Часть вторая
Протяжно пропела римская труба. Гнусавый тревожный звук, родившийся где-то в недрах блестящей медью улиткообразной буккины, разнесся над портом и полетел, умирая, стадия за стадией, в степь.
- Когорта! Начать посадку на корабли! – проревел префект Гельведий. Молодой центурион повторил команду, гаркнул нарочито грубо, хотя предпочел бы никогда не произносить этих слов. Хотя бы не сейчас…
Сотни людей собрались в порту Ольвии, у башни Геркулеса, чтобы посмотреть, как уходят из города римские воины. Навсегда. Навсегда? Они уходили отсюда уже не раз. Но что-то подсказывало ольвиополитам, что теперь Римской державе не до защиты их домов, близких, их полей, виноградников, складов и солеварен. Уходя, римский гарнизон разбил в цитадели метательные машины, чтобы ими никто больше не воспользовался, бросил волов, повозки и лошадей.
Марк смотрел на людей, на желтоватый город, громоздившийся каменной крошкой к высотам бывшего акрополя, а теперь – римской крепости. Вот и подошли к концу три года. Три года из его недлинной жизни. Когда он высадился здесь, он брился ещё совсем нечасто. Первый раз он тогда увидел ширь Понта и беспредельные пространства, от могучего дыхания которых их прислали защищать этот хрупкий эллинский мирок. Как все непохоже было здесь на родную Далмацию! Зияющие пустотой окна никому теперь не нужных казарм глядели с мрачным укором на уходящих римлян, на тех, кто их построил сто лет назад. Над массивной громадой римской цитадели, на высоких башнях в Верхнем городе больше не поблескивал когортный значок. Сейчас он, как и центуриальные знамена, зачехленные, покоились на плечах у знаменосцев, развернувшихся кругом после рева трубы и приказа центуриона и зашагавших по чуть прогибающимся широким сходням на галеры. Несли они также и прикрепленное на длинное древко, завернутое в чехол имаго, на котором совершенно неверноподданнически был изображен не царствующий ныне император Филипп, Парфянский, Величайший, и прочее, а юный Гордиан, ныне мертвый, которого забыли сменить в далеком захолустном гарнизоне, когда императоры стали меняться чаще, чем в Ольвию приходили корабли с жалованием.
Вздрогнули и блестящие пластинами стальных панцирей и чешуей кольчуг ровные шеренги центурий с закинутыми на плечи овалами щитов в серых чехлах. Плащи с капюшонами горбились на спине заплечными мешками. Выстроившиеся вдоль причала солдаты выглядели грозно и браво, так почему же они бегут? А они бежали. Стальной шелест прошуршал вдоль рядов воинов, шеренги сломались и превратились в железные ручейки, разбегавшиеся по галерам и транспортным кораблям.
Моряки мезийской флотилии подняли с хаканьем темные зеленоватые якоря. С судов отдали концы. Расстояние между бортом галеры и причальной стенкой начало медленно увеличиваться, открывая взору зеленоватую нечистую портовую воду, в которой плавали дынные корки. Толпа на причале волновалась. Гребцы вытащили весла и оттолкнулись ими от причала. Звякнул бронзовый диск на украшенной завитком акростели корме, задавая ритм гребли. Кормчие напряглись у рулевых весел.
Четыре дня назад всех офицеров Киликийской вспомогательной когорты, что стоит на краю Римского мира, в цитадели Ольвии, вместе с ещё двумя центуриями Клавдиего и Италийского легионов по соглашению с городским советом (считавшим свой город свободным), префект когорты Гельведий - склонный к полноте лысоватый римлянин - попросил собраться в полдень в претории. Утром в порт прибыла быстроходная посыльная галера, и город наполнился тревогой. Тревога была тут обычным явлением, она ползла из степи и заставляла иногда в страхе просыпаться.
На глазах менялось лицо земли. Старики помнили, как однажды пришла с севера весть, что на племена сколотов, с которыми у ольвиополитов была торговля, напали страшные люди. Спокойная жизнь самих горожан кончилась в тот год, когда был низвержен император Максимин – до этого смирные карпы и бастарны, которых ещё называют певками, взяли Тиру – город на краю Траянова вала - и предали её разграблению. Но их лишь толкали на империю в спину.
Новые ужасы грозили ольвиополитам. Горожане год за годом следили за тем, как из далеких северных лесов, с берегов холодного Сарматского моря по степи расходились волны готского нашествия, впервые появившихся здесь при августе Каракалле. В одно лето агора наполнилась скифскими рабами – толпы готов далеко на востоке переправились через многоводный Борисфен, вторглись в Таврику и сокрушили древнее царство скифов.
При вестях с севера, из степи и Таврики в глазах ольвийских купцов и архонтов все чаще маячила неуверенность и искорки беспокойства. Кто-то сметливый уже несколько лет назад продал дом и оставил в городе верных приказчиков, чтобы наблюдать за тем, чем все кончится, а сам уплыл в Херсонес, Боспор или, чувствуя, что, может, и там скоро не отсидеться, прямо в империю. Другие надеялись на то, что обойдется – мало ли, что пережил город со стенами из желтоватого известняка: видел и тогда ещё могучих скифов, и орды пришедших с востока сармат, рассеявших скифов, как сон. Третьим – ремесленникам, поденщикам, портовому люду, мелим лавочникам и рыбакам - некуда было бежать, они лишь надеялись или трепетали. Но с каждым годом полоска кочевий сармат, отделявших ольвийцев от готов, становилась все тоньше, а поселения пришельцев росли как грибы по берегам степных рек. Кочевники с недоумением освобождали дорогу воинам с прямыми мечами, длинными тяжелыми копьями и в кожаных штанах там, где раньше властвовала сарматская пика, сарматские кони и сарматский лук. Торговые дороги стали небезопасны. Агора каждый день была наполнена разговорами о том, что творится в варварском мире, который теперь начинался почти сразу за городскими воротами. Все чаще слух резали непривычные имена: грейтунги, тервинги, гепиды, эрулы. Кто раньше слышал о них?
- Здравствуй, почтенный Аммоний! Как продвигается торговля янтарем?
- Янтарь теперь - дело хлопотное. Проклятые готы сцепились с герулами, дороги на север перекрыло в этом году.
- Говорят, какие-то из готов собираются напасть на сарматов. Племя азыг уже откочевало на восток.
Собеседник вздыхает:
- Но какие? Ведь Острогота увел многих на Дакию. Да… Слабеют сарматы… Раз откочевали, так на нас дорога открыта.
- Стало быть, так. И скота станет меньше, цены на кожи поднимутся. А что делают приказчики Демонакта, того, что переселился в Синоп?
- Закупают кожи у сармат.
- Но ведь азыг откочевали к Борисфену.
- Так он закупает их у роксолан.
- Хитер Демонакт!
С содроганием жители вспоминали день, когда готы одного из их многочисленных племен впервые подошли к стенам. Но взять не смогли, римляне отогнали северных пришельцев и предложили мир. Готы согласились и дали заложников. На время. Теперь никто не чувствовал себя в безопасности, слыша, как далеко в степи за городом разносился волчий вой, так похожий на боевой клич готов. Варвары – как звери. Звери не держат клятв.
Лишь утром, при взгляде на прохаживающихся по городской стене римских солдат, тревога уходила. Но теперь она приняла ясные очертания. От херсонесских и римских купцов уже все знали, что варвары вторглись в Дакию и что нашествие даже страшнее, чем когда юный император Гордиан посетил эту ближайшую к Ольвии римскую провинцию несколько лет назад. Нетрудно было установить связь между табеллярией, покачивавшейся сейчас хищным силуэтом в порту, и вестями из Дакии. Это было то, чего больше всего боялись граждане Ольвии. Ведь если галера пришла не с жалованием (его присылали все реже и реже), не с опальным царедворцем или новым командиром когорты, чего так боялся Гельведий, то с приказом о переброске. А это значит, что…
- Сегодня, как вы знаете, в порт пришла табеллярия из Херсонеса. Нам приказано в двухдневный срок оставить Ольвию и прибыть в Новы. Вексилляции центурий Италийского и Клавдиева поплывут с нами – их переводят в Тиру, туда, где кончается римская дорога. Послезавтра или чуть позже придут корабли, чтобы нас забрать. Для охраны на случай неожиданного нападения пиратов из Херсонеса придет квинкверема «Виктория», она заберет и всю римскую гражданскую администрацию города. Все запасы, снаряжение, которое мы не возьмем с собой – уничтожить. Водопровод разбить, колодец в цитадели засыпать. Солдатам взять с собой недельный паек – возможно, могут сразу бросить в бой. Лошадей и волов оставить.
Офицеры гарнизона молчали. Сказать, что они были ошеломлены, ошарашены – значило ничего не сказать.
Префект, выдавший эту тираду, между тем стоял, выпятив перетянутый перевязью меча живот, спиной к окну обширного зала, в котором обычно проходил военный совет. Оттуда, из раскрытого настежь окна, с обширных степных пространств, веял свежий ветерок, холодивший спину префекта, которую покрывала только ткань военной туники. Весь вид Гельведия излучал благополучие и самодовольство, а кроме того сам Гельведий – омерзительный запах кислого вина и пота. Похоже, он был единственным человеком в городе, которого прибытие вести о переброске гарнизона привело в хорошее расположение духа.
Карьера пошла вверх. Их переводят в империю.
Из окна претория виден был, как на ладони, и изогнувшийся дугой, поросший лесом мачт порт, и огражденная старинным, обветшавшим портиком Агора, видевшая на своей мостовой ещё Диона Златоуста, кишащая людьми, и весь Нижний город. И красно-черный корабль со спущенным парусом, из-за которого собрались теперь в претории, тоже был виден отсюда.
- На Данубии все так плохо? И зачем оставлять лошадей? Хватит одной гиппеги, чтобы всех переправить. Ведь какие кони! Есть и каппадокийцы, и местные! – простонал один из конных командиров, Игнатий. Больше всего в сложившейся ситуации печалило оставление лошадей.
- Отзывают не только нас. Новость вторая. Выводятся гарнизоны из Боспора, Херсонеса, Символов, даже из крепости Харакс, чтобы стянуть войска в Мезии. Варвары прошли через всю Дакию и вторглись вглубь Мезии. Лимес прорван. Такого ещё не бывало никогда. Их привел Острогота.
Офицеры взволнованно перегдянулись, по залу прошел ропот.
- Харакс! Неприступная крепость! Боги милостивые! Если выводят Харакс, значит, и правда - навсегда…
- Острогота! Так ведь он в Ольвии был заложником в детстве! Он из грейтунгов. Я его помню! – прошамкал ртом с выбитыми зубами центурион Хомяк. – Тогда готы только пришли в степь.
Префект постучал своим жезлом из виноградной лозы по массивному полированному столу.
- Попрошу соблюдать тишину. Во-первых, Игнатий, для лошадей судна не пришлют, потому что почти все наличные суда уже перебрасывают в Дакию с Востока войска, кораблей в Понте не хватает, многие пришли в негодность. И, наконец, командование римских сил в Скифии и Таврике расформировывается. Ставка в Херсонесе упразднена, препозит уже снял с себя должность и отбыл на Данубий для другого назначения. Теперь те части, которые не расформируют, будут находиться в прямом подчинении императора, который скоро сам должен прибыть на Данубий.
В очередной раз собственная безопасность для римлян оказалась важнее судьбы союзника, «друга римского народа», как впрочем, и нескольких десятков остальных эллинских городов на северном берегу Понта. Последние годы, пока в Риме сменялись императоры, дунайский лимес трещал по швам - все это знали - словно плотина, сдерживающая переполнившуюся запруду. Сама по себе граница могла справляться какое-то время, но чтобы она не рухнула, в Риме должен напрягать свои силы то в борьбе не только со страшными персами, но и со все более смелыми варварскими ударами, которые, впрочем, все равно оставались в небрежении. Ведь взоры тех, кто находился на Палатине, были обращены не на берега Данубия, а на Сирию и Египет, на источник жизненных сил и житницу государства, на пропахшие пряностями караванные дороги, а в уши нашептывали антиохийские и александрийские купцы.
Тем не менее, плотину на севере решили немного укрепить, залатать новую трещину. Ольвией пожертвовали, чтобы любой ценой удержать Дакию под римским владычеством. Ответить ударом на удар, привлекая вырванные из битв в пустынях войска с Востока, где недавно заключили мир. Но рано или поздно течь в плотине станет слишком сильной. Что будет тогда? Офицеров тем временем переполняли более насущные вопросы:
- Император прибудет в войска? Значит, будет жалование?
Гельведий недовольно хмыкнул, подлив масла в огонь:
- Держи карман шире. Из Понта выводят силы не только на Данубий, а ещё и для экономии. Я же сказал, несколько когорт вообще распустят.
Игнатий даже рот раскрыл:
- А какие части расформируют? – прошептал он, трепеща.
- Куда нас переведут на Данубии? Под Томы, в старый лагерь когорты? - спросил старый центурион Гедомар, он был из тех, кто поступил в когорту, когда она стояла ещё на Данубии, в Малой Скифии. Он был даже старше Хомяка, хотя зубы у него были в порядке.
Но любопытству офицеров не суждено было удовлетвориться. По крайней мере, Гельведий был не из тех, кто удовлетворяет чьи-то желания, кроме своих. Он, с удовлетворением, что разжег тревогу среди подчиненных, сам же и оборвал их:
- Мне ничего пока не известно. Думаю, все станет ясно по прибытии в Новы. На сегодня все. Разойтись по своим частям и готовиться к отплытию.
***
В претории цитадели шла беспорядочная суета, он напоминал разоренный муравейник, впрочем, как и вся цитадель. Хваленый римский порядок остался только в ровных линиях казарм, стен, арсенала и конюшен, да караулы у ворот и на башнях напоминали о дисциплине, как и гнусавый звук буккины, напоминавший в последний день гарнизона о том, что наступило время смены стражи или обеда. По всему двору крепости стояли распряженные возы, громоздились какие-то мешки или амфоры, которые раньше скрывались где-то в подземельях. У подножия стен валялись разбитые военные машины. Их механизмы, мелкие деревянные и металлические части далеко разлетелись вокруг, в отличие от массивных деревянных рам, но никто как будто этого не замечал. Ходили какие-то подозрительные люди с видом мелких жуликов и торговцев краденым, каких можно повстречать у Рыбного рынка, которых по чьему-то (впрочем, центурион догадывался, по чьему) приказу впустили в крепость. Пару раз Марк почувствовал, что в воздухе промелькнул запах папирусной гари. Но на него, видимо, никто не обращал внимания. Он проходил по коридору претория, несколько раз чуть было не столкнувшись с писарями, нагруженными тубусами с папирусами и крепостными рабами, и остановился у дверного проема кабинета префекта когорты. За дверью что-то щелкало. Костяшки кисти неуверенно стукнули по дереву.
- Это вы, почтенный Аммоний? Войдите! – торопливо произнес из-за двери начальник Марка.
Марк открыл дверь. В кабинете никого, кроме его командира не было – ни скрибы, ни корникулярия, ни эпистолярия. Префект встретил его пренебрежительной улыбкой, неохотно откладывая на стол счеты, которые и издавали тот щелкающий звук. Префект что-то считал.
- Разрешите во…
- Ах, это ты, центурион. Как продвигается подготовка в твоей сотне? – разочарованно и недовольно проворчал Гельведий
- Все благополучно, командир. Оружие, вещи и пайки почти собраны. Солдаты готовятся отойти ко сну, в казармах.
- И никто не сбежал? Хм. А тогда что привело тебя ко мне? Разве я тебя вызывал?- префект наступил на лист папируса, прилипший к его сандалии, и нелепо тряхнул толстой ногой. В кабинете царил страшный беспорядок.
- Несколько вопросов. Разрешите спросить?
- Спрашивай,- махнул рукой префект, и очень невежливо на время повернулся спиной к центуриону, складывая счеты в ящик стола.
- Почему вы приказали разбить машины на стенах? И зачем засыпать колодец в крепости? Местным, думаю, ещё придется пережить немало осад.
- Мы бы не успели их вывезти – чтобы снять все баллисты и катапульты и погрузить на корабли, нужно дня два. Проще скинуть с бруствера. Да и места на кораблях – впритык. Сам ведь знаешь. По-хорошему, чтобы их все вывезти, нужна ещё парочка «торгашей». А так… Взяли только по онагру на центурию, – ответил префект, лениво ковыряясь зубочисткой во рту.
- Но ведь тогда они смогли бы пригодиться жителям, если на них нападут варвары!
- Мне кажется, поможет это им мало. Те же местные мне рассказывали, что в старину геты взяли город и без машин. Одними катапультами город не удержать. Здешние греки – негодный к службе сброд, за редкими исключениями. А машины варвары могут захватить. Понимаешь, чем это пахнет? Готы с катапультами! Зевс Ольвийский! Лучше уж тогда продать их варварам сразу, хотя бы принесет какую-то пользу. Но у меня ещё осталась честь.
К тому же деньги на обслуживание катапульт и жалование баллистрариям уже выделены, и средства можно так удобно списать. Какой все-таки докучливый мальчишка!
- Ну, это же смешно! У них нет ни баллистрариев, ни механиков, - сказал Марк
- Не так уж и смешно. Многие из них служили на лимесе, ходили к нам торговать, даже у меня в когорте было два гота. Как баллиста работает, знаем мы с тобой, большинство офицеров и фабры, все солдаты имеют более или менее пристойное представление о том, как приводить её в действие. Неужели ты думаешь, что варвары настолько тупы? А ещё вот тебе последнее: в третьей центурии два месяца назад сбежали два легионных раба и один проворовавшийся фабр, которого было приказано высечь и лишить месячного жалованья. В степь. Клянусь Фортуной, если его сарматы не убьют, будет у готов фабр.
«Проворовавшийся» на языке префекта означало «не поделившийся с ним». Вообще префект когорты Гельведий был очень рачительным и оборотистым человеком, и стремился ко всяческому благополучию. Поэтому он не только приторговывал фуражом и железом, находившимся в ведении фабров, но и отправлял в Херсонес списки на получение жалования как на полную развернутую когорту, хотя в ней было едва две трети от положенного числа солдат. Также шли от Гельведия прошения о поставках щитов, обуви и доспехов, хотя часть когорты ходила в довольно ветхих калигах и многократно пробитых ударами варваров лориках.
- Ха! Жалованья не было ещё и не предвидится. Табеллярия кроме приказа о выводе ничего не привезла. Ты, командир, повелел вычесть у этого фабра воздух? – прозрачно намекнул Марк.
- Не зарывайся, центурион. Пока что префект когорты я, а не ты, и шутить буду тоже я. Без твоей помощи,- процедил префект.
- Но как же ольвиополиты? Может, раздать им часть оружия, командир? Варвары появляются в окрестностях города, за месяц три нападения. Их же перережут, как только мы уйдем!
- Ага, а проверке ты что скажешь? Тебя так и тянет, что ли, попасть под трибунал? Мне нет до этих жителей и до этого города никакого дела. Хорошо, что мы отсюда убираемся. Я подыхал здесь со скуки пять лет. Да, и вот что. Скажи всем своим, чтоб никаких подружек-друзей на борт не брать. Попытки остаться в городе пресекать, как и другого неподобающего поведения. Под угрозой розог. К тебе я тоже обращаюсь. Я знаю про тебя и твою актрису. Все, исполнять. Послезавтра мы уходим.
Гельведий выдохнул, почитая разговор оконченным, и двинулся к столу.
- А ветераны?
Префект с неохотой повернулся к надоедливому центуриону. У него было и без него немало хлопот. С документами, которые нужно было погрузить на головную галеру вместе с остатками когортной и его увесистой личной казной, в которую перекочевала немалая часть когортной. С отчетностью, которую нужно было срочно исправить, долговыми расписками иудейским и греческим менялам и с запасами пшеницы для гарнизона, которые, видимо, никто вывозить не собирался. Он уже нашел покупателя и ожидал принять его у себя, а тут этот мальчишка!
- Ветераны-поселенцы останутся здесь. На их счет никаких распоряжений не было. Было приказано вывести гарнизон. Видишь, немного опытных воинов у твоих ольбиопольтов найдется…
- Вы не сказали, зачем нужно разрушать акведук, – заметил центурион.
- Если наши солдаты когда-нибудь вернутся сюда, я не хочу, чтобы ему пришлось выковыривать варваров из первоклассной крепости, которую они сами же и построили. Помнишь, сколько мы сами тут просидели, когда на город напали сарматы и грейтунги? Когда нас только перевели сюда?
- Так, значит, ты допускаешь мысль, что наши скоро вернутся сюда?
- Ни в «скоро», ни в «вернутся» я не уверен. В Хараксе, например, был именно приказ наместника Нижней Мезии: разрушить водопровод. Там только крепость и поселок обслуги, напротив, в горах недавно обосновались готы. Как только наши уйдут, они сразу займут крепость.
- Так, значит, ты не получал такого приказа?
- Ты слишком любопытен, центурион. Чего ты от меня хочешь?
- Ничего, префект. Спокойной ночи, хотел тебе пожелать приятного сна. Я пошел в город. Хочу в последний раз пройтись по Ольвии, – бросил почти враждебно центурион, одновременно терзаемый одной радостной мыслью о том, как поступить наперекор префекту.
- Последний раз в этой дыре! Ладно, так и быть. Ты мелкий иллирийский наглец, но Орк с тобой. Даже увольнительную не буду выписывать и денег не возьму, у тебя их все равно нет. Помни папашу Гельведия. Смотри, центурион, осторожней. Будет неприятно, если в последний день нашего пребывания тут, утром, где-нибудь в портовой подворотне или кабаке найдут одного молоденького центуриона с перерезанной глоткой. И не останься в чьей-нибудь теплой постельке, а не то навлечешь на мои седины позор и кое-что похуже для себя! Утешь свою очаровашку напоследок хорошенько, но в порту будь вовремя! А правда, говорят, она очень неплоха?- и премерзко ухмыльнулся своим лоснящимся лицом. Маленькие глазки стали почти невидимы.
Марк ничего не ответил своему начальнику. Это была маленькая месть префекта за его, Марка, вечную фамильярность, который, он знал, в его отсутствие звал Марка сосунком и недоноском. Кто-то звал его ещё и далматиком – более остроумно – за слишком нежное, по их мнению, отношение к солдатам и за город на скалистом адриатическом берегу, у голубого моря, где он родился. Сам Гельведий и многие другие командиры с низших ступеней своей карьеры не брезговали общаться с солдатами с помощью ударов кулаков по зубам. Впрочем, теперь они стали несколько осторожней. Ведь командира от солдата на границе отделяет, кроме места в иерархии, всего лишь расстояние между рукояткой меча в вытянутой руке и его острием, события в армии на Востоке заставили многих, даже самых упорных любителей распускать руки задуматься. Многих, но не Гельведия. Марк захлопнул дверь. Он шел к ней, в маленький, увитый плющом домик в Нижнем городе, на узкую улочку, вымощенную разбитыми черепками амфор из-под масла. Это их последняя ночь.
***
Они лежали на узком ложе вдвоем, на смятой постели. Расслабленные, в сладком бессилии. Сердца ещё бешено колотились в груди, заставляя дышать жадно и глубоко.
***
Гребцы опустили длинные, покрытые облупившейся красной краской весла в мутную воду порта. Вдруг Марк разглядел в толпе, жмущейся и одновременно напирающей к краю пристани, её заплаканное лицо и мучительную улыбку. Минута, и снова исчезла в потоке грустных, безразличных или ошеломленных, обезображенных в гневных гримасах лиц. Вчера на агоре маленький тщедушный римский чиновник зачитал гражданам Ольвии послание наместника Нижней Мезии о том, что гарнизон, защищавший их от варваров, уходит, а об обороне города должны позаботиться архонты и богатые горожане. Кто-то кричал ругательства и проклятия в сторону кораблей, кто-то безучастно взирал, как уходит римское войско из города, который подобен выброшенному на берег кораблю, вокруг которого раскинулось враждебное варварское море. Радостных не было ни одного.
- Оставили нас варварам!
- Трусливые петухи!
Марк, безнадежно ища её глазами, вынул из почти пустого кошелька серебряный денарий, за исключением мелочи, единственных денег, которые у него оставались, и, помолившись про себя Венере, бросил монету с профилем Александра Севера в мутную от всплесков красных весел полупресную воду лимана. Он вернется. К ней. И заберет. Обязательно.
- Центурион! Марк Арторий, центурион третьей центурии, я к тебе обращаюсь! Почему ты не провел перекличку? – раздался обеспокоенный голос центуриона с носа галеры. У него был вид собаки, глодавшей вкусную кость и внезапно обнаружившей, что она из дерева. Он как будто сразу все понял. Ветер с моря развевал его воинский плащ, префект грузными, но уверенными солдатскими шагами приближался к подчиненному. Подбитые железными гвоздями тяжко ударяли по темным доскам помоста.
Марк исполнительно гаркнул:
- Центурия! Рассчитаться по номерам!
Как и ожидал Марк, в его центурии не досчитались восьмерых солдат. Они родились здесь, в Ольвии, и с малых лет служили в когорте. Эллино-скифы. Прекрасные лучники. Марк знал их по именам – благодаря ним он мог ходить по ночам в Нижний город, никого решительно не боясь. По закону они нарушили присягу, стали государственными преступниками, дезертирами. Марк понимал это. Но он не знал, как бы он поступил на их месте, будь Ольвия его родным домом. Она и так ему теперь почти дом. Не связывай его понятия о воинской чести, он бы хоть сейчас сбросил доспехи и бросился в воду. Доплыть ещё можно…
Префект бесновался. Поток немыслимых армейских ругательств, которые знает каждый, хотя бы полгода проведший в любом гарнизоне от Мемфиса до Сегедуна, перемежался с различными угрозами и обрушивался на голову Марка, увенчанную шлемом с потертым красным гребнем, на виду у семидесяти четырех подчиненных, матросов, когортного врача Геннадия, не считая гребцов под помостом, которые не могли не слышать раскатистый префектов бас. Впрочем, невольников можно не брать в расчет, как не берут в суде за свидетеля мачту или рулевое весло.
- Ты не командир, а дерьмо, далматинская неженка, сын иллирийского осла, ты не знаешь своих солдат, евнух, ты у меня под суд пойдешь, ты…- казалось, Гельведий был неистощим.
Центурион стоял навытяжку и глядел на начальника с искренне покаянным видом, но мысленно усмехался. Ведь у префекта, к тому же, не было письменного или даже устного распоряжения разрушить акведук. Гельведий ещё не знал, что благодаря Марку в цитадель до сих пор идет свежая чистая вода. И, наверное, уже никогда не узнает.
Видавшие виды галеры, пеня воду окованными потемневшей медью таранами, растопырившись веслами, выходили из устья лимана черной вереницей на простор Понта, оставляя в утреннем тумане очертания города. Вот исчезла цитадель, Теперь не видно и театра, где выступала она, и вот уже порт с зубцами башни Геркулеса, вместе с просмоленными пузатыми боками торговых кораблей расплывался в молочной мути.
В самом конце корабельного строя тяжко вспахивала мутную полуморскую воду грозная квинквирема, с носовой площадки которой, равно как и с носовой башенки в две стороны целились баллисты. Одного залпа всех её метательных снарядов достаточно было, чтобы разом потопить легкую понтийскую камару с двумя носами – любимое судно здешних пиратов, расплодившихся в последние годы. По сравнению с величественной широкой громадой квинкверемы, либурнские галеры, длинные, узкие, юркие казались Марку собаками по сравнению с лошадью. На квинквереме плыли римские гражданские чиновники, имевшие отношение к таможне, суду и канцелярии наместника Мезии. Квинверема, живое воплощение мощи и величия, была будто из тех времен, когда на римский мир ещё не легла тень. Ныне такие корабли уже почти перестали строить за их медлительность и неповоротливость, в то время, когда нужно догонять юркие пиратские суда, отдав предпочтение биремам и либурнам.
Корабельщики суетились со снастями. Скрипнув, поднялся рей, и, наконец, на их головной галере расправился и надулся, словно пузырь, соленым морским ветром желтоватый парус, чтобы ускорить бег корабля. Сзади галеры одна за другой тоже одевались грязно-белыми парусами. На изогнутой корме галеры трепетал алый значок Мезийской Флавиевой флотилии. Рабы скрипели длинными веслами в уключинах. Блестели медью щиты на старой квинвереме и быстроходных на либурнах. Марк увидел раскинувшуюся перед ним ширь моря. До заросшего тростниками устья Дуная было не больше одного дневного перехода.