышка, без отклонений. Посмотрим рот, язык, дёсна. Всё ясно. Глупая ты женщина. Неужели некому подсказать, что у дочки режутся зубки, поэтому и капризничает. Посмотри сама, видишь, первый зуб появился, следом ещё вылезает. Теперь грудь кусать начнет. Терпи. Больше пей молока, ешь виноград. Сегодня же отвари десятую часть меры макового семени в молоке и давай малышке, чтобы легче прорезывались зубки, да спать спокойнее станет. А агнца не торопитесь приносить в жертву, малышка здорова, — подождите до следующего раза. Не стыдись спрашивать старших, многодетных, они всё знают, подсказали бы, что делать с плачущей дочерью. В сглаз верят только глупые. Никто словами не сделает тебе вреда больше, чем ты сама себе. Корми, она есть хочет, поэтому и плачет.
— Кто ты? — изумленно спросила молодка, полуотворачиваясь к стене дома, чтобы дать грудь орущей дочке.
— Шеломо, — кротко ответил Соломон и отошел к Завуфу, который стоял неподалёку и с недоумением наблюдал за его действиями. Он неожиданно усмехнулся и изрек:
— Идешь к одной, а серебро отдаешь другой. Как это понять? Почему все кольца отдал одной молодке, а не раздал старикам, старухам, сидящих у домов в ожидании, когда их накормят забывчивые дети? Они больше нуждаются в помощи. Кое-кого и от голода бы спас. А эта красотка всегда сможет заработать на еду и благовония — несколько раз сходит с прелюбодеями под священные дубы и от её бедности следа не останется. Не понимаю, почему Илия ярится, когда застает под терпентинами совокупляющиеся парочки, которые уверены, что доставляют удовольствие не только себе, но и подглядывающим за ними богам? Может быть, так оно и есть? А Илия злится, выходит из себя, грозит небесными карами. Что плохого в священном соитии?
— Ничего скверного. Илия бы не возражал, если бы не собственная старость. Ему же до слёз обидно: кто-то получает удовольствие, а он вынужден лишь вспоминать о нем. Возможно, ты и прав насчет этой молодки, но я поддался порыву. У неё был столь печальный взгляд, невольно подумал: если не помогу, то она погибнет, а с ней и ребенок, из которого может вырасти хороший человек.
— Ты знаешь, сколько подобных девиц с грустным взглядом по всему Израилю и Иудее? Тысячи и тысячи! Всем не поможешь. Даже если каждый день примешься выходить в город ловить воров и брать половину сиклей с владельцев кошельков.
— А что — это хорошая мысль — посылать стражников в город. На полученные средства можно будет содержать целый корпус стражников, которые станут следить за порядком и пресекать воровство.
— Пресеченное воровство не даст тебе сиклей, которые останутся у владельца.
— Но это и чудесно! Меньше станет преступлений. Воры за другое ремесло возьмутся.
— За разбой, — подсказал Завуф.
— Возможно, кое-кто и за разбой. Но некоторые надолго задумаются, не захотят рисковать. Иным, бывает, достаточно дать понять, что их проступок не останется безнаказанным, за него придется отвечать не только головой и имуществом, на детей до седьмого колена падет клеймо позора, и они легко останутся в стане добропорядочных горожан, не перейдут опасную грань. А третьим, ты прав, риск только придает азарта, и даже толкает к совершению преступления.
— Из таких, рисковых молодцев, получаются хорошие воины. Они решительны и бесстрашны. Не колеблются перед атакой.
— А ты, оказывается, мудрец! Ухватил сущность важнейшей проблемы: как из опасного человека сделать хорошего горожанина. В этом заключается большая мудрость: плохое обернуть себе на пользу. Точно так — из глины под ногами делают кирпичи, из навоза и соломы — горючее сырье для очага. Посажу-ка я тебя судьей в Иерусалиме. Выстрою в центре города специальное каменное здание. Будешь сидеть перед спорящими на возвышении, вершить праведный и строгий суд. Пора мне хоть немного отдохнуть. Который день не могу спокойно посидеть в книгохранилище, то и дело что-нибудь случается, все меня теребят, отвлекают по пустякам.
— Нет! Только не это! Избавь, — взмолился Завуф. — Ненавижу судить! Распутывать склочные отношения соседей, бывших друзей — не по мне. Удивляюсь, как тебя на всё это хватает! У тебя ослиное терпение. Ты рожден быть царем, а мне моего имения вполне достаточно. И то, его я больше вверяю Мордехаю. Он лучше разбирается в хозяйственных делах, в наёмных работниках. Мне бы в чей-нибудь гарем. Там бы я науправлял.
— Могу взять в свой. Евнухом.
— Нет уж. Это я так, неудачно пошутил, к слову сказал. Ты же все время хочешь меня куда-нибудь пристроить, вот я и предложил.
— Жаль, что отказываешься помочь. Стоять в стороне и советовать всегда легче. У меня слишком много неотложных дел, не успеваю за всеми надзирать, от этого страдает управление царством. Огромные оборотные средства присваиваются помощниками, только на словах радеющих за благополучие царства, и, вроде бы, преданных мне. Треть, если не половина всего золота прилипает к рукам мытарей, чиновников. Все богатеют, кроме меня. Устал присматривать и строго карать. Да и невозможно за всем уследить. Словно я не божий помазанник, а визир, управляющий царством.
— Поставь Рисия. Воин уже возмужал, пора учиться править царством. Не всё на жеребцах гарцевать да подол девицам поднимать, лаская вагины.
— Учиться ему время, но только не ценою жизни подданных. Он спит и видит себя во главе огромного войска, покоряющего ойкумену. В нем нет твоего благоразумия, желания прислушиваться к словам старших, нет опыта.
— Всё это приходит с годами. Мы тоже в своё время не ангелами были. Поставь судьей своего казначея Ханиила. Он умен, хитер.
— Слишком умен и хитер. До такой степени, что может заиграться. Ханиил на своем месте, под моей твердой рукой, где чувствует, — никто не даст ему возможности претворить в жизнь все его замыслы.
— Как же ты узнал о его помыслах? Он же не докладывает о своих честолюбивых и тайных намерениях.
— У него любовница — моя бывшая зазноба, которая по старой памяти, время от времени, приходит делиться интересными подробностями, не только о своей, но и о жизни близкого ей окружения. Иногда, узнаю довольно поучительные и занимательные истории, достойные палочки знаменитого Килласа, которой он выдавливал письмена на влажной глине. Жаль, не у всех придворных есть столь полезные мне любовницы. Это говорит о том, что у меня было недостаточно возлюбленных, коли они не могут охватить всех моих чиновников, чтобы я всё о них знал, — усмехнулся Соломон.
— У тебя всё впереди, ещё успеешь приобрести новых прелестниц. А я-то думал, что ты Ханиилу полностью доверяешь. Вся казна города в его руках. Он один из могущественных людей царства. Долго ли до злоупотребления? Другие и на более малых должностях проворовывались.
— Доверяю безоговорочно. Хороший и верный казначей. Пока он на своем месте. Ему выгодно, чтобы я ни в чем не мог его заподозрить, и не убрал с этой должности — вновь подняться на такую высоту ему будет очень сложно, а при другом царе — и вовсе нереально. Пока же он выжидает удобного случая, чтобы взлететь еще выше. Так Ханиил сказал своей любовнице. А я не могу представить, что это может быть за случай? Моя смерть ему не выгодна — новый властитель поставит нового казначея. Но, думаю, возможно, он просто хочет покрасоваться, показать себя перед любовницей более значимым, чем есть? А я уже насторожен. Вот что делает с людьми несдержанный язык болтуна и желание выглядеть значительнее, чем есть на самом деле. Мы пришли?
продолжение следует: http://proza.ru/2012/03/20/561