Infected Mushroom - Shakawkaw.mp3
Его ноги утопали в бесконечной непроницаемо-черной луже, простирающейся по хаотично-неровной зыбкой поверхности непонятно чего. И вообще — его ли это были ноги?
Сумрачная бездна закоулков, коричневые тени, мерцания огня в дали, и вязкие запахи опасности.
Он поднял взгляд, и не удивился пронесшемуся вдали драконоподобному существу, молниеносно скрывшемуся за странными мрачными сооружениями или нагромождениями грубо сляпанного бронированного металла. Он знал — всегда надо быть в тонусе и начеку — готовым ко всему, потому что неизвестно - кто есть союзник, а кто есть противник. Он не знал, чем не угодил сующим туда-сюда тварям, норовящим напасть и откусить ему голову, тем более, что весь в броне он выглядел явно неаппетитно, да и думать было некогда — надо было просто реагировать.
Он продолжал апатичное продвижение вперед, осматриваясь по сторонам, и само оно — поступательное движение представлялось смыслом, оно себя оправдывало, было и мотивом и следствием, и средством и целью.
Тут не было ни чувства брезгливости к разбросанным то тут то там приконченным чудищам с торчащими из них рапирами, ни страха перед новым поворотом или препятствием, оставалась только полная мобилизация и легкое фоновое недоумение: а так ли нужно жить — лишь рефлексируя, и ни в чем особо не разбираясь. Но выбора не оставалось. Как и азарта... Одна рефлексия...
Он ждал нападения и готов был отразить любую атаку в любую секунду. По пути он мог найти новое оружие или то, что подпитывало бы его жизнедеятельность. Он еще не понял, зачем он здесь, и что ищет. Но он определенно что-то тут ищет.
Появление, атака и отражение случились одновременно, не оставив места ни удивлению, ни страху. Крыло с лезвиями вместо перьев попыталось разрезать его от уха до плеча, но улетело вместе с вопящей яростной мордой в стену справа, ударилось и сползло по ней поверженное, и тут же его врага настигло копье, завершившее начатое. Почему оно оказалось в его руке? Это разве рука? Кто он? Что он?!
Он неуязвим?
Новая атака заставила усомниться в этом. Теперь летающих тварей было три, они были быстры и слаженны, первая была растоптана тем, что было названо его ногами, вторая — разорвана на части, а третью слету пронзила стрела. Не его стрела. Она была выпущена откуда-то сверху и слева. Вслед за стрелой выскочила лучница. Слишком красива для этого места. Слишком блистательна и совершенна, чтоб быть правдой. Одежды на ней были живописно разорваны, волосы развевались по ветру...
Ветер? Откуда здесь ветер?
Откуда в его мыслях появляется имя Валеджио? Разве могут быть такие обнаженные и ослепительные воительницы?
Разве то, ЧТО - он сейчас, может испытывать то, что он испытывает? Разве у него есть - чем это испытывать?
Почему она швыряет в него эти ножи?
Ему пришлось отступить за укрытие. Лучница ловко как кошка спрыгнула на землю, и, угрожая ему клинком, забрала свою добычу. Осторожная, грациозная, дикая и опасная, готовая со всей своей наивностью в облике безжалостно нанести удар в любой момент. Острые металлические перья она воткнула себе в одежду... вот только вопрос: куда? Если он видит столько обнаженной кожи. Куда? Да, иногда знать — не значит — видеть.
А еще он точно знает — какая она на ощупь. И какими словами, с каким выражением, с какой интонацией и мелодичными нотками в голосе она поприветствует его, хотя она не успела произнести ни слова.
Ему знакома каждая черточка этого изысканного по-детски наивного лица, но она — незнакомка - чужая, дерзкая и яростная.
Она стремительно пускается прочь легкой трусцой, и мускулы ног перекатываются под кожей, длинные русые волосы и обрывки ткани шлепают ее по попе и ногам, и ее тело под ними колышутся, заслоняя собой все и лишая воли, заменяя инстинкты самосохранения совсем иными. И он срубает одним точным попаданием копья готового атаковать ее монстра.
Он готов следовать за ней, не имея никаких других мыслей, потому что она вдруг принесла в этот мир красоту, нечто пленительно-сладкое, и одним своим существованием уничтожила чувство бессмысленной обреченности этого мира. Он теперь знает куда ему идти, хотя и не знает — зачем...
...но тут неуютный враждебный бескрайний мир постепенно и неумолимо обретает очертания комфортного гостиничного номера. В котором он засыпал вчера. Сквозь кремовые атласные шторы с витиеватым рисунком пробивается утренний свет, и пробуждение завладевает им, безжалостно и бесстрастно растапливая и оплавляя только что такие четкие образы.
перед тем, как отчаянно упустить связь с тем хаотичным неуютным миром, он успевает на мгновение подумать, что знает ее имя. Хотя, может, там ее звали бы по другому?
Он лениво выползает из кровати, удивляясь и радуясь своим босым ступням, неуклюже шлепает в душевую, и там наконец-то узнает себя в зеркале. Все странное он оставил там, унеся оттуда в реальность все лучшее: свое красивое смуглое дерзкое лицо, свои энергичные и свободные 25-летние руки, ноги и торс, не стесняемые никакой броней.
Лишь в одном реальность заметно проигрывает: там он мог кой-кого догнать, а тут — 9,5 тыс. км. Девять с половиной тысяч... А если в милях...
- кто за тобой гнался во сне? - вместо приветствия слышит он вслед, но не удосуживается отвечать любопытному приятелю, спутнику по жизни и работе, накидывая куртку и уносясь в прохладное осеннее утро.
Ему срочно надо проветриться.
*** Зачем?
«Самый лучший день
заходил вчера
ехать было лень
пробыл до утра
но пришла пора
отправляться в путь
«ну и ладно, будь...»
Его накрывает неожиданно. Звуком. Настроением. Воспоминанием. Ощущением.
Он обычно не слушает Лепса... добровольно. До такого хрипловатого размашистого брутала ему еще «расти и расти». Он не любит бытовых напевов, музыкальная дубоватая однозначность кажется ему верхом пошлости... Но так бывает — в тебя нечаянно попадает то, что целилось явно в кого-то другого.
Он резво стряхнул с себя прилипчивую ассоциацию со звуковой атакой, звучащей из пролетавшего мима авто, и отгородился от чужих намеков собственной музыкой в плеере. Энергичной монотонностью размытых образов.
DJ Antonio - A может просто снегом стать.mp3
Зачем усложнять жизнь сложными конструкциями? Типа обязанностей или привязанностей к кому-то. Зачем подстраиваться под чужие обстоятельства, ставить себя в зависимость от чьих-то убеждений или настроений? Зачем все это, если это способно прервать то чувство полета, ощущение безграничности своих возможностей и путей. Зачем все эти «якоря»? Только лишь чтоб убить бесценную личную свободу и независимость, эксклюзивную возможность слышать только себя, свой внутренний мир, и окружающую тебя действительность, предлагающую тебе новые идеи, пути, возможно, поиски и открытия. Есть ведь в этой всей традиционной «парности» некая исчерпанность, утрата индивидуальности и стремлений личного «я», несамодостаточность, кризис личности?
Когда есть талант, он требует полного погружения.
Он шел по улице какого-то нового города. Он подставлял лицо прохладному ветру, и чувствовал себя в стихийном потоке — ветра и жизни, уносимый и уносящийся вперед. О, это блаженное слово «пофиг». Он самозабвенно растворялся в своей персональной непредсказуемости. Черная ветровка с ярко-синей подкладой и рваные джинсы, белоснежные кеды. Он просто увидел из окна гостиницы необозримый простор незнакомых улиц и лиц. Он просто опять не усидел на месте.
Он обожал это чувство новизны, неограниченной воли и неизвестности. Просто не мог надышаться ими. Он наслаждался ощущением бесконечности путей и возможностей своего драгоценного одиночества. Он упивался этим чувством, и потому иногда гнал от себя ненужные мысли. Он готов был бережно хранить свой мир, свое личное пространство от посторонних вторжений.
Ему, правда, уже никогда никуда не деться от этого неудержимого неутолимого зова родной крови, который велит ему возвращаться туда вновь и вновь. Но это — не в счет. Он успел свыкнуться с этим ощущением, и найти в нем не ограничение, как когда-то ожидал, а причудливое продолжение своей свободы. Жизнь благосклонна к нему — он может возвращаться и улетать прочь, и его не станут ни звать ни прогонять. Право выбора осталось за ним, а это — и есть та самая свобода.
Встав перед фактом, он прислушался к себе, и понял, что это ему все-такие - вовсе и не мешает. Не мешает жить, развиваться, сосредотачиваться на своем Главном, двигаться вперед. Он разрешил себе осознавать и чувствовать это, и провалился в это ощущение, не утопая — он научился дышать в этом новом пространстве, адаптировался. Он принял, пустил это в себя, потому что зов родной крови — это священно. И только это. Он старался гнать от себя мысли, что его может звать что-то еще...
Однако мысль о грядущем визите была ему мучительно сладка. Это его раздражало. Ведь ожидание — это уже зависимость. А он начинал порой ждать встречи... Он старался не спрашивать себя — с кем? Ответ очевиден — с родной кровью. А все остальные — остальные.
Он отсек всякие намеки на «что-то более», тем более — со своей стороны: он никогда не позвонит без оправданной необходимости. И его не потревожат без надобности. Что бы там ни случилось, ни происходило и не подразумевалось — просто не стоит предавать этому особого значения — так всем проще, если не заморачиваться. Есть свои неписанные правила, без которых все разрушится - то хрупкое равновесие, в котором балансирует альянс Личностей.
И все-же он не привык врать себе. Он тайком заглядывал в себя, прислушивался украдкой — хочется ли ему туда? По идее должно быть просто «так нужно». А по факту? Иногда эта мысль его просто не отталкивала, а иногда... впрочем, скорый визит неизбежен. И эта неизбежность его почему-то не огорчала, и это вдруг вбивало клин в его стройную жизненную философию. Просто иногда было чуть менее безразлично, чем надо. Но нет никаких причин радоваться этому или ждать. Все давно ясно, и не надо лишнего.
И пока он шел и мысленно метался от ощущения бесконечной неограниченной воли к временами почти безвольной тяге, с которой нужно было просто совладать и поставить под контроль приоритетов, он не заметил, как вслед ему оглянулась девочка-подросток. Та беззвучно округлила рот и глаза и нервно задергала за рукав подружку и зашептала ей на ухо, не отрывая прилепленного взгляда к его аккуратно коротко подстриженному затылку. И вот уже 3 девчонки с «безопасного» расстояния с любопытством разглядывали худощавого смуглого черноглазого парня и оживленно взволнованно перешептывались. Они его узнали.