Ачкам не обманул. В одну из ночей, по огням с далеких сигнальных башен, жители поселка поняли, что варвары устремились к Миции. С полудня над ней висел густой столб дыма. Это был второй день листопада.
Публий и Домиций вместе стояли на пригорке и вглядывались на следующее утро в окоем, прочерченный клубящейся серой нитью дыма. Друзья отлично представляли, как на верхней площадке жалкого укрепления новички-солдаты с перекошенными от тревоги и страха лицами, кидали увядшие ветки папоротника на жаровню. Там, в каменной башне, в миле отсюда, их никак не больше полуцентурии. Через Марис, на виду у крохотного гарнизона, переправляются сотнями сарматы, ухватившиеся за хвосты коней. Преодолевали реку геты, цепляясь за бревна или надутые кожаные мешки. Многочисленные варвары плыли сами, толкая перед собой перевернутые щиты, в которых лежало оружие и одежда. Многие переправлялись на плотах, сколоченных заранее "дружественными" римлянам поселенцами-буррами в прибрежных рощах. А на посту молят богов о том, чтобы варвары не вздумали штурмовать это забытое всеми укрепление.
- Да, все, как ты говорил, Публий, - пробасил Домиций.
- Я бы многое отдал, чтобы мои слова не сбылись! Проклятые бурры! Опять пропустили врагов.
- Проще с волком подружиться, чем научить варваров соблюдать мир,- качал головой Домиций.
- Я всегда говорил, что их нужно перерезать. И какой прок селить на границе варваров? Наверняка и сами пошли грабить! – негодовал Публий.
Чуть позже дым появился и восточнее, в той стороне, куда бежала военная дорога. Но отличать дым горящего города от сигнального Публий и большинство жителей поселка умели – как-никак, ветераны. Этот дым вселял надежду, а не отчаяние. Миция держится – это радостная новость. Миция – добрая крепость, с наскока не взять. Но Публий знал, что за последние двадцать лет немало крепких мест уже оставлено римлянами на севере, в карпатских проходах и даже равнинах за Алутой, которая стала теперь границей с кочевниками. Там стоят опустевшие, обгоревшие руины сторожевых башен, фортов и пограничных постов. Варвары понемногу научаются осадному ремеслу – кто успел послужить в римских вспомогательных войсках на Востоке в парфянских кампаниях, где осады - обычное дело, кто был в империи купцом, а кого научили сами римские перебежчики – солдаты, фабры, легионные рабы – все те, кому ненавистна империя.
Тем временем сарматы – языги, видимо, решили не задерживаться у ветеранских поселений. Соседство с римлянами научило их быть разборчивыми – совсем недалеко было большое имение Немезиана, в котором варвары иногда бывали проездом, по торговым делам. Немезиан был не против: он покупал у кочевников скот и лошадей по цене более низкой, чем та, по которой они могли продавать уже в ближайшем городке - Миции. Теперь доители кобылиц собирались взять сторицей разницу в ценах. Так всегда было. Купцы обсчитывали варваров, а последние грабили пограничных жителей. К тому же они спешили вглубь провинции. Языги уже разграбили здесь, на границе, все подчистую, когда Публий пришел сюда, на заросшие сорняками пустоши, шесть лет назад, и поэтому добычу нужно было искать на берегах Алутуса, у Апулума и, конечно, в Сармизегетузе. Интересно, думал Публий, успел ли Немезиан удрать за стены Миции?
Тонкая полоска дыма на горизонте, над Мицией стояла уже третий день. В то время как у поселка видели только несколько варварских всадников. Это значило, что там ещё держатся. Публий помнил её не слишком высокие аккуратные квадратные башенки из сероватого камня, командира гарнизона Гортензия, закаленного бывалого воина, и верил, что с наскока её не взять. Но это также значило, что, если варвары не нашли достойной добычи (если они не смогли взять Мицию, то Сармизегетузу с её крепкими стенами и подавно), то скоро они заявятся сюда. Дозорные ветераны уже несколько раз видели варваров в паре миль отсюда. На сходе договорились, что при первом звуке охотничьего рожка все запираются по своим домам и готовятся к бою, укрыв в безопасном месте родных и скот.
***
Но все случилось внезапно. Дозор вырезали бесшумно, рожок не прозвучал и варвары появились у усадеб, словно из-под земли. Кто-то не успел запереться, и их семьи погибли под треск распахиваемых дверей и женские крики. Спасло семью Публия то, что их усадьба была на отшибе – большая часть нападавших устремилась в другие дома. Зиаис и дочерей ветеран увел в подвал. Толпы пеших и конных варваров, среди которых Публий издалека опытным глазом отличал плосколицых, орудовавших с седел арканами сарматов от бородатых вандалов в кожаных накидках из племени лакрингов, и полуголых пшеничноволосых костобоков со склонов Карпат от проклятых богами поселенцев-бурров, наводнили поселок. Мелькали фигуры свободных даков с длинными изогнутыми фальксами в руках. Они врывались в дома, ловили арканами женщин. Публий сжал кулаки. Им оставалось лишь защищать свои жизни, помочь невозможно. Со стороны дома Домиция, жившего в трех стадиях от Публия, слышался звон оружия и звуки схватки. «Помоги ему Митра и Всадник» - подумал, сам доставая из ножен наточенный загодя гладий. Он провернул меч в руке, разминая кисть. Теперь каждый может положиться только на себя и богов.
Защищать пусть и не низкую, но довольно протяженную дворовую ограду, сложенную из больших камней, не имело смысла их маленькому отряду из трех рабов, юного Гая и самого Публия – всех способных держать оружие. Сначала налетчики резво перелезали через забор, но их неизбежно доставали стрелы искусных в стрельбе скифов. Поэтому они решили войти там, где это обычно делают все люди. Через минуту ворота треснули, проломленные каким-то бревном, и чуть больше десятка разномастных варваров с остервенением ворвались на унавоженный двор. Ведь обычно редко они встречали такое сопротивление – удар – и вот они уже грабят, насилуют, пьют вино из римских запасов. А здесь уже несколько сородичей лишились жизни, даже не успев взмахнуть мечом. Жажда грабежа теперь на время уступала жажде мести. Убить дерзкого римского червяка! Нет, лучше подрезать поджилки, потом обезоружить, связать, и наблюдать, как от сознания неминуемой смерти расширятся у римлянина зрачки! Убивать на его глазах его родичей, надругаться над женой, а потом пытать самого! Месть!
Тем временем Публий прочно встал, словно стена, в проеме своего дома. Стены справа и слева от него возвращали привычное ощущение строя, не давали панике овладеть разумом. Варвары бежали на него, на одного, с криками, в своей мягкой обуви.
Все ближе! Вот один из них с рыжей бородой уже начал поворачивать кисть для удара. Ненависть в глазах, ощущение полного превосходства над «петухом». Он уже списал римлянина со счетов.
В памяти Публия мелькнуло палящее солнце над крепостью Арбела, пьянящий азарт будоражил кровь. Ещё пять ступенек неуклюже сколоченной лестницы – и он там, откуда летят в его товарищей, ползущих ниже и по сторонам от него, стрелы. Соседнюю лестницу оттолкнули, и солдаты с воем падали вниз, на раскаленные за день камни. Нет, каким-то бородачам не испугать того, кто двадцать с лишним лет назад, ухватившись за осыпавшийся желтоватый зубец крепостной стены, перехватил по-удобнее меч и первым забрался на кишевшую парфянами стену!
Варвар размахнулся, надеясь разом покончить. Схлестнулись! Барра!
Прикрывшись своим старым иссеченным щитом, Публий, на мгновение отодвигал его и резкими уколами гладия поражал бородатых варваров, как он делал это сотни раз в германских болотах, сарматских степях и на извилистых улицах парфянских городов. Скифские рабы и татуированный бритт метко метали стрелы с крыши, так что до отца не доходило больше трех человек, вооруженных фальксами, сарматскими прямыми мечами или дубинами.
- Гай! Не дай им зайти в тыл! Стреляй, мой мальчик!- кричал Публий, не слыша сам себя
Несколько раз налетчики пытались обойти дом, но там их встречал сын с отцовским луком, и оперенные орлиными перьями тростники, пусть и пущенные в половину силы, уже отобрали жизнь у двоих варваров, опрометчиво не пользовавшихся щитами. Несколько конных сарматов тоже метали стрелы, вертясь у ворот, но без особого успеха. Пара стрел вонзилась в щит Публия, он обрубил мешавшиеся тростники, и вовремя: тут же принял на меч вопящего на своем непонятном наречии безусого костобока в одних кожаных штанах.
Несколько сармат тем временем спешились и попытались ворваться в дом, так как верхом трудно взять даже такую сомнительную твердыню. Но без коня сармат не сармат, в рукопашной они не сильны, и тщетно степняки шли в атаку, переваливаясь на своих кривых ногах, замахиваясь своими грозными в конном бою длинными мечами. Рабы-скифы, впитавшие ненависть как к выгнавшим их предков из родных степей сарматам с молоком матерей, так и к германцам – особенно к готам, взявшим их самих в плен и продавших римлянам в Херсонес, с холодной злобой метко посылали в них стрелы, несмотря на то, что им противостояло больше стрелков.
В конце концов, нападавшие внезапно дрогнули, когда порог дома стал скользким от крови, а во дворе валялось с десяток трупов. Он сам не понял, как вместо обезображенных боевым неистовством лиц врагов он видит их спины. Публий сначала подумал с удивлением, что напор их иссяк, и что они убоялись одного единственного римского меча в его руке. Но потом и сам различил на горизонте пыльное облако, поднимавшееся со стороны Сармизегетузы, на дороге.
Между прочим, очень вовремя. Щит уже успел треснуть от молодецких ударов, пару раз попали по голове и оцарапали скулу краем его же щита. Левая рука занемела, ещё пара ударов – и он не смог бы защищаться, а легионер без щита – не легионер, как когда-то в лагере под Никомедией учил нескладного семнадцатилетнего фракийского тирона жестокий центурион Сульпиций. Можно потерять шлем, можно выронить даже меч. Но если щит потерян – строй сломается и один незадачливый воин может погубить жизни товарищей. Публий сам видел двадцать четыре года назад, молодым, но уже опытным солдатом, как из-за бегства десятка в сражении с парфянами под Нисибисом погибла целая сотня человек. Римляне, в отличие от обладающих большей силой и звериной ловкостью варваров, не сражаются толпой, в этом их сила. А здесь он один – строй, и, сломайся он, его семья умрет.
Публий грязной от крови ладонью смахнул пот со лба, испачкав его, и отставил щит, а потом медленно, отбросив с одеревеневшей руки скутум, опершись на короткий римский меч, сполз по дверному косяку. Он смертельно устал. Все же ему крепко перепало. Голова гудела, сердце тяжко отдавалось в черепе. Он чувствовал, как в наполненном кровью рту болтается почти выбитый зуб. Взгляд его упал на икру. Проклятье! Какой-то шустрый варвар успел пустить ему кровь, что теперь бежала по ноге и смешивалась с кровью нападавших на каменном пороге. И как он не заметил? А кровь все шла и шла. Кажется, не только икра. Кровь била и у прилипшего к бедру края туники. Первым подбежал к нему сын, ловко спрыгнувший с черепичной крыши на кучу сена. Он рванул на себе тунику, перевязал полоской ткани отцу ногу, и Публий убедился, что, слава богам, крови вышло как-будто бы немного. Навстречу бежала в слезах его Зиаис, и он, украдкой выплюнув зуб, попробовал улыбнуться разбитыми губами. Тем временем всадники приближались к поселению. Это были римские всадники. По крайней мере, они были за римлян.
Темнокожие мавры и нумидийцы на своих диковатых низкорослых лошадях, в красных головных повязках, без седел, дикою ордой промчались в паре стадий от двора Публия и устремились дальше, в сторону от военной дороги, ала за алой, преследуя убегающего за Марис врага. Чернокожие всадники, потрясавшие на скаку своими короткими легкими копьями, смотрелись здесь как вырвавшиеся на поверхность подземные духи. Возможно, подумал с улыбкой Публий, языги, даки, карпы и буры испугались не их коротких копий и боевых кличей, а самого их вида нечистых подземных духов. Публий не помнил, чтобы когда-нибудь, когда он служил в легионе, кто-нибудь рассказывал о мавританской коннице на Дунае. Если бы не мелькнувшие где-то в поднятой подковами до небес пыли римские начальственные гребни и значки, то эту конную варварскую орду, перенесенную приказом императора из знойной Африки на Данубий, никогда нельзя было бы принять за часть римского войска.
Зато самое что ни на есть римское войско было также недалеко. Публий опытным глазом воина уже различал через поднятую мавританской конницей пыль блеск оружия неторопливо приближавшихся пехотных когорт где-то в миле отсюда. Вдруг в глазах у Публия начал темнеть. «Странно? Почему так темно? Солнце ведь ещё в зените?». И старый солдат провалился в черноту.