Обратный путь занял значительно меньше времени — улицы заметно опустели, не приходилось протискиваться сквозь толпу. Солнце опускалось к плоским крышам домов. День заканчивался, и люди спешили вернуться в свои дома. Торговцы прикрывали, упаковывали свой товар, некоторые уносили с собой, грузили на мулов. Собаки жадно подъедали брошенную в пыль недоеденную, или испорченную снедь. Уже стали различимы из общего гула звонкие перекрикивания купцов, которые запоздало давали последние наставления ночным сторожам своего товара.
Не успели разгоряченные путники приблизиться к распахнутым резным воротам дворца, которые сразу же за ними закрылись сторожами, как Иудейские горы и Иерусалим начали быстро покрываться непроглядной тьмой. Если бы не слабый свет ущербного месяца, робко выглядывавшего сквозь редкую крону пинии, то путь к дворцу сильно бы осложнился. Милка держала за руку Соломона, а Лия доверила свою ладонь Завуфу, который, чувствуя нервную дрожь девочки, старался отвлечь её внимание шутливыми вопросами.
— Лия, наверное, босой не очень приятно ходить? То и дело колючки, занозы из ступней вытаскиваешь. Хотя до сих пор вспоминаю, какое это наслаждение — бегать босиком по горячей уличной пыли. А летний дождь запоминается на всю жизнь. Первый раз, когда это случилось, я выбежал на улицу совершенно голым. Мне было года четыре. Это было блаженство, стоять под чуть прохладными струями, льющимися с неба, словно там миква прохудилась. Моему примеру последовали все друзья, которые было попрятались под навес, затем выбежали и одетые взрослые. Мы танцевали под дождем. Жаль, он быстро кончился. Тебя заставал летний дождь? Сильно намокла? Лия, сколько пальцев у тебя на руке? Я чувствую только четыре. Где пятый?
Но девочка была столь напугана неожиданным поворотом в своей судьбе, что не могла вымолвить ни слова, лишь несколько раз прижала большой палец руки к его пальцам. Лию не ободряло даже привычное веселое мигание светлячков, роящихся возле цветущих кустов и пронизывающих всё окружающее пространство таинственным свечением. Его, впрочем, не хватало для распознавания лиц взрослых, на которых она изредка бросала взгляд, но оконтуривало части силуэта.
Вспомнился давнишний рассказ Милки о светлячках, будто они — души умерших людей, которых при жизни кто-то очень сильно обидел, и теперь они беспокойно мечутся в поисках своих обидчиков. Когда находят, то садятся на него и перестают светиться, а человек заболевает мучительной болезнью, пока не умрет. Поэтому, говорила Милка, никогда и никому не делай зла, иначе душа обиженного жестоко отомстит.
Лия тогда поверила сказанному, хотя иногда недоумевала: почему светлячки, души, обиженных Хоглой, так долго не могут её найти. Она здравствует до сих пор, хотя часто жалуется на многочисленные недомогания и требует, чтобы Милка её лечила и ухаживала. После отказа и слов, что её здоровью может позавидовать любая женщина, начинала кричать:
«Неблагодарная! Я всегда подозревала, что ты хочешь от меня избавиться. Если я умру, ты станешь хозяйкой. Не бывать этому!»
— Ага, чувствую пятый палец. Ты, оказывается, умеешь считать. Умница! Это в жизни всегда пригодится. Никто не сможет обсчитать при покупке или продаже товара. Милка сейчас разбогатеет. Наверняка, выделит тебе часть серебра. Оденет в красивые платья. Чтобы ты ещё хотела приобрести? Любимая кукла у тебя есть? Почему не взяла с собой? — не унимался Завуф.
— Хогла приходила в неистовство, если днем заставала Лию с куклой, а не за работой по дому, — с горечью откликнулась Милка. — Всякий раз била Лию пальмовой веткой, а куклу в гневе растаптывала на мелкие кусочки. Мне приходилось лепить новую. Благо, в Иерусалиме глины в достатке.
— Не могу понять, откуда берутся такие женщины, как Хогла? — спросил Соломон. — Она должна помнить себя девочкой, как в детстве ей хотелось играть в куклы, бегать с подругами наперегонки. Отчего женщины, повзрослев, всё забывают и превращаются в непереносимых стервоз?
— Возможно, не Хогла виновата, что стала столь злой и нестерпимой к другим, — мягко сказала Милка. — Она хорошего детства и спокойной жизни почти не видела. Девочкой одиннадцати лет отдали замуж за богатого скотовладельца, у которого была третьей женой, но, видимо, не самой любимой, — все грязные и тяжелые обязанности по дому легли на её плечи. Несправедливость всегда обижает, вот она и ожесточилась. Мужа, как и других его жен, убили моавийские разбойники, детей продали в рабство, всё стадо коров угнали, сама чудом выжила после изнасилования и побоев. Долго жила у бедных родственников за кусок желудевой лепешки и скудную похлебку, пока не решилась изменить свою жизнь: пришла в Иерусалим, где у колодца случайно встретила овдовевшего Хария. Он расспросил её о прежней жизни, пожалел и взял в жены. Харий, хотя и был хорошим семьянином, не смог полюбить её, не мог забыть Хавву, всё время сравнивал, и всегда не в пользу Хоглы. А потом и сам умер.
— Почему-то мы часто стараемся обвинить сложившиеся обстоятельства, но только не себя? — риторически спросил Соломон. — Это удобное оправдание для разного люда, преступивших закон. Голод заставляет убивать соседа, отнимать имущество у слабого. Вор, когда его ловят, почти всегда говорит, что ему и его детям нечего есть, поэтому он украл. Но когда ему предлагают заработать еду на стройке, в красильных и кожевенных мастерских, или на уборке урожая, отказывается под любым предлогом. Человек, а тем более женщина, в любом положении не должны терять сострадание к ближнему, уподобляться хищной гиене, нападающей на осиротелых львят.
— Преступившие — тоже люди, — кротко заметила Милка, оглянувшись на идущих сзади, Завуфа и Лию, которые с большим вниманием прислушивались к разговору.
— Ты права. Если не забывают, что и окружающие их — так же страдают от голода и несправедливостей, но почему-то не становятся ворами и разбойниками. Человек чрезвычайно многообразен: способен оклеветать лучшего друга, поделиться последним куском лепешки с нищим, походя обидеть близкого человека, спасти утопающего и даже — отнять у другого жизнь. Но Хогла не заслуживает, чтобы о ней так долго вспоминали. Есть получше темы для разговора.
В воздухе томно и чувственно пахло пряными цветами, обильно разросшимися вдоль дорожек, и теплой влажной пылью, прибитой старательными поливальщиками, незадолго до их прихода.
— Соломон, я давно хотела спросить, — вдруг произнесла Милка. — Ты подсказываешь Авессе, какие цветы и куда сажать, или же он сам всё решает? Всегда восхищаюсь твоим цветником и садом — в любое время года прекрасны.
— Я не вмешиваюсь в его дела. Некогда. Не обращал на это внимание. Всё идет своим чередом. Он делает своё дело, я своё. После твоего вопроса понимаю, — садовник хорошо справляется с садом. Кто бы про меня так сказал? Я рад, что тебе понравился сад и цветник. Завтра прикажу наградить Авессу за старание. А лучше — сама награди и выскажи одобрение, свои пожелания. Старику будет приятно, что его работа замечена и оценена. У меня же нет времени с ним беседовать. Многое не успеваю делать. Стоит поговорить со всеми, с кем бы желал, как день стремительно кончается. На себя ничего не остается. Завуф, дальше не провожай. Вон, уже служанки выбежали. Иди домой к своим женам и детям. Зара, это Лия — бывшая рабыня Хоглы. Милка ей покровительствует. Отведи Лию к Эстер. Пусть девочки подружатся — вместе будут расти во дворце. А нам — расстелите ковер для ужина возле фонтана. Принесите кувшин сидонского вина.
Девочка с большой неохотой последовала за одной из служанок с факелом, печально оглядываясь на Милку, которая махнула ей рукой и улыбнулась, ободрив:
— Лия, утром мы обязательно увидимся и обо всем поговорим. Ни о чем не беспокойся. Спи спокойно. Всё будет хорошо.
— В моем дворце не может быть иначе, — с улыбкой, заметил Соломон, притягивая Милку за талию и коротко целуя в висок, когда они остались одни, — служанки, стремглав, убежали выполнять поручение царя. — Ты восхитительно пахнешь, словно миртовый куст. Рядом с тобой забываю обо всём на свете. Ты очаровательна в моем саду, и особенно в моих руках. Наконец-то мы вместе! Удивительно, но я трепещу, словно юноша, прикасаясь к тебе. Ты самый лучший цветок в моем цветнике.
— Благополучие любого цветка зависит от отношения к нему садовника, — не уклоняясь, кротко заметила девушка.
— Я не стану доверять тебя Авессе, хотя он и хороший садовник. Сам начну за тобой ухаживать, — пошутил Соломон. — Давно об этом мечтал. С того дня, как впервые увидел тебя. Вот и ковер для нас разложили. Не оглядывайся, посторонних здесь нет. Лишь мои рабыни. Присаживайся рядом, чтобы я мог до тебя дотронуться и убедиться, что ты не сновидение. День было долгим, можно и отдохнуть. Впрочем, можно рабынь отпустить. Когда остаются двое, лишние глаза и уши — помеха. Зара, закончите расставлять еду и идите все спать. Вы нам не нужны. Но одна, до этого, пусть принесет из погреба охлажденный медово-мятный сикер.
Соломон и Милка опустились на толстый ковер возле небольшого бассейна с цветущими лотосами. В центре ласково шелестел фонтан, стекая со статуэтки в виде рыбы высотой в два локтя, стоящей на хвосте. На терракотовом держателе жарко пламенели два факела, оттеняя белое, будто смазанное сметаной, курносое лицо девушки.
Рабыни быстро и молча заставляли перед ними свободное пространство ковра. Милка взяла с золотого блюда аппетитный коричневый шарик и грустно сказала:
— Давно не ела миндаль в медовой облатке. Раньше Харий часто приносил от торговцев сладостями — фисташки, хеттские орехи, пахлаву. После его преждевременной смерти некому стало меня баловать. Хорошо быть царем — можно каждый день лакомиться миндалем. Я от него впадаю в блаженное состояние, словно жрец от макового зелья.
— Буду знать. Отныне служанки всегда станут выставлять миндаль. Моей возлюбленной тоже хорошо быть, — в тон ей ответил Соломон и добавил: — Как и твоим возлюбленным.
— Я благодарна, мой царь, что не забыл про меня.
— Не слишком ли ты скромна? Уверен, увидевший тебя, хотя бы однажды, будет помнить всю жизнь, ибо ты воплощение Ангела на земле.
— Твои слова хорошо бы услышать моим соседкам. Они считают меня колдуньей, прислужницей дьявола.
— Что же ты такого им сделала неприятного?
— Ничего плохого. Но много хорошего, лечила их женщин, детей, внуков. Даже роды принимала, когда другие повитухи были заняты. У меня светлые волосы, а это для них — основной признак причастности к слугам ада.
— Не обращай внимание на глупых, ибо они обделены разумом, не ведают, что творят.
— Я так и делала. Старалась не замечать, не слышать их проклятия, продолжала свой путь. Но смирение и видимая беззащитность приводит их в раж, — камни стали бросать вслед.
— И что же ты, так и молчала?
— Первое время молчала, потом, когда камень попал в спину, обернулась и сказала, что мой брат Вельзевул припомнит им в шеоле все слова и обиды, которые они мне нанесли. В рай им не попасть. С тех пор ни один не осмелился кинуть камень вслед, и даже произнести скверное про меня.
Соломон рассмеялся:
— Молодчина! Хорошо сказала. Неужели поверили? Хотя с них станется. Забудь о плохом. Поговорим о тебе, о нас с тобой. Я считал дни, когда кончатся твои слёзы по погибшему Валаку.
— Завуф сообщил об этом. Плакала еще и потому, что ты не звал к себе. Осталась на чужбине одна, без родных и близких. Хогле вздумалось искать нового жениха — захотела получить еще одно мохар и распустила слух, что ждет предложений от женихов.
— Память об Урии тяжелым грузом лежит на мне. Отец совершил неблаговидное деяние, а я боюсь повторения. Прав Моисей, прорицавший, что грехи отцов тяжелым бременем лягут на их детей до седьмого колена. Опасался твоего обвинения, будто я желал смерти Валака, чтобы ввести тебя в свой дом.
— Может быть, и думала об этом несколько мгновений в первый день его смерти, но я верила, надеялась, что ты не способен на дурные поступки. Я тоже помнила о Давиде и о соблазнившей его Вирсавии. Что это было? Судьба или закономерное проявление жизни? С той поры много времени прошло. Не у меня одной была возможность подумать, поразмышлять, что случилось, если бы Давид убоялся Всевышнего и не совершил то, что было предначертано самой Ашерой? Урия остался бы в живых. Вирсавия, как верная жена, не зачала бы от Давида.
И никто бы не догадался, что в мире должен родиться мальчик, будущий царь Израиля и Иудеи, который поразит всех своей мудростью, о котором станут слагать легенды, и слава о нем дойдет до самых дальних царств. Без тебя мир бы опустел. Видимо, Всемогущий знал, что произойдет, коли направил взор Давида на Вирсавию и заставил возжелать именно её, а не из сотни придворных красавиц, которые в каждый прием толкутся в тронном зале в надежде, что царь заметит их и призовет к себе. Ему нужен был Соломон из племени Иуды от дочери Елиама, и ты появился всем на радость и во спасение Израиля.
Сегодня Завуф рассказал о покушении на тебя, и я снова в смятении и в большом страхе. Никогда не думала, что у тебя тоже могут быть недруги. Кто они, выкормыши гиен и шакалов, скорпионы, таящиеся под горячими камнями? Почему ты не закопаешь их живьем в раскаленный песок пустыни? Не будь милосерден к своим врагам, ибо они не знают жалости и сострадания. Хетты подобных злоумышленников сажают на кол, иных привязывают к дереву в лесу и оставляют на растерзание диким зверям. Другие преступники тридцать три раза задумаются, прежде чем осмелятся повторить злодеяние.
— Для этого их нужно знать, хотя бы в лицо. Валак жизнью заплатил за поимку глухонемого подручного, но это нисколько не приблизило меня к разгадке имен преступников. Я по-прежнему не ведаю, кто столь усердно хочет от меня избавиться, кому мешаю занять желанный престол? Желающих слишком много, чтобы сказать определенно, или хотя бы очертить ограниченный круг подозреваемых. Не хочется уподобляться подозрительному Саулу, который всё долгое царствование боялся приближенных, родственников, верного Давида. Думал, что его хотят убить во дворце, а умер от своего же меча в сражении с филистимлянами, когда грозил позорный плен, который и предсказывала Аэндорская колдунья.
продолжение следует: http://proza.ru/2012/05/11/537