ДВАДЦАТЬ МИНУТ ДО СМЕРТИ.
Конференцзал небольшого приморского отеля. Утро. Окна во всю стену раскрыты настежь. Солнечный свет, отраженный от морских волн, играет бликами на потолке и стенах полукруглого помещения. С моря дует легкий бриз, заставляя колыхаться как опахала мясистые листья пальм в саду вокруг бассейна. Вдоль стен развешаны красные, оранжевые и фиолетовые воздушные шары с эмблемой медицинской исследовательской группы «Сайколоджи эксплорерз». С десяток камер видеонаблюдения закреплен в стенных кронштейнах.
В центре зала большой палисандровый стол, за ним в креслах с высокими спинками, обитых малиновым бархатом, сидят четыре человека. Пятое кресло пустует. Его обладатель стоит на небольшом возвышении за кафедрой, украшенной все той же эмблемой с аббревиатурой СЭ, и пристально вглядывается в сидящих напротив. Позади него под самым потолком висит большое электронное табло. В настоящий момент оно выключено.
На некотором отдалении от стола дугой в два яруса расположены десятка три кресел поменьше, соединенных между собой, такого же малинового цвета. Большинство мест свободно, только шесть человек - три мужчины и три женщины - составили аудиторию этим солнечным утром. Каждый сидит отдельно от других, благо размеры амфитеатра позволяют, и старается не смотреть на соседей. Факт, что между собой они незнакомы. Судя по манере одеваться, держаться, выражению лиц и многим другим, трудно уловимым на первый взгляд внешним признакам, публика собралась разношерстная. Вряд ли в повседневной жизни их персональные сюжетные линии могли бы пересечься. Тем более странно было видеть на их запястьях одинаковые дешевые электронные часы в пластиковых корпусах.
Сторонний наблюдатель долго ломал бы голову, пытаясь угадать, что могло свести столь разных людей в одно время в одном месте. Для человека за кафедрой, напротив, ситуация была предельно ясна. Он знал наизусть досье каждого из них, он сам отобрал их в свое время из множества других кандидатов. Человеку было слегка за пятьдесят. Высокий, широкоплечий, тяготеющий к умеренной полноте, с крупными чертами лица и властным взглядом серо-стальных глаз поверх очков в тонкой золотой оправе, он выглядел весьма респектабельно, возвышаясь надо всеми. Как раз в этот момент он закончил рассматривать аудиторию и уголками рта изобразил некое подобие улыбки.
- Доброе утро, господа, - поприветствовал он своим низким, профессионально поставленным голосом, – меня зовут Мэтью Даск, я заместитель директора нашего исследовательского института и одновременно являюсь заведующим лабораторией «Сайколоджи эксплорерз», очередной научный проект которой мы реализуем в сотрудничестве с вами. Да, господа, для нас большая честь, что вы приняли участие в нашем международном исследовании, которое финансируют правительства ряда стран. Это, безусловно, налагает определенные обязательства и большую ответственность.
Для большей убедительности Даск снял очки, убрал их в карман своей безукоризненно выглаженной белоснежной сорочки и, наклонив вперед загорелую наголо обритую голову, многозначительно оглядел слушателей.
- Кстати, господа, - продолжал ученый муж, - вы в равной степени можете гордиться сотрудничеством с нами. Всех шестерых отобрали из нескольких тысяч таких же добровольцев, как вы. Этому предшествовали две недели скрупулезного физиологического, клинического, био- и психометрического обследования. Я понимаю, вы сильно устали, но сегодня последний этап нашего проекта, после чего все вы получите право на заслуженный отдых.
При этих словах Даск сконструировал на своем лице гримасу сочувствия, которую некоторые приняли бы за плохо скрываемую усмешку.
- С каждым из вас мы заключили контракт, в котором оговорены все нюансы наших с вами взаимоотношений и размеры вашего вознаграждения. Так вот, - Даск выпрямился и еще более понизил голос, - я официально заявляю, что «Сайколоджи эксплорерз» выполнило все обязательства по отношению к вам. Денежные средства в полном объеме перечислены на ваши банковские счета. В этом каждый может легко убедиться, немного покопавшись в своем мультикоме.
В рядах, где сидели добровольцы, возникло некоторое оживление, зашелестели раскрываемые сумки и барсетки, запикали кнопки мультикомов.
Даск сделал протестующий жест, - не сейчас, не сейчас, господа, у вас будет для этого время позже. Немного, правда, этого самого времени, но будет. Мне же пора закругляться. По условию, прописанному в ваших контрактах, суть последнего этапа исследования будет вам изложена прямо перед его началом. Введет вас в курс дела непосредственный руководитель вашего проекта доктор Санчес, которой я с удовольствием передаю слово.
Даск поменялся местами со стройной, худощавой женщиной лет тридцати пяти одетой в голубой медицинский халат. Темные волосы убраны на затылке в аккуратный хвостик. Лицо природного оливкового цвета, с небольшой горбинкой нос, живой блеск карих глаз выдавали уроженку южных широт.
- Рада снова видеть вас вас, друзья мои, - приветливо улыбаясь, обратилась женщина к слушателям, - мы немало времени провели вместе в лабораториях, поэтому надеюсь, вы ещё помните, - меня зовут Рената Санчес.
В ответ раздалось неопределенное хмыканье, каменные прежде лица добровольцев несколько смягчились. С доктором Санчес работать было легко и приятно. Добрый нрав Ренаты, ее энергичный темперамент, искренняя готовность решать чужие проблемы располагали к себе.
- Сегодня мы завершаем наше исследование, - продолжала доктор, - и мне и вам не терпится скорее закончить работу, поэтому постараюсь быть предельно краткой. Как вам всем должно быть известно, современная наука достигла небывалых высот в определении биологического возраста растений и животных. Более того, ведущими учеными нашей страны разработаны специальные темпоральные сканеры, буквально считывающие биологические часы разных там жучков и червячков. Теперь с точностью до нескольких секунд мы можем сказать, в какой момент времени тот или иной биологический объект появился на свет, а также с не меньшей точностью предсказать, когда должна наступить его смерть от естественных причин. Наши достижения широко освещались в средствах массовой информации, о них вы также могли прочитать в научно-популярном журнале, который наши сотрудники доставили в ваши номера.
Лицо доктора Санчес вдруг стало серьезным, она слегка понизила голос.
- О жучках и червячках известно почти, всем, имеющим глаза и уши. Гораздо меньше людей, в основном специалисты, знают, что уже пару лет в нашем распоряжении имеются сканеры для млекопитающих. И уже совсем ограниченное число посвященных располагает сведениями о том, что в последнее время достигнута возможность изучать ход биологических часов человека. Теперь и вы входите в это число, помните только, что вы дали подписку о неразглашении.
Итак, предположим, мы получили информацию о дате и времени кончины определенных людей. Но возникает вопрос: что дальше делать с этой информацией? Передать ее лечащим докторам этих людей? Действительно, своевременно полученные данные и энергичная терапия могут в некоторых случаях внести изменения в ход часов, отсчитывающих продолжительность жизни индивида. Но, во-первых, мы можем сказать лишь, когда наступит конец, но не по какой причине он наступит, какую именно проблему необходимо решать докторам. А, во-вторых, по закону каждый врач обязан доводить до сведения своего пациента любую информацию, относительно его здоровья и жизни. Иными словами людям станет известна правая дата, которая будет высечена на их могильном камне. А это породит массу проблем морально-этического, юридического и психологического свойства. Нас, как психологов, интересуют в большей степени последние. Готов ли человек принимать сведения такого рода, вот в чем вопрос.
Рената перевела дух, налила из бутылки воду в пластиковый стаканчик и сделала несколько маленьких глотков.
- Поиск ответа на этот вопрос поручили нашей исследовательской группе. И мы должны сделать это с вашей помощью. На предварительном этапе помимо различных стандартных методик обследования вас подвергли темпоральному сканированию, и обе даты ваших жизней теперь не являются для нас секретом. Почему выбрали именно вас из тысяч других кандидатов? Все очень просто – ваши биологические часы тикают сходным образом. Вы умрёте практически в одно время, причем, довольно скоро. Как ни цинично это звучит – это создает определенные удобства для исследователей. Мы сообщим вам время вашей кончины и все оставшееся время будем пристально наблюдать за вашим поведением. При этом мы гарантируем вам максимум комфорта, помощи и выполнение, в разумных пределах, конечно, всех ваших требований.
Доктор Санчес еще некоторое время рассказывала об услугах, предоставляемых «Сайколоджи эксплорерз» испытуемым во время проведения эксперимента, пока ее разглагольствования не прервал мелодичный рингтон мультикома. Рената достала аппарат из кармана, но не стала отвечать на вызов, лишь некоторое время смотрела на осветившийся экран. При этом, держа паузу, она подняла указательный палец свободной руки вверх. Эта немая сцена затянулась на несколько секунд. Затем на лице доктора снова появилась улыбка, на сей раз немного грустная. То и дело переводя взгляд с экрана на подопытных и обратно, она медленно с остановками начала говорить.
- К сожалению я не все успела рассказать… Впрочем, это неважно… Основные моменты я вам сообщила… Остальное в процессе… Пора начинать… Мне очень жаль, но… жить вам осталось ровно двадцать минут.
При этих словах на табло под потолком конференц-зала ярко зажглись красные цифры: 20.00. Через секунду картинка сменилась – 19.59, еще через секунду – 19.58… Отсчет времени сопровождался приглушенным пикающим звуковым сигналом. Также ожили, запульсировали цифрами наручные электронные часы у участников эксперимента.
Первые секунд десять в зале стояла мертвая тишина. Потом со стороны испытуемых послышалось негромкое роптанье. Шум, в котором уже можно было различить отдельные выкрики, постепенно нарастал, набирал мощь, пока не превратился в форменный гвалт…
***
В этом гвалте выделялся высокий пронзительный голос Магды Столпак. «Мерзавцы, негодяи! Вы обманом завлекли меня сюда, чтобы убить! Сейчас вы узнаете, на что я способна, проходимцы»! – вопила, срываясь на визг, низенькая, рыжеволосая, бесформенная, как лепёха, тётка лет пятидесяти с климактерическим горбиком на шее. Некрасивое лицо ее с жесткими чертами лица пылало праведным гневом. Магда резво пробралась по своему ряду и, с трудом балансируя на высоченных каблуках, устремилась вниз к сидящим за столом.
Мэтью Даск внутренне подобрался, когда колышущаяся биомасса, облаченная в мешковатую блузку ядовито-зеленого цвета и ярко желтые атласные брюки, гоня впереди себя волны удушающего парфюма, стала надвигаться на него. Но Магда лишь на мгновенье задержалась возле Мэтью. Заместитель Даска Тед Беккет, маленький, субтильный, с реденькими седыми волосами показался ей более подходящей жертвой. Ухватив рукой галстук Теда, Магда рывком поставила его на ноги. Потом, намотав галстук себе на кулак, она приблизила лицо бедняги к своему и злобно зашипела:
- Признавайся, ублюдок, кто вам меня заказал?
Магда была потомственной базарной торговкой-зеленщицей. И мать и бабка её провели свою сознательную жизнь в рядах прилавков, насквозь пропитанных терпкими запахами овощей, фруктов и пряностей. После смерти матери Магде прямой путь был на Зеленый Базар, где он выросла, и где все её знали с малых лет. Сначала работала на хозяйку, потом, скопив немного денег, открыла свою точку, потом еще несколько. Теперь уже другие девушки работали на нее и огребали свою долю грубости и хамства, присущих их боссу. А иногда могли схлопотать и пару оплеух, подвернувшись под горячую руку.
Образования, полученного Магдой, хватало ровно настолько, чтобы сосчитать выручку, да более или менее грамотно написать ценники. Но нюхом она обладала звериным на малейшую возможность получить выгоду и на всякого рода подвохи. Этот нюх, да готовность идти, если понадобится, по трупам, вырвать свой кусок вместе с рукой, помогали ей успешно вести дела.
Действуя со свойственным ей нахрапом, Магда отбила у одной зазевавшейся бабенки мужа, крупного чиновника в администрации их города и сама вскоре поступила служить в эту самую администрацию. Но, несмотря на некоторый социальный рост, в сущности, она все равно оставалась такой, какой взрастил и воспитал её Зеленый Базар, с характерным словарным запасом, манерами речи и поведения, стереотипом мышления и обыкновением одеваться дорого, но безвкусно.
Хотя времена, когда Магда нуждалась материально, давно миновали, она, не колеблясь, откликнулась на то и дело мелькавшее в телевизионной рекламе приглашение «Сайколоджи эксплорерз» принять участие в качестве волонтера в одном из их научных исследований. Обещанная сумма вознаграждения показалась Магде весьма приличной, а кроме того, никогда не изменявший ей внутренний голос нашептывал что-то о невиданной халяве. И теперь ее распирало бешенство от того, что позволила, как последняя лохушка, заманить себя в западню. Диковинная халява обернулась чуть ли не смертным приговором, а заработанные непосильным трудом деньги не было уже никакой возможности потратить на себя.
Нет, она не позволит им убить себя, она затаскает их по судам, потребует громадную компенсацию, а в худшем случае прихватит с собой на тот свет кого-нибудь из них. Все это Магда излагала своим обычным визгливым голосом, пересыпая слова изрядной долей площадной брани и все туже сдавливала галстуком горло несчастного Беккета.
Видя, что лицо Теда становится багрово-синюшным, Мэтью Даск, Рената Санчес и еще двое сотрудников «Сайколоджи эксплорерз» Герберт Дик и Хэйзел Оун поспешили на помощь коллеге. Вчетвером им удалось отбить товарища, но теперь Магда набросилась на Ренату, явно собираясь вцепиться той в волосы. Пока Рената уворачивалась от цепких рук, Мэтью вызвал на подмогу секьюрити, ожидавших чего-нибудь в этом роде в коридоре.
Даже зажатая с боков дюжими парнями, Магда продолжала неистовствовать и сыпать проклятиями. Мэтью пытался было предложить ей стакан воды, но выслушав, куда, по мнению Магды, он должен был ее залить, плеснул в лицо разъяренной фурии.
Как ни странно, но Магда моментально успокоилась и приказала сухим деловым тоном:
- Немедленно свяжитесь с моим адвокатом. Я подаю на вас в суд.
- За что?
- Покушение на жизнь, упущенная выгода и ещё...
- О чем вы говорите? – перебил Мэтью, - вас никто не собирается убивать, вы умрете сами.
- Оправдываться будете в суде, делайте, что велено!
- Но…мэм, - Мэтью выглядел обескураженным, - предположим мы свяжемся с вашим адвокатом, и, допустим даже, он будет готов сию же минуту выступить на защиту ваших интересов, но ведь в оставшееся вам время он едва успеет собрать свой дорожный кейс и узнать, когда ближайший рейс.
- В отеле есть юрист, я оплачу его услуги, - не сдавалась, заматеревшая в житейских баталиях, баба.
Мэтью в отчаянии повысил голос:
- Поймите же вы, наконец, он как минимум час будет составлять исковое заявление, а у вас в запасе всего двадцать, нет, уже семнадцать с чем-то минут!
Его доводы могли бы привести в замешательство кого угодно, только не Магду Столпак:
- Ну, так делайте, хоть что-нибудь! Вызовите спасателей, скорую помощь, пожарных, полицию! На ваших глазах собираются сдохнуть шестеро здоровых, ни в чем неповинных людей, а вы только заумно запрокидываете к потолку свои ученые физиономии.
- Хотите врачей? – с надеждой в голосе спросил Мэтью.
- Еще бы мне их не хотеть в моем-то нынешнем положении! У меня медицинская страховка больше, чем на полтора миллиона и я требую, чтобы они отработали на совесть каждую монету. Но ведь вы сейчас скажете, что ближайшая больница в часе езды, а все врачи уехали на уикенд на острова.
- Нет-нет, - торопливо возразил Мэтью, - на стоянке у отеля стоят несколько реанимобилей, принадлежащих нашему институту. Они напичканы разнообразной лечебной и диагностической аппаратурой и, смею утверждать, наш медицинский персонал весьма высокой квалификации. Велите пригласить?
- А я о чем толкую, тормоз ты мой, барабанный! Плачу премиальные, если они вырвут меня из ваших когтей!
- Ну, причем здесь мы? – возопил профессор, нажимая какую-то кнопку на своем мультикоме, - это все ваши внутренние биологические часы…
- А свой последний биологический час ты тоже знаешь, умник? - спросила вдруг Магда, пристально глядя в глаза Даску. – Что же ты не готовишься к смерти, будто нет у тебя дел важней, как только наблюдать за мной?
От неожиданности Мэтью залился краской и стоял с раскрытым ртом, пытаясь извлечь из своего природного музыкального инструмента хоть какой-нибудь звук. Но тут двери конференцзала широко распахнулись, и внутрь потянулась бесконечная вереница людей в разноцветных врачебных костюмах и халатах. На каталках они привезли с собой множество приборов и устройств явно медицинского предназначения и коробки с медикаментами.
Заполнив собой почти все свободное пространство, люди деловито принялись за привычную им работу. Одни собрали в углу зала складную функциональную кровать и отгородили ее ширмой, другие подхватили Магду на руки и, несмотря на сопротивление, в момент уложили ее на эту кровать и профессионально зафиксировали руки и ноги специальными пристяжными ремнями. Третьи увешивали грудь и конечности Магды разнообразными датчиками и присосками в то время, как четвертые уже ввели в локтевую вену многопросветный пластиковый катетер и теперь набирали кровь на экспресс-исследование. Пятые только что откалибровали лабораторную аппаратуру для этих самых исследований. И, наконец, шестые подсоединили к катетеру через дозатор большой прозрачный пакет, внутри которого плескалась бесцветная жидкость, с растворенными в ней различными субстанциями, и погнали их по вене таким образом, что организм Магды получал строго определенное количество микрограмм этих субстанций на килограмм веса тела в секунду.
Пару мгновений спустя Магде стало хорошо, как никогда еще не было в жизни. Она и не подозревала, какое это счастье перестать видеть в каждом ближнем и дальнем врага и отпустить сторожевые инстинкты. «Мир и покой вашей душе», - засыпая сном ребенка, Магда силилась вспомнить, где она могла слышать эти слова.
***
Томас О’Грэйди тоже погалдел было за компанию со всеми, но недолго. Собственно, причина для недовольства у него была только одна – он рассчитывал получить наличные, а деньги забросили на какой-то там счет. Но потом он вспомнил, что две очень приятные на ощупь банкноты зашиты в подкладку его пиджака. Он имел привычку делать заначку на черный день. А такие дни у него случались регулярно и всё исключительно по пьяной лавочке: то вынырнет он из похмелья в каком-нибудь соседнем городке милях эдак в шестидесяти от дома без единого гроша в кармане, а то и просто спустит всю получку враз в кабаке, живи потом, как хочешь, целую неделю.
Вспомнил О’Грэйди о своих банкнотах и сразу успокоился. Теперь можно было разменять их без опаски остаться на бобах. Ученые таки отмусолили обещанное, хотя бы и в банк.
В объявленную через двадцать минут смерть О’Грэйди не поверил ни на секунду. «Что они, эти докторишки, могут понимать в медицине», - думал он. Старому Джиму Маккри тоже вон отпустили всего полгода жизни, опухоль у него будто бы в сильно запущенной стадии, с работы списали подчистую, а он все себе небо коптит уже третий год на пособие. Ну, понятно, лекарство правильное каждый день принимает, настоял на спирту какие-то травки, орешки, и все дела. Пробовать давал – вкуснотища! А только дело-то не столько в орешках этих, сколько в дозе лекарства. Дозу правильно подбирать надо, организм сам почувствует, после какой по счету мензурки польза для него наступает. Ну и мензурки соответствующие нужны, чтобы не меньше четверти пинты были.
Томас О’Грэйди не был алчным. Работал он садовником на муниципальном кладбище. Получал немного, но на жизнь хватало. Да и много ли ему было надо. Хорошая зарплата в его представлении была та, что позволяла небольшую попойку вечером по будням и грандиозную в конце недели. На участие в исследовании он согласился не колеблясь, как только представил, какой объём прозрачного как слеза янтарного напитка можно будет купить на предлагаемый гонорар.
Одно только омрачало его жизнь всё то время, что провел он в лабораториях - жесткое условие не пить до завершения проекта. Ну да теперь никто его не осудит, он мужественно держался всю дорогу, но сейчас деньги уже перечислены, а вся эта муторная бодяга, - он поднес запястье с часами к глазам, - закончится всего через семнадцать с чем-то минут, спустя которые он якобы должен представиться. Ну а с покойника, ха-ха, вообще какой спрос?
О’Грэйди рывком поднялся со своего места и устремился к выходу из зала как раз в то время, как медицинский персонал упаковывал в свой белый кокон Магду Столпак. В дверном проеме путь ему преградил какой-то всклокоченный молокосос, раскачивавшийся из стороны в сторону, словно потерявший равновесие пьяный. О’Грэйди довольно бесцеремонно вытолкал его из зала и прислонил к стене. Нужно было поторапливаться. Насчет смерти он не тревожился, но опасался, что когда время закончится, его могут хватиться и загрузить еще какими-нибудь проблемами. Как будто нет у него дела поважнее.
В коридоре, ведущем к лифтам, О’Грэйди внезапно обернулся. Следовавший за ним по пятам от самого зала один из сотрудников «Сайколоджи Эксплорерз» натолкнулся на жесткий, колючий взгляд и нерешительно повернул назад.
«Соглядатаев мне только не хватало», - подумал Томас, спускаясь к себе в номер. Он не знал, что в одном из номеров отеля, напичканном спецаппаратурой, сидят другие ребята, и пристально уставившись в экран монитора, отслеживают каждое его движение и слово, переключаясь с камеры на камеру. Скрытые устройства были и в его комнате. Не подозревавший об этом О’Грэйди, войдя к себе и едва затворив за собой дверь, вдруг резко выбросил вперед руку с поднятым средним пальцем и воскликнул: «В очередь, в очередь, сукины дети»! Он просто выплеснул, переполнявшие его эмоции, не обращаясь ни к кому конкретно. Но так как глядел он при этом сторону одной из замаскированных камер, ребята за монитором вздрогнули и переглянулись.
О’Грэйди тем временем нажал кнопку громкой связи и заказал в номер две бутылки виски разных марок, самых дорогих из тех, что предлагали в отеле. Не то чтобы он в самом деле собирался выпить за оставшееся неизвестно до чего время обе бутылки. Просто не мог удержаться, никогда ему еще не доводилось пить такого виски.
«А не пригласить ли еще и девочку, у них тут прехорошенькие есть», - О’Грэйди задумчиво провел ладонью по трехдневной щетине на щеках, - «или позвать ту брюнетистую фемину в голубом, что сидела в первом ряду. По виду она из тех, но не из элитных, ломаться не будет и запросит недорого».
Однако поразмыслив, он решил отложить клубничку на потом, ибо в сжатые сроки совместить одно с другим было немыслимо. Тем более, что после длительной вынужденной засухи никакая девочка, даже самая распрекрасная, не выдержит конкуренции с божественным нектаром, который уже внес на подносе в номер рассыльный в ливрее с эмблемой отеля и белых перчатках.
Отгрузив щедрые чаевые и отпустив довольного рассыльного, О’Грэйди откупорил одну из бутылок, ту, что была ближе к нему, и плеснул сразу полстакана. Он намеревался выпить его залпом и сразу налить ещё из другой бутылки, но внезапная и несвоевременная мыслишка заставила его помедлить. А что если эти яйцеголовые не так уж и ошибаются насчет смерти? О’Грэйди несколько мгновений прислушивался к себе, пытаясь ощутить что-нибудь похожее на страх или раскаяние или сожаление о недолгой бездарно прожитой жизни, но ничего такого не обнаружил.
Страха не было, и он знал почему. Пару лет назад ему довелось пережить клиническую смерть после тяжелого отравления сомнительным пойлом. Мало что отложилось в памяти из того, что он испытал, выпав из реальности, но главное он запомнил: он был. Где-то не здесь и не сейчас, но точно был. И что-то было вокруг него. И ещё он запомнил, что там было очень даже неплохо, гораздо лучше, чем здесь. Так, что он даже испытал разочарование, будучи втянут назад в этот мир жесткими усилиями реаниматологов.
«И девочки там тоже были», - ухмыльнулся О’Грэйди и осушил стакан, - «не все же одним мальчикам помирать».
***
Юная брюнетка Стефания Роблес горько рыдала, закрыв лицо руками. У нее было мало времени, и она боялась опоздать, но остановиться не могла. Как благосклонна оказалась к ней судьба. Целые двадцать минут! Только сейчас до Стефании дошло, что и их могло бы не быть, попади она в авто или авиакатастрофу, или если бы кто-нибудь из ее клиентов оказался маньяком-убийцей. Но сейчас, слава Богу, она успевает сделать это.
Стефания сбежала из дому от своих глубоко религиозных родителей, когда ей едва исполнилось шестнадцать. Перспектива отправиться по родительским стопам и заняться миссионерской деятельностью ее не прельщала. Более того, она стыдилась своей семьи, ее бедности, но особенно огорчало девушку нежелание родителей предпринять хоть какие-нибудь практические шаги, чтобы из этой бедности выбраться. Череда бесконечных постов и молитв – такое будущее было ей уготовано.
Но, нет, не желала она себе всего этого. Стефании было известно, что существует иная жизнь: яркая, интересная, протекающая в роскоши и насыщенная романтическими приключениями. Как достичь такой жизни девушка точно не знала, потому что сведения о ней она почерпнула главным образом из телесериалов, которые ей удавалось изредка посмотреть, улизнув от родителей к своей подружке Кончите, живущей через дом – у той хотя бы был телевизор. Одно было ясно, как день: быть допущенной в эту волшебную жизнь невозможно, сидя на месте, и когда Кончита предложила уехать в поисках лучшей доли из их города, Стефания не колебалась ни секунды.
Кончита, по крайней мере, окончила несколько классов школы, следовательно, ее кругозор был чуть шире, чем у Стефании. Она хорошо ориентировалась в географии мест, прилежащих к их округу. Отказывая себе во всем, подруги накопили небольшую сумму денег и однажды на рассвете, когда их родители, как и все люди с чистой совестью, еще мирно спали, первым автобусом отправились в город, который Кончита сочла вполне перспективным для начала новой жизни.
Однако, какими радужными ожиданиями ни переполнялись сердца двух подруг, кончилось все так, как и должно было кончиться. Даже «широкого» кругозора Кончиты не хватило для того, чтобы устроиться на мало-мальски приличную работу. Что уж говорить о Стефании, в доме которой телевизор, компьютер, книги и газеты считались греховными, созданными по дьявольскому наущению на погибель души. Также по причине заботы о душевной чистоте девочка не посещала школу. Читать, писать и считать выучил ее отец, в основном по молитвенным книгам да счетам от электрической и водопроводной компаний и прачечной.
Но знание молитвослова, прямо скажем, слабенький багаж для того, чтобы заниматься практической деятельностью. Когда истаяли последние из накопленных денег, а о возвращении домой не могло быть и речи, Кончита и Стефания подобно огромному числу малоразвитых девушек с амбициями были вынуждены стать девочками по вызову.
Разумеется, падение свершилось не в один день, но опустим его историю. Важен результат - Стефания, преодолев разочарование первых дней, быстро втянулось в нехитрое, в общем-то, ремесло. Доход более чем устраивал ее, несмотря на необходимость делиться с «крышей». Свежая с великолепно сложенным крепким телом и миловидными чертами лица юниорка пользовалась большим спросом.
В отличие от Кончиты, которая вскоре пустилась во все тяжкие и скончалась от передоза в каком-то притоне, Стефания вела здоровый образ жизни. Она откладывала большую часть из заработанных ею денег, и каждый день приближал ее к намеченной цели – свой дом, небольшой, но непременно двухэтажный с лифтом для кухни, пусть не шикарный, но достойный автомобиль и одна-две табачные лавки для регулярного солидного дохода.
Словом, дела Стефании можно было бы считать устроенными, пусть даже таким специфическим образом. Однако спустя какое-то время наметился в ней некоторый душевный надлом. Годы, проведенные ею под сенью родительского дома, не прошли даром, и лавина религиозных догм и представлений, обрушившаяся на нее с малых лет, оказывается, никуда не делась. Она прочно засела в подсознании и только ждала своего часа, чтобы взорваться, словно запрограммированная на определенное время бомба.
Как путник, бредущий глухой ночной порой по дремучему лесу вдруг начинает понимать и все больше укрепляется в уверенности, что сбился с пути, так Стефания мало-помалу стала задумываться о том, что что-то в ее жизни идет не так. Реальность заставила ее трезво взглянуть на многие вещи, и тогда стало невозможным не замечать всей грязи окружающего ее мирка, появилось и усиливалось ощущение собственной нечистоты. Часто, очень часто хотелось принять душ, но не тот, что водяными струями омывает тело, а тот, что подобно дуновениям прохладного ветра, невидимыми потоками удаляет всю скверну с души, заставляя ярко сиять ее вроде светильника, который очистили тряпкой от многолетнего тусклого налета.
Более того, где-то в темных потаенных глубинах ее сознания зародилось и многократно выросло вполне религиозное представление о собственной греховности и неотвратимости расплаты в конце пути. У сбитой с толку, встревоженной Стефании нарушился сон и пропал аппетит. Неизвестно каких дров она наломала бы, предоставленная сама себе, если бы на помощь ей не пришло все то же, деформированное с детства, подсознание. Во сне к ней явилась мать с краткой проповедью о целебном для души действии искреннего покаяния и призвала сходить в храм, потому что «на небесах больше радости будет об одном грешнике кающемся, нежели о девяноста девяти праведниках, не имеющих нужды в покаянии».
Стефания проснулась приободренной. Итак, если она искренне раскается в своих поступках, то прощены ей будут грехи ее. Но невозможно же идти к исповеди, покуда при ней ее ремесло. С этого утра Стефания твердо решила сменить род занятий и зажить жизнью, если уж не праведной, то хотя бы внешне благопристойной.
Однако прямо вот так, сразу, завязать она не могла. Было необходимо поработать еще какое-то время, что бы ее девичьи мечты материализовались в полной мере. И домик с кухонным лифтом, и, сверкающий хромом автомобильчик, и тонированные витрины табачных магазинчиков были уже не за горами. И воображала она себя уже не уличной девкой, а почтенной горожанкой, практически бизнесвумэн, честно зарабатывающей на жизнь, а по воскресеньям посещающей церковь.
А там как знать, может быть в один прекрасный день у какого-нибудь степенного молодого человека без судимостей и вредных привычек появятся в отношении нее серьезные намерения. Понятное дело, большинство мужиков – грязные свиньи, - теперь-то она это знала наверняка. Но должны же где-то быть исключения. Вот, например, этот высокий джентльмен, как его, О’Грэйди, кажется. Они вместе проходили обследование в «Сайколоджи эксплорерз». По виду весьма достойный человек. Лицо, пожалуй, только чересчур румяное, но спиртным от него, как будто, ни разу не пахло. Да и мало ли от чего у человека может быть румяным лицо. Сосуды близко к коже находятся или еще что. Кстати, похоже, что и она ему не безразлична, иначе, почему он глаз с нее не сводит. Уж она-то знает толк в этих делах.
Стефания уже не раз намечала точную дату, когда бы она смогла позволить себе не выйти на работу, сходить в храм и стать свободной. Однако то одно, то другое вынуждало ее переносить все намеченные сроки. Особенно досаждала ей инфляция. Наконец Стефания наткнулась в газете на рекламное объявление «Сайколоджи эксплорерз». Созвонившись с лабораторией и сопоставив размер обещанного вознаграждения с состоянием ее счета в банке, девушка поняла, что ей выпал джокер.
С работой и прежними связями было покончено в тот же день. Стефания сняла квартиру в городе, где проводились исследования, подписала все бумаги и начала аккуратно посещать запланированные диагностические процедуры. И была весьма довольна собой и жизнью. Вплоть до сегодняшнего дня, когда и домик, и автомобиль, и тонированные витрины в одночасье уплыли в страну упокоенных грез.
«Ну и пусть, ну и черт с ним со всем», - подумала Стефания, промокая слезы носовым платком, - «все неважно, все грязь, я по уши в дерьме, вот это действительно имеет значение».
Она встала, одернула свою чрезмерно декольтированную, цвета морской волны, блузку и недопустимо короткую голубую юбку, - одеваться, как леди, она так еще и не научилась, - и оглянулась, пытаясь отыскать взглядом О’Грэйди. Но того уже не было в зале.
Ну и черт с ним тоже. Теперь ничто не помешает ей поступить так, как она давно планировала. Стефания попыталась придать своим мыслям благочестивое направление, но что-то постоянно отвлекало ее внимание. Прислушавшись, девушка поняла, что помеху ей создавали утробные звуки, которые издавала бьющаяся в истерике женщина во втором ряду. Стефания приблизилась к ней и наотмашь отвесила хлесткую пощечину.
Убедившись, что женщина пришла в себя, Стефания решительно подошла к Хейзел Оун, высокой, спортивного сложения блондинке, сотруднице «Сайколоджи эксплорерз», склонилась к ней и что-то прошептала в самое ухо. Хейзел с понимающим видом кивнула, вышла из-за стола, за которым восседала со своими коллегами, переводя дух после схватки с Магдой Столпак, взяла Стефанию под руку и повела ее прочь из зала.
Не прошло и двух минут, как они уже входили в один из номеров, специально предназначенных для общения волонтеров со священниками их вероисповедования. Здесь могли принять покаяние, исповедовать, причастить, а при необходимости даже отпеть. Здесь также могли наставить на истинный путь и обратить в одну из религий дрогнувших, сбитых с толку агностиков.
Когда Хейзел вышла из номера и, осторожно прикрыв за собой дверь, взглянула на часы, оказалось, что на спасение души Стефании оставалось немногим более четырнадцати минут.
***
- Этого не может быть! Вы не должны так поступать со мной! Я не сделал вам ничего плохого! – без конца восклицал худощавый молодой человек лет двадцати пяти с длинными каштановыми волосами, сальные пряди которых падали на плечи, обрамляя узкое нервное лицо. Острый кадык его судорожно двигался, будто совершал глотательные движения. Левое веко дергалось в тике, подвижные губы то и дело сжимались в чудовищные гримасы.
Художник Станислав Шопен отказывался поверить в реальность происходившего. Он беспрестанно вытирал мокрые дрожащие ладони о свои и без того изрядно замызганные джинсы и озирался по сторонам, пытаясь заглянуть в глаза остальным присутствующим. «Скажите, ведь это всё неправда? С нами ведь не может случиться ничего плохого»? – казалось, вопрошал его взгляд.
Но не найдя поддержки со стороны окружающих, Станислав полностью погрузился в пучину леденящего ужаса, который душил его и вызывал спазмы в животе. Почувствовав, что ему срочно нужно в туалет, художник торопливо начал пробираться к выходу, но ватные ноги плохо слушались, его кидало из стороны в сторону, как пьяного. Станиславу казалось, что он продолжает кричать во весь голос. На самом же деле он беззвучно шевелил губами, повторяя одно и то же: «Все кончено… Не может быть… Двадцать минут».
Только-только дела его стали налаживаться. Успешно прошли две его последние выставки, картины начали понемногу продаваться, пусть не совсем за те цены, на которые он рассчитывал, но на него обратили внимание искусствоведы, имя его стало на слуху, появилось в престижных каталогах. И вдруг такой вот внезапный конец всему.
Станислав представил свою тесную, бедно обставленную, но такую родную мастерскую, живописно заляпанный разноцветными пятнами пол, готовые картины вдоль стен и незаконченные на мольбертах, сиротливо дожидающиеся своего создателя. Не дождаться вам, бедные вы мои. Хотя не такие уж и бедные, с горечью подумал он. Теперь после его кончины цены на них неизбежно подпрыгнут, так всегда было и будет в их профессии.
В дверях Станислав немного замешкался, но тут какой-то верзила, шедший следом, буквально вынес его из зала и впечатал лицом в стену.
Оторвавшись от стены, художник побрел по коридору, как слепой, почти на ощупь, скользя невидящим взором по стенам, расплывающимся лицам идущих навстречу людей. Страх слепил его, накрывая липкими холодными волнами.
Богатое воображение человека искусства уже рисовало устрашающие картины. Как это произойдет и отчего? Он будет мучиться или ему посчастливится потерять сознание? А может быть предстоит пережить невыносимую боль, удушье, головокружение, тошноту? Или вот еще: сахарно белеющие осколки размозженных костей, брызги мозгового вещества на стене, кровь бьющая алым фонтаном? И что наступит потом: безмолвие, бесчувствие, безмыслие? А вдруг у него останется способность воспринимать и осознавать эту беспредельную пустоту небытия? Какой ужас!
Станислав ощутил, как что-то теплое и влажное распространилось между ног. Торопиться в туалет больше не было смысла. И это теплое и влажное было частью того неведомого, что неотвратимо накатывало на него, грозя подмять под себя и упокоить навеки.
Станислав почувствовал, что пространство позади него сгущается, уплотняется и подталкивает его вперед. Обернувшись через плечо, он увидел, что дневной свет, заливавший коридор сквозь широкие окна, медленно меркнет. Таившиеся прежде по углам тени покидали насиженные места и, вырвавшись на простор, сливались, словно грозовые тучи на небе, в непроглядную черноту. И оттуда, из этой черноты на него смотрело все то, чего он теперь так боялся и чьих объятий всей душой стремился избегнуть.
Не обращая внимания на боль в сведенных судорогой икроножных мышцах, художник заковылял вперед, туда, где неопределенных очертаний пятно белого света сулило удачный побег из этого ужасного места, в котором смерти предшествовали потеря контроля над собой, над телом, расслабление сфинктеров, отчего страх смерти, возможно, был гораздо более мучительным и невыносимым, чем сама смерть.
В холле у лифтов Станислав одной ногой встал на подоконник открытого окна, а другую уже занес для следующего шага - в пустоту, когда сильные руки обхватили его вокруг туловища и втащили назад. «Ты слишком торопишься, сынок. Тебе же сказали – через двадцать минут, а прошло всего девять с половиной», - слова эти, сказанные добродушным тоном, были последним, что впустило в себя сознание Станислава. Произнесший их пожилой усатый санитар в кремовом медицинском костюме с эмблемой «Сайколоджи Эксплорерз» в компании с двумя коллегами уже сноровисто уложил обмякшее тело художника на носилки и водрузил их на каталку. Немногочисленные зеваки из числа гостей отеля растерянно наблюдали за их манипуляциями и даже пытались помочь, главным образом, советами. Ничего этого Станислав уже не видел и не слышал. Не испытывал он уже и страха, тот наконец-то отпустил его.
***
Ухоженная, со вкусом одетая и причесанная дама средних лет во втором ряду собиралась выдохнуть после глубокого вдоха, когда до нее дошел смысл слов, сказанных Ренатой Санчес. Голосовые связки ее судорожно сомкнулись, отчего выдох превратился в протяжный жалобный стон.
Что такое? Они говорят, через двадцать минут ее не станет? Но это невероятно. Арабелла Лигерман на здоровье никогда не жаловалась, разве что иногда на тревожный сон, особенно, если ей снилось то самое.
От страха к горлу подкатила тошнота, как это бывало с ней во время авиаперелетов, когда самолет вдруг проваливался в воздушную яму или слишком уж, на ее взгляд, заваливался на крыло.
Арабелла судорожно вцепилась в подлокотники кресла. Мысли заметались в поисках подходящих для данной ситуации действий, посылая к органам и мышцам самые противоречивые и взаимоисключающие импульсы, вызывая оцепенение всего тела. Но тут внимание Арабеллы привлек шальной взгляд Станислава Шопена, и нелепый вид художника привел к тому, что неожиданно для себя женщина расхохоталась.
Она хохотала долго, заливисто и самозабвенно, пока смех не перешел в какие-то икающие и квакающие звуки, а по щекам не заструились слезы, так что стало непонятно, смеется Арабелла или плачет. Оглушительная затрещина, вовремя полученная от Стефании, привела ее в себя. Истерика оборвалась так же резко, как началась. Арабелла с благодарностью посмотрела на девушку, затем огляделась по сторонам и увидела, как медики приступают к лечению Магды Столпак.
Вот, врачи! Ей тоже нужно туда. Там ее спасут, там ей помогут! Арабелла вскочила со своего места и, сделав несколько шагов по направлению к выросшей на глазах палате интенсивной терапии, остановилась…
…Или не помогут. Даск и Санчес с нескрываемой насмешкой наблюдали за суетой вокруг Магды. В их глазах Арабелла прочитала приговор. Они не могли ошибаться, и весь тот мир, который она кропотливо по кирпичику в течение многих лет выстраивала вокруг себя, через несколько минут погаснет, как искра, на которую наступили грубым солдатским ботинком, а тело, ее великолепное холеное тело, которое она так умасливала и лелеяла, начнет разваливаться на аминокислоты.
О, это ее тело! Свой уютный мирок Арабелла воздвигла в угоду ему. Оно было почти совершенным, поэтому заслуживало хорошей еды и качественной выпивки, стильной одежды haute couture и дорогих салонов красоты. Пришлось получить хорошее образование, пробиваться по служебной лестнице и выйти замуж за пожилого и болезненного, но состоятельного человека. Но неугомонное тело требовало еще и регулярного секса, поэтому необходимо было изыскать средства на содержание молодого и энергичного самца и его жилища в шаговой доступности. Так Арабелла стала участницей эксперимента, проводимого «Сайколоджи Эксплорерз».
Когда же она успела стать алчущей похотливой сучкой? Она ведь не всегда была такой, выросла на книгах хороших писателей и под их влиянием мечтала совершить что-нибудь этакое, героическое. Пожертвовать собой ради Родины, Добра, Справедливости. Умереть на баррикадах, молчать под пытками в плену у врагов, стать летчицей и направить свой пылающий бомбардировщик на неприятельский штаб.
Куда делись все эти порывы? Ни одного поступка за всю жизнь, которым можно было бы гордиться. Более того, темным, несмываемым пятном легло на нее то самое. Но так нужны были деньги на учебу! И мир не перевернулся. Она столько лет благополучно прожила под чужим именем, и столько же лет просидел вместо нее в тюрьме человек, на которого она так ловко навела подозрения, но все равно сидеть ему оставалось целую вечность.
Арабелла вздрогнула от неожиданной мысли. Вот он - Поступок! Сознайся она сейчас, и тот человек выйдет на свободу, а на ее надгробной плите будет имя, которое ей дали родители. Да, столько воды утекло, что ей могут не поверить, или за давностью лет не захотят ворошить прошлое. Но если она укажет место, где закопала Джоан, они не смогут от нее отмахнуться.
Арабелла с затаенной надеждой поглядела на умиротворенную улыбку на лице Магды. Еще не поздно лечь рядом с ней под капельницу и попытаться спасти свое вечно распираемое желаниями тело. Но как же тогда Поступок, как же, пусть недолгое, самоуважение? Даже, если она не умрет, она все равно уже не сможет жить, как раньше. Нет, эти проблемы нужно решать, как в омут бросаться: только быстро и не задумываясь.
Идея, красивая, как недостижимый идеал, за которую, как в детстве, и умереть не страшно, забрезжила перед ней и повела за собой. Арабелла приблизилась вплотную к Мэтью Даску и заглянула ему в глаза.
- Сэр, мне нужен кто-нибудь из прокуратуры или даже просто из полиции. Я хочу сделать признательное заявление…
***
Лайонел Свон несколько секунд задумчиво насвистывал мелодию из популярного мюзикла, потом провел рукой по седеющим волосам и спросил, не обращаясь ни к кому конкретно:
- Так что, я могу быть свободен?
Не получив ответа, Свон начал пробираться к выходу. Он хотел было сказать что-то ученым за столом, но те уже ввязались в потасовку с Магдой Столпак. В дверях Свон столкнулся с парнями из службы безопасности, спешившими урезонить разбушевавшуюся толстуху. Один из них, остановив Свона жестом, спросил:
- Вам что-нибудь нужно, сэр?
- Нет, я просто хотел бы сходить, тут, недалеко. Ведь я могу покинуть зал?
- Разумеется, сэр, вы можете располагать собой по своему усмотрению, - ответил молодой человек и оставил Свона в покое.
Свон добрался до лифта, спустился в лобби и через боковой выход очутился на дорожке, ведущей на пляж. Вышагивая по серо-желтым шестиугольным плиткам, он загадочно улыбался и щурился, подставляя лицо солнечным лучам, пробивавшимся сквозь широкие зубчатые листья пальм, с обеих сторон обступавших дорожку. И какое-то торжествующее выражение появилось на его обычно угрюмом лице.
Надо же, он, наконец, может располагать собой по своему усмотрению. И это впервые за сорок шесть лет и за двадцать минут до смерти.
В баре на пляже он спросил себе пива и с бокалом в руке, как был - в пестрой гавайской рубахе и цветастых бриджах, плюхнулся на свободный лежак. Откинувшись на спинку, Свон устремил взгляд вдаль. Вдоль линии, где небо сливалось с морем в объятиях, медленно шла белая яхта. Почти у самых ног с глухим рокотом накатывали на берег пенистые волны и под коробочный перестук захваченной в плен мелкой гальки нехотя откатывались восвояси. Ну что же, подходящие декорации и звуковое оформление для финальной сцены.
Свон сделал глоток и прикрыл глаза. Давно забытые чувство легкости и умиротворение овладевали им. Все плохое осталось позади. Его постылая жизнь должна была через несколько минут наконец-то завершиться. Быстро и без греха, потому что не было больше нужды торчать на сайтах для таких же как он уставших от жизни неудачников, взвешивая в сотый раз плюсы и минусы тех или иных способов поставить жирную точку в своей биографии.
«И будет ночь нам наградой за день, и будет смерть нам наградой за жизнь», - вспомнились вдруг ему слова одной известной песни.
Он никуда больше не пойдет, останется здесь до конца, решил Свон. Он упивался кружащим голову предчувствием скорого освобождения и свалившимся на него пусть ненадолго правом что-то решать в своей жизни самому. Можно было, например, ни с кем не согласовывая, взять еще пива или даже два. Но нет, не нужно, и так слишком хорошо.
Как то всегда получалось так, что мягкий и безвольный Свон легко попадал под влияние окружающих его людей, позволяя помыкать им и контролировать его не то что поступки, но даже и мысли. Они располагали им исключительно по их усмотрению. Так, сначала родители, с детства поднимавшие на смех его «непрактичные» интересы и стремления, выбрали для него колледж и, следовательно, специальность. Позже они решили за него, на ком ему следует жениться. Затем уже жена располагала им, как хотела. Вздорная и сварливая баба закатывала сцены и оскорбляла всякий раз, когда он пытался изложить ей свои взгляды на тот или иной вопрос.
Вдобавок его благоверную бесконечно душила жаба скупости. Она могла не разговаривать со Своном неделю, если тот покупал лекарство в аптеке, забыв дисконтную карту дома, или кормил, проголодавшуюся во время прогулки дочь в дорогом, по ее мнению, кафе. Это она нашла ему подработку во время отпуска волонтером в «Сайколоджи Эксплорерз».
Две глобальные ошибки на заре существования – неправильный выбор профессии и спутника жизни, убивают на корню, пробивающийся к свету, росток жизни. В сущности, Лайонел Свон был уже тогда мертв, когда усилием воли заставлял себя идти на ненавистную работу с опостылевшими коллегами, начальством и клиентами, а после работы всячески пытался отсрочить момент, когда нужно будет перешагнуть порог дома, где ждали его надоевшая хуже горькой полыни жена и дочь, которая под влиянием своей мамаши уже стала перенимать пренебрежительное отношение к отцу.
К чести Свона, поначалу он пытался изменить в своей жизни хоть что-то, если не все. Он искал знакомств с другими женщинами, тайком от жены и родителей осваивал вторую специальность. Но из женщин останавливали на нем свое внимание опять-таки исключительно стервы, интуитивно чувствовавшие, что с таким тюфяком, как Свон им будет комфортно самоутверждаться, а на рассылаемые в различные компании резюме неизменно приходили отказы. Словно сама судьба выстраивала между ним и другим - светлым, дружелюбным и гостеприимным миром высокую стену. Таков, мол, твой удел, дурилка, сиди смирно и старайся, если не полюбить его, то хотя бы привыкнуть.
В конце концов, он и привык: махнул на все рукой и поплыл по течению, радуясь, когда время летело быстро, и очередной, бездарно и безрадостно прожитый день проходил незаметно, давая возможность скорее начать убивать следующий. Эх, смерти ли бояться при такой жизни!
***
Пиво закончилось. Свон открыл глаза, поставил пустой бокал на маленький пластиковый столик возле лежака и взглянул на часы. Что за черт! На циферблате, не мигая, светились четыре красных нуля. Он заснул и облил часы пивом? Свон снял хронометр с руки, потряс его и даже поднес к уху, будто ожидая услышать тиканье. Нули продолжали издевательски смотреть на него из квадратной коробочки.
Свон торопливо огляделся вокруг, пытаясь сообразить, на каком свете находится. Две стройные купальщицы, выйдя на берег, пробежали рядом с ним, брызги летели с их мокрых волос. Несколько прохладных капель попали на Свона. Свет определенно был еще этот. Непорядок.
Вскочив с лежака Лайонел, поспешил назад в отель. Невидимые среди пальм видеокамеры поворачивали свои черные зрачки ему вслед.
Не дожидаясь лифта, Свон побежал вверх по лестнице. Ни торжества, ни умиротворения уже не было на его лице, только озабоченность и тревога.
Запыхавшись, Свон добрался до холла перед конференцзалом и замер в дверях.
На большом табло под потолком зала горели ярко-красным светом все те же неизменные четыре нуля. Продолжая стоять в дверях, Свон оглядел зал. В углу на двух функциональных кроватях мирно спали изрядно накачанные транквилизаторами Магда Столпак и Станислав Шопен. От каждого шли провода к двум прикроватным мониторам. Мелкие зеленые циферки на экранах мониторов свидетельствовали о том, что основные жизненные функции обоих пациентов осуществляются отменно.
В амфитеатре среди рассевшихся в креслах медиков и представителей службы безопасности затерялись, сидевшие поодиночке, Стефания Роблес и Арабелла Лигерман. Стефания улыбалась собственным мыслям и вся светилась радостью. Арабелла, напротив, затравленно озиралась, закусив, чтобы не закричать, кулак.
Руководители проекта по-прежнему сидели за столом напротив амфитеатра, а навстречу Свону шел Мэтью Даск, протягивая руку и ласково улыбаясь.
- Входите, входите же, друг мой, что вы застыли, как истукан, проход опять же загораживаете, вашему товарищу войти мешаете, - сказал Даск, мягко беря Свона под локоть.
Позади в холле послышался шум. Свон обернулся. Двое сотрудников лаборатории волокли в зал, повисшего на их руках, О’Грэйди. Тот пылил башмаками по полу и не особенно сопротивлялся, хотя и зло выговаривал что-то заплетавшимся языком своим сопровождающим.
Свон позволил Даску довести себя до амфитеатра и усадить в первом ряду. В кресло через пару мест от него служащие сгрузили О’Грэйди. Тот обвел окружающих бессмысленным взглядом и икнул.
Мэтью удовлетворенно хлопнул в ладоши и забрался на кафедру.
- Ну вот, наконец, все в сборе, - сказал он, оглядывая собравшихся, - правда, далеко не каждый способен меня услышать. Ну что же, я не сочту за труд потом персонально повторить им все то, что собираюсь сказать сейчас.
Мэтью промочил горло водой из стаканчика и продолжил:
- Итак, вероятно вы находитесь в недоумении. Двадцать минут давно истекли, а вы все еще живы и даже почти здоровы. Как такое могло случиться? Тут я вынужден говорить с вами предельно откровенно, хоть это и нелегко, ведь в ваших глазах я должен буду выглядеть этаким негодяем.
Даск перевел дух и изобразил на лице что-то вроде смущения.
- Дело в том, что на самом деле нам неизвестно, когда вы умрете. В деле темпорального сканирования мы, похоже, надолго застряли на уровне жучков-червячков. Да, мы ввели вас в заблуждение, научное, так сказать, заблуждение, спровоцировав вас на эмоции и переживания, наблюдать которые нам было крайне необходимо. На удивление большинство из вас легко поверило нам. На самом же деле всестороннее исследование вашего здоровья дает основание предполагать, что смерть в ближайшее десятилетие вам не грозит.
По лицам волонтеров Даск понял, что сейчас последует взрыв и поспешил пресечь его на корню.
- Спокойно, господа, спокойно. Мы были правомочны так поступить. В этом вы легко убедитесь, если внимательно прочитаете, что написано мелкими буквами в дополнении к нашему с вами контракту. В конце концов, вы все это время находились на нашем обеспечении и получили солидное вознаграждение.
Даск перевел дух и сделал еще пару глотков.
- Итак, продолжим. Науке давно и хорошо известны типы реакций неизлечимых больных людей на известие об их скорой гибели. Но смерть таких больных достаточно отсрочена – от нескольких месяцев до нескольких лет. За это время люди, как правило, успевают свыкнуться с этим известием и подготовиться к отправлению в иной мир. Наблюдение за ними – вчерашний день нашей науки. А вот, двадцать минут, знаете ли, время совсем иного порядка. За такой срок к смерти подготовиться почти невозможно. Теперь вы знаете это лучше меня. Вот вы цветущий успешный человек, а вот вы уже груда гниющей человечины. А что между этим?
Как ни цинично это звучит, к сожалению, у нас нет возможности отправить собственного корреспондента на вошедший в штопор пассажирский аэробус или тонущий океанский лайнер, чтобы он вел оттуда онлайн-репортаж. Поэтому наблюдение за вашим поведением, поступками, словами и намерениями в критический момент вашей жизни имели для нас исключительно важное научное значение.
В голосе Мэтью появились какие-то особенно проникновенные нотки:
- В сущности, вы молодцы. Дай Бог каждому встретить судьбоносные известия с таким же мужеством, как большинство из вас. Не говоря уже о том научном вкладе, который вы внесли в современные представления о человеческой психике. Низкий поклон вам от нашей лаборатории и от меня лично.
Даск вышел из-за кафедры и безо всякого кривляния отвесил поясной поклон.
- А теперь известие, особенно приятное тем, кто считает себя не по делу униженным и оскорбленным. У нас очень богатые спонсоры. Ведь наши результаты вольются тонким, но таким необходимым ручейком в полноводную реку научного исследования, проводимого под эгидой объединенных наций, окончательные цели и задачи, которого даже мне неизвестны. Но это и неважно. Важно то, что каждый из вас, кто уже заглянул в свой мобильный банк, к своему удивлению обнаружил, что ваше вознаграждение вдруг умножилось на три. Таким образом, мы компенсировали тот моральный и физический ущерб, который мы, возможно, невольно вам нанесли. Те из вас, кто и так не бедствовал, стали еще богаче, прежде нуждающиеся же стали состоятельными людьми. Но это, пожалуй, все, что мы могли для вас сделать.
Тут Даск вдруг театрально вскинул руки, будто его осенило случайно посетившее соображение.
- Совершенно забыл: все те, кому после эксперимента потребуется необходимое лечение, получат его совершенно бесплатно в клиниках нашего института, - сказал он и взглянул на пациентов в углу зала и уютно похрапывающего в первом ряду О’Грэйди.- Да, еще важная информация для госпожи Арабеллы Лигерман: весь тот бред, который вы несли в состоянии аффекта, никакой юридической силы не имеет, вы слышите, не имеет! Особенно, если учесть, что полицейский был нашим переодетым сотрудником.
Даск подмигнул воспрянувшей духом Арабелле и перевел взгляд на насторожившуюся Стефанию.
- Вас, госпожа Роблес, это не касается. Вашей Церковью признается исповедь и покаяние, совершенные в любом состоянии. Священник, кстати, был подлинным.
Мэтью Даск сделал несколько шагов в направлении амфитеатра, достал из кармана сорочки свои позолоченные очки и нацепил их на нос. Глаза его за стеклами тотчас увеличились и затуманились. И этим своим мутным взором он обвел всех присутствующих в зале и с пафосом произнес:
- Ну что же, господа, позвольте на этом с вами раскланяться и пожелать всем вам долгих лет жизни и крепкого здоровья.
***
День спустя ведущие сотрудники «Сайколоджи Эксплорерз» отмечали окончание проекта в одном из баров отеля. За составленными вместе столиками сидели Мэтью Даск, Рената Санчес, Тед Беккет, Хейзел Оун и, присоединившийся к ним накануне, директор исследовательского института Аарон Плавник. Не хватало только Герберта Дика, отправившегося прояснить судьбу несколько подзадержавшегося в отеле Лайонела Свона.
Пили мало, в основном слабые коктейли, а то и вовсе сок. Никто не хотел прослыть выпивохой в присутствии босса, который был убежденным трезвенником. Вот и сейчас, обращаясь к собравшимся, Плавник поднял бокал с минеральной водой.
- Ну что же, дорогие коллеги, подводя итоги только что завершенного исследования, следует признать его удавшимся во многих аспектах. Конечно, оно недешево обошлось нашим высокопоставленным спонсорам, слишком капризный материал для исследования нам достался. Работать с военнослужащими и заключенными в тюрьмах было на два порядка дешевле. Но люди в условиях несвободы и вольные птицы – две большие разницы. Поэтому, какими значительными ни оказались бы расходы, полученные результаты с лихвой их компенсируют.
- Даск, - обратился Плавник к заму, - возьмите обработку и анализ всех показателей под свой контроль. Когда мы сможем опубликовать свои выводы, пусть и с поправкой на закрытость исследования, они произведут фурор. Особое внимание обратите на показания имплантированных нанодатчиков пульса, давления, температуры и всего остального в этом роде. Это наше ноу-хау.
Даск молча кивнул головой и придал лицу самое значительное выражение, какое только мог.
- Что касается вас, моя дорогая, то вы превзошли себя. – Плавник с уважением поглядел на Ренату. - Свежий и смелый дизайн исследования, новые оригинальные методики изучения динамики психологического состояния несомненно обогатят нашу науку. С вашей диссертацией, я думаю, не будет никаких проблем. Немного отдохните и садитесь писать большую статью в «Новые горизонты сознания».
- Спасибо, профессор, - сказала, зардевшаяся от удовольствия Рената.
- Ну, а самое главное, коллеги, - продолжал Плавник, - это то, что нам удалось избежать серьезных осложнений с нашими волонтерами. В других местах прошло не все так гладко. К примеру, в тюрьме заключенные пообещали расправиться с нашими сотрудниками сразу после отсидки.
- А у нас даже ни одного судебного разбирательства не предвидится, - с гордостью произнес Тед Беккет, отвечавший за юридическую безопасность проекта. – Уж на что склочная тетка эта Магда Столпак, и то уехала довольная. Даже справилась, не сможет ли она поучаствовать в нашем следующем проекте.
- Еще бы не быть довольным, увозя с собой такую сумму,- заметил Даск.
- Упавшую с небес, - добавил Беккет, - подумаешь, двадцать минут легкого стресса.
- Да, уж, легкого, - встрепенулась, не подававшая до этого голоса, Хейзел Оун, - хотела бы я посмотреть как вы, Тед, вели бы себя на их месте. Небось, тоже наложили бы в штаны, как этот художник. Кстати, профессор, как вы думаете, он оправится от потрясения?
- Несомненно, - кивнул Плавник, - у господина Шопена обычный реактивный психоз. Это лечится, хотя и потребуется некоторое время. В нашей клинике художнику будут созданы все условия, и это не будет стоить ему ни гроша.
- А он и так не будет в претензии, когда придет в себя, - сказал Даск.- Дело в том, что в прессу просочилась информация о его «смерти». Цены на картины Шопена подскочили до небес, но устроители аукциона отмечают неуклонное повышение спроса на них. Сотни коллекционеров обивают пороги его мастерской. Родители Станислава, как единственные наследники, не знают, то ли им оплакивать сына, то ли подсчитывать барыши. Вот будет переполох, когда он неожиданно «воскреснет».
- Да, выйдет из комы богатым и знаменитым, - задумчиво произнес Беккет, - недурно все-таки наши добровольцы нагрелись на сотрудничестве с нами.
- Не все, - возразила Хейзел, - госпожа Лигерман, не выходя из отеля, весь свой гонорар перечислила на лицевой счет какого-то заключенного, отбывающего пожизненный срок. Представляете, такую огромную сумму! Не иначе малого переведут в камеру-люкс с видом на море, а диетическое питание он будет принимать, пользуясь столовым серебром.
- Нашли, кому завидовать, Хейзел, - упрекнула коллегу Рената, - этот малый предпочел бы жить в лачуге и есть руками, но на свободе. Вот за кого действительно можно порадоваться так это за нашу сладкую парочку.
- Да уж, действительно, - фыркнул Беккет, - не то в Институте Мозга работаем, не то в брачном агентстве.
- Не будьте таким желчным, Тед, - заметил Даск, - наука психология существует не для того, чтобы удовлетворять любопытство исследователей за счет спонсоров, но чтобы человек мог стать хоть немного счастливее. Что плохого в том, что мы помогли людям не только поправить финансовое положение, но и устроить личную жизнь.
- А как трогательно она отпаивала этого пьяницу О’Грэйди чаем с лимоном у себя в номере, - восторженно произнесла Хейзел, - а потом они голова к голове, как два голубка изучали каталоги агентства недвижимости, просматривали объявления о продаже ранчо на Западе.
- А вы подсматривали за ними, пользуясь тем, что мы только сегодня отключили видеонаблюдение? – возмутилась Рената.
- Только самую малость, - смутилась Хейзел.
- А у меня О’Грэйди взял рекламные проспекты наших клиник, где освещаются различные программы лечения алкоголизма, - сообщил Даск. - «Она велела. Да я и сам думаю, что такую уйму денег просто взять и пропить было бы неразумно», - сказал он мне. А на прощанье спросил, правда ли, что законные жены обходятся мужчинам дороже, чем проститутки. Будто я являюсь экспертом в этих вопросах.
- Они сильно спешили, мне пришлось вызвать им такси,- сказал Беккет.
- Еще бы им не спешить, ведь столько всего предстоит сделать, - радостно защебетала Хейзел,- у них через три часа самолет, но сначала нужно к ювелиру за кольцами, потом в церковь - оформить отношения. Без этого Стефания отказывается лететь с ним на Запад.
- Как представлю их, таких счастливых, покидающих отель рука об руку по залитым солнцем ступенькам под лазурным безоблачным небом, так думаю: ну чем они не символ успеха нашей с вами работы. Может быть, сделаем золотой силуэт мужчины и женщины, взявшихся за руки, новой эмблемой нашей лаборатории? - мечтательно произнесла Рената. Она не заметила, что в тени у нее за спиной уже какое-то время стоит, вернувшийся из похода по отелю, Герберт Дик. Он несомненно слышал слова Ренаты.
- У меня есть предложение получше, - сказал Дик, вышел из тени, достал из кармана брюк какой-то предмет и вложил его в ладонь Ренаты, совершив предварительно некую манипуляцию с ее указательным пальцем.
Рената раскрыла ладонь, и маленькая кукла-пупс, с какими любят играть детишки, повисла в воздухе, раскачиваясь на красном шелковом шнурке, обвитом вокруг шеи с одной стороны и затянутом в узел на пальце с другой.
- Что это? – спросила Рената, с недоумением глядя на куклу.
- Это новый символ нашей лаборатории, символ нашей глупости, нашей безответственности, нашего провала.
Дик вытер платком выступивший мелкими бисеринками на лбу пот, выхватил из рук Теда бокал, не вникая в его содержимое, сделал большой глоток и закончил свою мысль.
- Мы слишком рано отключили видеонаблюдение и совершили, тем самым, непростительную ошибку. Лайонел Свон несколько часов назад повесился у себя в номере.