Главы из повести "Я ЕСМЬ ЛЮБОВЬ..."
АЛЕКСАНДРА ЗЫКОВА
( для редакции газеты "Звезда Алтая")
I.ВСЕ НАПАСТИ ОТ СТРАСТИ
Анастасию мучила ревность. Она ничего не могла поделать с собой.
"Неужели это я? - думала она, холодея при мысли, что может в один прекрасный момент стереть с лица земли эту непрошеную гостью из столицы - Ольгу. Неужто так ядовита моя любовь?..
А что бы сказал Соломон?
Дели любимого со всеми,
Чтобы любимой быть самой..."
Улыбка скользнула по ее грустновато-смуглому лицу и кажется с души свалился камень
Она медленно передвигается вдоль грядки в огороде. Часок еще можно продержаться, а потом ищи работу в теньке, уймонское солнце палит нещадно. И не успеешь оглянуться, как через три дня повилика, играючи, вновь напишет свою славянскую вязь так, что невольно задумаешься. Корешки цепляются за землю, выскальзывают из рук, как будто пытаются доказать, что природа учит любви: "Но если я трепетно люблю тебя, жизнь, и боюсь уже, походя, срывать былинку, возвращаясь с поля, то зачем же всякий день яростно борюсь с тобой, уничтожаю траву - этот пахучий укроп, щавелек, бузину, муравушку?.."
Радостный кивок головы:
- Степушка!
Анастасия собирает осколки падучей звезды счастья в фартук и спешит на летнюю кухоньку. Благо, что все уже приготовлено для окрошки, остается только залить зеленое мешево квасом и добавить затвердевшую сметанку - хоть ножом режь.
Они молча переглядываются, но их внутренняя речь иносказательна, как притчи:
- Русская душа... Это у кого-то душа, а у меня душонка. Улетел бы я от тебя за тридевять земель, лишь бы уйти из твоего поля подозрений.
Ольгу
На грех наводишь только...
Ты, как жучишка в навозной куче, готова стать жертвой перегноя, но только бы с ней не расставаться. Копаешься в себе, несчастной, а в это время люди не знают, куда преклонить голову. Нет проводников в Вечную жизнь. Оскудела Русь. Дьявол тащит ее в бездну, глумится над идеалами прошлого. И кажется, она не сопротивляется...
Ольга - ученый. Ей нужна правда о Никоне : надо ли было насильничать над Церковью - изменять обряды, чинопоследование, исправлять тексты богослужебных книг?..
Ей нужен человек из народа, в жилах которого течет старообрядческая кровь предков. Зная несколько языков, в том числе и греческий, она водит дружбу с митрополитом Киевским и Галицким, с иеромонахами Афонского подворья, с монсеньором Сальваторе Скрибано...
Не стой на ее пути! Лучше вчитайся в эти мудрые строки протоиерея Иоанна магистра богословия: "Анафема московского Собора 1667 года стала роковой: окончательное разделение единой Русской Церкви свершилось! А этого печального события ... могло и не быть..."
Когда-то патриарх Никон пропустил мимо ушей поучение Константинопольского патриарха Паисия. Если бы он внял ему, то Русь могла бы избежать страшной трагедии раскола:
"Если случится, что какая-нибудь церковь будет отличаться от другой каками-то порядками, неважными и несущественными для веры, или такими, которые не касаются главных членов веры, а относятся к числу незначительных церковных порядков, каково, например, время совершения литургии, или вопрос о том, какими перстами должен благословлять священник и так далее, то это не должно производить никакого разделения, если только сохраняется неизменно одна и та же вера..."
И я - Степашка Бачурин, из рода староверов, чудом избежавший анафемы Церкви, и до сих пор не отпавший от нее, могу плюнуть на землю и, сделав плюновение, в память о Христе, помазать им твою, Анастасия, кровоточащую рану ревности...
II.ЗЕМЛЯ МОЯ, УЙМОН
- Радуга! Чудо-то какое!
Анастасия застыла от изумления. Такого она никогда не видела. Радуга будто явилась к ним в гости и уперлась в землю, прямо в огород, почти к самому крыльцу: «Дивитесь! Я - благовестница неба…»
По телу пробежал детский восторг, и разум сердца, проснувшись, из самой глубины вынес на свет божий образ Ноя, как свидетеля вечного завета между Богом и землей: «И не будет более вода потопом на истребление - всякой плоти…»
Жаль, что это диво, как многое другое на земле, нельзя было удержать в этой благословенной Уймонской обители и при желании даже научиться вызывать его в первозданном виде. Хотя когда-то доверчивая связь с небом была найдена, и праведный Ной мог слышать его голос и повиноваться ему…
Правда Анастасия не знала, что Ноев ковчег обнаружен и на него даже можно взглянуть, благодаря поискам американского ученого Рона Уайетта, но она будто желала быть послушной свидетельницей великой веры, которая извлекла урок из плачевного прошлого.
… - Ну, вставай, мой пчелинец! - поднимала с постели мужа Анастасия, которого прежде всего ублажала весть о погоде:
- Распогодилось. Месяц новый народился и с землей договорился…
- Пчелинец – грешный ленивец, - он было хотел притянуть ее к себе, но она выскользнула из его рук и ему ничего не оставалось делать, как стряхивая остатки сна, шлепать босыми ногами на крыльцо. Как малый ребенок.
- Чего-то ты разворковалась, моя голубка…
Его ничуть не насторожил ее уклончивый ответ:
- Была на то причина…
Жена любила тайны и не всегда предавала их огласке…
…Чу! Вслушайся, Степан! Разве способна твоя душа издавать такие звуки? Приблизиться к голосам пернатых: «динь-динь-динь…пью-пью-пью-у-у…» А все одно: «люблю, люблю...» Это соловушка. В любое время - глубокой ночью или на зорьке, а то и в полдень он может озарить тебя речитативом милостливых трелей, свистящих и щелкающих звуков, обозначающих нечто тайное из области умилительных высоких чувств, не умствования, а именно сердечной исповеди. Например, «Я знаю, как хорош Едем – мой рай, где мне могут подражать другие… А я им…» Вот так каждая песня как проникновение в святая святых, где устами младенцев глаголет Истина. Та же земная тяга к общению с родственными душами, которые, увы, здесь так трудно, а порой и совсем невозможно нам обрести…
А там, на раскидистой березе вот уже несколько лет подряд поет иволга. Она будет источать эти сладкие переливчатые звуки, пока не появятся птенцы. Если самка сидит на гнезде и согревает их, то он, с первыми лучами солнца приносит корм и передает ей. Берегитесь, майские жуки, щелкуны, бронзовки! Едва блеснет рассвет, как на вас будет устроена охота.
Птицы нас сильней в любви.
Их надежны узы.
Удивительно нежны
Семьи иволг в дружбе…
Уже надо было идти на летнюю кухоньку под навес хлебать молочную лапшу, а он все стоял, прислушиваясь к утреннему благовесту: " И ведь не спится же пташкам… Мне пчелы спать не дают, жужжат заботами. Жалят, а им, выходит, песни…"
Вся пасека нынче разместилась на шести точках. На большее семья не тянула. Каждый точок – это четверть основных и пять запасных семей. От заимки до самого дальнего точка пчелиной келлии не меряно киселя хлебать…
Казалось, не было лучше мест для размещения пасеки. Горная местность с изрезанным рельефом давала возможность вникнуть в мир медоносных пчел, оценивать сроки цветения медоносов. По солнцу и цветение - южные склоны начинали благоухать раньше, восток и запад только набирал силы в бутонизации, а север еще и не думал раскрыться в разноцветии…
Он, готовясь к выезду, медленно втягивает воздух, будто силится определить, много ли в ночи выделено нектара медоносами.
- Однако ты скоро полетишь, – жена проходит мимо, задевая его подойником.
- Я спросонок, как гусенок… А мыслями он уже кружился возле своих ульев. После такой теплой ночи лет пчел начинается рано…
Всем взяла его казачка Анастасия: и красотой, и статью. Бывало, слово скажет – восторгом обдаст. Все к месту и ко времени! Мед бы пить из ее уст… Как же долго он ее боготворил, оставаясь поклонником таланта завоевывать сердца. Но сыновья, не подозревая об этом, постепенно разрушали их супружеское согласие, вынуждая принимать каждого их стоические стороны. В семье, к его горькому сожалению, выдвигалось каменное противостояние: отцы и дети…
Старшой Гриша, или как бы сказал его дед, первенишной, капризный в еде и во всем остальном, с каждым днем все больше удалялся от него. Но не только брюзжание и воркотня обычно исходили от его гнусного противления. А и лихорадочные раздраженные протесты: « Я хочу жить так, как я хочу!»
Эта несговорчивость ввергала родителя в смятение, не объявлять же войну собственному сыну? Но она уже велась – тайная и явная отвратительная грызня за главенство в родном доме.
- И в кого он такой выродился?
- В Каина,- отвечала жена именем библейского отрока, пряча змеиную улыбку. Когда ему было плохо, ей видно уже не хотелось стать прежней женкой-голубкой, и он, удрученный, старался подальше спрятаться от своих мучителей, колких, как засушенная хвоя кедра..
Паша против воли отца идти не смел. Но и тверд бывал, как утес Громовой, отделившийся от скалы, если вступал в спор, кто ему станет лучшим другом? Так и стоит в его глазах до сих пор взыскательный страдальческий упрек: «Горький урок тебе, батяня, из-за твоих заблуждений о Ксении… Не подменить мне ее твоей любимицей полногрудой Наталкой, как бы ты этого не хотел…»