Обречённость часть Ш

Часть III
За несколько лет до начала новой мировой бойни к советской границе   медленно подошёл пассажирский поезд.
Мир уже стоял на пороге новой Мировой войны. По Германии  маршировали  штурмовики Рема, а Сталин, боясь, что живчик Гитлер может стать оружием империалистов  решил заключить с ним союз. Сталин писал:
"Дорогой фюрер, Адольф Гитлер.
 Я давно уже слежу за вашими успехами на посту главы Национал-Социалистической Рабочей Партии Германии и на посту Рейхсканцлера Германии. Я выражаю вам свое глубокое восхищение. У нашего и вашего народа общие враги - Англия и Франция. У наших партий схожие цели. И потому, я как глава своей страны, и своего народа, предлагаю вам свою руку дружбы. Вместе мы можем добиться большего, чем по отдельности. Я приглашаю вас посетить нашу страну с визитом, чтобы вы увидели своего друга и союзника. Жду встречи, дорогой фюрер.
С уважением И. Сталин"
Под  мир уже была заложена бочка с порохом. Медленно и неуклонно к ней подбирался тлеющий огонёк фитиля, но люди этого ещё не знали.
Стоявшие в коридорах поезда пассажиры смотрели в окна. Они с любопытством смотрели на деревянную арку, украшенную флагами и гербом СССР, под которой проходил состав. На одной ее стороне виднелась надпись: "Привет рабочим Европы!" — а на другой, советской: "Пролетарии всех стран, соединяйтесь!" Советские пограничники в зелёных фуражках, попросили пассажиров предъявить паспорта.
Хорошо одетый господин средних лет, похожий на коммивояжёра, протянул им свои документы. Они были выписаны на имя Йозефа Гофмахера. Строгий сержант  взял в руки паспорт, внимательно сличил лицо владельца с фотографией, козырнул и вернул документ владельцу. Все было в порядке.
Но респектабельный коммивояжер на самом деле не имел никакого отношения к господину Гофмахеру. В Москве этого человека звали, товарищ Вальтер.
На самом же деле он имел много имён и псевдонимов-  Георгиевич,  Иван Томанек, Джон Карлсон, Славко Бабич, Спиридон Мекас, Карл Зайнер, Иван Констанынек, Иван Кисич.
Это был профессиональный сотрудник Коминтерна по имени Иосип Броз.
Всего лишь через несколько лет весь мир будет знать его под новым именем - Иосиф Броз Тито, маршал Югославии.
За несколько дней до поездки Иосип Броз получил указание срочно прибыть в Москву. В СССР шли аресты.
Было ожидание того, что Коммунистическая партия Югославии вот-вот будет расформирована. Многие из ее руководителей были арестованы. Уже был расстрелян  секретарь ЦК КПЮ Милан Горкич.  Сербы не зря говорят - «Кога су змиjе уедали, таj се и гуштера плаши» - пуганая ворона и куста боится.
Но надо было ехать. Терзаемый дурными предчувствиями Иосип сел в поезд, в Москве поселился в гостинице "Люкс". Каждый день писал отчёты  и ждал ареста. В ресторане гостиницы никто уже не садился с ним за один стол.
Все его отчёты ложились на стол Сталину. Тот знакомился с ними очень внимательно. Курил трубку. Ходил по кабинету. Думал. Никто не знает, чем руководствовался Сталин, когда решал его судьбу.
Вряд ли о том, что они уже встречались.
Ни Сталин, ни Тито  не помнили этого, но это было.
Молодой Иосип Броз в 1913 году работал на автозаводе Даймлера в Винер-Нойштадте, небольшом городке к югу от Вены. Мечтал о постоянной работе, деньгах и хорошей жизни. Однажды, дождливым вечером он стоял на перроне венского вокзала. Возвращался домой. До поезда остался целый час, лил дождь и он зашёл в кафе на привокзальной площади.
В кафе было тесно, столики стояли вплотную один к другому. Работал один официант, он не успевал убирать посуду от предыдущих посетителей.  На окнах висели грязные засаленные шторы и в кафе было достаточно неуютно. 
Иосип Броз допивал свой кофе и готовился уходить.
В то же самое время с поезда сошёл человек. По документам звали его Ставрос Пападопулос, и он прибыл на Северный вокзала Вены  из Кракова.
Иосип Броз уже доставал бумажник, когда дверь с шумом распахнулась и вошел незнакомец. Он был  невысокого роста, худ.
Бросались в глаза смуглое рябоватое лицо, большие крестьянского вида усы, неопрятная щетина и дешевый деревянный чемодан в руках.
Вошедший посетитель был похож на албанского крестьянина.
Иосип Броз столкнулся с ним взглядом, кинул на стол несколько монет и вышел из кафе.
Все последующие годы, посте того как он лично увиделся со Сталиным в 1944 году Тито будет мучить один и тот же вопрос. Где он мог видеть этот недобрый прищуренный взгляд жёлтых тигриных глаз.
В тот раз смертельная опасность пронеслась мимо Тито. Всё обошлось. Сталин дал команду, этого хорвата-пока не трогать.
В то же самое время в ночлежке на Венской  Мельдерманнштрассе жил ещё один молодой человек, которого так же как и Сталина впоследствии назовут величайшим злодеем XX-го века. Этого молодого человека звали Адольф Гитлер.
Он пытался сделать карьеру художника, писал картины и вполне мог бы  посвятить этому занятию всю свою жизнь. Мог бы, если бы не одна его страсть. Адольф Гитлер очень любил ораторствовать. Он выступал везде, где была аудитория. Пусть его слушал даже один человек.
Он любил выступать и витийствовать перед постояльцами ночлежки о нравственности, «расовой чистоте», «немецкой миссии», о евреях, иезуитах и масонах. За что получил прозвище - «Пророк».
Но больше всего «Пророк» любил произносить речи в Венском доме,  где собирались политики, интеллигенция, вольнодумцы. Дом этот принадлежал зажиточной еврейской семье. В этих посиделках принимал участие и сорокалетний Владимир Ульянов, проедающий в Вене деньги от семейной ренты и наследства Надежды Константиновны, полученного от умершей тётушки.
Гитлеру было 20 лет, а Ленин был старше его почти вдвое. Но они любили сидеть за одним столиком и играть в шахматы. Это была ещё одна страсть. Но Адольф Гитлер играл плохо, потому что в процессе игры забывал о фигурах и переключался на спор.
Пророк носил длинную чёлку, во время спора она подпрыгивала, падала на глаза.
Испачканные краской руки рубили воздух, его голос возвышался до оперных тонов. Потом он замолкал столь же внезапно, как и начинал. С шумом собирал шахматные фигурки и уходил домой.
Никто не знает, каким путём пошла бы история, если бы все четверо- Ленин, Сталин, Тито и Гитлер однажды встретились за одним из столиков Венских кафе.
Проверка кончилась так же неожиданно, как и началась.
Совершенно неожиданно для себя, после долгих изматывающих разговоров, напоминающих допросы будущий маршал Иосип Броз Тито получил важное партийное задание, перевести на хорватский язык краткий курс истории ВКП(б), учебника, к написанию которого приложил руку сам Сталин.
В кассе ему выписали деньги. Вероятно от радости, что остался жив, Иосип на эти деньги купил в антикварном магазине на Кузнецком мосту дорогой перстень, с большим камнем.
Одев этот перстень на палец Тито загадал, пусть он будет его талисманом. И талисман хранил его на войне, от покушений врагов, от заговоров бывших друзей.
Через какое-то время Иосип Броз стал генеральным секретарём коммунистической партии Югославии и взял себе новое партийное имя -Иосиф Броз Тито.
Многие объясняли происхождениеимени «Тито» тем, что он любил приказывать: «Ты сделай то, ты — то». По-хорватски «ты — то» буквально звучит «ти — то», что и стало впоследствии его прозвищем.
*                *                *
Балканы, это был удивительный край. Там всё было по другому. По-своему текло время, иначе светило солнце, а окружающий мир восхищал своим многообразием и запутывал, затягивал,чтобы не отпустить от себя даже во снах.
Но при всей своей красоте, Балканы, это ещё и непрерывная череда войн на протяжении многих веков -  Крестовые походы, Османское иго, Первая мировая. На Балканах, как нигде  люди жили от войны, до войны.
Там всегда  убивали друг друга, стреляли, резали.
Не обошёл эту многострадальную землю и пожар Второй мировой.
В конце главной улицы Белграда – Кнез Михайлова располагался парк Калемегдан.
По вечерами, когда солнце медленно опускалось за Дунай туда любил приходить студент Душан Белич. Он задумчиво смотрел на синие бегущие волны, мечтая о том времени, когда закончит институт.
Весной 1941 года стало  не до прогулок. Белград глухо волновался. В Европе
назревали глобальные перемены. Уже шла война. По улицам Белграда, покуривая трубки и играя тростями с янтарными набалдашниками, важно прогуливались англичане. Иногда они заходили в книжный магазин Фишера, просили книги и путеводители с описаниями суровой Черногории и дивных красот островов Далмации. Заглядывали немцы, представляющиеся коммерсантами, учителями, туристами, но почему то все как один подтянутые, с военной выправкой.
Немцы твердили каждому встречному о признании Германией границ Югославии, об уважении югославского нейтралитета, приветствовали единение балканских народов.
Но уже через несколько недель войска вермахта захватили Венгрию, Болгарию, Румынию и окружили Югославию. События развивались стремительно.
Двадцать пятого марта Фишер пришел в свой магазин расстроенный и мрачный.
Хлопнув дверью он сердито швырнул на прилавок газету «Политика». Бросалось в глаза  сообщение на первой странице о том, что правительство Цветковича подписало в Вене протокол о присоединении Югославии к пакту трех фашистских держав. Страна была отдана на милость Гитлеру.
На следующий день с самого утра на улицы Белграда вышли возмущенные рабочие, ремесленники и служащие столичных предприятий.
Союз с фашистами, захватывающих соседние страны не радовал. Люди шли к зданию парламента с криками: «Долой пакт с Гитлером!», «Да здравствуют Москва — Белград!». «Мос-ква — Бел-град! Мос-ква — Бел-град!»,— громко, настойчиво кричали  демонстранты.
*                *                *
Апрель, это сезон дождей на Балканах.
Перед рассветом 6 апреля 1941 года немецкие механизированные войска при поддержке венгерских и итальянских войск вошли в Югославию.
Белградцы проснулись от грохота взрывов  и воя самолетов.
В это время немецкие танковые клинья  разрезали Югославию на части на части и брали в кольцо её армию.
Спустя 12 дней пал Белград. Юный югославский король Петар- II бежал в Египет, где пытался организовать Югославскую добровольческую армию. Судьба 28 югославских дивизий Королевской армии была трагична. Окружённые сербские части капитулировали. Дивизии, набранные из хорватов вообще отказались участвовать в войне.
И Югославию разорвали на части, словно стая волков разорвала ягнёнка. Точно так же, как до этого разорвали Чехословакию.
Хорватия, Босния и Герцеговина вошли в состав «Независимого государства Хорватия». Сербия и восточная Воеводина управлялись оккупационной администрацией.
Германия захватила северную Словению, Венгрия — западную Воеводину, Болгария — вардарскую Македонию, Италия — южную Словению, часть побережья Далмации, Черногорию и Косово.
Тогда восемьдесят офицеров со знаменем 41-го пехотного полка и под командованием сербского полковника Драгомира Михайловича ушли в горы.
Драгомир или как его звали друзья, Дража Михайлович, был сыном учителя, простой, очень мягкий человек. Бывший капрал, дослужившийся до должности начальника штаба Королевской Гвардии.
Узнав о том, что Югославская армия сдалась он собрал своих офицеров и сказал:
«Слова капитуляция нет в нашем военном словаре. Поэтому я её не признаю и живым не сдамся».
Остаток ночи и весь следующий день они взбирались на горы Равну Гору. Высота вершины составляла шестьсот восемьдесят шесть метров.
Давшие обет не стричься до тех пор пока не освободят Сербию от всех врагов, с длинными бородами и обвешанные оружием они медленно  шли по узкой тропе, которая вилась вдоль горного ручья, между камнями, торчавшими из снега, среди гранитных и порфировых скал с резкими контурами, среди рвущихся к облакам утесов из желто-зеленого серпентина, голых и острых, как зубья пилы.
На вершине лежал снег. Порывы ветра, словно взмахи гигантских белых крыльев, били снегом в лицо, слепили глаза. Доверяясь чутью мулов, офицеры шли, радуясь тому, что в такую погоду их не будут преследовать.
Животные привели к пещере. Согнувшись, офицеры вошли внутрь. Остро пахло голубиным пометом, донесился гул подземных вод.
После того как люди отдохнули и просушились у костров полковник построил людей и сказал:
-Я объявляю наш отряд  армией Югославии и заявляю о том, что- мы вступили в войну против Германии и её союзников.
Через некоторое время на Равну Гору потянулись офицеры и солдаты разбитой Югославской армии, а также те, кто не захотел смириться с оккупацией. Большинство пришедших к нему в отряд людей Михайлович отправлял в их же родные края для того, чтобы они готовили народ к всеобщему восстанию против оккупантов
*                *                *
После падения монархии и капитуляции армии Югославия стала походить на большой кипящий котёл, в котором кипело дьявольское зелье, грозящее разорвать  и котёл, и очаг и сам дом.
Оккупационные власти объявили Хорватию свободным и независимым государством.
Некоторое время держалось шаткое перемирие, но оно было очень обманчивым. Просто напросто сосед пока точил нож на соседа. Исподволь, словно бикфордов шнур, тлела вражда.
В это время в Загреб вместе с итальянскими войсками прибыл поглавник Антэ Павелич, возглавил марионеточное хорватское государство. И призрачный хрупкий мир взорвался. Созданная Павеличем организация усташей, стала резать сербов, проживавших на территории Хорватии, требуя их перехода в католичество.
Оккупационные власти, которые с помощью Павелича решили удержать Югославию вскоре поняли, что их расчеты провалились.
Тлевшая до этого межнациональная ненависть вспыхнула с новой силой.
В кровавое безумие были втянуты все- сербы, хорваты, мусульмане, проживающие здесь русские эмигранты и немцы- колонисты. Люди сцепились между собой хуже собак. 
Казалось, возродились времена Варфоломеевской ночи. Усташи и мусульмане резали сербов, четники - мусульман и хорватов, и те, и другие, и третьи при случае расправлялись с коммунистами.
Разгорался пожар гражданской войны.  Смерть стала частью жизни.
Пока югославы убивали друг друга, итальянцы и немцы чувствовали себя относительно спокойно.
Но вскоре четники полковника  югославской армии Дражи Михайловича стали нападать на гитлеровские гарнизоны и военные склады, взрывали поезда и нарушали связь с Болгарией, Грецией, Хорватией, Италией и Венгрией.
*                *                *
Вплоть до нападения гитлеровских армий на СССР — коммунисты Югославии не предпринимали никаких действий против оккупационных войск.
Иосиф Броз Тито открыто жил в Белграде, свободно прогуливаясь по улицам столицы! Ещё бы, Советский Союз и Германия были связаны пактом о ненападении. Из Советской России в Германию шли эшелоны с лесом, углём, рудой.
Немецкие танкисты учились в Казани, лётчики люфтваффе под Липецком.
Для этих целей советское правительство выделило аэродром на котором базировалось подразделение ВВС Красной Армии.
Но после нападения Гитлера на СССР поведение югославских коммунистов изменилось. Уже в конце июня 1941 года Тито обратился с воззванием в связи с нападением на СССР и призвал к массовому массовый саботажу и организации партизанских отрядов.
Через загребскую радиостанцию Тито сообщил в Исполком Коминтерна о действиях Компартии Югославии. Тито рассчитывал получить одобрение своих действий от Сталина, и он его получил.
Со Сталиным встретился Милован Джилас, один из руководителей компартии Югославии. Когда он попросил заём в двести тысяч долларов, Сталин ответил, что это мелочь и мало чем поможет, но деньги на борьбу с врагом Советский Союз  даст.
На заверения Джиласа о том, что Югославия вернёт заём и заплатит за поставку вооружения после освобождения, Сталин искренне рассердился: «Советские люди не торгаши, как американцы, которые наживаются на чужой беде. Ви борэтесь за то же дело, что и мы, и мы обязаны делиться с вами тем, что у нас есть».
Несмотря на тяжелейшее положение советских войск, в Югославию были направлены транспортные самолёты с оружием, инструкторы-подрывники, парашютисты -десантники.
Коммунисты Югославии созвали съезд. На нём был образован Главный штаб партизанского движения Югославии. Тито был избран Верховным главнокомандующим Народно-освободительной армии и начал объединять партизанские отряды  в единую  армию Югославии.
После этого Тито принял безумное, на первый взгляд, но оказавшееся верным решение: без поддержки каких-либо союзников, с легким стрелковым оружием и почти без боеприпасов двинул свою маленькую армию туда, где больше всего нужна была его помощь и где его ждала поддержка населения.
На запад, в Боснию, в самый центр усташского государства Павелича.
Тито поднялся над религиозной и этнической рознью, уходящей корнями в глубь истории, и выдвинул общенациональную патриотическую идею: враг на этой земле один, это оккупанты. Изгнать их можно только общими усилиями.
И местное население, в первую очередь, уцелевшие боснийские сербы поддержали его.
В горных, поросших густым лесом, трущобах стали возникать партизанские отряды. Их численность, с каждым днем неуклонно росла, подобно снежному кому, и вскоре превратилась в многотысячную народную армию.
Недосягаемые в своих трущобах партизаны,  настойчиво и упорно подтачивали и разъедали вонзенные в их страну немецкие стальные клинья.
Сброшенные советским командованием советский десант, а затем оружие, средства технической связи, обмундирование и медицинские средства основательно поддержали силы титовцев.
Советские инструкторы — специалисты по диверсиям научили бойцов Тито тактике ведения партизанской войны.
Немецким войскам хоть удалось оккупировать Балканы, но возросшая активность партизан превратила этот успех в ловушку. Не желая расставаться с Балканами, немецкое командование было вынуждено было постоянно наращивать  контингент войск. Но оказавшись в окружении врага, который был всюду, при всей своей огневой мощи и боеспособности войска оказались бессильны.  Предпринимаемые операции по уничтожению партизанских опорных пунктов не имели никакого эффекта и лишь еще больше усиливали злобу и ненависть населения.
Командующий немецкими войсками на Балканах фельдмаршал барон фон Вейхс докладывал в ставку, что его противник - сильная, приспособленная к боям в гористой местности, хорошо вооруженная и централизованно управляемая армия.
Немецкая армия в Югославии оказалась почти бессильной против партизан Тито.
Немецкие опорные пункты на территории Югославии оказались островками, в окружении жестокого и беспощадного врага.
В каждом населенном пункте, немецкие подразделения вынуждены были занимать круговую оборону. У пулеметов день и ночь у дежурили часовые. Пойти куда либо одному, или без оружия  для немецкого солдата означало одно- попасть в плен. А это означало верную смерть, потому что ни партизаны Тито, ни четники не держали в своих отрядах пленных.
В каждом отряде  были «колячи», по сербски забойщики скота, или палачи-ликвидаторы, которые убивали пленных, исключительно ножами, как скотину на бойне.
Не отставали в жестокости и немцы. Командование объявило приказ, казнить по сто сербов за каждого убитого немецкого солдата и пятьдесят за раненого.
К осени 1943 года силы титовских войск настолько окрепли, что стали приносить немецкому командованию серьезный урон. На борьбу с ними пришлось бросать  всё больше и больше подразделений, которые приходилось снимать с фронта.
В это время в ведомстве Генриха Гиммлера возникла идея отправить готовящуюся к использованию на восточном фронте 1-ю казачью дивизию на Балканы. 
Отличаясь большой подвижностью, маневренностью, дивизия была  идеально приспособлена для ведения боевых действий в горных условиях Балкан.
Предполагалось, что там они будут действовали более успешно, нежели неповоротливые регулярные немецкие части.
*                *                *
Ближе к осени43-года поползли упорные слухи, что дивизию скоро перебросят на фронт. Все гадали, куда?..
Наконец поступила команда, что завтра утром 5-й Донской полк начнёт погрузку в эшелоны. Маршрут следования- Сырмия, район, расположенный в междуречье Дуная и Савы и ставший частью Хорватии.
До самого отправления казаки не знали куда их везут.
Многие считали, что едут на Восточный фронт и ждали этого кто с радостью, кто-то со страхом, зная, что придётся стрелять во вчерашних односельчан и станичников. Но  Главное командование сухопутных войск приняло другое решение. Боеспособность казачьих подразделений решили проверить в борьбе с партизанами Тито.
Конные эскадроны,  артиллерия,  рота  пулеметчиков   с   новыми пулемётами,  подводы, ящики с продовольствием, тюки с сеном, мешки с овсом, полевые кухни -всё грузилось в эшелоны.  Все военное добро было получено со складов,  вырвано из глотки, подобрано, отбито с боем, украдено, выменяно на трофеи и самогон при самом активном участии командира полка Ивана Кононова.
Добрый хозяин даже в поле собирается загодя. С вечера отбивает косу, собирает провиант, а тут целый полк надо отправить на новое место. Молодые, не нюхавшие пороха казаки поражались,  как много всего надо военному человеку, начиная с  дров для кухонь, досок для столов и нар, оружия, боеприпасов, обмундирования.  Говорили,  что  это  ещё не всё,  что  довооружение произойдет уже  в месте дислокации полка. Качали головами старые казаки и те, кто попал в полк из советских колхозов, где на  заработанный трудодень давали всего лишь по  50 грамм пшеницы или ячменя, чесали затылки и спрашивали друг друга, - «Сколько это всё стоило  денег, труда»?
*                *                *
К вокзалу казачьи сотни шли  с песнями. Бил барабан, ухали литавры. На тротуарах табунилась пёстрая толпа, поднимали пыль конские копыта, и, рвал меха гармошки Пётр Кадочников, уже хороня себя и прощаясь с  тихой, почти мирной жизнью и такой нежной пани Вандой.
Когда мы были на войне,
Когда мы были на войне,
Там каждый думал о своей
Любимой или о жене.
Там каждый думал о своей
Любимой или о жене.
Рявкнул полк единой  грудью, кто-то и подсвистнул, Сотенный Кадочников рванул меха, а хриплый голос полоснул:
Как ты когда-то мне лгала,
Как ты когда-то мне лгала,
Но сердце девичье свое
Давно другому отдала.
Но сердце девичье свое
Давно другому отдала.

Казачьи сотни присвистывая и взрёвывая слова песни, под аккомпанемент свежекованых лошадиных копыт неслись к платформе на воинских путях, где стояли товарные вагоны. На вокзале молодые казаки  заигрывали с польскими девушками, лихо сбивали на затылки кубанки и папахи.
Горько и безутешно плакали  провожавшие казаков  женщины. Пани Ванда прижимались к казачьей колючей шинели. 
Пыльными рукавами казаки вытирали с обожжённых степным зноем бронзовых лиц не слёзы, а тяжёлый воинский пот, горький как  настой полыни.
Я только верной пули жду,
Я только верной пули жду,
Чтоб утолить печаль свою
И чтоб пресечь нашу вражду.
Чтоб утолить печаль свою
И чтоб пресечь нашу вражду.
Как ни отдаляй, но пришла пора прощаться. Прозвучала команда «Строиться! Провожающим, разойтись!»
- Прощай, прощай, Ванда, надо к сотне идти, - торопился Кадочников.
Уходя он оглянулся. Женщина крестила его вслед католическим крестом, слева направо. Так и застыла с поднятой рукой, смутилась, не ожидая, что он обернется. А потом зарыдала горько, зная, что обнимала казака в последний раз.
На путях уже стояли эшелоны, состоящие из теплушек, купейных и плацкартных вагонов для офицеров  и бесчисленного количества пустых товарных вагонов. Тревожно ревели набирая пары, паровозы.
Эшелоны... Эшелоны... Эшелоны... Поезда судьбы, уносящие казаков в неизвестность!
*                *                *
Казаки по деревянным настилам торопливо заводили лошадей в вагоны. Кони фыркали, ржали, топали копытами и, боязливо озирались, когда их за недоуздки  вели в вагоны. Но вдруг один жеребец упёрся, ни на шаг не двигаясь со своего места.
Трое казаков тянули его к двери вагона, но он захрипел, начал поджимать зад, зло мотая хвостом.
Матерясь и замахиваясь кулаками казаки с трудом уворачивались от его страшных копыт. Наконец жеребца с трудом прижали к вагону. Потом за повод подтянули его голову вверх так, что он мог только стоять. Жеребец тщетно пытался высвободиться и отчаянно хрипел.
Прибежал командир сотни.
-Что за чорт? Чей это...Где хозяин?- Округлив глаза орал сотенный .
- Нет у него больше хозяина. Был. Семён Звонарёв, Тот, который два дня назад бабу свою застрелил и на себя руки наложил. Да ты, сам знаешь. А этот...Штормом кличуть- казак кивнул головой на скалящегося жеребца- второй день не жрёт ничего, только пьёт.
- Придётся наверное пристрелить, чтобы не задерживал.- Сотенный вздохнул, сплюнул.- Бабы! От них одна муть на свете.
Пробегавший мимо вагона Юрка Ганжа,  вдруг ухватил коня за повод, слегка ослабил и стал  что-то стал нашёптывать коню в ухо. Потом повёл его за собой. Издали казалось, что казак и конь о чём-то беседуют. Когда они вернулись, то конь спокойно зашёл за Юркой в вагон. Ткнулся в его руки бархатными ноздрями, понюхал, вздохнул. Юрка достал из кармана кусочек сахару, и Шторм осторожно взял его с ладони своими теплыми, мягкими губами.
Лошадей размещали по восемь в вагоне, а в соседних таких же теплушках, человек по сорок казаков. Нары— в два этажа, посередине— железная печка, наверху— узенькие тусклые окна, и с двух сторон вагона— катающиеся двери примерно в треть его боковых стенок.
Через несколько часов паровоз дал гудок, лязгнули буфера вагонов, испуганно захрапели и заржали кони. 
Сначала состав  поплыл мимо домов, деревьев, редких  пятен освещённых окон. Мимо вагонов проносились семафоры, нефтеналивные цистерны, станционные постройки, голые и прямые словно пики ветви деревьев.
Казаки, задав лошадям сена спали, играли в карты, курили у открытых дверей, облокотившись на серый деревянный брус перекладины и думая каждый о своем.
Потом за дверью вагона побежали просторные, запаханные поля со следами раннего снега. У линии горизонта потянулся мелкий нестройный лес, прозрачный, серый, растворяющийся в белесом утреннем воздухе.
В вагоне  стоял жар от железной печки.
Ганжа, подкармливал покорённого жеребца корочкой хлеба, нежно  похлопывая его по шее, говоря, напевая что-то нежное в его бархатное, чутко вздрагивающее ухо. Гладил по теплым бархатным губам, пьянея от горьковатого запаха конского пота.
-Вот кони - говорил вахмистр Лесников, это же, невинные существа!  На войне их ранят, калечат, убивают, а они зла на нас не держат, и не предают никогда.
Человек — дерьмо. Человека надо рубить, а лошадку — жалеть. Правильный казак Юрка из тебя получится, если лошадей понимаешь. Она жизнь свою отдаст, а хозяина выручит.
Высокая, костистая, слегка сутулая фигура вахмистра притягивала к себе внимание. Черты лица не отличались правильностью, тяжеловатый подбородок, хищный горбатый нос, повадки хищного зверя, готового в любой миг к встрече с опасностью говорили о том, что человек этот упрям, храбр, крутого нрава и дурного характера. Глубоко посаженные глаза с прищуром выдавали в нем крепкую казачью породу.
В батальон  он пришел не потому, что хотел освободиться из плена. Плен его не пугал. Жестокий и сильный как зверь он выжил бы и там. Или бы погиб в драке за кусок хлеба или от пули часового.  Ненависть к большевикам, к их власти – вот что привело его к немцам. Таких людей Кононов ценил.
Покормив Шторма, Юрка вытер мокрую ладонь о свои штаны и вытянув шею спросил Лесникова:
- Господин вахмистр. А я вот интересуюсь. Какой оне веры?
- Кто это, оне?
- Ну те, которых мы воевать едем. Балканцы или хорваты.
- Известно какой, басурманской конечно, если за большевистскую власть сражаются. Правильно  Сергеич, иль нет? Ты нам растолкуй.
Муренцов оторвался от своих мыслей.- Не совсем так- поправил он.
- Сербы, хорваты и боснийцы один народ-южные славяне. А вот вера у всех разная. Например сербы- православные, как и мы. Хорваты- католики, а боснийцы- мусульмане.
Лесников протянул:
- Во-ооона как! Это выходит как в гражданскую, командир полка немец полковник Легарт приказал нам  уничтожить взвод красных и мы их в шашки! А потом оказалось, что это станишники наши. Кое с кем я ещё ту германскую ломал.
И сейчас тоже самое. Скажет басурман Хитлер расстрелять православного и никуда не денешься, надо будет стрелять. Эх! Жистя наша подневольная!..
Больше Лесников ничего не сказал, накрылся с головой шинелью и отвернулся к стене.
Для казачьей кавалерийской дивизии полного состава, насчитывавшей свыше 18 тысяч человек, по приблизительным подсчетам потребовалось не менее пятидесяти железнодорожных эшелонов. И эта махина двинулась из Польши в направлении Словакии, а оттуда дальше через Австрию и территорию Венгрии в Сырмию.  Эшелонам давали зеленую улицу— они останавливались лишь для смены паровозных бригад.
Воинские эшелоны следовали один за другим. Сотня за сотней, полк  за полком.
Железнодорожные составы с частями 1-й казачьей дивизии шли непрерывно, иногда на станциях догоняли друг друга, но твердо выдерживали установленный график движения.
Весь путь занял около шести дней и наконец,  как бы изнемогая  от долгого и непрерывного бега паровоз начал притормаживать от полустанка к полустанку, постукивая и постреливая  колёсами на стыках рельс.
Ранним утром зашипели, продуваясь, вагонные тормоза, лязгнули буксы под днищем вагонов и заскрипев эшелон встал.  Всё пространство вокруг,  спереди и сзади замерло в тишине и неподвижности.
Паровоз пустил  на рельсы струю пара, свистнул и медленно отошел, исчез скрылся в утреннем тумане. На перроне стояли люди в немецких серо-зелёных шинелях. На головах некоторых были башлыки.
С визгом и грохотов отъехала в сторону вагонная дверь. Раздались резкие, повелительные крики.
—Выходи строиться!
—Живей!
—Поторапливайтесь!
Казаки зябко поёживаясь неохотно прыгали на  землю, жаль было покидать обжитое тепло вагонов. Сергей Муренцов,  пригревшийся на верхних нарах,  недоверчиво приподнял голову и соскочил вниз, на пол.
Офицеры уже отдавали распоряжения.
Стучал и гремел под ногами застывший щебень, на рельсы, выгоны и шинели оседало седое марево тумана.
Где-то далеко невидимый в тумане, дважды свистнул паровоз.
Подмостив сходни, казаки начали  выводить  из  вагонов  лошадей.
Громко кричали отделённые и повзводные командиры, исторгая ртами белый пар и повторяя крики команд.
- 1-я сотня, станов-иииись, вторая сотня, третья...пятая!
- Разберись по взводам! Становись!.. Куда лезешь, дубина? Из какого взвода?.. Ты, мордастый, тебе сколько раз повторять?.. Куда лезете черти?...
Заседлав лошадей строились по взводам и сотням, ожидая команду- вперёд!
Офицеры объезжали сотни, всматриваясь в казацкие лица. Над конным  строем поднимался пар от дыхания.
-Подтяни стремя… Отставить разговоры.. не курить!
Кононов привстав на стременах хрипло и надсадно прокричал над застывшей колонной:
-По-о-ооолк! В походную колонну! Первая сотня вперёд! Четвёртая замыкающая! Дистанция – два корпуса! Рысью… марш!
В белом как молоко тумане нечетко  вырисовывались силуэты всадников. Шли колонной по  четыре  лошади в  ряду. Поскрипывали сёдла, нечаянно звякало  чьё- либо стремя, остро пахло конским потом и едкой махоркой. У Муренцова перед глазами покачивалась широкая спина взводного Нестеренко , и мохнатая папаха нахлобученная на самые уши.
До боли в глазах Муренцов вглядывался в колыхающиеся перед его глазами темно- зелёные погоны и  и ему казалось, что на него смотрит та женщина в дешёвой берлинской гостинице — его последняя женщина. Её глаза были тоже зеленые-зеленые.
Казаки, угрюмо сидящие в своих сёдлах,  несущие на своих плечах винтовки и карабины, ничуть не напоминали собой вчерашнюю голодную и бессловесную толпу пленных. Сейчас это были воины, полные  мужества и отваги, с  лицами, готовыми сражаться даже не за свою жизнь, а за право оставаться человеком.
И чувствовалось, что многие из них уже перешли рубеж своего страха, за которым начинается полное равнодушие к своей судьбе и даже собственной жизни.

*                *                *
По реке Саве из глубоких холодных омутов разливалось бурное течение. Вода там шла  неторопливо,  мерным резвым разливом, яро пенясь на каменистых перекатах.
Страшными кругами бурлили водовороты. Завораживали глаз и заколдовывали сердце. Бархатистой неровной каймою тянулся над горной грядой лес.
Где то вдалеке багряным заревом полыхала закрытая деревьями кромка неба, и из-под серого осеннего неба  уже тянуло промозглым влажным ветерком.
И не было сил оторвать взгляд от этой красоты.
Казачьи полки, сотня за сотней шли походным маршем. С неба падали огромные снежные хлопья, наполовину с дождём. 
Кони и люди втягивались в однообразное, рассчитанное на долгий путь движение.
Казаки  привычно и сонно сутулились в седлах. Влажные от дождя конские крупы тускло отсвечивали.
Разговоры смолкли. Многие дремали, привычно покачиваясь в седлах. Слышались только стук и цокот множества конских копыт, да металлический  глухой перезвон  плохо подогнанного казачьего снаряжения.
От проходивших сотен несло терпким конским потом, запахом мокрых  шинелей, кислым запахом седельной кожи и конского снаряжения.
Муренцов закутал голову в башлык, стараясь согреться. Он дремал, покачиваясь в седле то забываясь, то внезапно всполахиваясь,  вынырнув  из сладкой дрёмы.
Через несколько часов в тумане начали вырисовываться неясные очертания     большого села. Чувствуя скорый привал оживились уставшие кони. Голодный, мокрый и уставший от перехода полк подошёл к селу. Жили здесь явно зажиточно. На это указывал ухоженный вид домов,чистота и порядок во дворах. Высокие, крепкие, с железными осями тарантасы и сытые, сильные с лоснящимися боками кони.
*                *                *
Прибыв на Балканы 1-я Казачья дивизия расположилась в районах- Землин, Рума, Митровица, Панчево, расположенному северо-восточнее Белграда.
Штаб дивизии, совместно со штабом 5-го Донского полка, стал в местечке Рума, а полки и части обеспечения дивизии, расположились в окрестных селах.
Дивизия вошла в состав 2-й танковой армии, которой командовал генерал Рендулич. Танковая армия, а вместе с ней и казачья дивизия вошли в группу армий «Ф» под командованием генерал-фельдмаршала фрайгерра фон Вайхса.

*                *                *
Стоял холодный зимний вечер. На улицы небольшого сербского городка Радо  опускалась сырая, темная ночь.
Холодный декабрьский туман стлался над извилистым руслом реки, над замёрзшими лужами и заползал в город, где последние редкие прохожие, спешили укрыться от него за воротами заборов и дверями домов.
В надвигающихся сумерках глухо звучали  шаги усталых бойцов, идущих в колонне по деревянному настилу моста через Лим.
Тускло горели редкие фонари. Их бледный рассеянный свет свет едва пробивался сквозь туман, и чудилось, будто из тумана выступают тени чудовищ.
В Рудо  формировалась Первая пролетарская народно-освободительная ударная бригада. С окрестных гор спускались все новые и новые отряды партизан, прибывавшие со всех концов Югославии. Их тут же размещали по домам, довооружали и после короткого отдыха вновь отправляли  в горы.
С самого утра на улицах городка толпились горожане.
Толпы людей стояли на площади у старого фонтана, окруженного оголившимися каштанами. В толпе проворно шныряли мальчишки, всё их внимание было приковано к вооруженным людях, стоящим на площади.
В строю стояли стояли рабочие и бывшие солдаты, студенты, крестьяне. Были среди них  сербы, хорваты, словенцы, несколько русских эмигрантов и немецких колонистов. Партизаны были одеты в немецкие и итальянские шинели, полушубки, телогрейки, штатские пальто и студенческие тужурки.
Вооружены бойцы были различным оружием, кто-то югославскими и немецкими карабинами, кое-кто охотничьими ружьями, ручными пулеметами всех систем и пистолетами различных калибров.
У каждого партизана на военной кепке или меховой бараньей шапке красовалась звезда.
В строю стояло более тысячи бойцов только что сформированной 1-й Пролетарской бригады Народно-освободительной армии Югославии.
Бригада ждала приезда  своего главнокомандующего, Иосипа Броз Тито.
Поеживаясь от холода посматривал по сторонам Душан Белич, загадав желание, что первым увидит появление Тито.
По левую сторону от него стоял крепкий детина с красным лицом любителя сливовицы, и дерзкими глазами. Он был одет в длинное изношенное пальто с большими разноцветными пуговицами и носил имя — Марко. Никто достоверно не знал чем он занимался до войны, но говорил, что он был бандитом, убил несколько человек. Возможно, что благодаря этим слухам к нему относились с опаской.
Впереди, переминаясь с ноги на ногу, стоял Томислав Ивич, ешё совсем молодой мужчина, со смуглым небритым лицом, левую сторону которого пересекал багровый шрам. Он пристально смотрел перед собой,  то и дело машинально поправляя кобуру пистолета на портупее.
Неделю назад его назначили командиром роты.
По правую руку Антон, сын русского эмигранта, родившийся уже в Сербии.  Юноша, почти мальчик. Завороженно смотрел по сторонам и казался воплощением невинности и энтузиазма. Месяц назад он тайно бежал из дома своего отца штабс- капитана Киселёва и вступил в отряд  Тито.
Зачем? Он и сам этого не знал. Может быть не давали покоя гены потомственного военного, может быть осточертело удручающее однообразие тихого, сонного прозябания. Идеалист, легкомысленный мечтатель, он жаждал подвигов, не понимая того, что война это прежде всего грязь и смерть.
-Ты когда- нибудь видел генерала Тито?— толкнув локтем Антона, спросил Душан.
-Да видел. И даже говорил с ним. Он несколько лет провёл в России, учился там. Встречался с самим товарищем Сталиным и тот подарил ему перстень с огромным брильянтом.  Говорят что раньше этот камень принадлежал царю.
Антон не обманывал. Во время Первой мировой войны Иосип Тито был ранен казачьей пикой и попал в русский плен.
Однажды, казаки-охранники здорово отхлестали его нагайками за то, что местные женщины уделяли ему много внимания. Правда сам Тито об этом предпочитал не рассказывать.
Вдоль строя торопливо прошел комиссар бригады Филип Кляич.  Партизанам он был известен как Фича. Недавно Фича получил ранение. Пуля оцарапала шею и до самого подбородка она была замотана бинтами. Фича был страшно горд, когда слышал за спиной восторженный шёпот молодых партизан. 
За спиной комиссара висел немецкий автомат. Проходя мимо друзей, он услышал разговор и недовольно повернулся к ним забинтованной шеей.
В это время Белич  толкнул Антона локтем:
-Идут!
Показался Тито. Он  был крепкого телосложения , быстрым взглядом и военной выправкой.
Его черные блестящие, как маслины глаза сверкали от гордости и волнения.  На крупном лице дрожала сдерживаемая улыбка.
Был он в блестящих сапогах, защитных бриджах. На плечи накинут длинный темный плащ. За спиной стояли знаменосец со знаменем и два ассистента.
Комиссар бригады увидев Верховного главнокомандующего подал команду: «Пажња !»— и, печатая шаг пошёл ему навстречу:
-Товарищ Верховный главнокомандующий, Первая пролетарская народно-освободительная ударная бригада построена!
Тито  отдал комиссару честь и повернулся лицом к строю:
-Товарищи пролетарцы!— крикнул Тито.— Сегодняшний день навсегда будет вписан в историю нашей освободительной борьбы.
Слова главнокомандующего разносились в тишине над площадью, а вдали, за городом, словно в ответ на них, раздавались взрывы снарядов и пулеметные очереди. Легкий ветер приносил мелкие хрупкие снежинки. Они медленно опускались на землю и сразу таяли.
Душан Белич не сводил с Тито глаз.
-Решением Центрального Комитета и Верховного штаба сегодня здесь сформирована наша первая регулярная часть— Первая пролетарская народно-освободительная ударная бригада, бойцами которой вы с этого момента являетесь! 
Показав на знамя, которое держал знаменосец,  Тито сказал:
-Вручаем вам знамя бригады. Несите его с честью ! Смерть фашизму!
-Хвала!— загремели черногорцы.
-Живио!— закричали сербы.
Раздалась команда: «Вольно», и роты развели на места дислокации.
Уже к концу 1941 года партизаны провели крупномасштабную операцию в Западной Сербии в результате которой им удалось очистить от немцев довольно крупные территории, на которых была провозглашена «Ужицкая республика».
На гористой, покрытой густым лесом местности называемой, Фрушка-Гора, сосредоточились крупные силы титовцев. Несколько партизанских бригад основательно укрепились в этом районе. Построили прочные ДЗОТы, которые связали ходами сообщения и хорошо замаскировали.
Каждая титовская бригада контролировала свой район обороны, поддерживая друг друга огнём и имея хорошо налаженую связь с соседними бригадами.

*                *                *

Сотня есаула Щербакова  вошла в село рано утром.  Казаки толпились на площади среди замерзших луж, курили, божились, плевались и кашляли. Ждали сотенного, который разговаривал со старостой села.
По изрезанной колеями улице, широко размахивая руками, к площади спустился невысокий полный человек в овчинной безрукавке и высоких кожаных сапогах. Кожа на лице обтягивала красные обветренные скулы. На  подбородке сверкала редкая седая щетина. Следом за ним шагал сотенный.
Казаки замолкли.
Командир первого взвода Нестеренко нецепко сидел в седле боком, поигрывал плетью. Щербаков  подошел к нему, положил руку на седло.
-Командуй Петро. Будем расквартировываться.
Послышались раскатистые крики команд:
-Первый взвод занять улицу вправо! Второй второй -влево! Третий - прямо!
Пока квартиръеры размещали казаков по хатам, а штаб занимал выделенный для него дом. казаки ринулись по дворам искать провиант для коней.  Растянувшись цепью они двигались вдоль по улице, к которой прижимались аккуратные дома. Винтовки на перевес, сдвинутые на бок кубанки и папахи. Топот и ржание лошадей.
Село замерло. На улицах не было ни души. Местные жители уже знали о приходе казаков и боязливо не выходили из домов.
Разговор с местными жителями происходил короткий, чисто деловой, никаких ненужных слов или вопросов.
Муренцов спешился возле стоявшего на отшибе дома, завел во двор, поставил у крыльца коня, поводья примотал за перила.
Заботливо протер ему влажные надглазницы, накинул на влажную спину пахнувшую конским потом попону. Огляделся по сторонам.
Дом просторный, крытый потемневшей от времени черепицей. Большой двор, конюшня, молотилка, хозяйственный инвентарь.
Поднялся в дом. Тут уже были казаки его отделения- Юрка Ганжа, Красноусов, пулемётчик Сашка Степанов. Хозяин, невысокий сухой крестьянин лет за сорок, в меховой безрукавке сидел за столом. Хозяйка возилась у печи.
-Доброго здоровьичка, газда.
Газда на сербском это хозяин, Муренцов помнил это ещё с германской.
Хозяин кивнул головой, раскуривая трубку.
- Добар дан!
- Вы понимаете меня?
- Разумем скоро све. В прошлую войну я был в России.
- Покормите казаков? - весело скаля зубы спросил Юрка
- Сколько вас человек.
- Пятеро.
- Покормим, но ето хладно. Хладно! Сейчас хозяйка будет греть. А я пойду. Дела.
Хозяин извинился, вышел во двор.
Наскоро переговорив с хозяйкой, Муренцов сказал казакам:
-Ну что хлопцы, отогрелись у печи да рядом с доброй хозяйкой? Тогда надо исполнять главное правило казака. Сначала напоить и накормить коня, а потом уж самому валиться к костру.
Вышел на крыльцо. Казаки, закидывая за спину винтовки, повалили следом.
Уже рассёдланные кони, вытертые насухо стояли под навесом и мотая торбами, доедали овёс.
Муренцов одобрительно крякнул.
-Вот учитесь хлопцы у хозяина. Хоть и не казак, а сразу видно, что справный воин.
Казарм в селе конечно же не было. Заранее назначенные квартирмейстеры размещали казаков в домах местных жителей. Там же ставили лошадей. Муренцов договорился с квартирмейстером, чтобы его отделение оставили на постой в этом доме.
Разместились. Убрали лошадей. Начало темнеть. Заработали полевые кухни. Повечеряли. Выставили караулы.
Перед сном свободные от службы казаки вышли на улицу покурить.  Постояли  перед дворами, почесали языки и пошли спать. Муренцов устало упал на попону, пахнущую конем. С головой укрылся шинелью.
Наутро полк начал приводить себя в порядок.
Хозяйственная рота оказалась завалена работой. Из полковых кузниц несло жаром и грохотом. Кузнецы работали днем и ночью, спешно перековывая лошадей.
Шорники чинили сёдла, хомуты,  шлеи,  уздечки и прочую сбрую. Ремонтировали повозки, походный инвентарь.
Казаки старались получше подкормить своих коней, подогнать снаряжение.
Фураж покупали у местного населения.
Местные косились на казаков, потому что, партизаны, часто грабили своих. Казаки тоже отличались  драчливым и шумным нравом, но обид не причиняли.
Комната, которую заняло отделение Мурецова, выходила окнами в сад. Сделав неотложные дела, Муренцов уже под вечер отворил дверь комнаты с твёрдым намерением скинуть сапоги и завалиться спать.
В комнате было тесно.
Амуниция, шинели, ранцы, подсумки, винтовки, рассыпанные всюду патроны заполняли собой маленькую комнату, превращая её в какой-то военный цейхгауз. Но кажущаяся небрежность обстановки не имела ничего общего с беспорядком и расхлябанностью.
Оружие стояло или висело в изголовьях кроватей, сёдла лежали у порога, влажные шинели были развешаны поближе к печи. Каждый вечер Муренцов вешал на дужку кровати карабин, ремень, снял мундир, стаскивал сапоги и, накрывшись  шинелью обессиленно валился на постель.
*                *                *
В феврале во 2-ю бригаду из Белграда приехали атаманы Донского, Кубанского, Терского и Астраханского войск за рубежом — генералы Татаркин, Науменко, Вдовенко, Ляхов, и генерал-лейтенант Шкуро.
Эти атаманы давно уже находились в резерве и не занимали никаких постов в казачьих частях германской армии. Поездку им организовал начальник Главного управления казачьих войск генерал Краснов.
Кононов, оповещенный о приезде гостей в его полк,  распорядился, чтобы все было готово для встречи гостей.
-Нужно,  наших стариков встретить с почетом. Они — казачьи генералы и наша святая обязанность оказать им почет и уважение. Так уж у нас, казаков, принято— сказал своим  офицерам Кононов.
Полк был построен и генерал Шкуро, неказистый и непредставительный рядом с другими генералами, но необыкновенно подвижный и юркий, с вечно смеющимся лицом и пьяными глазами, вручил отличившимся казакам боевые награды.
После построения, Кононов, пользуясь правами хозяина повел гостей  показывать своё  хозяйство.  Было время обеда,  и казаков распустили на обед.    Они  обедали,  тут же во дворе казармы.
Кононов показывал гостям лошадей. Казачьи генералы живо интересовались несением службы, состоянием коней, чем кормят казаков.
Самый любознательный был генерал Науменко. Высокого роста, худощавый.
В серой черкеске кубанского пластунского полка, с кинжалом на узком наборном поясе.
Орденов на нём не было, лишь знак за Кубанский ледяной поход.
- Так-с..так-с.. Все  понятно-с...  -  говорил генерал на объяснения Кононова и спрашивал: - Как служба? Настроение казаков?
–Служба как служба. Настроение доброе, не жалуются.- Отвечал Кононов
Но вскоре затянувшаяся экскурсия стала утомлять гостей и комполка уловив это сделал широкий приглашающий жест:
- А  теперь,  господа,  прошу за стол! Закусим чем бог послал!
Генерал Татаркин привез с собой в подарок полную машину ракии и домачи- сербского самогона.
У медного рукомойника гости  вымыли руки и почистили щёткой  форму.
Хозяин дома принёс в подарок бутыль ракии, сказал:
- Это своя, домашняя. 
Ракию распробовали очень быстро, во дворе разожгли мангал. У терцев и кубанцев есть рецепт печени, сохранившийся с древних времён. Её режут на маленькие кусочки. Солят, добавляют специи, перчат, заворачивают в тонкий слой внутреннего бараньего сала, формируя  колбаску. Потом нанизывают на шампуры и сразу же на раскаленные угли. 
Надо только следить, чтобы жир не капал в огонь. Вертеть, вертеть. Тогда весь жир останется внутри шашлыка. Сводящий с ума и вызывающий голодные желудочные спазмы запах! Божественный вкус! И все это – за несколько минут.
Всем присутствующим налили по стакану вина, шампур в руки, тост. А в это время казаки помладше, варили шулюм, жарили традиционный шашлык.
После мяса на остывающие угли  положили спелую паприку - огромные стручки сладкого красного перца.
С матершинными шуточками - прибаутками всё организовал Андрей Шкуро.
Уже с первой минуты в полку он держал себя так,  как будто дело было не на Балканах, а в его родной станице, где он знал всех и все знали  его.
Самому Кононову, и всем офицерам он говорил - «ты» и всех называл сынками. Многие слышали имя Шкуро от своих воевавших в гражданскую отцов и смотрели на него с восхищением.
Через час генерал Шкуро напоил всех офицеров пятого полка совершенно в стельку. Он верховодил за столом.
Когда же заиграли лезгинку Шкуро, не выдержав, распустил широкие рукава черкески и с криком "харс, харс",  как коршун с расправленными крыльями полетел по кругу, мелко перебирая ногами. Темп музыки всё нарастал и нарастал, казаки, подзадоривая танцора хлопали в ладоши. Задохнувшись, Шкуро под общий одобрительный смех остановился, пьяный и счастливый упал на руки казакам.         
- Ну бисовы дети! - Смеялся он.-  Загнали всё таки батьку Шкуро!
Шкуро аплодировали, пили за его здоровье.
Паннвиц и немецкие офицеры были поражёны простотой общения между казаками и их генералами. В немецкой армии, где общение солдат с офицером шло только через фельдфебеля, всегда соблюдалась дистанция между младшим и старшим по званию. В вермахте было невозможно представить такие братские и тёплые отношения.
После посещения 5-го Донского  полка гости поехали в 4-й Кубанский казачий полк. Их встречал командир полка  подполковник барон Пауль фон Вольф и командиры дивизионов.
Опять удивил генерал Шкуро. Он появился перед строем казаков с черным знаменем, на котором был вышита волчья  голова.
Отсалютовав  казакам обнаженной шашкой Шкуро долго рассказывал о том, как во время Гражданской войны со своими  «волчьими» сотнями сеял панику в тылах красных.
Воодушевлённый этими рассказами 4-й полк во время первого же  рейда спалил дотла деревню, где партизаны оказали сопротивление.
Разгневанный Паннвиц в окружении конвойной сотни помчался к кубанцам.
За ним - полсотни конвоя в черкессках, с развевающимися за спиной башлыками, с шашками.
Приказал собрать все сотни и дивизионы. Подполковник Вольф построил полк.
Щеголяя молодцеватой посадкой генерал фон Паннвиц появился перед казаками на  злой, донской  кобыле, в папахе и кавказской черкесске.
Сердито крикнул с коня:
- Казаки! — Но кубанцы смотрели на батьку Паннвица такими влюблёнными глазами, что генерал смутился. Рыжая кобыла ощерив жёлтые зубы, гоняла во рту железо.
- Мне стало известно, что вы ведёте себя как варвары. — Паннвиц махнул рукой. Его лицо раскраснелось от крика - Вы военнослужащие германской армии, - опять закричал он, — а не какая-нибудь банда...  - Он грозно оглядел казаков- Кто разрешил вам бесчинствовать?
Кубанцы, глядя на Паннвица чистыми невинными глазами, дружно ответили:
-Батька Шкуро! А мы его волки!
Трудно было на это что либо возразить, ведь Паннвиц сам привёз генерала Шкуро в корпус. Но он всё же пообещал задать перцу всем, начиная с Вольфа и кончая последним приказным.
После построения полковник Вольф сказал:
-Это же казаки, господин генерал. Им сам генерал Шкуро привил правило, соблюдать лояльность к гражданскому населению в случае отсутствия сопротивления и тотальный грабёж в случае, если прозвучит хотя бы один выстрел. Тут мы наверное бессильны что либо изменить.
Тактику Шкуро взяли на вооружение и стали регулярно засылать в партизанский тыл волчьи группы. Их формировали только из добровольцев- охотников. Старшим группы всегда шёл опытный русский или немецкий унтер- офицер.
Вооруженные автоматами, гранатами и ножами группа уходила в рейд на три- четыре дня и устраивала засаду рядом с партизанской базой или постом. Главная задача была взять языка.
Постепенно эту тактику переняли и другие казачьи полки. "Волчьи группы" охотились в районах Новой-Градишки, Дугог-села, Беловара.
Но партизаны тоже начали свою охоту и велась она  с переменным успехом. Всё зависело от того, кто кого перехитрит, или окажется удачливее.

*                *                *
Шторм учуял принесённый ветром запах кобылы. Он задрал голову, захрапел, но Юрка дёрнул поводья к себе, гаркнул: "Я те, ч-оорт!", ударил в брюхо каблуками, и как-то по особому цокнул губами, чем привел  жеребца в дрожь. Шторм захрапел, будто учуял волка, однако стал снова вполне послушен.
Это совсем не означало, что жеребец забыл о кобыле, стоящей в соседнем деннике.
Светло-рыжая, почти соловая, со светло-седоватой гривой и хвостом, она манила, притягивала  жеребца и он бесился не находя себе места.
Через несколько дней Шторм опять перегрыз чумбур и выбрался из своего станка. Забрался в денник к кобыле, потерся мордой о её шею. Потом поднял хвост и шею, гордо обходя кобылу. Он подошел сзади и потерся мордой о её круп кобылы, нежно и призывно заржав.  Он переступал с ноги на ногу в нетерпении.
Когда Юрка зашёл в денник, то увидел счастливую морду жеребца.
-Сукин ты сын, что же ты наделал, дъяволюка!.. Ну-ка марш к себе, пока сотник не прознал. Будет нам тогда обоим.
Увидев, что кобыла брюхата, Елифирий Толстухин покрыл отборным русским матом всех, Ганжу, его коня и дуру кобылу. Особенно досталось Сталину и Гитлеру, призывающих на войну рас****яев, молокососов, и просто говнюков.
Через несколько месяцев у кобылки родился жеребёнок. Он долго лежал на мягкой соломе без движения, как мертвый, растянувшись на мягкой соломе среди денника.
Кобыла облизав сына языком, стояла над ним, не спуская  влюбленных глаз. Жеребенок поднял голову, не найдя ничего интересного в новом, окружающем его мире  устало уронил голову и закрыл глаза. Отдохнув он  попытался встать. Кобыла радостно всхрапнула и поощряюще закивала головой.
Жеребенок, широко расставив ножки, пошатываясь, стоял среди денника, с трудом удерживаясь на разъезжающихся во все стороны ногах.
Как только жеребенок встал на ноги, Елифирий Толстухин осторожно вошел в денник. Кобыла захрапела и угрожающе прижала уши.
Елифирий перевёл дух и задумался.
-Ну что мне с тобой делать? Принесла ведь всё- таки, подлая. Надо теперь начальству докладывать.
Но сотенный прознал сам.
-Откуда жеребенок?- спросил он у командира взвода.
Тот молчал
- Твой?
-Никак нет. Я больше по бабам. С кобылами ишо не пробовал.
-Шуткуешь?! Толстухина, ко мне!
Сотенный  катал желваки на скулах,  сжимал челюсти так, что скрипели зубы.
-Как это получилось?
Елифирий вздохнул.
- Не доглядел. Виноват.
-Ты мне это брось, Толстухин! Решил из эскадрона табор цыганский устроить?.. А если батька прознает?
Щербаков красными глазами смотрел на своего казака через стекло керосиновой лампы. Над ним вились мотыльки и вечерняя мошкара, бились о стекло и падали вниз.
Сотенный нахмурился, тяжело задышал представив себе разнос у командира полка и короткими толстыми  пальцами с необрезанными черными ногтями забарабанил по столу.
- Слушай приказ. Байстрюка пристрелить. Мясо на кухню. Выполняй, а то не посмотрю на седую голову. Взгрею!
Через пару месяцев в эскадрон приехал Кононов. Расседланные кони паслись на лугу. Поговорив с сотенным Кононов уже садился в машину, когда увидел, что с  пастбища, казаки ведут отдохнувших и сытых коней.
- Это-оооо, что такое, Щербаков?
Указывая пальцем на приближающихся лошадей, спросил Кононов.
Обмахиваясь хвостом от досаждавших слепней бежал худенький стригунок.
- А-ааа, махнул рукой сотник. Хотел я его в распыл, так целая делегация пришла просить. Я и дрогнул, дитё ведь. Мы ведь тоже когда-то тоже титьку сосали.
Кононов задумался. Махнул рукой
-Ладно! Пущай при матке живет. Временно  и  так  далее. Потом посмотрим.
Толстухин пошёл на конюшню, где стояла лошадь.
Увидев хозяина она потянулась к нему, словно невзначай коснулась щеки теплой замшевой губой. Втянула воздух, словно испытывая его, спрашивая ответ на главный вопрос.
Елифирий обнял её за шею.
- Ладно, ладно не волнуйся. Помиловали твоего сыночка. Значит ишшо поживём!
*                *                *
2 апреля 1944 года по случаю дня рождения Кононова в 5-м Донском казачьем полку был праздник. К этому дню готовились загодя, всем хотелось праздника и веселья.
Поздравить именинника приехал генерал Шкуро. Он был в расшитой серебром черкеске с кинжалом, при  шашке. Постаревший, с уже поредевшей и седой шевелюрой, но по прежнему бодр и как всегда-деятелен. 
Каждая чарка выпивалась только по его команде.
В комнате было жарко, душно. На день рождения были приглашены все офицеры, свободные от службы.  Длинные столы были празднично покрыты белыми скатертями, уставлены вазами с фруктами и бутылками.
Во главе стола сидел именинник, рядом с ним по правую руку генерал Шкуро.  С левой стороны майор Ритгер.
Уже захмелевшие офицеры и несколько приглашённых казаков сидели с красными, напряжёнными лицами.
Муренцов пил вместе со всеми, но не пьянел.  Только в голове становилось всё тяжелее.
Смутная тоска медленно закрадывалась в сердце. И хотелось выплеснуть её из себя, рассказать всем о своей боли.
И сами собой из души рванулись слова:
- Когда мы были на войне
Как птица взлетел его хриплый голос, покрывая нетрезвый, нестройный гомон за столом.
- Когда мы были на войне -подхватили все .
- Там каждый думал о своёй любимой или о жене.
И десятки голосов понесли пронзительные слова казачьей песни через окна, по улицам села. Казалось, что эти сильные и мужественные люди хотят докричаться, донести слова любви и своей нестерпимой боли до своих станиц, до родной земли, любимого Тихого Дона.
А Муренцов уже выводил:
Я только верной пули жду,
Я только верной пули жду,
Чтоб утолить печаль свою
И чтоб пресечь нашу вражду.

Когда мы будем на войне,
Когда мы будем на войне,
Навстречу пулям полечу
На вороном своём коне.

Но только смерть не для меня,
Да, видно, смерть не для меня,
И снова конь мой вороной
Меня выносит из огня.
Андрей Григорьевич Шкуро крякнул, вытер набежавшую слезу. Вышел из-за стола, встал в центре зала,  расплескивая густое, тёмное, душистое  вино.
Генерал оглядел присутствующих, поклонился.
-Дуже гарная песня, хлопци. Аж мурашки бигають, нехай Господь вас благословить! Зараз повернимося до наших справ.
Зычно позвал.
- Иван Никитич, пидийдыно до мэнэ!— Тот подошел и стал по стойке «смирно».
- Пиднемаю чарку за твое здоровья! Покы иснують таки хлопци як ты, ще нэ вмерло казацство! Бый червоных як це я робыв!
Кононов стоя, шутливо- покорно выслушивал поздравление генерала.
- Ось, трымай вид мэнэ подарунок!- сказал Шкуро, вытягивая из-за голенища кожаную кавказскую нагайку, с серебряным  навершием в виде головы волка.
- Я нэю сам батогив отрымував. Мий батько  нэю мэнэ по сраци лупцював. Дарую це  тоби, бо люблю тэбэ як ридного сына. В тэбэ моя порода!  Ты гидный цёго подарунка.
Кононов не остался в долгу. По его приказу адъютант принёс для Шкуро бутыль ракии с запечатанной в ней целой грушей. Это было изготовление сербских монахов, которые надевали пустую бутылку на ветку с завязью груши, и, когда она вызревала внутри сосуда, заполняли емкость ракией и закупоривали.
По знаку Шкуро бутылку тут же откупорили и всем гостям разлили  в маленькие стопочки. По комнате поплыл нежный аромат цветущей груши.
Казаки подбежали, подхватили генерала Шкуро и Кононова на руки и начали качать.
- Що вы робытэ, бисовы диты?!— упираясь и смеясь, говорил подбрасываемый высоко в воздух генерал Шкуро.

Вечером на квартире у Кононова, наедине, Шкуро переходя на кубанскую балачку и жестикулируя рассказывал Кононову о  встрече с Власовым:
-Я маю тоби дэщо казаты! Цэ е наш атаман, котрый нас на бийку повэдэ— говорил Шкуро, кружа  по комнате большими шагами.
Он говорил о том, что Власов не одобряет политику Гитлера, которая  ведет Германию к неизбежной катастрофе. О том, что немцы для своего спасения вынуждены будут дать широкие полномочия Комитету освобождения народов России.
-Нам нужно было только быть готовыми к этому моменту; нужно сформировать вооруженные силы, вооружить их и подготовить для нанесения первого  удара.
А если немцы будут тянуть и дальше, то послать их на хер и выступить самим.
Рыск конечно есть, но иначе нельзя. Тут либо пан, либо пропал.
Опираясь руками на  шашку, Кононов молча сидел на табурете,  искоса глядя на Шкуро.
Тот  поманил Кононова пальцем и опять переходя на балачку прошептал:
-Власов пэрэдае тоби витання  и прохання — очикуваты!
Кононов раздумчиво спросил:
-А до меня, Андрей Григорьевич, дошли слухи, что генерал Краснов не верит Власову и отказывается подчиняться «большевистскому генералу». Так ли это?
Шкуро посмотрел на Кононова хитрым, смеющимся взглядом. Глаза его сморщились, превратившись в узкие щелки и распустили по лицу паутину тонких морщин. Неторопливыми  пальцами он достал серебряный портсигар, кашлянув, закурил, произнес усмешливо:
-Ты ж дывысь якый розумник!?
Внезапно сделавшись серьезным  вновь перешёл с балачки на чистейший русский язык.
-За это не беспокойся. В самое ближайшее время я встречусь  с генералом Красновым и думаю, что устраню все  разногласия между ними.
Генерал затянулся и выпустил облако дыма.
-Ты пойми, Иван Никитич, нам нужно вырвать казаков из рук немцев во что бы то ни стало! Тогда мы сможем продолжить свою войну за освобождение России. Гражданская война ещё не закончилась. Мы еще вздёрнем эту суку Сталина, на Красной площади.
Они проговорили почти до рассвета.
Утром генерала Шкуро провожали на вокзал. Он ехал с докладом к генералу Краснову, а потом в Казачий Стан.
-Поеду я, Иван Никитич. К Доманову ещё надо заехать. Дивчина у меня там. Леной зовут. Ох и гарная же дивчина! А ты  надейся и жди. Скоро всё изменится! — сказал генерал Шкуро и по-отцовски обнял его. Расцеловались, и Шкуро сел в автомобиль.
Теснясь в воротах сопровождающие казаки, верхами выехали на улицу.  Тронулись. Полковник Кононов взял под козырёк и долго смотрел в  след удаляющемуся конвою, пока кавалькада не скрылась в дали.               
*                *                * 
Однажды весенним утром командир эскадрона Щербаков с начальником штаба рано утром отбыли в штаб полка и заночевали там, оставив за себя  командира первого взвода Нестеренко.
Нестеренко, был лихой казак. Но такой же и отчаянный гуляка. Днём он захватил партизанский обоз, на телегах которого стояло несколько бочек ракии.
И большинство казаков пользуясь отсутствием командира эскадрона загуляло.
С вечера в месте расположения сотни появились женщины. К полуночи большинство казаков перепились. В ночной тишине звучали песни, слышался бабий визг. До поздней ночи в селе слышался мужской хохот и посвист.
Темны Боснийские зимние ночи. На черном бездонном  небе в безмолвии светил одинокий рогатый месяц, отражаясь в текучей быстрине Савы.
Ночью сквозь сон, Муренцов вдруг услышал четкий одиночный выстрел, за ним короткую очередь пулемета на перевале та-та-та, а затем беспорядочную винтовочную стрельбу. Горы отозвались громким эхом.
Распахнув дверь, он увидел, что весь противоположный склон вспыхивает огоньками выстрелов. На крыше дома зазвенела разбитая пулями черепица.
Спешно натянув непросохшие сапоги, схватив в одну руку шинель, в другую винтовку и пояс с подсумками, Муренцов сбежал по ступенькам крыльца, во двор. Следом за ним застучали каблуками казаки его отделения. Правее, от двери стоял только что вернувший есаул Щербаков и резким нервным голосом что-то выговаривал вестовому. Увидев Муренцова он махнул ему рукой, приказывая подойти.
- Вы Сергей Сергеевич, возьмите взвод Нестеренко и поддайте жару краснюкам! Их пулемётчик засел во-ооон на той горушке. После того как подавите огневую точку, закрепитесь и ждите подкрепление.
Взвод уже построился. Предстояло подняться к перевалу по узкой тропинке, круто идущей вверх по обстреливаемому противником скалистому склону.
- Взвод, перебежками по одному, за мной!,— скомандовал Муренцов и, поднявшись на дорогу, побежал вверх по тропинке. От осознания опасности поле зрения как-то сузилось, но зато теперь Муренцов видел все предметы исключительно четко. На середине подъема кончились силы, и казаки было залегли, чтобы перевести дух, но лежать на земле, зная, что тебя вот вот нащупает пулемётная очередь было очень неуютно.
Пули чмокали и рикошетили от скалы, подымая светлые столбики известковой пыли.
Взвод вскочил и тяжело дыша затопал наверх.
Казаки чувствовали себя неважно, ночью изрядно выпили. А тут пришлось с утра бегать по горам. Придерживая руками, ёрзающие на спинах винтовки, они рысцой выскочили на дорогу.
Залегли у левой обочины, за перегибом отходящей на запад тропы и оказались сразу на линии огня. Выше и правее бил короткими очередями пулемет.
Муренцов быстрым, нервным шёпотом приказал уряднику- беспокоить пулемётчика беглым огнём, изобразить видимость атаки, а сам вжимаясь в землю пополз в сторону, ища место с которого можно было достать пулемётчика. Вот тут и пригодилась прежняя военная сноровка.
Партизанский пулеметчик работал умело. То справа, то слева от куста на несколько мгновений показывался кончик его пилотки, сразу же гремела очередь и пилотка исчезала.
Муренцов выпустил три патрона, стараясь успеть взять его на мушку, но каждый раз опаздывал. По-видимому, пулемётчик заметил, что на него началась охота и несколько очередей легли в двух шагах от Муренцова.
Комочки мокрой черной земли полетели ему в лицо. Следующая очередь просвистела над головой и огонь снова был перенесен на дорогу из-за которой вел стрельбу взвод. Басисто рокотал пулемет, пули ломали ветки кустарника, густо росшего по склонам, откалывали и раскидывали каменную крошку.
Муренцов оглянулся. Необходимо было принять какое-то решение.
Слава Богу, кроме пулемётных очередей и винтовочных выстрелов казаков— больше не стреляли. Значит основные силы партизан пока ещё не подошли. Очень важно было опередить противника и занять вершину до подхода партизан, так как оттуда их пулеметчики могли перестрелять всю сотню.
Эти мысли промелькнули в сознании Муренцова в какую-то долю секунды.
В узкой щели, проточенной ливневыми потоками, стекавшими со склонов горы. пролегала тропа. По краям её прикрывали заросли кустарника.
Щель змеилась по склону среди цепких кустов терновника и давала достаточное укрытие крадущемуся по ней человеку. Муренцов повернул голову к лежащим за обочиной казакам, прикрыв ладонью рот крикнул вполголоса
- Хлопцы я наверх. Прикройте.
Вжимаясь в землю, где пополз, где сгибаясь в три погибели  двинулся вверх по склону. Под ногами шуршали небольшие камни, подошвы сапог скользили по влажной от росы земле, сбивая дыхание.
Через полчаса он был уже у самого верха. Повернув голову, заглянул за скалу.
Поднимающееся солнце ударило в глаза. В этом слепящем оранжевом мареве он увидел два черных силуэта, лежащих на плоском камне, шагах в двадцати, россыпь стреляных гильз, пулемётные ленты в коробках. Муренцова они не видели.
Он опустил мушку чуть ниже затылка правой фигуры и нажал на спуск. Сухо ударил винтовочный выстрел. Приклад резко ударил в плечо. Запахло пороховым дымом. Он тут же передернул затвор. Выбросил на снег пустую гильзу и снова прижал приклад, ловя на мушку второго.
Тот только успел удивлённо повернуть к нему голову и так и замер. Пуля ударила в спину. Скрючился, ноги подтянул к животу.
Мёртвые пулемётчики лежали внизу. Муренцов спрыгнул на пулемётную площадку. Под ногами катались стреляные гильзы.
Муренцов поразился внешнему сходству пострелянных пулемётчиков. Тот что постарше ещё дышал. Муренцов перевернул его на спину, расстегнул на его груди сербскую солдатскую куртку, и увидел синеву татуировки... заход солнца и море по которому плывет кораблик.
Раненый захрипел. Он силился, что-то сказать, но при каждом выдохе на губах выдувались кровавые пузыри. Наконец он затих. Муренцов закрыл ему глаза.
Как только пулемёт умолк, взвод, с криками, задышливым хеканьем и матом рванул вверх.
Когда запыхавшиеся казаки добежали до площадки на которой лежали убитые пулемётчики, они увидели Муренцова, сидящего на камне, задумчиво курившего сигарету.
-Ну у тебя и нервы, Сергеич. Двух человек ведь убил в одночасье, а у самого и ус не дрогнул. Суровый ты человек судя по всему.- Сказал ему урядник, уважительно покачивая головой.
- Эх братец ты мой, ты ещё не видел тех, кто в штыковую ходил. Вот после этого жалости у человека точно не остаётся.
За спиной тянулся гребень по которому и пришли пулемётчики. На противоположном конце стоял одинокий дом, возле которого наблюдалось движение людей.
Казаки развернули пулемёт в направлении дома. Не прошло и несколько минут, как на гребне появилась цепь партизан. Беглым шагом они направились в сторону пулемёта. Муренцов дал команду:
- По красным— огонь!
Ударил пулемёт. Сначала короткие пристрелочные. Трассирующие пули, заряженные через четыре на пятый, нащупали цель и искрили, рикошетя от камней. Затрещали винтовочные выстрелы.
Партизаны скатились за гряду и залегли, три человека остались лежать на тропе.
Со стороны партизан велся беспорядочный огонь и пули свистели над головами казаков. Коротко вскрикнул раненый казак.
Снизу подошёл еще один взвод. Двух казаков из взвода притащили на плащ-палатках. У одного было ранение в бедро. Второй был мёртв. Уже немолодой рыжеусый казак лежал неподвижно, вытянувшись во весь свой рост и запрокинув стриженую голову. На нем не было ни каски, ни пилотки. Пуля угодила прямо в переносицу. Муренцов наклонился над убитым, спросил:
- Кто?
- Протасов Петро. Ты его должен по Польше помнить. - Ответил урядник.- Из донцов. Всё время о сыне рассказывал.
Снова захлопали выстрелы и партизаны окончательно скрылись в лесу. Уже бегом казаки бросились дальше.
В горах наткнулись на несколько полуразвалившихся хижин, перед которыми несколько коз щипали траву. Кроме древней старухи, здесь не было ни души. Как только старая поняла, что ее козам ничто не угрожает, она разговорилась.
Старуха оказалась совершенно глухой.
-А-ааа? -поворачивала она к казакам своё заросшее седым мхом ухо.
- Бабка, партизаны есть?
- Кой, кой?..
«Кой» - означало «кто»,
Казак Миша Дедов восторженно крутил головой.
- Молодец старая, прям, как моя бабаня. К нам в 30-м пришли за хлебом, а она,
Ась! Не слышу трошки. Так и ушли комсюки, ничего не нашли. А мы благодаря этому спрятанному мешку и выжили. Считай бабаня, всю семью спасла.
В одной из хижин нашли большое количество окровавленных бинтов. По-видимому тут был их перевязочный пункт. В лесу, севернее и ниже перевала, нашли несколько мёртвых партизан, как видно, скончавшихся от потери крови.
Их принесли в село. Почти сразу же разобрали родственники. Остались только пулемётчики, которых убил Муренцов.
- А этих что не забрали? Родни что ли нету — Спросил Ганжа.
- И не заберут. Далеко у них родня. Русские это. Наверное десантники. Братья. Видишь, как похожи?
- Ты вот что, малой, принеси лучше две лопаты. А если утруждаться не захочешь то одну. Я сам всё сделаю. Негоже солдата не похороненным бросать.
Муренцов видел, что Юрке неохота возиться с копанием могилы, но тот решительно возразил.
- Отчего же не похоронить, Сергей Сергеевич. Зараз могилку выроем и похороним. Можа и нас, кто- нибудь пожалеет.
Русских пулемётчиков похоронили под старым раскидистым буком. Их тела положили на прикрытое зелёными ветками дно могилы. Сложили на груди перепачканные землей и ружейным маслом руки, со сломанными ногтями. Накрыли лица чистой тряпицей. Засыпали землей. На могильный холмик, аккуратно притоптанный сапогами поставили наскоро выструганный деревянный крест. Юрка послюнявив химический карандаш, написал:
- Русские солдаты. Погибли 5- го мая 1944 г. Господи, упокой их души.
Муренцов сказал Юрке,
- Ты иди хлопчик. А я ещё посижу.
Муренцов лёг на траву и долго глядел на медленно плывущие белые облака. Там наверху было спокойно и тихо, и казалось, что души только что убитых им людей укоряюще смотрят на него сверху. Ни голубинного клёкота, ни птичьего щебетания не было слышно вокруг. Только много- много лет назад умирая в Донской степи слышал Муренцов такую глубокую и печальную тишину, когда казалось, что он слышит биение собственного сердца.
Муренцов задумался и задремал подле могилки. Разбудил его Юрка. Он тряс его за плечо.
-Сергей Сергеевич, командир полка прибыл. Построение. Сотня уже стояла в строю, ждала командира полка.
На высокой злой кобыле свечой застыл есаул Щербаков. Левая рука натянула поводья. Норовистая кобыла закинув голову и приседая на задние ноги, хрипела и пятилась.
Полковник Кононов послав коня в галоп, перед командиром эскадрона резко натянул повод и поставил коня свечой. Щербаков бросил руку к виску, но Кононов отмашкой руки резко оборвал доклад. Выдохнул:
- Казаки!.. Дети мои – сотня поедала его глазами. Казалось, что  прикажи он сейчас умереть и все умрут как один.
- Сегодня вы снова воевали и снова победили! Но победили вы благодаря нашему славному товарищу казаку Муренцову. Поэтому, сегодня, с этой минуты я произвожу его в офицерский чин и назначаю командиром взвода, вместо сотника Нестеренко.
Голос у Кононова был то душевный и добрый, густой и вязкий, как колёсный дёготь, то становился жёстким и резким, как звук затвора.
-Но есть у нас и неприятная весть. Сегодня, вот этой самой рукой я должен наказать человека, который чуть не погубил сотню. Мне горько, сердце моё плачет. Потому, что этот человек- казак. И я казак. А сегодня я должен собственной рукой привести в исполнение свой приговор.
Кононов обвёл подчинённых тяжелым взглядом, ставшем просто ледяным, повёл хищными своими усами. Помолчал несколько секунд.
- Вывести сюда сотника, Нестеренко!
Два спешенных казака вывели Нестеренко. Он был без оружия и головного убора, мертвенно бледный.
- Раздевайся!- Приказал Кононов. Сапоги скидай!
Трясущимися руками Нестеренко стянул сапоги, расстегнул пуговицы кителя. Аккуратно сложил его у своих сапог.
Строй замер.
Прямо на глазах казаков Нестеренко покрывался холодной испариной. Лицо у него резко ввалилось, натянув кожу на лбу. Кожа лице, на груди, на руках стала серого, прелого цвета. Нестеренко смотрел в землю, на жёлтые ногти пальцев ног.
Кононов махнул рукой. Двое казаков выкатили бочку с недопитой ракией.
- Слушай меня, сынок. Прежде чем я во-оот этой рукой приведу приговор в исполнение, ты сейчас возьмёшь бочку и покатишь её во-ооон на ту горушку.
Сотня будет стоять ждать пока ты не управишься. Выполня-яяяять!
Голый по пояс Нестеренко катил бочку, упираясь плечом и руками, подталкивая её спиной, содранная кожа повисла как лохмотья, руки в ссадинах, едкий пот выедал глаза.
Через час Нестеренко стоял на краю горы, прижимаясь к бочке, чтобы никто не видел его дрожащих ног.
- Карабин мне!-  Приказал Кононов. Сотня затаила дыхание.
Грохнул выстрел. Пуля ударила в металлический обруч, бочка потеряла равновесие, кувыркнулась и покатилась с обрыва в пропасть.
- Нестеренко! Ко мне. Бегом!
С этой минуты поступаешь в распоряжение хорунжего Муренцова. Рядовым! Выполня-яяять!
По выровненным рядам прошёл шелест, будто ветер расчесал ковыль. Заржал конь. Сотня дрогнула и заревела изо всех сил.
- Любо, батьке!
После построения Кононов пригласил Муренцова в дом, где располагался командир сотни.
Полковник скинул себя мохнатую бурку, повесил её на крючок у двери. От  бурки кисло пахнуло устоявшимся конским потом.  Кононов указал на ближайший к столу стул:
-Садись.
Муренцов сел. Мельком успел охватить взглядом комнату.
Это была обычная комната, такая же какую занимал он сам, только может быть чуть больше размером. Стена с двумя окнами, смотревшими на дорогу. Почти совсем не было мебели.
В углу, направо, находилась кровать; подле нее, ближе к двери, тумбочка. На середине стоял простой тесовый стол, покрытый белой льняной скатертью; около стола три плетеных стула. У противоположной стены от окон, в углу стоял небольшой, простого дерева тёмный шкаф. В углу над кроватью темнел лик иконы, как бы затерявшийся в полутьме. Икона была большая, старинная, писаная на куске потемневшей от времени доски.
-Смотрю я на вас, господин хорунжий. Сложный вы человек, загадочный. Образованный,.. хорошо воспитанный, манеры опять же...С казаками не конфликтуете и с немцами у вас ровные отношения. Но друзей нет, водку ни с кем не пьёте. В бою бесстрашны, безжалостны, но... в меру. Год назад в Белорусских лесах мальчика спасли. Кто вы, Муренцов? Может расскажете о себе?..
Муренцов усмехнулся.
-А нечего рассказывать господин полковник. Если коротко, то я всё уже изложил, или почти всё. За исключением наверное только того, что наш род служил России верой и правдой двести лет. Но это к делу не относится.
Кононов помолчал. Пальцами тронул ус. Внезапно перешёл на ты.
-Мне доложили, что ты сам, сегодня убитых хоронил? Зачем? Может думаешь, что если попадёшь к красным, то зачтётся? Или Божьего суда боишься?
Муренцов помолчал, раздумывая над ответом:
-Красных я не боюсь, господин полковник. И Божьего суда тоже. Сами знаете, я солдат, а это значит, что первый кандидат в ад. Так что и мне, и вам место там обеспечено. Но с мёртвыми я не воюю. Насмотрелся за свою жизнь и на белых, которые красноармейцам звёзды на теле вырезали, и на красных, которые к плечам буржуев погоны гвоздями прибивали. Это страшно. Мы ведь всё таки люди, хотя и вынуждены убивать друг друга.
- Да-ааа...достойная позиция, господин хорунжий.
Кононов посидел немного молча, потом достал алюминиевую фляжку, обшитую серым сукном. Поискал глазами посуду.
Муренцов понял, достал из шкафа две стопки, финкой отпластал от краюхи несколько ломтей хлеба.
Иван Никитич наполнил стопки.
-Давай Сергей Сергеич, по глотку из батькиной фляги. За всех погибших, умерших и казнённых в России.
Сложил в щепоть пальцы и понёс медленно ко лбу, пряжке портупеи, погонам, с силой вдавливая пальцы в своё тело. Потом выдержал паузу в несколько секунд, резко запрокинул в себя водку, крякнул и, не закусив, замер.
Муренцов перекрестился вслед за полковником. Прошептал губами:
- Земля пухом и Царство Небесное всем погибшим и замученным на планете Россия.
Опрокинул стопку. Это был виноградный самогон, градусов под пятьдесят.
Поочерёдно сделали выдох. Прижмурив глаза замерли на несколько мгновений, ожидая первого опьянения, спасительного и облегчающего душу после нелёгкого дня, заполненного смертью. Кононов налил по второй.
- Ладно... людей не воскресишь. Слезьми Россию не омоешь. Больно велика она. За твой чин!
Выпили так же молча. Похрустели соленым огурцом.
Кононов задумчиво повторил.
- Достойная у тебя позиция, хорунжий. Я бы даже сказал...благородная. А я привык сталкиваться с обратным. Батьку моего, Никиту Кононова красные зарубили в 18-м годе. За что сказнили его? Да ни за что! Вахмистром был, царю служил, а значит- враг! Вот и лишили жизни от избытка революционного рвения. Старший брат Егор умер от ран в империалистическую.
Помолчал.
- Как я сам выжил? Да спрятался... Как мышь в щелку забился. Придумал себе новую биографию, пролетарское происхождение, записался в красную армию, стал командиром, вступил в партию. Но представляешь... я боялся. Боялся всего... Вызова в штаб, приезда комиссии, ночного стука в дверь. Бывало спишь и вдруг... как захолонет в груди...Думаешь, что легче пулю себе в висок пустить, чем так жить.
Кононов замолчал, перекатывая желваки скул.
-Потом началась финская война. Я попросился на фронт. Дали полк. Кругом сугробы по пояс, сосны и финские снайперы. Потери в полку страшенные, не только от пуль, от обморожения, по глупости, от того, что не доучили, не досмотрели. И такая лютая ненависть у меня проснулась к этой власти людоедской, которая сначала баб и детишков на голодную смерть обрекла, а потом тех кто выжил за свою же власть грёбаную воевать послала. И чем больше я ненавидел, тем храбрее становился, освобождался от своего страха стало быть. Втянулся служить, стрелять, рубить, убивать. И понял я, что рано или поздно буду воевать против этой системы. Меня как бойцового пса натаскали для войны и другой жизни теперь для себя и не мыслю.
Иван Никитич говорил медленно, как бы неохотно роняя слова. Лицо его резко изменилась и его полуулыбка, полуусмешка, постоянно прячущаяся в уголках глаз, более походила на оскал.
Стемнело. Кононов достал керосиновую лампу, снял закопчённое стекло, зажёг фитиль.
-Нет больше твоего спасителя Прохора Игнатьевича, Сергей Сергеевич. После разгрома отряда Назарова, в станицу нагрянули чоновцы. Кого постреляли, кого порубили. Старика повесили на собственных воротах, старуха через несколько дён сама померла. Внучка ихнего, Мишутку забрали в город, вроде как в приют определили. Ну, а у нас в 1921 годе грянул голод. Зимой 1921 можешь себе представить такую картину, всюду вдоль дороги на хутор Стрелка лежали трупы тех, кто умер от голода. Многие просто шли в рыбацкий хутор в надежде найти хоть какую-то еду. А сил дойти, не хватило.
Людей никто не хоронил, только летом часть прикопали на месте, часть в братской могиле, на северной стороне станичного кладбища.
И всё это сделали русские люди- тихо говорил Иван Никитич, глядя на трепещущий огонёк фитиля. - Обманутые, темные, такие часто жестокие, но русские…
Я тогда был мальцом, но всё помню. От голода и смерти спасла тюлька. Представляешь всю станицу спасла маленькая рыбка.
Ну а потом станицу переименовали в Будённовку, храм взорвали. Я к тому
времени был уже далеко. Вот что наделала с людьми эта грёбанная революция!
Сказал это Кононов просто и без обиды, но с такой-то душевной болью, что Муренцову стало не по себе.
Кононов обнял свою голову руками, горестно качая ей в такт своим словам, как бы не веря тому, что такое могло произойти в России. Воспоминания, это груз, который каждый человек вынужден тащить с собой до конца жизни.
В комнате стояла мертвая тишина. Слышно было только, как за шкафом пищат мыши, да приветствуя полночь, перекликаются петухи.
-Ты вот что, Сергей Сергеевич. Зараз иди спать. Дружба - дружбой, а служба — службой. Её никто не отменял. Да! И вот ещё что. Чуть не забыл.- Кононов посмотрел на Мурецова, достал из офицерской планшетки толстый конверт.- Письмо. Я так думаю, что от близких. Ну! Ступай.
Муренцов схватил конверт. Прижал его к лицу. Повернулся кругом, шагнул за порог не чувствуя ног и не видя земли под ногами, от застилающих глаза слёз.
Выпитое спиртное подействовало на него. Кружилась голова, движения потеряли уверенность. Выходя из калитки, он покачнулся, кое-как натянул на голову папаху и волоча ноги, пошел по улице.
Добравшись до дома он присел на скрипучую койку. Первым делом разорвал конверт. Там была плитка шоколада, фотография, иконка Божьей матери, надушенный носовой платок.
Муренцов пробежал глазами  по неровным, прыгающим строчкам.
Мария Александровна писала:
«Милый, Серж! Мой дорогой сын! Господь услышал мои молитвы, ты жив. Уже на протяжении многих лет я начинаю и заканчиваю день с одной единственной мыслью. Где ты сейчас, мой любимый и дорогой сын? Я даже смирилась с мыслью, что тебя уже нет в живых. Единственное, о чём я просила Бога, чтобы не допустил того, чтобы твои косточки остались непогребёнными. Чтобы Всевышний, дал мне возможность хотя бы краем глаза взглянуть на твоё последнее пристанище. Но судьба распорядилась иначе, ты снова служишь. Не берусь осуждать или одобрять твоё решение, верю, что все твои поступки идут от сердца. Мне больно писать, но твой отец не дожил до этого дня. Когда зимой 20-го года мы бежали от красных, наш поезд остановили где-то в степи. Бандиты, которые называли себя революционными бойцами, выгнали нас на снег и мороз, отобрали тёплые вещи и страшно даже сказать - пытались надругаться надо мной и Катенькой. Владимир Сергеевич был настоящий мужчина, он вырвал винтовку у какого-то красноармейца и штыком заколол двоих мерзавцев. Его конечно же убили. Только чудо и провидение спасли меня и Катю. На нас наткнулся путевой обходчик, вывез на дрезине и укрыл в своей будке. Ну а уж потом нам удалось вырваться сначала в Берлин, а потом в Париж. Катенька выросла, стала такая красавица. Вышла замуж, у неё двое прелестных деток Мишель и Саша. Живём хорошо, вот если бы еще не мучили мысли о тебе.
Я представляю необъятные российские просторы, холодную замёрзшую степь и кровь, всюду кровь! Я буду плакать, и молиться о тебе, храни тебя Господь! Твоя мать.
Муренцов свернул письмо и положил его в карман. Вышел во двор. Закурил. Дворовая собака подошла к нему из темноты и, помахивая хвостом, лизнула ему руку.
Бросив окурок под ноги, он скинул с себя китель, исподнюю рубашку и вылил себе на плечи ведро ледяной воды из колодца.
Растеревшись сухим жёстким полотенцем и взбодрившись Сергей Сергеевич долго ещё сидел у окна, вспоминая детство, шелест маминого платья, запах её духов, строгое лицо отца. В душном воздухе плыл запах сирени, звенели цикады, в небе подмигивали далёкие звёзды.

*                *                *
Искупав коня у ручья Ганжа нарвал полевых цветов. Улыбаясь принёс их в дом.
Во дворе дома свободные от службы казаки чистили оружие. Отворилась калитка, вошёл опухший, с красными, воспаленными глазами казак Пафнутьев.
Его мучила только одна мысль. Главная. Ссохшуюся, скукоженную от страха душу могла спасти лишь водочная влага. Надо было выпить.
Увидев цветы сузил глаза и глухо спросил:
-Это на могилу мне, что ли?
Ганжа вдруг нахмурился, улыбка пропала. Сказал раздражённо :
-Почему на могилу? Иди проспись.
У Пафнутьева сквозь кожу лица, почерневшую и туго обтянувшую скулы, проступила обида. Он качнулся.
-И пойду!..
Кто-то из казаков бросил.
- Надо бы сотенному сказать, до беды недалеко.
Его оборвали.
- Проспится...Не в первой. Кто без греха.
Пафнутьев пошёл к знакомому железнодорожнику. На душе было тяжело, хотелось вина, поговорить о жизни.
Знакомый был на работе. Его жена кормила грудью. Ребёнок капризничал отворачивая рот и устало хныкал. Женщина сердилась и мяла пальцами тёмно коричневый сосок, стараясь сцедить в раскрытый рот хоть каплю молока.
Уложив ребёнка в кроватку женщина принесла и поставила перед казаком  бутыль вина. В вырезе платья он увидел темную впадину между ее незагоревших грудей. Запах  обнажённой кожи ударил в лицо.
Животное и дурманящее желание ударило Пафнутьеву вмозг. Не слыша отчаянного крика, жадно схватил её за грудь.  Гибкое, тонкое тело забилось в руках.
- Не надо, Василь– задыхаясь от ужаса, стонала она. Не надо!
Краем сознания Пафнутьев и сам понимал, что не надо. Но похоть пересилила.
- Тихо, сука!– выдохнул он и грубыми дрожащими пальцами с обломанными грязными ногтями зажал ей рот.
Она билась и плакала. С трудом вырвавшись бросилась к двери. Пуля свалила её на пороге.
Казак вырвал из её ушей серёжки, допил вино.
-Вот и всё...- Подумал он, отстранёно глядя в мутную глубину стакана- Вот и всё...
В соседней комнате плакал ребенок убитой хозяйки, и плач этот скреб, царапал по душе, как гвоздём.
Прискакали вооружённые казаки.
-Кто стрелял?
О происшествии тут же доложили командиру полка. В его отсутствие командир сотни самостоятельно провел дознание.
Пафнутьев с окровавленным разбитым лицом валялся на полу. Щербаков, самолично обыскал Пафнутьева, достал из его кармана  золотые серёжки. Приказал казакам привести его в чувство. Те притащили ведро холодной воды, вылили на голову Пафнутьева, и он постепенно пришёл в себя.
-Сядь!– приказал сотенный.
Казаки помогли Пафнутьеву встать, усадили на стул. На его кителе были  оборваны пуговицы и погоны. Глаза заплыли, из разбитого носа текла кровь.
Допрашивал убийцу взводный Лесников, тыча ему в разбитый рот свой чёрный кулак:
-Как твоя фамилия, гад?   
Казак тяжело дышал, с ненавистью глядя в холодные глаза вахмистра.
-А то ты не знаешь...Пафнутьев. 
- Настоящая фамилия, сука!
- Убейте меня!
- Убьём! Обязательно убьём — утешал его тут же сидящий сотенный — Только сначала всю правду о себе скажи. Какое звание? С каким заданием к нам заброшен..? Неужто и впрямь из казаков, нехристь. Мамку кормящую ведь не пожалел.
- Срал я на твоих казаков. Вологодский я. Жить захотелось, вот казаком и назвался.
К канцелярии сотни в окружении казаков намётом прискакал командир полка.  Спешился и бросив повод ординарцу, рысью вбежал на крыльцо.  Ему навстречу спешил сотенный.
- Происшествие у нас, господин полковник. Мабуть сказать, что он шпиён?
–Что ты меня спрашиваешь– со скрытой яростью в  хрипловатом голосе взъярился Кононов,  и  глаза у него побелели от бешенства– Что ты мне, ****ь, нервы тратишь! Обосрался, так сцепи зубы и думай, где и как умыться!..  Какой это нахрен шпиён?
Щеки  сотенного вспыхнули, как  от пощечины. Скуластое  лицо дернулось, шевельнулись рыжие усы. Рука потянулась к поясу.
За спиной Кононова слегка дёрнулся личный телохранитель.
Алексей Лучкин был из сибирских казаков. На поясе всегда два пистолета. Справа в кобуре ТТ. Слева парабеллум «Люгер РО8». Стрелял с двух рук, за тридцать саженей всаживая пулю в двугривенный.  Мастер.
Лучкин коротко  кашлянул.  Кононов взглянул на сотенного  более пристально. 
Тот  покраснел,  как от натуги,  и нервно достал из кармана брюк скомканную  серую утирку. Вытер ей вспотевшее раскрасневшееся лицо.
-Я так кумекаю, господин полковник, надо бы объявить, что он большевиками засланный? Ну,  дескать, чтобы опорочить казаков!
Кононов усмехнулся, крутанул на палец правый ус.
-Можешь оказывается и думать, когда захочешь?
Разутого  и раздетого Пафнутьева вывели перед строем. Ворот его нижней рубахи был разорван до пояса. Под глазами чернели синяки, вспухли закровяневшие губы.
Кононов откашлялся:
- Казаки! Станишники! Сталин и его опричники не дремлют. Мы для них как кость в горле. Вот и засылают они к нам своих агентов.  Вот он, один из них !..
Кононов ткнул пальцем в сторону стоящего перед строем человека.
- Вот энтот, переодетый чекист проникший в наши ряды, для того чтобы бросить тень на всех казаков. Ссильничал и убил сербскую женщину, чью то сестру. Чью-то мать.
Кононов замолчал, набрал полную грудь воздуха и закричал:
-Наш ответ должен быть только один. Расстрелять! Кто исполнит?
Казаки молчали. Человека убить нелегко и так, а этот еще и свой. Вчера прикрывали друг друга в бою. Может быть, мерещиться потом будет.
Лучкин снял со своей головы белую папаху, перекрестился,  искоса  глянул на приговорённого.
Пафнутьев поднял голову, глянул перед собой нетвёрдым взглядом:
- Учтите, станишники. Недолго вам казаковать осталось.  Скоро и вам кровя пустят!
Голос Пафнутьева  сел, сразу осип. Он судорожно усмехнулся, темнея лицом, махнул рукой и заплакал.
Кононов мотнул головой.
Коротко тявкнул «Люгер» в руке Лучина. Шестиграммовая пуля ударила в затылок  Пафнутьева и тут же вышла с другой стороны через глаз.
Тело обмякло, будто в нём перебили позвоночник.  Упало мешком.
- Уберите это падаль! — спокойно сказал комполка, брезгливо пихнув ногой мертвого. Оглядел строй, повысил голос: —Что делают сукины дети! Большевики проклятые! Мало им казачьей крови, так и женщин кормящих уже стрелять начали! Нас пущай хоть на куски режут, а баб и детишков трогать нельзя! И мы с бабами не воюем. А кого ещё поймаем— получит такой же расчет!
В строю прокатился лёгкий шум.
- Щербаков! Там вроде дитя малое осталось. Сегодня отправь родным убитой муку, сахар, что там ещё можно выделить.
Справедливость как будто была восстановлена.
- Ты бы навёл у себя порядок, сотенный. - Говорил Кононов, вдевая носок сапога в стремя.- Сам понимаешь, шпиён не шпиён, а пятно на казаков. Батька Паннвиц, за такое по головке не погладит. Да и война с местными нам не нужна.
-Да как их остановишь, господин полковник? Войн-ааа, сука такая! Иной раз сам чувствую, что превращаюсь в животное.
- Всё знаю, дорогой мой. Но смотри, за всё отвечаешь ты.- Кононов ударил коня каблуками и скрылся в пыли, за ним взвод казаков личной охраны.
*                *                *
Вечером к Муренцову пришёл сотенный.
- Сергей Сергеич, ты мне растолкуй. Ты же ученый человек. Что делать?
- А что вы хотели, господин есаул?! Проблема изнасилований во время войны неразрешима.  Вышли из боя и порют все, что движется. Длительное пребывание на позициях, массовый стресс...Что может остановить человека, который умирал вчера и готовится погибнуть завтра? Гауптвахта? Тюрьма? Расстрел?  Человеку хочется запретного, одним стрессом перебить другой. Ежедневное ожидание смерти!  Человек есть человек. А эта война - страшная война. Это она выпустила  из человека зверя. Вот он и гуляет, где ему вздумается.
*                *                *
Есаул Щербаков строго  следил  за  чистоплотностью  и  опрятностью своей сотни. «Если у казака  рана или даже прыщ  на  заднице  -  это уже не боец», - говаривал он.  При первом же удобном случае старался устроить казакам баню или купание.
В жаркий  день  сотня дорвалась до реки. Ёжик волос сотенного торчал во все стороны, под крупным горбатым носом пушились такие же жёсткие, непослушные усы. На голой груди, перепаханной синим шрамом, тускнел алюминиевый крестик.
- Казак, в бою и на марше  пуще глаза должен беречь жопу.  Поэтому всем приказываю мыться и купаться.
Он пустил своего буланого в воду. Конь с гулом и фырканьем погружаясь в закипевшую воду поплыл на середину реки. Его круп омывала речная волна, хвост стлался по воде словно чёрная змея.
Вслед за ним  с гоготом и криками ввалилась в воду вся сотня, сто шестнадцать казаков и столько же разномастных лошадей.
Казаки, кто телешом, кто в кальсонах, в разноцветном сиянии водяной пыли,  с  хохотом и гиканьем въезжали в воду на расседланных конях. Седла, одежда казаков и оружие были свалены в кучу на берегу.
Жарко пригревало солнце, куда-то неспешно катилась река, у берега плескались ребятишки. Выше по течению, подоткнув юбки и зайдя в воду до колен, полоскали белье женщины.  Кони зайдя в реку пили воду. Всадники понукали их вполголоса.
Григорьев  снял уздечку со своего коня и тот в знак благодарности ткнулся бархатными губами ему в шею.
- Балуй! - Строгим голосом сказал Григорьев и похлопал его по шее.-Ну...иди ...попей.- Конь послушно пошёл к реке, опустил голову и долго, протяжно тянул воду. Потом оторвaл от воды бархатные губы, всхрапнул и, глядя нa ту сторону реки, удaрил по зеркальной глади передней ногой.
Григорьев  снял с себя мундир, небрежным жестом бросил его на траву. Через голову стянул нижнюю рубаху, замер подставляя солнцу незагорелые плечи.
Ганжа оглянулся, увидел на спине Григорьева портреты Маркса и Энгельса.
- Нифига себе- воскликнул он. -А этих бородатых ты себе зачем нарисовал?
- А это перед побегом. Чтобы легавые в спину не стреляли. Им в основателей марксизма стрёмно стрелять.-Ответил Григорьев не оборачиваясь.
- Так они тебя могли и после побега расстрелять, в сердце.
Григорьев повернулся. На его груди синели профили Ленина - Сталина.
Григорьев в полку был несколько месяцев. Из ростовской шпаны. Отчаянный. Драчливый. За голенищем сапога всегда был нож. Он и мундир немецкий носил с шиком, как носят блатные.
Уже ближе к середине реки густо зачернели в воде лошадиные головы, послышалось многоголосое фырканье. Рядом с лошадьми, держась за гривы, плескались казаки.
-Был у меня случай,- начал рассказывать новую историю Елиферий Толстухин. Молодёжь тут же подсела рядом.
-Пошел я как то по молодости купать коня. Ну и сам искупаться, лето...жарко... Разделся, снял седло... и  так потихонечку плаваю... Казаки тоже  плещутся, кое-кто  на бережку сидит — греется на солнышке. Ну, думаю, еще разочек зайду, да и хватит... А коняшка уже подустал видно... Заходим мы все глубже, глубже... я уже рядом плыву, и ничего не могу понять. Я дна уже не достаю, а у коня голова и шея из воды торчат. Потом начинаю понимать, что конь по дну на задних копытах идёт. Но в это время он теряет равновесие и заваливается назад. Завалился... и скрылся... Меня чуть кондрат не обнял. Кружу как орел вокруг - думаю все - крышка... Уже и круги разошлись. Народец все так же мирно купается, сидит на бережку, а у меня страх— доплавался! Коня утопил! Вдруг он как вынырнет... глазами вращает, морда злая, уши прижал... и на меня так нехорошо смотрит! Молча  гребём  к берегу, он на меня глазом косит — а я на него. Думаю вот- вот бросится на меня как собака! И чую в голове у него мысля засела, что я утопить его хотел!..... Так потихонечку мы до бережка доплыли. Вышли из воды. Он мокрый как выдра, уши прижаты. Чую злится. Я к нему не подхожу. Хлопцы с пригорочка на нас смотрят. Я думаю - надо доиграть все как будто так и задумано. Коник мой так вяло постоял и обиженно побрел по дороге к конюшне. Я  взял седло, сапоги и плетусь за ним. Никто ничего не понял - словно так и надо. Он не ускорялся, а я его и ловить не хотел... Так  и пришли на конюшню... Сначала коник, а за ним я со скарбом.
Потом делать нечего, взял сахарок и на конюшню, мириться. Верите, как с человеком с ним почти час беседовал. Убеждал, что нет моей вины.   Вроде замирились. Но... чую...пробежала между нами кошка.. .
Ганжа не стал дослушивать историю, встал, похлопал себя по груди. -Нешто нырнуть?
Митя одобрительно кивнул:
-Валяй, нырни... Я сейчас тоже.
Юрка разбежался... Упругим, сильным движением оттолкнулся от берега и нырнул головой в волну, подняв снопы брызг. Следом за ним ласточкой кинулся Митя. Вынырнули почти одновременно. Огласили окрестности реки радостными  жизнерадостными криками.
-Ого! Ого-го-го!
Выбравшись на берег, Юрка ничком вытянулся на траве, чувствуя, как стекающие капли щекочут кожу. Улыбнувшись перевернулся на спину.  Тень на мгновение заслонила солнце. Приоткрыв глаза увидел, что Мити нигде нет. Вскоре он вернулся, босые ноги бесшумно ступали по песку. Опустился рядом с Юркой, протягивая горку красных ягод на крышке котелка. Земляника. Ганжа бережно брал губами сочные тугие ягоды, хранящие тепло долгого июньского дня. Пчёлы осыпаясь цветочной пыльцой, деловито сновали над цветами. Гигантская опрокинутая чаша небосвода, по которой медленно плыли ванильные пенные облака, равнодушно смотрела вниз, где в синей реке плескались кони и бронзовые от загара люди.
Лавандовые сумерки опустились на реку. Повеяло прохладой и сверчки завели свою пронзительную вечернюю песню.
Возвращаясь в село Юрка с Митей решили показать казачью удаль. Кони  пошли намётом, роняя на землю жёлтую пену.
В это время на дороге показалась легковая машина. Хлопнула дверь, показался полковник Кононов. Прищурился.
- А ну-ка родные мои, с коней долой и ко мне. Оба. Бегом!
Не любил командир полка, когда коней не жалели.
- Хорошо отдохнули? Ну пусть теперь и лошадки отдохнут. Сёдла снять! На плечи и в казарму. Бегом. Марш!
Обливаясь потом казаки потрусили домой. На спинах пахнущие вонючим потом сёдла, в руках повод. Кони за ними следом.

*                *                *
Утром командир сотни  собрался в штаб полка. После утренней поверки вызвал к себе Ганжу и Мокроусова. Молодые казаки при виде сотенного вытянулись. Тот внимательно осмотрел их.
- Да не тянитесь, хлопцы! Не в строю... Кони у вас справные?
Казаки наперебой закивали.
-Добрые кони, господин есаул!
- Ну тогда садитесь, перекусите, молочка попейте, да поедем.
Сотенный вышел во двор. Казаки не заставили себя упрашивать.
Через десять минут Щербаков вернулся. Вынес седло. 
-Ну, что казаки, закончили? Пора ехать.
Вывели лошадей. Тронули рысью.
По обе стороны от дороги тянулись заросли кукурузы. Приближались горы. Над дорогой  клубилась рыжая пыль, поднятая копытами коней. На Балканах она не похожа на донскую или кубанскую. Словно мука тончайшего помола она проникает повсюду, в глаза, нос, уши, складки одежды.
Шторм как ветер летел по дороге, по привычке задирая свою сухую голову со злым оскалом в сторону других жеребцов.
Восемь верст до штаба проскакали за четверть часа. Показалось хорватское село Грабарье. На взгорке высился костёл, у ворот домов и  деревьев были привязаны казачьи кони. 
Село утопало в зелени садов, виноградников, кукурузы. Показался штаб полка, большой кирпичный дом со множеством отходящих телефонных проводов.
Внезапно Шторм захромал на заднюю ногу. Остановились. Юрка соскочил с седла. Осмотрел копыто.
-Ну, что там?- Нетерпеливо спросил сотенный.
- Расковался, господин есаул.
- Вечно у тебя  Ганжа, всё не слава Богу! Раскова-ааался!.. Веди жеребца в кузню.
- А можно мне, господин есаул? - Спросил Митя. У меня там земляк.
- Давай лучше ты. Отдай своего коня Ганже. А сам дуй к ковалю. На всё про всё у тебя час.
У ворот штаба стоял чубатый казак с карабином.
-К командиру полка,– коротко пояснил Щербаков.
– Проходите. Господин полковник ждёт вас.
Под навесом увитом виноградной лозой сидел полковник Кононов в кавалерийских бриджах, белой нательной рубахе. Батька!
Юрка остался у ворот, рядом с часовым. Через изгородь и заросли кустов видел как сотенный подошёл к Кононову, доложил. О чём- то толкуют. Тут прибежал разгорячённый вспотевший Мокроусов.
- Юрка, со Штормом беда!
Ганжа подскочил на месте.
- Что?.. Украли? Подстрелили?... - заорал он, дико вращая глазами.
- Захромал... не ступает. Кузнец, мать его руки из задницы, заковал.
На улице понурив голову стоял привязанный к забору Шторм. Огромные, глубоко посаженные глаза его смотрели печально, казалось, что он укоряет:
-Что же ты не доглядел, хозяин?
На нежную шелковистую кожу садились оводы, по его мускулистой груди и выпуклым связкам пробегала дрожь.
Жеребец стоял на трех ногах, держа на весу заднюю ногу словно раненая в крыло птица.
Загорелись глаза у Ганжи, шашку выхватил и полетел к кузнице. Денис вслед за ним.
Кузнец уже знал, что сейчас придётся ответить. Заперся в кузнице, подпёр дверь с обратной стороны ломиком. В гневе Ганжа рубанул по двери. Сталь  шашки лязгнула о железо петель. Тогда Ганжа принялся рубить окна. дзинь,– полетели стекла, и еще раз– дзинь! 
Его скрутили, стали держать, успокаивать. Пока шла возня, пока кричал и грозился Ганжа, удерживаемый казаками, подскочил сотенный. Зарычал страшным своим голосом:
- Ганжа, так-перетак, шо-ооо опять случилось?
Подкатила легкая линейка. Кононов, в бурке, начищенных, скрипучих сапогах. На облучке, свесив ноги  и обернув рябое лицо хмуро смотрел бородач. Завитки его черной бороды сползали на воротник кителя.
- Батька!- Прошелестело среди казаков.
В воздухе пряно пахло чабрецом и пылью. Топтались пофыркивая казачьи кони, и тихо поскрипывала рессоры линейки.
Комполка жестом остановил сотенного.
- Ну шо-ооо, хлопчики, воюем? Не можем, когда у нас тихо? Правильно, казак без войны не казак! Кто доложит, что случилось?
Вперёд выступил здоровенный урядник, который и скрутил Ганжу.
- Разрешите доложить, господин полковник.  В штаб прибыл  сотенный Щербаков, а с ним вот этот казачок. Потом гляжу, бегит, шаблюкой размахивает и нашего коваля зарубить грозится.
- Та-аак, понятно. Вернее ничего не понятно. Теперь говори ты, атаманец.
- Он моего Шторма гробанул. Заковал коня, подлючья душа!
- Не может быть! - возразил Кононов.. - В полку хорошие кузнецы.
Взглянул Ганже в глаза, резко спросил:
- А ты казак, где был, когда твоего коня ковали? Куда смотрел? Ты должен был самолично проследить, как забивают каждый гвоздь!
Вздохнул.
- Ну-ка давайте мне сюда этого горе- кузнеца.
Заскрипела дверь кузни. Появился перепуганный, серый от страха кузнец.
Ганжа бросился было к нему. Кононов остановил его холодным взглядом.
- Кто таков? Кузнец?..
- Никак нет. Помощник. Только горн раздувал.
- Давно в полку? Что-то я тебя не припомню!
- Вторую неделю. Из последнего пополнения.
- Первый раз коня  ковал?
- Так точно. Первый.
- А чего же тогда взялся не за своё дело?
- Так Григория Петровича же в штаб вызвали! А тут казак примчался. Кричит- срочно! Аллюр три креста! Хотел как лучше.
- Да-ааа, казаки! Натворили вы делов. -Ткнул пальцем в поникшего кузнеца.- Если ещё хоть одну животину закуёшь, самого заседлаю. Понял?..
Всем корпусом повернулся к Ганже.
- Коня немедленно расковать и веди его в ветчасть. Поставить компресс. Скажешь командиру хозвзвода, чтобы подобрал тебе кобылку. Скажешь, я приказал. Через неделю приедешь, заберёшь своего Шторма.
Ещё раз за конём не доглядишь, пешком заставлю ходить! Пешком!..Давай славный мой, не стой, выполняй.
Кононов  закурил, вздохнул, сказал почти ласково:
-Ну, бывайте хлопцы. Не воюйте больше меж собой. Поехали, Алексей.
-Но-о! - выдохнул Лучкин и тронул пропахшие конским потом ременные вожжи.
Понурый Ганжа опустив голову поплёлся за своим конём.

*                *                *
Солнце почти скатилось за горы, когда Юрка через несколько дней забрал Шторма и вернулся в село.
Всё было как и прежде, визжали и кричали бегающие по улице дети. Приглушённо мычала скотина.  Слышны были женские голоса, слышно, звуки молочных тугих струй, бьющих в белую пену ведра.
Чья- то  корова толкнула ногой цибарку с парным молоком. Сердитый окрик. Звук шлепка по спине коровы.
Где-то вдалеке одинокий мужской голос тянул слова казачьей песни.
Из ворот своего двора вышел Йован, местный житель, поставляющий казакам фураж. Заметив Юрку махнул ему рукой. Ганжа подъехал к воротам, спешился. Через открытые ворота увидел накрытый в саду стол.
Юрка закрутил чумбур, завязал поводья на шее коня, закрепил
стремена на луке седла, чтобы не колотили коня по бокам.
- Шторм, домой! - Ударил его ладонью по крупу. Круто задрав мочалистый хвост и трепля по ветру нерасчесанную гриву тот послушно потянулся к своей конюшне.
-Садись, казак!- сказал Йован - Я давно хотел пригласить тебя в гости.
Учуяв запах вина и видя накрытый стол Юрка не заставил себя упрашивать.
-Выпей со мной! - обратился к нему хозяин.
Юрка не отказывался,  улыбаясь, принял из рук хозяина стакан со сливовицей, перекрестился. Зажмурив глаза выпил медленными  вкусными глотками.
Интерес хозяина был простой. У него было три дочери на выданье. Юрка ему нравился. Хитрый  Йован просил Ганжу бросить воевать и взять в жёны любую из дочерей.
Хозяин говорил по сербски, Юрка уже наловчился понимать чужую речь, отвечал где на русском, где на сербском.
Под неспешный разговор съел тарелку чорбы с лепиньей, густого наваристого мясного супа с домашним хлебом. Выпил пять или семь стаканов сливовицы. Когда хозяйка принесла «Сач»- горячее мясо, тушенное с картофелем, луком и морковью, Юрка уже так набрался, что еле смог встать.
Хозяин, тоже изрядно подпитый, повесил себе на шею винтовку, хотел проводить Юрку до дома, где располагалось его отделение. Юрка не дал.
Со словами- Я, ка—ааа- зак! Забрал винтовку, сбил на затылок кубанку.
Хозяин согласился. - Казак. А хочешь, овса дам? 
Ганжа не возражал -Хочу!
Хозяин насыпал ему мешок зерна, положил на плечо.
-Ты казак о разговоре нашем не забудь.
-Не забуду отвечал Ганжа,- но я человек военный. Так што, имей в виду. Без приказа не могу. А будет приказ, так я со всем удовольствием. На любой. Хошь сразу на всех трёх. Женюсь!
Качаясь, как матрос на палубе, Ганжа пошёл домой. Мешок лишал его равновесия, Юрку бросало с одной стороны улицы на другую.
Наконец дошёл. Не рассёдланный Шторм стоял у ворот конюшни, недовольно фыркал.
Юрка кинул мешок в угол. Распустил подпруги. Стянул  седло. Завёл коня в денник, бросил ему сено.
Как добрался до постели уже не помнил, рухнул на пол и тут же заснул.
Под утро Шторм перегрыз  чумбур, вылез  из  станка и сожрал почти весь мешок овса.
Когда Юрка зашёл в денник, то увидел раздутые бока и счастливую морду коня.
Шторм не хотел идти, не помогали ни шпоры, ни плетка,— и ни с места. Юрка пытался тащить его за уздечку, но ничего не получалось. Жеребец стоял как вкопанный, потом лег на землю. Ганжа  попытался его поднять. Шторм не вставал.  Подъехал урядник,  спросил, что случилось. Спешился.
Приложил ухо к раздутому конскому пузу,  спросил, чем его кормили. Юрка рассказал, что недоглядел, конь объелся овса.
Урядник почесал затылок, сказал:
- Плохо дело, может сдохнуть. Надо мять ему живот.
- Сукин ты сын, спешил меня, ирод!..  и уговаривая Шторма потерпеть, Юрка кулаками стал массировать коню живот. Шторм шумно дышал, стонал, как плакал  и смотрел  на Юрку большими лиловыми глазами.
Вдруг в животе у коня заурчало, послышался звук выходящих газов  и перепуганный конь вскочил на ноги, испуганно оглядываясь на свой зад.
Урядник облегчённо засмеялся.
- Ну вот, теперь всё в порядке. Воздух вышел. Теперь будет жить, как наш фершал говорит. Ты бы поберёг его .... Поводи его минут десять— пятнадцать, и можешь ехать.
Пока разговаривали, жеребец пришёл в себя. Юрка  надел на него седло, поблагодарил за помощь и потихоньку поехал.
*                *                *
Перед домом, в котором расположился штаб 5-го донского полка, стояли привязанные к деревьям, казачьи кони.
Чёрными и рыжими пятнами горбами торчали казачьи седла. Прислонившись спинами к каменной ограде дремали коноводы. То и дело к штабу подлетали - верховые, соскакивали с седел и, и бросив повод коноводу, торопливо бежали в дом.
Во дворе штаба собрались командиры сотен и дивизионов полка.
Возраст офицеров под тридцать. Все как один матёрые, бывалые, закалённые лагерем и войной. Многие из них в прошлом кадровые командиры Красной армии. У многих на форменные штаны нашит донской лампас. Граф Ритберг тоже с лампасом на кавалерийских бриджах.
Старший из офицеров- командир второго дивизиона есаул Борисов, бывший майор Красной армии.
Вместе с Кононовым служил  в одном эскадроне 27-го Быкодоровского кавалерийского полка, ещё в в конце далёких двадцатых. Прошло много лет. Потом Борисов, будучи начальником связи 101-й танковой дивизии  попал к немцам в плен и уже доходил с голоду в лагере военнопленных. 1941 году он вновь увидел Кононова, приехавшего в этот лагерь набирать добровольцев в свой казачий эскадрон. Борисов узнал Кононова, а Кононов его нет. Еле держась на ногах, Борисов подошел к Кононову и спросил:
- Не узнаёшь меня, Иван Никитич?
Кононов долго всматривался в его постаревшее лицо,  погасшие глаза. Потом обнял:
- Здравствуй, Иван! Вот как раз тебя то мне и не хватает.
С того времени они снова вместе.
Две недели назад дивизион есаула Борисова под деревней Бектеже с  тремя сотнями казаков четыре часа держался против партизанской бригады.
Его выручили 1-я и 2-я сотни полка. Хорунжий Орлов ударил партизанам во фланг, его поддержала сотня Трегубова.
Командир полка назначил сбор на полдень. Было ещё рано, можно было поговорить со старыми знакомцами.
Казаки перекуривали, вели неспешный разговор. Вспоминали знакомых, кто погиб, был ранен или ушёл к партизанам.
Щербаков подошёл к Борисову. С Иваном Георгиевичем он был знаком уже  около трёх лет, почти одновременно попали в плен, были в одном лагере под Могилёвом.
- Доброго здоровья, Иван.
- Здравствуй, Толя.
-  Мудрова помнишь?
- Конечно помню. Как он?
- Нет Серёжки больше. Погиб.
Голос Щербакова дрогнул.
- Как же это случилось?
- Нашей же миной и накрыло. Ещё зимой, под Костайницей. Случайно. Совершенно не думал, что такое возможно, ведь опытный же офицер!   
- Эх!  Какая жалость! С первых дней с нами ведь был. Ещё с эскадрона.
Офицеры замолчали.
Во двор вошёл полковник Кононов. Борисов  с ожесточением загасил окурок сигареты, набрал в грудь воздуха:
- Господа офицеры!
Все встали, подтянулись, повернулись лицом  к командиру, пожирая его глазами.
Командир полка махнул рукой.
Борисов выдохнул:
- Господа офицеры.
- Все?
- Так точно, все! За исключением командира дежурной сотни.
- Тогда прошу всех  пройти ко мне.
С трудом расселись на стульях и скамьях в комнате, где жил и работал командир полка. Граф Ритберг присел на диван. Рядом расположился переводчик.
Посредине комнаты стоял большой стол. На нем скатертью карта.
Полковник Кононов обвёл всех внимательными глазами.
- Разведка бригады доложила, что 28-й партизанская бригада сейчас здесь.-Он ткнул острием карандаша в точку на карте. - Село Кутьево.
Офицеры молча, внимательно вглядывались в стрелы, нарисованные на карте.
- Пришёл приказ из штаба - ударить по этому Кутьево! Сбор сегодня в три часа ночи у костела. Выдвигаемся в три тридцать. В операции будет задействован весь полк. Здесь остаётся по взводу от каждой сотни.
*                *                *
Глубокой ночью Муренцов проснулся. Открыл глаза. Кричали первые петухи, в чёрном небе горели неподвижные звезды, и ветер осторожно шумел над крышами домов.
За окном отчаянно трещали цикады, и под полом ворошились мыши.
В маленькой комнатке было душно.  Муренцов зажёг лампу.
На столе накрытый чистым полотенцем, стоял завтрак, приготовленный вестовым. Завтрак по сербски «доручек». Банка консервированной рыбы,  большой кусок хлеба и пол-литровая кружка молока.
Наскоро перекусив Муренцов пошёл поднимать взвод.
На крыльце его уже ждал вестовой с красными опухшими глазами. Видно, что он не раздевался и не ложился спать. Это был его первый бой. Что он делал ночью, молился? Думал о женщинах?
Муренцову стало весело.
-Проверь оружие. И не тушуйся, будем живы не помрём- сказал ободряюще.
Улицa была темна, но уже гуделa под конскими копытaми, рaздaвaлись окрики, звякaло оружие. На площади ждали командира полка.

*                *                *
Капитан Солодовников смотрел в прицел на село. Потом медленным движением перевел прицел правее.
На выезде стоял часовой с карабином. Курил, облокотившись на мешки с песком. Под грибком – телефон полевой связи.
Рядом огневая точка. Пулемет. Окоп обложен мешками с землей. Разговаривают, не осторожничают. Чувствуют себя в безопасности. И – никаких чрезвычайных мер. Хотя и расхлябанности тоже нет.  Службу несут привычно. Сразу видно, опытные вояки.
Григорьев вытянул из- за  голенища нож.
-Что делать будем, командир?- На воровское перо поставим?
Солодовников покачал головой.
- Времени нет. Пока подползём. Пока снимем. Рассветёт. Я делаю первый номер. Ты второго. Потом кто раньше - часового. Давай на счёт два!
Перевел прицел на пулеметный окоп.
Патрон мягко вошел в патронник. Не было сожаления, что сейчас пуля оборвёт чужую жизнь. Не было страха, сомнения, робости.
Было только желание не промахнуться. Хорошо сделать своё дело. Это была работа, убивать людей. Сначала немецких солдат, потом партизан. Неважно, что советских, теперь югославских. Сколько их уже было Двадцать?.. Тридцать?..
Или больше?.. Солодовников не считал.
Вспоминать и считать он будет потом. В старости... через много, много лет. Если останется жив. Тогда все убитые им будут приходить во сне и молча стоять у него перед глазами. А он будет вскакивать с криком и хвататься за своё изношенное сердце. А соседи по палате будут утром просить заведующую отделением, чтобы она перевела этого умалишённого в другую палату.
-Раз-ззз!
Он  прижал к плечу приклад. Отличная цейсовская оптика приблизила к глазам лицо партизана. В перекрестье прицела было видна розовая мочка левого уха. Или это только кажется? На секунду затаил дыхание и палец чуть тронул спусковой крючок. Этого было достаточно.
- Два!
В перекрести прицела Солодовников увидел как пуля вмяла кожу лица чуть ниже ушной раковины и тут же услышал хлёсткий звук выстрела винтовки Григорьева.
Часовой, бросив сигарету кинулся к телефону.
Вторым выстрелом он на доли секунды опередил Григорьева. Два выстрела слились в один.
Пробитая двумя пулями голова мотнулась в сторону и тело часового мягко осело на затоптанную дорогу.
- Давай ракету!
Григорьев поднял к вверх ствол ракетницы, дурашливым голосом пропел:
Мы сдали того фраера
Войскам НКВД,
С тех пор его по тюрьмам
Я не встречал нигде.
В блеклое утреннее небо, шипя, взлетела ракета.
- Ну вот!.. Началось!— строго сказал Кононов.
Потом он медленно снял папаху и медленно перекрестился. Скомандовал:
- По-ооолк на конь!
Оглянувшись назад  Солодовников увидел как из-за пригорка выскакивают сотни. Выстраиваются в лаву.
Бой в селе нарастал с каждой минутой. К гулким выстрелам карабинов все чаще и чаще начали примешиваться слитные трели автоматов. Этот звук, был какой-то ненастоящий, игрушечный, словно мальчишки проводили по штакетнику палкой. В нем не чувствовалось никакой опасности.
Муренцову обожгло висок. Схватившись рукой он увидел на ладони кровь.
Кто-то из офицеров охаживая плетью вздыбившегося хрипящего коня, остервенело кричал:
-Пулемётчики... мать вашу растак!...Огонь!
Казаки на ходу прыгали с коней, лихорадочно устанавливали пулемёты и открывали торопливую стрельбу.
Когда в центре села гулко и торопливо зачастили крупнокалиберные пулеметы  там вспыхнуло высокое пламя пожара.
Через  несколько минут село  уже горело. По улицам свистя и гикая скакали  казаки. Ошеломленные неожиданной конной атакой партизаны, отстреливаясь пытались отойти к лесу. Беспорядочно стреляя, убили двух казаков. Громко заржала раненая лошадь.
Конные сотни уже обходили село и брали в клещи отступающего противника.
Кидавшихся из стороны в сторону партизан всюду встречал огонь из карабинов и пулемётов.
- Трррррууу-рррааа-та-та-та-та! — частили пулеметы.
Повсюду мелькали вспышки, трещали выстрелы карабинов.
Партизаны уворачиваясь от огня и прячась за деревьями, побежали через лес в горы. Казаки  топтали их конями, стреляли из карабинов, жалея и матерясь о том, что  почти все шашки пришлось сдать в Польше. Конница вооружённая шашками могла вырубить убегающих партизан до единого человека.
Опьянённые атакой казаки пришли в себя только тогда, когда в воздух взвилось несколько ракет, сигнал к отходу.
Бой был окончен и сотни возвращались в село. На улицах было тихо. Спрятанные в зелени садов каменные дома молча смотрели на людей черными  дырами выбитых окон. Всюду лежали окровавленные трупы. Над ними поднимался едва приметный, легкий парок. Стоял запах крови и тротила.
На центральной площади села было шумно. Крутились казаки нa конях, подходили пешие, несли раненых и убитых, вели связaнных партизан, иных избитых в кровь.
В сотнях не досчитались девяти человек. Ганжа вертел головой не видя Митьки. Неужели убили?
Казаки громко смеялись и переговаривались. Сказывалось нервное напряжение после боя. К Юрке на взмыленной хрипящей лошади подскакал Муренцов с лицом залитым кровью.
- Живой Ганжа? Где твой приятель?
В это время на крыльце одного из домов, подталкивая прикладом идущего впереди себя молодого парня, показался Мокроусов.
Увидев направленный  себе в лицо ствол карабина, Митя зло закричал:
- Не видишь, что свой!? Убери дуру!
- Ты где был?
- Где был, где был! Я между прочим пленного взял!-Поинтересовался у Муренцова.
- Что с вами господин хорунжий? Ранены?
Муренцов махнул рукой.
-Не переживай, мозги на месте. Пленного взять с собой. Доставите в штаб. Отвечаете за него головой.
Митька вытянулся -Есть!- Юрке шепнул:
- Я там харчами разжился. В подвале цельный мешок колбас и окороков нашёл.
Давай веди пленного, а я мешок пристрою, пока сотенный не отобрал.
Казаки собрали убитых, принесли раненых—  шли переговариваясь:
-Всё...отвоевались хлопцы. Царствие им небесное.
Принесли пулемётчика  Сашку Степанова. Пуля угодила ему прямо в лоб.
Открытые, остекленевшие глаза безучастно смотрели в серое небо.
Сашку положили на подводу. На похудевшем лице спокойствие, какое бывает у людей, осознавших, что они умирают и простивших всех.
По улице проскакал офицер.
-Стана-а-вись!
На следующий день, прямо во дворе Кононов собрал офицеров для обсуждения итогов минувшего боя.
Двор дома был окружен каменным забором, выложенным из булыжника. За забором притаился фруктовый сад. Это был вместительный дом с большими каменными сараями, принадлежащий какому-то сербу, сбежавшему с партизанами. В сараях устроили конюшни,  поблизости расквартировали людей,  а сам Кононов вместе со штабом разместился в доме.

Офицеры расположились в тени, отбрасываемой деревьями и виноградными лозами.
Кононов в центре. Вокруг офицеры полка. Одни -совсем молодые, другие постарше, кто -то храбрее, отчаяннее, кто-то осторожнее.  Но понимающие друг друга с полуслова, спаянные фронтовым братством.
-Мы должны,— говорил Кононов,—  заставить противника  поверить в то, что мы сила, которой он не в состоянии сопротивляться.
Муренцов морщился, чуть ниже его левого виска тянулась свежая  полоска  содранной кожи - след от чиркнувшей пули. Ранка уже подсохла темной корочкой, но голова по прежнему раскалывалась от боли.
Боль была острая, точно кто-то приставил к этому месту тонкое сверло, слегка надавил и озаботился добраться до середины мозга.
Судя по всему вчерашняя партизанская пуля порядком контузила.
-Наш враг должен находиться в постоянном страхе, в неуверенности и в растерянности. Тогда как каждый казак должен быть в полной уверенности, что всякое сопротивление противника будет сломлено. Если мы нанесем противнику подряд несколько сокрушительных поражений — мы этого добьемся.
*                *                *
Уже наступил июль, солнечный, с душистым сеном, которое привозили к конюшне и сваливали возле сарая.
Муренцов услышал хлопки выстрелов и пошел к ограде. Двое молодых казачат, один 13, другой 14 лет только что, по своей инициативе расстреляли пленных.
Муренцов отшатнулся. Страшно было, что так дешево стоила человеческая жизнь в таком огромном богатом мире. Он порывался, что то сказать казачатам, объяснить им, что не было необходимости убивать, но Елифирий отвёл его в сторону
- Их, господин хорунжий,  теперь  уж  на  путь  не  наставишь.  Эти хлопцы уже пропащие, поскольку военным ядом отравлены до неизлечимости.
У нас в гражданскую при полку жил сын ротмистра Пелевина. Редкой жестокости был малец, несмотря на возраст. Самолично с красных шкуру снимал.
Так что не место детям на войне..  Но что с них взять? Это ведь мы, взрослые довели их до этого? 
В сарае рядом с конюшней сидел партизан, захваченный в плен Митькой Мокроусовым. Он оказался русским и его оставили в живых до разговора с комполка. Пленный сидел у двери, свесив голову. Голова кружилось то ли от запаха разнотравья, то ли от потерянной крови.
Рядом с сараем ковырялись в земле куры. Невдалеке, по хозяйски прохаживался огненно красный петух.
Седоусый бородатый Толстухин сидел рядом с дверью, сшивaл рваный чумбур. Через порог обдавал мальца свежим табачным духом. 
- Коммунист?
- Нет. Мой отец белый офицер. А я родился здесь.
Елифирий присвистнул. Суровея глазами, тихо спросил:
- А чего же тогда стрелял в нас?
- Стрелял.- Ответил пленный. Его голос дрожал.- Так же как и вы в меня.
- А зовут тебя как?
- Антон.
- Эх повесят  тебя завтра, Антон. Жаль мне тебя, сынок.
- Видать судьба такая у русских, друг против друга воевать и умирать. -Это было сказано просто и обыденно.
- Да не судьба, это война нас друг против друга поставила.
Ночью в сарае партизан сунул себе в рот запал от гранаты и  покончил жизнь самоубийством.
Елифирий  орал:
- Кто его обыскивал?
Партизан был очень похож на его брата, который погиб в июле восемнадцатого года и Толстухину очень хотелось, чтобы этот мальчик остался жив.
*                *                *

Конец июля был жарким и солнечным.
 По обочинам дорог желтели и пушились одуванчики, а по полям раскинулся яркий ковер разнотравья.
Светало. Ночная темнота медленно размывалась светлеющей краской утра. Из густой фиолетовой утренней сини проступали очертания нависшей над селом горы и зарослей прибрежной ольховой рощицы. Казаки просыпались. Слышались первые звуки начинающего дня. Ржали и всхрапывали кони, мычали коровы ожидая утренней дойки. Дворы наполнялись громыханием пустых подойников и ещё сонными окриками хозяек, садившихся под своих коров. В сараях слышались дружные звуки молочных струй, туго ударяющих в звонкие донья жестяных ведер.
Через несколько часов небо покрылось белесой дымкой. Линия горизонта задрожала от струящегося зыбкого знойного воздуха. Казалось, вокруг намного верст все повымерло. Даже в тени прибрежных зарослей реки не ощущалось присутствия жизни. Ни травинка не шелохнется под чьим-нибудь шагом, ни ветер не прошелестит поблекшими листьями речного тала. Полное безмолвие. Тишину нарушала лишь звоном комаров.
-Ну и жара сегодня, - со вздохом сказал Елифирий, оттирая со лба густой пот. Приподнявшись, он посмотрел за речную сторону. С досадой еще раз протер красное лицо, проговорил:
-Пойду в речке ополоснусь, заодно и кобылу искупаю.
Прихватив повод поспешил к речной воде. Уже у ворот его  застал крик.
- Толстухин. К сотенному!
Чертыхнувшись Елифирий поспешил в канцелярию.
Вернулся хмурым. Ганжа вопросительно посмотрел на него, спросил:
-Чего ты смурной такой, будто уксуса наглотался?
-Да сотенный в полк с пакетом посылает. По такой то жаре! 
Недовольно бурча, Елифирий оседлал лошадь, похлопал её по крупу, привычно поставил ногу в зазубренное стремя.
Звякнули и загремели на конских зубах удила. Гикнул, ударил лошадь каблуками, она резво взяла и пошла крупной рысью. Мягкая дорожная пыль приглушила гулкий топот копыт.
Проснувшийся жеребёнок вылез из загона. Красивая яркая бабочка села ему на лоб. Он вяло пошевелил ушами и вдруг испугавшись, стрелой рванул куда глаза глядят с одной только мыслью - спастись от внезапной опасности.
Потревоженные мотыльки и бабочки разлетались в разные стороны, теряя пыльцу с крыльев.
Только лишь когда жеребёнок оказался в зарослях высокой густой травы на лесной поляне, он немного пришел в себя и остановился, весь дрожа.
Прошло еще несколько секунд и внезапный порыв ночного ветерка донес до ноздрей жеребенка струю знакомого запаха  человеческого пота, табака, железа.
Так пахло от тех существ, которые всегда были рядом с ним и его матерью. Тех, которые давали ему вкусные корочки, гладили шею, расчёсывали гриву.   
Он звонко заржал и запрыгал на месте от радости.
Некоторое время вокруг лужайки и сосен царила мертвая тишина и вдруг  острый слух жеребенка уловил звуки тяжелых, ровных шагов. Озабоченно вглядываясь вперед сквозь деревья, он увидал бородатых людей с оружием, передвигающихся среди деревьев.
Кобыла послушно рысила по склону оврага, легко перескочила через ручей и вскоре вынесла Елифирия на тропу. Впереди начинался лес, который местные называли Чернавичской пущей.
Толстухин ехал по лесной тропе, торопил коня, оглядываясь по сторонам. Карабин он держал  поперёк седла.
В стороне, за бурлящей по камням рекой, виднелся каменистый, изрытый дождевыми потоками речной обрыв.
Страшные бородатые люди с оружием окружали стригунка, безжалостно тесня его к обрыву. Все повадки выдавали людей бывалых, уверенных, что добыча никуда не денется.
Длинные, нескладные ноги жеребёнка беспокойно переступали и дрожали. Уши были насторожены. Расширенные ноздри втягивали воздух и испуганно всхрапывали. Он пугливо переводил глаза с пенистой грязной быстрины на молчаливых незнакомых людей.
Рванувшись, он  вырвался из их рук и закидывая вверх голову, жалобно и призывно заржал.
Услышав призывное ржание своего ребёнка кобыла шарахнулась в сторону и понеслась на его плач.
-Стой! Куда ты?
Закричал Елифирий со злобой, натянув на себя повод.
Но лошадь только задрала голову и понеслась галопом.
Из леса резко  ударил винтовочный выстрел и лошадь встала на дыбы.
Толстухин завалился на бок и стал сползать на землю. В стремени  застрял сапог, и лошадь безудержно помчалась прочь, в клубах пыли, мотая по камням избитое и окровавленное казачье тело.
*                *                *
Жаркий летний день. Нежные солнечные лучи словно бархатом щекотали кожу. Муренцов лежал на берегу озера  под вербой. Озеро небольшое, с мягким, как перина, покрытым травой берегом.
Чуть дальше река. Выше, против течения, - железнодорожный мост. Там минные поля, на подходах немецкие солдаты, пулемёты, миномёты, и день и ночь, готовы к бою.
Реку и озеро соединяла узкая как ручей, протока. Крохотный ручеёк постоянно пополнял озерцо водой и в ней развелось несметное количество мелкой рыбёшки. Благодаря обилию корма водилась и щука. Жирные и обожравшиеся, килограммов по пять, шесть и более они подплывали к самому берегу и стояли как дредноуты в нескольких метрах от заросшего травой берега.
По краям озеро заросло густым кустарником, было завалено упавшими деревцами и корягами. Этих сытых зажравшихся хищниц нельзя было взять на самодельную острогу. При появлении в воде людей они лениво и неторопливо отплывали к другому берегу.
Ганжа и Митя  Мокроусов открыли не рыбалку, а охоту. За ближайшими кустами слышались выстрелы. 
Через некоторое время появился Ганжа и торжественно приволок две большие рыбины. Их бока и спины были иссечены пулями.
-Видали  шшуку, господин сотник? Во!.. Одну Митька, а другую – я...
Ганжа, начинавший службу с Муренцовым, когда тот был ещё рядовым казаком,  никогда не переходил границы, отделяющей простого казака от офицера. Наедине он всегда обращался к нему"Сергей Сергеич", на службе – называл его- "господин сотник".
Ганжа обрезал ножом тальниковую ветку, сделал кукан, продел его через жабры и опустил  щук в воду, привязав кукан к вбитому колышку.
-Вы там,.. аккуратнее. По сторонам смотрите, а то здесь и кусты стреляют... - сказал Муренцов.
-Будьте покойны, господин есаул, у нас всё строго. Один рыбалит, второй на часах с карабином.
Пристроив щук, Ганжа спустился к воде. Опять послышались выстрелы.
Кругом горы, покрытые лесами. Стояла тишина. Но она была обманчива. На войне вообще ей никогда нельзя доверять. В любую минуту хрупкая утренняя тишина может взорваться треском выстрелов и  взрывами гранат.
Война наказывает людей за беспечность.
Две недели назад группа немцев и казаков 3-го Кубанского полка на двух машинах поехала в соседнее село. Перед этим староста села предложил подполковнику Юнгшульцу.
- Пришлите своих черкесов в воскресенье к нам, будет  вино, зажарим мясо, накроем стол. Дадим вам провиант, муку, овса для лошадей.
Беспечный Вернер фон Юнгшульц подумал и согласился. В этом и была его ошибка.
В село поехали немецкий обер- лейтенант, женщина переводчица,  два немца водителя, трое немецких солдат и отделение казаков, вооружённые двумя пулемётами и автоматами. Грузовые машины шли одна за другой другой.
В нескольких километрах от села нужно было по деревянному мостку пересечь речку.
Перед самым мостом первая машина  подорвалась на мине и перекрыла дорогу. Вторая попыталась развернуться. Выстрелом снайпера был убит водитель.
Из-за ближайшего холма, буквально с расстояния 100 метров партизаны открыли  шквальный огонь из пулемётов и автоматов.  Большая часть казаков погибла в первую же минуту Остальных забросали гранатами. Оглушённых взрывами и израненных осколками увели с собой.
Узнав о стычке по тревоге подняли казаков, прочесали местность. Нашли обгоревшие остовы грузовиков и одиннадцать обожжённых, обугленных трупов. Переводчицы среди них не было.
Утром казаки ворвались в село.  Кто-то из селян рассказал, что казаков  повесили,  а переводчицу изнасиловали и пристрелили. Трупы не нашли. Скорее всего тела закопали где-то в глухом месте, или просто бросили в реку.
Пока Муренцов курил, пришли довольные и радостные казаки. Принесли  ещё несколько подстреленных щук. Рыбы хватало на хорошую щербу, для всего взвода. Муренцов продекламировал.
Вода за холодные серые дни в октябре
На отмелях спала — прозрачная стала и чистая.
В песке обнаженном оттиснулась лапка лучистая:
Рыбалка сидела на утренней ранней заре

-Ваши стихи, господин сотник? Ну в смысле, вы написали?- Спросил Ганжа.
-Нет Юра, к сожалению не мои. Я писал о другом.

И плакала земля когда ломали храмы,
когда кресты переплавляли на рубли
Когда врагов под стук сапог охраны
десятками стреляли у стены.
Но кто заплачет обо мне?
Когда судьба закончит счёт,
и жизнь моя, под слово-пли!
У грязных стен замрёт.

- Давно это было, когда был молод как ты. Не понравилось?
- Да нет, здорово, Сергей Сергеич. Хотя я стихи не признаю,— упрямо нагнув голову сказал Ганжа.— Стихи, поэзия, ананасы в шампанском это всё для господ. А мы казаки, наше дело воевать.
-Точно,—  согласился Муренцов.— Воинственные британцы это тоже признавали.
Если рекрут в восточные заслан края –
Он глуп, как дитя, он пьян, как свинья,
Он ждёт, что застрелят его из ружья, –
Но становится годен солдатом служить,
Солдатом, солдатом, солдатом служить.

- Зачем вы так?— обиделся Ганжа.— Я не о том, что стихи не нужны. Просто их пишут слюнявые интеллигенты для таких же как они, барышень.
- Ты не прав, казак. Ты просто  не читал настоящих поэтов. Стихи- это отражение души любого человека, в том числе и солдата. Вот послушай:
Та страна, что могла быть раем,
Стала логовищем огня,
Мы четвёртый день наступаем,
Мы не ели четыре дня.
-А это ваши?
- Нет Юра, и это тоже не я.. Друг мой, прапорщик Гумилёв. Я его знал ещё по той войне. - Светлый был человек, Николай.
- Казак?
Муренцов засмеялся.
-Нет, не казак. Просто русский офицер и ещё поэт.
-Жаль, что не казак. Вам тоже писать надо, может быть и про нас напишите..
Муренцов вновь засмеялся.
-Слушаюсь! Есть написать книгу о нас и о нашем времени.- Взглянул на часы. Посуровел- Ладно, хватит прохлаждаться. Надо возвращаться.
*                *                *
Стояла та особенная ночь, какая бывает только в предгорье. Солнце зашло за горы, висела какая-то густая, бархатная темнота. Сотня без конца вела разведку и участвовала в боевых операциях. Намаявшись за день, казаки спали, плотно обложившись дозорами, которые, выдвинувшись со всех сторон, чутко вслушивались в темноту. Недалеко, в долине горели костры, в свете пламени выделялись человеческие фигурки и тени щиплющих траву лошадей, отфыркивающих ночные запахи.
Воздух был резок и душен. Пахло разнотравьем, дымом костра, необъяснимым и щемящим чувством детства.
Казачата выпасают коней в ночном, понял Муренцов. Не спалось. Он накинул на плечи шинель и пошёл в сторону костра.
В свете луны от его фигуры отражалась длинная тень, ложилась на обочину. В степи, на дороге,  у реки - везде было пусто тихо.
Только лишь в бархатной июньской темени в поле у огня слышалось:
- Поехал казак на чужбину далеку
- На добром своем коне вороном,
- Свою он краину навеки покинул...
Заливался мальчишеский тенорок и будил густую печаль в казачьих сердцах:
- Ему не вернуться в отеческий дом.
Голос дрожал и ворошил самое потаённое, о чём думает казак:
- Напрасно казачка его молодая
- Все утро и вечер на север смотрит.
- Все ждет она, поджидает - с далекого края
- Когда же ее милый казак-душа прилетит.
Муренцов узнал голос Бориски, своего белорусского крестника, спасённого им от полицаев.
- Казак, умирая, просил и молил
- Насыпать курган ему большой в головах.

У костра сидела стайка подростков, казачат, вызвавшиеся в ночное. Хворостинами вытягивали из костра печеную картошку.

Поодаль от огня, покашливая от дыма, сидели взрослые казаки с карабинами, боевое охранение.
С ними сотенный Щербаков.
Увидев Муренцова кивнул ему головой, теснее придвинулся к остальным казакам.
- Присаживайся, Сергеич. Тоже не спится односум?
Муренцов покашливая от едкого дыма присел рядом. Языки пламени лизали хворост. Огонь разгораясь вспыхивал и жадно набрасывался на подброшенные сухие сучья. Пахло свежескошенной травой.  Изредка слышалось ржание лошадей.
Как давно Муренцов сидел вот так, никуда не торопясь, глядя на костёр, в котором потрескивали угольки? Когда было так спокойно?
Наверное  в имении у батюшки летом 1914 года, перед самым началом Великой войны. Как же давно это было, целая вечность.
Сотенный сосредоточенно ломал ветки и подкидывал их в костер. Огонь жёлтыми трескучими искрами вскидывался к небу. В ночной темноте вспыхивали и гасли десятки разноцветных искр. Где-то вдалеке сердито ухала ночная птица.
- Мы вот тоже не спим. Спиваем со станишниками, да слезу горючую льём.  хутора родные вспоминаем.
Казаки покуривая и зорко посматривая по сторонам рассказывали друг другу нехитрые повести своих жизней, а мальчишеский тенорок жаворонком летел над землёй.
-Приехал к нам в станицу продовольственный комиссар. Черный как грач, может из армян, а может быть и евреев. Выбритый до синевы, в кожаной куртке. Ну и конечно же с маузером. А следом за ним трибунал. У тех разговор был короткий, не сдаёшь зерно- расстрелять!               
К вечеру комиссар маузером намахался, накричался до хрипоты и уехал. А трибунальцы остались. Кого в распыл, кого в Магаданский край с семьёй направили. Выгребли всё под чистую, даже картохи не осталось. Вот и начался в станице мор.
Умирали целыми семьями.  Ели кошек, собак, крыс. Мертвяки лежали в куренях и на базу, а крысы доедали тех, кто умирал и не мог сопротивляться. Было и людоедство.
Поймали одну такую женщину и повели по станице, а она уже с ума сошла. Её народ бьёт палками, а она хохочет.  Вымерло более половины станицы.
До сих пор по ночам вижу, как мёртвую Марию Чеботаренко, мать троих детей, везут на арбе, а её коса тянется по дороге.
Станичное кладбище до голода утопало в зелени, но за зиму на нём вырубили на дрова все деревья и даже могильные кресты.
Казаки молчали. Каждый вспоминал свою историю, свою боль, как две капли воды похожую на ту, что рассказал сотенный. Все они были из казачьих семей- истребленных и изгнанных из разорённых родных куреней.
*                *                *
3 июля 1944 года Красная армия заняла Минск, и продолжила наступление, на Барановичи и Лиду, стремясь захватить в клещи части 2-й немецкой армии и остатки центральной группы, отступающие через Новогрудский район на Гродно.
Советские войска уже обошли Новогрудский район с этих направлений, и немцам грозил котёл. Доманов получил приказ генерала Краснова эвакуировать полки и казачьи семьи в Северную Италию. Ему  было приказано возглавить казачий Стан, в который сведут все разрозненные, разбитые казачьи части. Планировалось также, что в казачьем Стане найдут приют и члены семей казаков.
Доманов двинулся к Неману несколькими походными колоннами, которые больше напоминали табор.
Вместе со строевыми казаками, двигались обозы с семьями, стада  коров и мелкого скота, захваченного  на территории Белоруссии.
Немецкие сапёры построили несколько понтонных переправ через Неман.
Но казаков и обозы с семьями задержали при подходе к переправе.
Первыми на переправу пропускали танковые части СС и вермахта, потом артиллерию, затем пехотные и остальные части.
Охрипший от крика и злости немецкий майор, командовавший переправой при подходе казачьих обозов, заявил, что сначала он пропустит немецкие войска, а потом уже русских беженцев.
Доманов сделал попытку объяснить, что это распоряжение Восточного министерства и лично господина Розенберга, но уже потерявший всякий страх майор проорал, что у него приказ самого Гитлера и ему глубоко насрать на восточное министерство,  каких то там казаков с семьями и на русскую свинью, которая напялила немецкий мундир и теперь пытается ему что-то доказать.
Доманов правильно оценил обстановку и понял, что ловить ему здесь нечего.  Совершенно бешеный майор может взять и просто напросто пристрелить его прямо на переправе.
Красные партизаны и части Красной армии уже наступали на пятки немецким частям и казакам.  Над переправой появились советские  штурмовики.  Выстраиваясь в карусель они рвали ленту понтонов, топя её в воде. Вступили в бой зенитчики, прикрывавшие переправу. В небе вокруг самолётов вспыхивали черные облачка разрывов снарядов.
Вода в Немане была мутной от крови. По волнам плыли тела мёртвых солдат, обломки повозок, трупы лошадей, снарядных ящиков и бочки из под горючего.
Доманов отдал приказ 3-му Кубанскому пластунскому полку Бондаренко, 1-му Донскому полку Лобасевича с кавдивизионом, и 5-му пластунскому полку Полупанова готовиться к обороне. 
Остальных казаков Доманов поставил в оборону обоза с семьями,
-Будем пробиваться!
Лукьяненко вскинулся.
-И що мае буты з людьмы,  з жинками, зи старэнькымы, з дитлахамы? З йихнэю худобою?
Доманов помолчал, сказал решающее слово, как отрубил:
-На крайний случай, скотину кинем, нехай с ней  краснюки возятся. Лошадей разобрать, а при невозможности перебраться через понтоны надо бросать и  обоз. Переправляться вплавь.
Обоз Доманов оставил на Радтке и подполковника Часовникова, а сам захватив с собой начштаба Стаханова, и адъютантов Трофименко и Сокольвака отправился руководить боем.
Пройдоха Лукьяненко прихватив с собой 500 царских золотых рублей, экспроприированных Домановым у евреев в Кировограде и отправился в немецкий штаб.
Ему была поставлена задача, любой ценой добиться скорейшей переправы казачьего обоза.
Кроме казаков Доманова в обороне стояли полк вермахта, отдельный
специальный батальон SS, артиллерийский дивизион и батальон украинцев.
Эсэсовцы были очень стойкими солдатами. Они были лучше вооружены, лучше экипированы, лучше питались. Если они стояли рядом, то можно было не бояться за свои фланги. Но воевать с ними рядом было и опасно. Эсэсовцев в плен не брали, впрочем, казаков тоже.
Артдивизион был вооружен в основном противотанковыми орудиями, и кроме того, отступавшие танкисты притащили на буксире поврежденные танки. Врыли их в неглубокие окопы и превратили  в неподвижные огневые точки.
С другого берега обещали поддержать огнём размещенных там трёх зенитных дивизионов, которые имели возможность вести не только зенитный обстрел, но и полукруговой прямой наводкой с укрепленных брустверами точек. Был ещё саперный батальон, который возводил легкие укрепления, и должен был произвести минирование наиболее опасных подходов ко фронту обороны. Держаться можно было долго. До тех пор, пока бы не кончились боеприпасы. Или советская авиация не смешала бы окопы с землёй.
Но немцы недооценили казаков. Они совсем не собирались стоять насмерть. Главной задачей было переправить  обозы. А потом...уж как Бог даст. Отсутствие переправы их не смущало, казаки ведь могли переправиться и вплавь. Для этой цели они наготовили фашин, изготовленных из скрученных проволокой связок тростника и хвороста. Конным казакам река вообще была не страшна.
Партизаны появились как-то сразу. Рассыпным строем они двинулись по развернутому фронту.
Они не особенно и напирали, только открыли ружейно-пулеметный обстрел, связали боем немецкую оборону, и закрепились на подходе к немецким переправам.
Закрепились они основательно, и не отступали ни под артиллерийским обстрелом, ни под плотным огнем оборонявшихся немцев, казаков, и украинцев.
Доманов за ходом боя наблюдал с хорошо укрепленного НП. Перестрелка шла второй час. Но несмотря на плотный огонь к переправе все еще шли и шли немецкие роты.
Немецкой пехоте ничего не стоило смять и уничтожить наступавших партизан. Но это привело бы к задержке на переправе, а этого немецкое командование не могло допустить.
Доманов приказал атаковать партизан  силами всех полков.
Казаки пошли в атаку волнами, одна за другой, как во время англо- бурской войны.
Казачья атака была для партизан неожиданной, они не успели окопаться и урон был существенный. Казаки забросали их ручными гранатами.
Но со стороны партизан открыла огонь полковая артиллерия малых калибров — это начали уже подтягиваться части Красной армии  и казаки охотно отступили не нарушая строя.
Немцы тут же открыли ответный огонь с другого берега Немана. 
Через час обстрела,  прибежал Лукьяненко и сообщил, что обозы уже переправились на тот берег.
Доманов тут же послал во все полки вестовых с приказанием: "Сниматься, и бегом к переправе — марш-марш!"
К ленте понтона потекли густые лавы конницы, потянулись обозы, сомкнутые строем пешие сотни.
Но как только казаки оставили окопы, вслед за ними потянулись и все остальные.
В окопах остались только эсэсовцы,  которые огнём удерживали партизан на своих позициях. Артиллерийский огонь со стороны партизан разметал немецкие батальоны и их остатки, окровавленные и засыпанные землей, укрылись в оставленных казаками окопах.
Казачьи полки форсировали Неман вплавь, и на западный берег вышли без оружия, без сапог, мокрые и злые.
Доманов собрал все свои части, и, наплевав на приказы немецкого командования, приготовившегося заткнуть казаками очередную дыру, занял место в колонне отступающих в Польшу войск.
Но на этот раз Радтке, восхищённый действиями Доманова, сам заявился в штаб немецкого командования и  заткнул всем рот приказом Розенберга о передислокации казачьих частей.
Уже на марше Доманову пришел приказ  командующего германскими войсками генерал-лейтенант Герценкомпфа, согласно которого, Тимофей Иванович Доманов был награжден Железным Крестом I класса, с присвоением ему чина генерал-майора вермахта, и правом на получение генеральской пенсии. Войсковые старшины Лукьяненко, Бондаренко и Скоморохов были произведены в полковники.
Орденом Железного Креста 1-го класса наградили командира 7-го Терского казачьего полка майора Назыкова и ещё 286 офицеров, урядников и казаков знаком отличия для Восточных народов.
Эти награды были пожалованы за отличия в боях с наступающими советскими войсками в период со 2 по 13 июля в Белоруссии, где казаки спасли около 3 тысяч раненых немецких солдат и до 7 тысяч офицеров.
Приказ был зачитан всем полкам казачьего стана.
Счастливый Доманов нацепил генеральские погоны прямо на полковничий мундир и после недолгой пьянки  весь Казачий Стан в арьергарде отступающих войск двинулся на Варшаву.
Первым на Белосток выехал Доманов со штабом, обещая казакам обождать их там.
От Белостока казаки должны были двинуться на Лодзь, но наступление Красной Армии забило все дороги генерал-губернаторство отступающими частями, госпиталями и тыловыми эшелонами.
Немцы направили казачий Стан к Варте, в город Здунска Воля, где совсем уж привольно чувствовали себя партизаны Армии Крайовой.
Поляки встретили казаков неприветливо. Кое где даже открывали по ним стрельбу.
Казаки встали лагерем и не вдаваясь в такие тонкости, где  Армия Крайова, а где коммунистическое подполье начали выгонять все поляков подряд из своих домов. Не особо церемонились насчет фуража и продовольствия.
Тех кто сопротивлялся- драли.  Отменно драли. Пятерку за пятеркой. Невзирая на пол и возраст.
Уважение к казакам было отвоёвано.
Но после того, как домановцы устроились сами и разместили свои семьи они потеряли всякий интерес к войне.
Доманов никого не заставлял воевать и бороться с партизанами.  Он занялся  организацией административной службы Стана и переформированием полков. Казаков распределяли по округам — Донскому, Кубанскому, и Терскому, а округа разделили на станицы. Полки тоже переформировались по принципу землячеств.
Немецкое командование от такого поворота опешило, потому что ожидало от казаков активной борьбы против партизан. Как это делала 1-я казачья дивизия фон Паннвица.  Там  казаки разошлись не на шутку и воевали по настоящему.
1-й Донской полк в начале лета сцепился с партизанами под Загребом. Потом  штурмовал Метлику, где потерял убитыми семерых казаков. Бригада полковника Боссе при поддержке 4-го Кубанского полка, которым командовал оберстлейтенант барон Вольф нагнала партизанам страху недалеко от Беловар.
Бой был страшный,  с применением артиллерии, и огнеметов.
В Югославии казаки ходили в атаки, меняли убитых лошадей и хоронили погибших, а домановцы вели себя так, будто приехали на курорт. Но Доманов знал, что делает. И читая в "Казачьей Лаве", как казаки 3-го кавполка 1-й дивизии истребляют партизан в Пожего-Даруварском районе, сам на рожон не спешил.
Шло комплектование станиц Стана  казаками, которых через Вену направлял к Доманову ротмистр Андерсен.
Все вновь прибывшие, проходили обязательную медицинскую комиссию на пригодность к строевой службе, и годных направляли в полки.
Полковник Васильев, бывший офицер-атаманец, служивший при штабе 813-го пехотного полка вермахта, привёз на жительство к землякам старых эмигрантов из Франции.
Эмигранты были уже в годах и служить не могли, зато они поднимали казакам боевой дух и настроение.
Васильев настолько пришелся по душе Доманову, что он взял его своим заместителем.
Сформированные полки Доманов начал грузить в эшелоны, и отправлять в Северную Италию, для борьбы против итальянских партизан. Позднее туда же переселились казачьи семьи, а также кавказские части под командованием генерала Султана-Гирей Клыча.

*                *                *
Хорватское село Ново- Капела. Раннее августовское утро. По бледно- голубому прозрачному небу куда то неспешно плыли маленькие кудрявые  облака. Всюду  на обочине валялись арбузные и дынные корки. По пыльной дороге на пастбище брело стадо коров и коз. Пастухи щёлкали длинными бичами. Коровы  задумчиво пережёвывали жвачку и лениво обмахивались хвостами.
Несмотря на утренний час село уже жило полной жизнью. Казаки купали и чистили коней, вели их на водопой.
Пятница- базарный день. Дорогу к базару легко угадать по гомону и запахам. Тянуло дымом и запахом жареного мяса. Слышались звуки хорватской песни. Надрывный женский голос, наполненный грустью, выводил слова любви к этому краю наполненному солнечным светом и этим горам, словно защищающим Балканы  от всего мира.
В центре села, вдоль улицы на лотках и просто на земле разложены арбузы, душистые дыни, сочные груши. Тут же красные бураки, баклажаны, морковь. На Балканах этого добра навалом, это не суровая Белоруссия, где земля не родит ничего кроме бульбы и сосновых шишек.
Юрка Ганжа и Митька Красноусов,  решили проехать на рынок, потолкаться среди селян, вдохнуть пьянящий  воздух мирной жизни.
Казацкие кони шли беспокойно, их жалили оводы и в нагретом сентябрьском воздухе они прядали ушами, со свистом рассекали воздух необрезанными хвостами. На дорогу от них падали быстрые такие же, как они, дрожащие тени.
Зелень петрушки, салатов и чужих неведомых казакам приправ перекликались с нежными лицами молодых хорваток, их яркими кофтами, платьями, рубахами.
Казаки грызли сочные яблоки, кидали по сторонам молодые, шалые от молодости и сил взгляды.
Ганжа сказал:
-Эх полюбила бы меня какая-нибудь чернобровая хорватка, и гори она синим пламенем эта война! Эй Богу бы остался здесь.
Митька засмеялся:
- Брехло!
Он знал, что Юрка врёт. Он собирается остаться в каждом городе, в каждом селе, где только видит красивую женщину или девушку.
Наконец казаки выбрали и  купили арбуз. Юрка отдуваясь и пыхтя тащил его в руках.  Шашка, которую Юрка нацепил для форсу, все время съезжала наперед и норовила попасть между ног.
Верный Шторм шёл за ним следом. Фыркал, тянулся бархатным губами к потной Юркиной шее.
Он строжился:
-Но-оооо! Балуй!
Жеребец гордо и свободно вскидывал небольшую сухую как у змеи голову и не обращая внимания на окрик опять и тянулся к уху хозяина.
 На телеге к казакам подъехал серб.
- Там усташи хлопчика на рынке мордуют.
Арбуз полетел из рук, с глухим стуком ударился о землю и лопнул, обнажая сахарную красную мякоть.  Казаки вскинулись на коней, с посвистом и улюлюканиями поскакали к рынку.
Чумазый  сербский мальчишка лет 12- 13, одетый в какую-то рвань, катался по земле, закрывая лицо руками. Несколько  парней лет 16-и били его ногами.
Народ на рынке мало обращал внимания на драку. Подумаешь, всего лишь учат воришку. Лишь рядом стояло несколько зевак.
Казаки вломились в толпу, тесня её конями и полосуя нагайками.
Всхлипывая мальчик поднялся и показал пальцем на долговязого парня.
- Он меня зарезать грозился.
Ганжа соскочив с коня ухватил долговязого за воротник и крестя его нагайкой потащил в сторону от людей.
- Застрелю! Сука...Падаль...
Парень падал, скрючивался на земле, подтягивая под себя колени, пытаясь закрыть лицо от побоев.
- Встать, в Бога...душу...креста мать!...! -- ревел Ганжа. Разгорячённый  гневом,  он уже не  мог  уже  остановиться и обуздать свой страшный припадок.
- Сдохнешь сука! Сдохнешь! 
И со всей силы своей казачьей удали бил носком своего кованого сапога по распухшему и закровяневшему лицу.
Распалённое лицо, глаза его налились бешенством,он задыхался от собственной ненависти и злобы.
Митька чувствуя, что ещё немного и товарищ убьёт парня, изо всей силы ударил Ганжу в ухо. Пока тот очумело тряс головой, подвёл к нему лошадь, толкнул в седло и подхватив в седло мальчишку, ударил коня в живот каблуками. Через секунду казаки исчезли  будто их  и не было.
*                *                *
Сентябрьским утром у штаба сотни поднялась суматоха. На взмыленном коне прискакал казак. Часовой, казак с карабином наперевес, при шашке, чубатый, загородил ему дверь.
Казак зыкнул:
- Да пусти ты меня, сволочь. Я к сотенному, по срочному делу!
Щербаков, в белой исподней рубахе, уже умывшийся и бодрый, как утренний огурчик, сидел за столом. Перед ним стояла нетронутая тарелка борща, подернувшаяся желтой пенкой навара.
Громыхая сапогами и снаряжением в комнату ворвался  казак. Он запыхался, тяжело дышал.
У Щербакова что-то ёкнуло в груди. Медленным движением  он отложил ложку в сторону.
-Ну-ууу? –Страшным тягучим шёпотом выдохнул он.- Ш-шооо случилось? -Хлопцы хорватов бьють,– выдохнул казак.
Щербаков ощерился.
-Правильно делают, што бьють.
Все межнациональные конфликты между мусульманским, католическим и православным населением казаки пресекали очень простыми, но действенными методами- нагайками и мордобоем.
Казаки часто защищали  сербов от усташей, случалось, что приходилось и драться. Сам батька Кононов приказал казакам в подобных случаях не давать усташам спуску , вплоть до применения оружия.
Казак замялся.
- Они господин есаул, ешё и это...
- Што?.. Это?..
- Дуванят. А потом село подожгли.
Щербаков задумался. Неделю назад никто бы на это не обратил внимания, пограбили ну и ладно.
Сам Кононов часто говорил:
- Казаки без погромов – все равно, что революция без евреев. На войне поживиться не грех!
Во время занятия населённых пунктов казаки действовали по старой проверенной схеме. Гражданскому населению было гарантировано благосклонное отношение при прохождении или взятии населенных пунктов без боя и такой же гарантированный грабёж — в случае вооруженного сопротивления. В этом случае в домах партизан и членов их семей реквизировалось все, что можно было увезти. Забирали лошадей и фураж. Угоняли скот. Жгли партизанские дома.
Седельные вьюки у многих казаков распухали до невероятных размеров. Только у командира 1-конного дивизиона  5-го полка ротмистра Бондаренко в обозе было два больших фургона, набитых до отказа награбленным добром.
К тому же и партизаны Тито тоже  не отличались благородными манерами. Грабежи среди них были не редкость. Часто переодевались в казачью форму и грабили местное население под видом казаков.
До поры до времени Берлин не обращал на это никакого внимания.
Но время переговоров с Гитлером  хорватский премьер-министр Мандич пожаловался на бесчинства казаков и попросил вывести дивизию из страны. Однако военная ситуация не позволила это сделать, и на переговорах было решено, что дивизия пока должна остаться в Хорватии, при условии, что германское командование наведёт дисциплину в казачьем корпусе.
Фон Паннвиц приказал своим офицерам покончить с мародёрством. Заставить же казаков расстаться с добычей зачастую удавалось только пустив в ход плеть.
Но генерал фон Паннвиц всё же навёл порядок. Особо распоясавшихся мародёров казаки судили своим судом. Наказание было простым, но эффективным- плетюганы.
Щербаков  напрягся, желваки заходили под кожей.
-Где?!– глухо спросил он.
-В семи верстах от сюда.
-Коня мне! Живо!
Весь путь до сербского села казаки проскакали наметом.
С лошадиных боков падали в пыль мыльные клочья пены. Лошадей отановили только увидев казаков своей сотни. Щербаков спешился, вытер заскорузлой ладонью пену с конской шеи.
Село словно вымерло. Закрылись ворота и ставни. Над домам и садами повисла тревожная тишина, лишь  где-то из под сарая захлёбывалась лаем чья-то собака.
Еще тлели кизяки в печах-тандырах.
Один из казаков был убит,  несколько — ранено.
В домах где жили родственники партизан всё было перевёрнуто верх дном. Казаки уже отыскали ямы с зерном, насыпали его в мешки, вязали вьючками сено, тащили муку, козьи бурдюки с коровьим маслом, пили тут же молоко. Несколько домов горели. Село было окутано жирным чёрным дымом.
Шербаков завертел головой, будто разыскивая кого-то, увидел казака тащившего на плечах два седла. Догнал его, отобрал сёдла, отбросил их к забору. Казака перетянул плетью.
Наливаясь гневом забежал в первый же дом, где у забора стояли привязанные кони.
У порога лежал мёртвый серб в штатской одежде, со старой винтовкой. По дому летал пух. Перины и подушки были изрублены шашками.
В соседней комнате орудовали казаки. Двое грузили одежду хозяев в необъятные чувалы.
Щербаков ощерился, громко закричал:
-Сто-оооой!
Но ему никто не подчинился, напротив, обступили со всех сторон. Оскалились как волки, ожидая, когда вырвется неосторожное слово и сорвёт планку, за которой уже нет дороги назад. Только смерть.
-Ну чего ты?..Чего?- Ласково спрашивал Григорьев, заходя со спины. Из под распахнутого на груди мундира выглядывал Сталин.
У  Григорьева блестели зубы и хищно дрожали ноздри.
И  тогда сотенный вскинул пистолет.
Хлопок. Пуля ушла в потолок, посыпалась штукатурка.  Ствол направлен в лицо тому кто ближе.
- Сукины дети!
Опомнившиеся  казаки прижались спинами к стене.
-Не убивайте, господин есаул! Христом Богом… Бес попутал.
Щербаков  исхлестал их нагайкой. Приказал опорожнить баулы. Лично  проверил исполнение приказа.
Внезапно увидел как рослая лошадь помахивая хвостом тянет голову вперёд, прямо в открытое окно.
Невысокий, ростом с подростка казак, ловкий как хорь, сидя в седле вытянул из окна баул с вещами, перекинул его через седло.
- Стой!- крикнул сотенный.
На мгновение безусое лицо казака стало растерянным, но тут же он пригнулся к луке седла и и ударил коня каблуками сапог.
- Стой, байстрюк!
Конь взвился и через мгновение бешеным намётом скрылся в ближайшем проулке.
Щербаков опомнившись покрыл казаков самой отборной бранью:
- Сукины дети вы, а не казаки! Вам не воевать, а бабам юбки нюхать! Вот это был казак! Как его фамилия?
-Ганжа -Кто-то ответил.
Щербаков сунул пистолет в кобуру. Вдел ногу в стремя. Конь, приседая на задние ноги, заходил под ним мелким бесом.
- Весь дуван сдать в обоз. Командира взвода через час ко мне.
Ещё раз повторил- Сукины дети!- Плюнув, огрел коня нагайкой и исчез в облаке пыли.
*                *                *
Утро выдалось ясное, но морозное. Ночью выпал снег, ветки деревьев обросли белой щетиной инея, искрившегося под солнечными лучами. Заячий след петлял в саду между деревьями.
У штаба полка была толкотня. То и дело к нему подлетали верховые, соскакивали с седел и, торопливо привязав коней, бежали в дом.
Мальчик лет десяти кормил лошадь клочком сена.  Мальчику было холодно, но он не уходил.
Кононов собрал офицеров. Объявил:
-Советские войска уже в Югославии. Вчера вышли на северный берег Дравы. Чует моё сердце, скоро придётся нам схлестнуться.
Пока стояло короткое затишье, фон Паннвиц подтянул дополнительные силы.
Из дополнительно приданных корпусу разрозненных казачьих дивизионов спешно формировали третью бригаду.
В декабре 1944 года 133-я советская стрелковая дивизия форсировала Драву и захватила населенные пунктов Градац и Питомачу.
На тот участок, где  закрепился 703-й советский стрелковый полк подтянули 3-й Кубанский, 5-й Донской и 6-й Терский полки, а также несколько хорватских частей.
С 14 декабря два батальона 703-го Белградского Краснознамённого полка гвардии подполковника Шумилина, усиленные отдельной зенитно-пулемётной ротой, рыли окопы на западной, юго-западной и южной окраинах Питомачи. Бойцы долбили землю, перетаскивали глыбы замёрзшей земли, укрепляли стены траншей деревянными щитами. Спали в землянках, выставив боевое охранение. В землянках было очень холодно.
Полк прикрывали 1-й дивизион 684-го артполка майора Ахмеджанова и рота 5-го огнемётного батальона.
Одна стрелковая рота 703-го полка и 2-я рота 5-го огнемётного батальона находились в обороне на западной окраине Вировитицы. Подразделения 734-го полка занимали оборону на рубеже Будаковац, Оршац, Пчелич и Сухополе.
15 декабря разведка советских частей обнаружила появление казачьих разведывательных групп.
Утром 17 декабря Паннвиц силами приданного ему 5-го усташского полка из
1-й хорватской пехотной дивизии и казаков 2-й казачьей бригады  произвёл разведку боем, в которой участвовали до 900 человек при поддержке артиллерии и миномётов.
Во время боя около сорока казаков попали в плен. Грязные, перевязанные тряпками и обрывками своего обмундирования они, кто дерзко, кто понуро смотрели на советских солдат. Потом, чуть приободрившись, обжигаясь, до губ докурили последние, оставшиеся у них сигареты, излучая мрачноватую уверенность в своей скорой гибели.
Никто из них не походили на людей надломленных, изголодавшихся или не имевших понятия о воинской дисциплине. Никто не плакал, не валялся в ногах. Кто то сидел на земле молча, кто то молился, поддерживая товарищей своим мрачным спокойствием.
Пятеро бойцов, охранявшие пленных казаков, смотрели на них с холодной ненавистью.
-Смотрите славяне- говорил один из них в прожжённой на спине телогрейке,- молятся суки, чтобы без остановок на тот свет попасть. Так и чешутся руки пострелять их всех прямо сейчас.
Оперевшись на винтовки, бойцы прикидывали про себя в кого будут целить.
По приказу подполковника Шумилина всех расстреляли вечером 26 декабря.
Но Гельмут фон Панвиц получив от начальника разведки информацию о том, что части 233-й дивизии готовят на этом участке прорыв с целью соединения  с партизанами Тито, решил атаковать.
Ранним утром 26 декабря 1944 года  5-й полк под командованием полковника Кононова атаковал противника в направлении на местечко Питомача.
Пластунские сотни выползли окопов, поднялись и вскинув оружие побежали на врага.
Грянуло казачье "ура", обильно сдобренное зычным остервенелым матом.
Но тут по казакам ударила шрапнель советских пушек. Командир 2-го казачьего артиллерийского полка майор  Рудольф Коттулински, приказал заткнуть русские батареи.
Вздрогнула земля, вспухая страшными взрывами. Из орудийных стволов  вылетали клубы огня. Визгливо выли снаряды, раскатисто лопались посреди стреляющих расчётов.
Майор Коттулински, несмотря на войну сохранивший графский лоск, не  отрываясь смотрел в мощный цейсовский бинокль, наблюдая за разрывами. Покрытые лёгким слоем копоти  стеклянные глаза бинокля, шарили по позициям советского полка, пушкам, зарывшимся в землю.
Рядом с ним, с телефонной трубкой в руке, застыл связист. За спиной у него  катушка с кабелем.
-По батарее! Правее  0–10. Прицел...
Кривились тонкие аристократичные губы. Резко и коротко звучали команды:
-Прицел!
-Прицел!.. - надрывно кричал в трубку связист.
-Прицел!- Повторял за ним телефонист на батарее.
-Первое!.. Второе!.. Третье!.. Фойер!
Орудия судорожно подпрыгивали, и оглушающе выхаркивали рыжие клубы огня.
Послушно, с точностью заведенного механизма, расчёт гремел замками, артиллеристы толкали в орудия снаряды. Команда:
- Фойер!
Толчок отдачи, звон гильзы.
Снова клацанье затвора   казенника.
- Фойер!
Советские пушки замолкли.
Взлетела ракета, сигнал к атаке. Серая изломанная цепь слегка завозилась. Казаки осмотрели затворы карабинов и опять затаились. На головами посвистывали пули, вставать не хотелось.
Подскакал верховой, соскочил с коня, хлопнул его по крупу. Тот всхрапнул и послушно повернул назад. Офицер приосанился, картинно заломил чёрную папаху.
- Ну шо-ооо станишники, окропим снежок красненьким?
Тяжело подниматься под пули и бежать в атаку. Но еще тяжелее командиру поднимать людей на смерть.
У офицера получилось. Казачья цепь поднялась и вновь двинулась к советским окопам. Впереди чуть клонясь вперед, подоткнув полы шинели,  легко и размашисто бежал невысокий офицер,  в тёмно зелёной немецкой шинели.
Полковник Кононов наблюдал за атакой со своего НП. Увидев бегущего в атаку  офицера, плюнул.
-Вот Бондаренко, бисов сын. Дожили, командир дивизиона сам в атаку ходит. Вот надеру я ему задницу! Но ор-рррёл! Казак!
Цепь на секунду замедлила движение, командир, на бегу повернувшись, что-то  крикнул,  и люди  снова  перешли  на  бег. Всё громче и громче стало  нарастать хрипловатое и страшное "ура-а-а", сдобренное хриплым и остервенелым матом.
Два батальона шумилинского полка вжавшись в землю, ждали, когда атакующие начнут задыхаться, чтобы ударить по ним со всей силы.
-Пора!
Командир 1-го батальона подал сигнал командиру стрелковой роты  старшему лейтенанту Игнатьеву— начать контратаку. Тот громко, скрывая собственную дрожь, прокричал:
-Гвардейцы, встали! Пошли!
За ним встал парторг батальона сержант Красильников, оглянулся, примкнул к винтовке штык, одернул складки и поправил полы шинели.
- Ну что хлопцы, сходим, набьём морды землякам?
- Сходим… – зло отозвался ему кто-то из солдат.
- Ну тогда, пошли!
Бойцы,  горящие желанием поквитаться с предателями пошли в контратаку.
Две людские волны сошлись вплотную и сцепились в смертельной рукопашной схватке. "Ура" пошло на "ура", мат на мат.
Долго копившаяся в людях ненависть,  о глубине которой они даже  не  подозревали,  уже неподвластная им самим повела их на вражеские штыки и ножи.
Казаки вермахта  и советские бойцы перемешались в жестокой драке.  Пулеметчики прекратили стрельбу. От стрельбы в упор было мало проку. Не было времени перезарядить оружие, тряслись руки. И  обезумевшие от страха и крови люди били, резали, рвали друг друга зубами, били ножами и  прикладами.
Потерявшие, выронившие оружие хватались за врага голыми руками, ломая ему гортани скользкими от крови пальцами и рвя зубами чужие лица.
Кто-то наталкивался на пулю, и она отбрасывала человека назад с такой силой, будто жеребец-дончак лягал его кованным копытом. Кое-кто, схватив за грудки противника, стоял с ним, раскачиваясь в стороны, воя и матерясь, пока пуля или удар ножа не валил его на мёрзлую землю.
Конные сотни, стоявшие за линией окопов, двинулись в атаку конным строем, и пошли рубить советских бойцов шашками, топтать их конями, давая возможность казакам выйти из боя.
Кричали от боли раненые, остервенело хватая казаков за ноги, за полы шинелей, за оружие.
Тут же не разбирая где свои, а где казаки, ударили советские пушки и пулеметы - верховые были приметной и слишком заманчивой целью в неразберихе схватки.
Всадники падали с коней. Оглушённые люди метались ища спасения от пуль. Уцелевшие поворачивали назад.
Кони носились среди дерущихся людей, ржали, кусались и сбитые пулями, катались по заснеженной земле.
Казачья атака захлебнулась, но и отойти было невозможно – советская пехота все прибывала и прибывала. Бойцы врывались в гущу боя, стреляли и били ножами, харкая кровью, плача и матерясь:
-  В три господа....царицу....душу мать!
Стоял жуткий вой. Тягуче, бессмысленно и однообразно выли раненые и будто сошедшие с ума люди. Словно это были не взрослые люди, а  щенки или раненые зайцы.
И опять лилась русская кровь.
А на все это смотрели из окопов ошеломлённые немцы, которые много раз слышали о русской рукопашной, но даже не представляли себе её  жестокости и ярости.
Руки Муренцова были в скользкой крови. Рукоятка ножа, намазанная теплым, густым и липким, прыгала в пальцах. Он не запомнил где выронил нож из скользкой ладони. Запомнилось лишь, как наотмашь бил  сапёрной лопаткой по голове рослого красноармейца с перемотанной грязным бинтом шеей. Тот сидел на груди щуплого казака из первого эскадрона и ломал ему горло.
Лезвие лопаты входило в голову с мерзким звуком «чвак...чвак», словно он бил палкой по мокрой земле.
Красноармеец, уткнувшись лицом в землю, судорожно загребал мерзлую землю руками и носками сапог. Наконец он вытянулся во весь рост и затих.
Муренцову в ноздри вдруг ударил приторный запах свежей крови... Он едва отполз в сторону как страшный припадок рвоты  вывернул наизнанку его внутренности.
Совершенно без сил, раздавленный случившимся Мурецов смотрел на убитого им бойца. Это был русский солдат. Тот самый враг, который хотел убить Муренцова. И которого он только что убил он. Голова  была изрублена сапёрной лопаткой так, что походила на студень, который почему то не очистили от волос. Он лежал в прежней позе, лицом вниз. Задравшаяся солдатская телогрейка оголяла на его спине выгоревшую гимнастёрку с дырой на спине. Грязные ватные штаны висели на плоском худом заду.
Не выдержав, немецкая батарея зенитных орудий навела стволы на прямую наводку, и дала пару пачек шрапнели над головами сражавшихся.
Казаки пришли в себя и яростно отстреливаясь отошли в свои окопы. Превозмогая себя Муренцов сначала пополз, волоча за собой винтовку, а потом побежал в сторону своих окопов.
Советские бойцы ринулись было за казаками, но их встретили выстрелы в упор и рассыпным строем они бросились назад.
Казаки,  проводили их  яростным огнем.
Уже в окопе Муренцов увидел, что руки и шинель покрыты какой-то слизью.
К нему подсел казак.
-Спасибо что подмогнул мне, один бы я не справился. На вот покури...полегшает.
И казак дрожащими, чёрными от грязи и пороха пальцами протянул Муренцову толстую самокрутку.
Потянул раз, другой, окутывая пеленой табачного дыма свое забрызганное кровью лицо с заострившимися скулами, с крупными желтыми  зубами и  усами в черной копоти.
«Почему во время войны я всё время убиваю русских»- Спрашивал себя Муренцов. Как же случилось, что я пришёл в Россию как ее лютый враг?
Бой окончился,  нaд опустевшей рaвниной царило безмолвие. Только лишь ползaли сaнитaры, подбирaя рaненых.
Муренцов морщился, плевал в сторону, тряс головой.
Казаки Паннвица ещё несколько раз атаковали позиции 703-го стрелкового полка, но только лишь к вечеру им удалось ворваться на окраину Питомача.
Позиции советского полка были смяты и остатки его батальонов начали отступление к Штишка-Буковица.
Подошедшие советские подкрепления перешли к обороне, а к утру следующего дня Питомача оказалась полностью в руках казаков Панвица.
Раненный в живот советский лейтенант, лежал на снегу среди убитых, придерживая руками выпадающие кишки. Осколком  ему разворотило живот.
К нему подскакал на забрызганной кровью лошади, разгорячённый боем урядник. Перегнулся через луку седла, хищно вглядываясь в лицо лежащего человека. Услышал протяжный,  словно бы из самого живота, мучительный стон, прерываемый предсмертной дрожью. Щерясь  залитыми  кровью   зубами офицер с тоскою глянул на казака,
-Браток... - Онемевшие губы у лейтенанта дрогнули, не слушались. -Ты ведь тоже русский... Не убивай меня.
В его глазах уже появилась туманная поволока. Урядник встретился с лейтенантом взглядом, сказал:
- Я не русский. Я казак. Прими смерть достойно... браток!
Прозрачная слезинка вдруг покатилась по щеке лейтенанта. Он прикрыл веки.
Свистнул острый клинок, острие полоснуло лейтенанта по груди. Он инстинктивно схватился за рану, зажав её рукой. Лошадь вскинулась  на дыбы, обдала острым запахом пота.
Казак свесился на бок. Вновь свистнула шашка, и почти не ощутив препятствия острая сталь отделила голову от тела. Из-под   ощеренных от боли,   залитых   кровью   зубов   раздался лишь сипло- хриплый выдох:
- Аа-а-а!..
Нехорошим, страшным был этот день. Надолго его запомнили казаки, советские бойцы и немцы. Тем, кому было суждено погибнуть, ничего не подсказал Господь и не смогли они помолиться перед смертью. Это было правильно. Не приведи  Господь дать человеку возможность предвидеть будущее. Многие бы тогда перед смертью сошли с ума.
Остатки советских частей ещё несколько дней продолжали выходить мелкими группами к своим. Журнал боевых действий 233-й стрелковой дивизии бесстрастно зафиксировал почти полную гибель 703-го полка в бою 26 декабря.

*                *                *
З0 декабря Кононов заехал во II-й дивизион, где содержались пленные советские бойцы
Часового на месте не было. Из- за двери раздавалось нестройное пение.
В прокуренной камере на столе валялись обкусанные куски хлеба, луковая шелуха, жестянки пустых консервных банок.
Весь караул был в доску пьян. Казаки и пленные обнявшись, хором пели:
Три танкиста — три весёлых друга —
Экипаж машины боевой!..

Они бы, вероятно, спели немецкую песню, но не знали слов.
Взбешённый Кононов перетянул караульных плетью, а потом объявил выговор командиру II-го дивизиона, чьи казаки устроили "братание" с пленными.
К вечеру отошёл и уже усмехаясь в усы, рассказывал построенному полку:
- Понятно, что к военнопленным нужно относиться  хорошо, но не так, как я вчера видел во II дивизионе....Приезжаю вчера в дивизион...между прочим, лучший дивизион, потому как казаки там -орлы!
А несколько этих орлов, вместо того, чтобы править службу, сложили оружие в уголок, белюки вылупили и вместе с пленными песни спивают про трёх танкистов. Ладно бы наши казачьи песни пели или на худой конец про коней, так нет,  про танкистов поют, бисовы дети!
На полу окурки, дым столбом... Приходи, бери их за рупь голыми рукам, или беги не хочу. Вот тебе и казаки!   
Кононов переждал громовой смех.
-В общем так. На первый раз думаю будет достаточно тех плетюганов, что я самолично выписал каждому. В другорядь, если такое повторится, пощады не ждите. Отдам под суд. А это в условиях военного времени сами знаете чем пахнет. То-то же. Разойдись!
*                *                *
На земле стояла чистая,  святочная   тишина.
Впереди  были рождественские праздники, а с ними  приходила привычная, зимняя, снежная пора. Хоть и военное, но неторопливое и сытое житье  под  крышами,  толсто придавленными снегом. Многие  из  молодых казаков, не знали, что близится великий праздник, потому как  были еще в младенчестве вместе  родителями согнаны со двора в  какую-то бессмысленную, злую круговерть, в бараки,  в эшелоны, в  тюрьмы, в казармы, но все-таки близкой памятью что-тоих тревожило, чего-то в  сосущем сердце трепетало  и вздрагивало,  из-за той вон белоснежной дали  ждалось  пришествие чуда, способного принести избавление от войны и  страданий. 
В дни перед Рождеством 5-й донской полк был размещен в домах, а казаки получили возможность встретить праздник.
Все понимали, что идут последние месяцы войны.
Праздник чувствовался уже в Сочельник. Утром свободные от службы казаки собирались в храме. Стекались женщины с ребятишками, старики.
Никто не вводил никого в заблуждение. Все сознавали, что все уже кончено.
Поскрипывая хромовыми сапогами через церковный двор беспечально и важно прошагал церковный регент Евлампий  Хворостов.
В храме горели паникадилы, пахло ладаном, звучали голоса певчих: «Рождество Твое, Христе Боже наш, возсия мирови свет разума…»
Муренцов почувствовал,  как теплая волна умиления потрясла и  накрыла его душу.
Раскрылись царские врата. И собравшиеся прихожане запели «Царю небесный…»
Начиналась рождественская всенощная.
Были настежь открыты двери храма. Врывался морозный воздух, клубился и задувал пламя свечей. Затворить двери было невозможно. Не попавшие внутрь стояли на улице.
Храм сиял огнями. Началась лития. Раздвинулась плотная стена молящихся, и священник со служками прошёл в притвор через весь храм.
Хор запел многократное «Господи помилуй». Переливались голоса певчих.
Несколько часов длилось всенощное бдение. Неспешно и невесомо лились молитвы, пелись тропари.
В храме было тихо и благостно. Люди по одному подходили к священникам.
Священники окончили помазание.
Кончилась всенощная, погасили свечи. Вот уже собрались уходить певчие. А  молящиеся всё не уходили.
Тогда священник произнёс:
- Я сейчас скажу вам несколько слов, потом продолжу помазание.
Его глуховатый негромкий голос разносился по всему храму.
-Когда Христос призвал двенадцать учеников Своих, Он дал им власть над нечистыми духами и сказал, "Я посылаю вас, как овец среди волков". То же скажу вам и я, братья мои.
Идите! Идите как шли рыцари Крестовых походов в бой против антихриста. Пусть будут отдавать вас в судилища и будут бить вас. Брат брата предаст на смерть, и отец - сына; и восстанут дети на родителей, и умертвят их и будете вы ненавидимы всеми.  Не бойтесь убивающих тело, души же не могущих убить; а бойтесь более Того, Кто может и душу и тело погубить в геенне. Но претерпевший же до конца спасется.
И помните, что худой гражданин в своем Отечестве и для Отечества Небесного не годен.
После проникновенной проповеди казаки выходили на улицу, поздравляли друг друга с Рождеством Христовым.
В эскадронах были накрыты столы. Празднично светилась украшенная елка. Играли баянисты. Была гитара и даже скрипка. Пригласили женщин. Отплясывали с ними польки и  вальсы. Между танцами как водится - щупали подвыпивших сербок и хорваток, лезли к ним в трусы. Те, не возражали. Окна для маскировки завесили шинелями.
Уже под утро подрались казаки третьего взвода Алексей Гукалов и приказной Кузнецов. Гукалов подбил  Кузнецову левый глаз, тот в отместку расквасил ему нос.
Это был последнее Рождество 5-го донского полка.
*                *                *            
Фельдмаршал Вейхс не спрашивал за инциденты, зато строго спрашивал в случаях провала акций против партизан, и возлагал на дивизию  сложные оперативные задачами. Их надо было выполнять, и командир 1-й казачьей  дивизии высказал своё мнение очень кратко:
"Пусть делают что хотят! Только бы работали!"
И мотались взад- вперёд по Югославии казачьи сотни. Били конскими копытами балканскую землю и дороги. Ожесточались сердца. Всё неохотнее стали брать в плен. Всё чаще и чаще стали повторяться случаи случаи расправ над пленными.
Поджигались дома, где оказывали сопротивление. До последнего зёрнышка реквизировался фураж у семей партизан. Драли плетьми сербов и хорватов,  мужчин и женщин.
Лояльность германского командования на грабежи и жестокость казаков объяснялись следующим: в борьбе с партизанами все соединения Вермахта и СС руководствовались «Особым циркуляром» обергруппенфюрера СС фон Дембах-Зелевски.
Этот документ предоставлял немецким военнослужащим право сжигать деревни, репрессировать местное население, выселять его из отдельных районов по своему усмотрению, расстреливать и вешать партизан без суда.
Но военное счастье переменчиво. В февраля произошел случай, который стал кровавым знаком предстоящей беды. Младший из братьев Усковых, Андрей, браташ, как его звали старшие братья, по приказу отделённого Смирнова  убил  пленного серба ножом. И казаки содрогнулись. Не по-христиански это было, резать безоружного человека, как скотину.
Возмездие пришло скоро. Через несколько дней волчья группа  попала в засаду. Андрей Усков, накануне убивший пленного долго умирал в лесу, лёжа с простреленным животом.
*                *                *
Через месяц в районе между селами Иванчаны и Вулкашинац, вышедшую ночью волчью группу засекла местная жительница.
В селе в это время находилась на отдыхе партизанская рота Вуйко. Предупреждённые о засаде партизаны на рассвете окружили балку, где пряталась группа. Начинало светать. В расступающейся темноте мелькнула голова в казачьей кубанке.
Дозорных прирезали в один момент. Никто из них не успел поднять шума. Через несколько минут появилась смена, и один из казаков, внезапно забеспокоившись, тихо позвал:
-Васька...ты где?- и партизаны поняли, что обнаружены.
-Пуци ми курац!- Крикнул Вуйко и полоснул по казакам из МР-40.
Партизаны на секунду замерли и тут же открыли ответный огонь
-Заебанция! -- заорали сербы, -- Ватра! Огонь!
Поднялась шквальная стрельба.
-Напред! - гаркнул Вуйко- Юриш!
Стреляя на бегу часть партизан бросилась в балку. Другая часть навалилась с тылу. Было слышно, что стрельба начала захлебываться. Там началась жестокая рукопашная.
Один из казаков с залитым кровью лицо бросив бесполезное оружие, петляя между деревьями побежал в лес. Его догнали, свалили с ног. Несколько человек крутили ему руки.
-Врешь, бляха-муха, не возьмешь! - страшно хрипел Тимофей Усков, моргая выбитым окровавленным глазом.  Стрельба закончилась. Пленного привели к командиру.
-Hе говорити о?- Спросил его партизан.
-Не понимаю- глядя в землю мрачно сказал казак.
-И по русски не понимаешь? -Перегнулся через стол к нему партизан- Говори сволочь!
Тимофей Усков вдрогнул.  Он чувствовал, что его сознание мутится. Перед ним сидел его отделенный Смирнов, тот самый, из-за которого погиб младший брат.
-Мишка! Ты-ыыы?
-Для кого Мишка, а для тебя лейтенант госбезопасности Бескаравайный.
Воцарилось гробовое молчание. У казака глаза сделались круглыми. Он стал часто и трудно дышать и, пересиливая себя, проговорил глухо:
-Не кричи, не испужаюсь...
Бескаравайный мотнул головой.
- Убиј га. Ми више не треба. Уведите его.
*                *                *


Через несколько дней в рейд пошла новая группа.
В том же дворе увидели женщину, которая развешивала на верёвке постиранное мужское бельё. Убедились, что партизан в доме нет решили устроить засаду в лесу. Ближе к вечеру они всё равно бы пришли в село за чистой одеждой.
В лесу спохватились, что отстал один из казаков, последний оставшийся в живых из братьев Усковых, Павел. Услышали женский вскрик и визг собаки.
Через полчаса появился Усков.
Спросили его, что случилось.
-Убил собаку, - ответил тот.
-А баба?
-Спать пошла.
Всё было понятно. Отстал, чтобы свести счёты за братьев.   Казаков покоробило это убийство, но Павлу Ускову никто ничего не сказал.
Война есть война, это ещё та сука!
*                *                *
Военная ситуация ситуация на Балканах складывалась таким образом, что казачьей дивизии практически ни разу  не пришлось участвовать в крупном сражении. В постоянной войне против партизан казаки участвовали небольшими подразделениями, чаще всего в составе полка или бригады. какой-либо из полков или бригад. Периодически сам Панвиц  возглавлял ту, или иную бригаду и командовал операцией. В августе 1944 года он во главе 2-й бригады своей дивизии разгромил несколько партизанских баз в районе Дарувар–Пакрац и Бьела.
1-я казачья дивизия лишь номинально носила название кавалерийской дивизии СС, но целиком и полностью находилась в распоряжении генерал- полковника Альфреда Йодля, возглавлявшего Верховное главнокомандование вооруженными силами Германии.
Казачий Стан Походного Атамана подчинялся Розенбергу и лишь русская освободительная армия Власова находилась под контролем Гиммлера.
Но видя несомненные успехи 1-й казачьей дивизии на Балканах рейхсфюрер СС Генрих Гиммлер, ставший после провала покушения на Гитлера еще и командующим Армией резерва, решил подчинить себе все национальные формирования, действовавшие в составе германской армии. Учитывая, что   казачьи подразделения были наиболее  боеспособны он вынашивал далеко идущие планы о взятии всех казачьих соединений непосредственно себе или через штаб Власова.
В феврале 1945 года   генерал фон Паннвиц был вызван в Берлин на встречу с доктором Крёгером, который был представителем Гиммлера при генерале Власове.
В обитом черной кожей кабинете, углубившись в чтение каких-то бумаг, сидел человек в штатском костюме. Он был чистенький, ухоженный, с пробором в волосах. Генералу показалось, что  он попал в кабинет к преуспевающему адвокату.
Фон Паннвиц не ошибся. Доктор Эрхард Крёгер   получил юридическое образование в Тюрингском и Кёнигсбергском университетах и до середины тридцатых годов даже работал в рижской прокуратуре. Доктор права. Свободно говорил на русском, немецком и латышском языках. Это была действительно тонкая личность.  Он мог всю ночь слушать пианиста, а наутро приказать его повесить.
Увидев на пороге генерала фон Панвица Крёгер оторвался от своих бумаг.
Голубые нордические глаза скользнули по носкам сапог генерала и убедившись в их безупречном блеске  вновь уткнулись в бумаги.
Эрхард Крёгер хорошо помнил, что генерал награжденный рыцарским и двумя железными крестами за боевые подвиги, был самым обыкновенным солдафоном, который так и не вступил в национал-социалистическую партию. 
Холодный приём не обескуражил фон Паннвица. Он понимал, что этот чистюля хоть был всего лишь оберфюрером СС, что соответствовало званию бригадного генерала, но крутился вокруг партийной верхушки. А это значило очень много.
Паннвиц подошел к столу почти вплотную и,  выкинув вперед руку:
—Хайль Гитлер!
Доктор Крёгер вскинул голову, приподнял правую руку с откинутой назад ладонью  и вышел из-за стола.
-Я буду откровенен с вами господин генерал. Ситуация, на Восточном фронте складывается для нас не лучшим образом. Нам требуются всё новые и новые дивизии. Но возможности рейха уже исчерпаны. Мы вынуждены призывать шестнадцатилетних мальчишек и стариков.
Оберфюрер  Крёгер задумался, потрогал тугой галстучный узел, продолжил:
-Но у нас всё же имеются скрытые резервы. Это армия генерала Власова, и восточные подразделения. К тому же имеется достаточно большое количество русских солдат, желающих вырваться из концлагеря.
Правда, человеческий материал, с которым мы имеем дело в большей части дерьмо, способное на любую мерзость.
По человечески их можно понять, какой верности можно ожидать людей, которых предало собственное правительство, а потом они  в отместку предали всех, кого только можно.
- К моим казакам это не относится- быстро сказал Паннвиц- Казаки всегда были ярыми врагами советской власти. То что некоторые из них оказались в Красной армии, а потом перебежали к нам,  это скорее подтверждает мои слова.
-Хорошо, хорошо дорогой генерал. Пусть будет по вашему. Не зря ведь уже признано, что казаки являются прямыми потомками готов и сохраняют прочные кровные связи со своей германской прародиной. 
Крёгер окинул Паннвица быстрым взглядом, и тут же спросил:
-Именно поэтому мне необходимо знать, как вы отнесетесь к предложению насчет преобразования вашей дивизии в корпус и объединения его с Русской Освободительной Армией генерала Власова? Именно так, мы сможем поднять боевой дух РОА.
-Насколько я понимаю, доктор, -спросил Паннвиц, -- этот вопрос вы задаёте не из праздного любопытства. Следует ли расценивать, что генерал Власов сам выступил с идеей объединения?
-И да и нет, господин генерал, -- сказал Крёгер, -- Это инициатива Гиммлера и она одобрена Гитлером.
- А кто будет командовать казачьими войсками?
- В армии Власова будет создано целое управление, которое возглавите вы. Вы также пока будете командовать и своим корпусом.
Главное управлением казачьих войск под руководством генерала Краснова будет упразднено. Генерал стар. Ему пора подумать об отставке. Но Краснов слишком знаковая натура для казачества, поэтому мы несомненно будем использовать его в качестве знамени.
-Мои казаки уже настолько хорошо вписались в структуру германских войск, что лучшего и не надо -- от добра добра не ищут.- Если же нас всё-таки нас захотят вывести из структуры немецких войск, -- продолжил Паннвиц, то пожалуйста, мои казаки будут воевать против большевиков хоть вместе с Власовым, хоть без Власова. 
-Что же, - заключил Крёгер давая понять, что ничего конкретного говорить, и уж тем более приказывать он по этому вопросу не собирался. - Ваша позиция мне ясна. Мы ее примем к сведению.
На сегодня все. Дальнейшее решение обсуждаемых вопросов, будет целиком зависеть от фюрера. Прощайте, господин генерал.
Генерал фон Паннвиц щёлкнул каблуками.
-Хайль Гитлер!

*                *                *
С самого утра помощник доложил Костенко, что ночью самолётом в Москву доставили лейтенанта госбезопасности Бескаравайного- Смирнова. Капитан Кравцов положил стол подготовленную им справку.
Начальнику Главного управления контрразведки «СМЕРШ» генерал-лейтенанту
Абакумову В.С.
Докладная записка.
Считаю необходимым доложить Вам о следующем:
Весной 1943 года, будучи заброшенным за линию фронта мне удалось внедриться в 1-ю казачью дивизию СС, сформированную из изменников Родины, дезертиров и  предателей. Сообщаю следующую информацию о командном составе, вооружении, местах дислокации и проведённых операциях.

Дивизия насчитывает18 000- 19 000 человек, в том числе 3827 немецких нижних чинов и 222 немецких офицеров, 191 казачьих офицеров и примерно 14 300 - 14600 казаков. Имеет  следующий состав:

Начальник дивизии - ген.-лейтенант фон Паннвиц.
Адъютант- ротмистр Химмигхоффен
ШТАБ:
1-й офицер-  подполковник Ганс Иоахим фон Шульц
2-й офицер- квартирмейстер: майор Роян
3-й офицер- отвечает за разведку и контрразведку): майор граф Карл цу Эльтц
Дивизионный военный трибунал(кригсгерихтсрат)- председатель трибунала  доктор Мюллер
Дивизионный интендант- интендантский советник Хехт
Дивизионный врач- обер-штаб-арцт резерва д-р Грасс
Дивизионный ветеринар- штабс-ветеринар д-р Швердтфегер
Штаб-офицер конной и автомобильной службы: майор резерва фон Эльмайер-Фестенбругг
Главный священник: протоиерей Валентин Руденко

В штаб дивизии входят, кроме немецких, и  несколько казачьих офицеров, представителей от каждого полка.
Известны: белогвардейский полковник Саламаха и полковник Малявик (называет себя бывшим командиром полка РККА).
Дивизию посещают генерал Краснов П.Н, атаман "кубанского войска" ген.-лейтенант Науменко В.Г., ген.-майор Шкуро А.Г.

Генерал фон Паннвиц имеет  конвойную сотню — сформированную из старых казаков, как правило, воевавших еще в Гражданскую войну. Сотня носит название «Конвой его величества». К сотне  приписаны 8 православных священников, служивших молебны и справляющих обряды.
При штабе дивизии находится целый ряд отделов: санитарный, интендантский, пропагандный, литературный, полевая жандармерия, автоколонна, отдел связи, и пр.

1-я Донская казачья бригада (полковник Ганс фон Вольф):

командир: полковник барон Ганс фон Вольф
1-й офицер штаба-ротмистр фон Абель
начальник разведки- обер-лейтенант фон Шелер
Взвод связи
9-й (тяжелый) эскадрон (2 взвода по 3 полевых орудия Pak, 2 взвода по 4 миномета)

1-й Донской казачий полк: подполковник Константин Вагнер:
–1-й дивизион: ротмистр Эрих Диненталь
–2-й дивизион: ротмистр резерва Маттерн


2-й Сибирский казачий полк - подполковник фон Нолькен;
–1-й дивизион: ротмистр Ганс Юрген Шрейбер
–2-й дивизион: ротмистр Бем


3) 4-й Кубанский казачий полк (подполковник фон Вольф).

4) 1-й Донской казачий конно-артиллерийский дивизион;

2-я Кавказская казачья бригада (полковник фон Боссе):

1) 3-й Сводно-казачий полк (подполковник фон Юнгшульц),

впоследствии 3-й Кубанский казачий полк;

2) 5-й Донской казачий полк: полковник Иван Кононов (офицер связи майор резерва граф фон Риттберг)
–1-й дивизион: есаул Щербаков
–2-й дивизион: ротмистр Борисов

3)6-й Терский казачий полк- майор резерва Генрих Детлоф фон Кальбен
–1-й дивизион: ротмистр Грунст
–2-й дивизион: ротмистр Фридрих


4) 2-й Кубанский казачий конно-артиллерийский дивизион.

Вспомогательные части и подразделения:

1) Саперный батальон в составе: штаб, 3 саперных эскадрона, 1 саперно-строительный эскадрон, 1 мостовая колонна, 1 легкий саперный парк.

2) Дивизион связи в составе: штаб, 2 эскадрона телефонистов, 1 эскадрон радиосвязи, имелась также артиллерийская группа связи при штабе дивизии.

3) Моторизированный разведывательный батальон (личный состав полностью составляли немцы) в составе: штаб, 3 самокатных эскадрона из числа немецкого кадрового состава, взвод легких танков и аэроплан.

4) Санитарный батальон: 2 санитарные роты, 2 эвакуационные автороты.

5) Дивизионный штаб частей снабжения с 1 автомобильной ротой, 3 автоколоннами, 1 ротой снабжения.

6) Ремонтная рота.

7) Дивизионная служба продовольственного снабжения с хлебопекарной ротой и скотобойней.

8) Ветеринарная рота.

9) Конно-гужевая колонна.

10) Группа полевой жандармерии.

11) Служба полевой почты.

12) Планируется создание штрафной роты.

13) Школа юных казаков.

Дивизия сформирована из:

1. Воинских частей, прибывшие с Восточного фронта. Личный состав этих подразделений состоит из перебежчиков и белогвардейцев. Эти части принимали участие в боях против против Красной армии и партизан.
2. Беженцев, сотрудничавших с оккупационными властями и из страха возмездия ушедших вместе с немцами при их отступлении.
3. Враги советской власти, добровольно пошедшие на службу к оккупантам.
4. Бывшие военнослужащие РККА, попавшие в плен и согласившиеся служить врагу.
5. Насильственно мобилизованные жители Украины, Белоруссии, Дона, Кубани, Терека, и других областей СССР.
6. Прибывшие из Европы белогвардейские эмигранты.

Наибольший процентный состав составляют - донцы, кубанцы, представители кавказских народностей и сибиряки.
Меньше - русскиих и украинцев. Многие объявляют себя казаками.
 
Каждый полк имеет  составе команды особых назначений (зондеркоманды). Полк делится на два дивизиона. Дивизион на 4 эскадрона. Эскадрон на 4 взвода, из них 3 боевых, 1 хозяйственный.
Взвод состоит из 3 отделений по 4-16 бойцов.

Командир полка имеет заместителя и помощника заместителя.
При штабе имеются- штабной врач, обер-ветеринар, атаман (политрук), несколько переводчиков для русского, немецкого.

Штабной эскадрон состоит из:
Отделения связи с несколькими радиостанциями, телефонами и курьерами, коноводы, конвой и пр. вспомогательные команды. 

На всех ответственных местах - немцы, а денщики, шорники, портные, ремонтники- казаки.

Структура штаба дивизиона аналогична штабу полка.

Командир эскадрона имеет заместителя и помощника заместителя.

Кроме того, имеется атаман (заместитель командира политической части). Имеются переводчики. Старшина эскадрона (обер-вахмистр) отвечает за боевое, хозяйственное и санитарное состояние эскадрона. Непосредственно подчинен командиру эскадрона. За политические настроения отвечает атаман.
При дивизионе имеется отделение с вязи с одной радиостанцией.
Также как и в полку имеется штабная сотня При штабе дивизиона имеются мастерские и вспомогательные команды.

Командование взвода: командир взвода имеет помощника и располагает 3-мя курьерами и вестовым.

Налажена работа «контрразведки». Её функции заключаются в том. Что казаки сами выявляют между собой тех, кто готов перейти на сторону СССР.  Её возглавляет лейтенант Червяков, бывший военнослужащий РККА. 

Каждый эскадрон имеет  1-3 гармони. Дивизия имеет свой цирк, объезжающий казачьи части.
Унтер-офицерские звания получаются быстро, сразу же после отличия в бою.
Священники посещают части, дают казакам иконы, молитвенники и дают благословения, за что берут деньги.

Пополнение: производится из запасного полка (Франция). Несмотря на пополнения состав эскадронов, как правило, меньше на 10-20% в сравнении с вышеприведенным составом первоначального формирования.
Каждый эскадрон располагает 18-25 двуколками или повозками невоенного образца. Вкаждом эскадроне  180-200 лошадей и столько же седел. Потери конского состава пополняются из запаса или за счёт закупок или реквизиции у местного населения.

Воинские чины до сих пор не приведены в единое соответствие. Наблюдается смешение старых казачьих чинов и советских офицерских званий.
Звание лейтенанта соответствует хорунжему. Старший лейтенант- сотник. Капитана называют подъесаулом или ротмистром.  Майоров- майорами, или есаулами.
Подполковник по-казачьи именуется войсковым старшиной, но чаще- подполковником.   

Награды: такие же, как в вермахте, а так же восточная медаль за храбрость , за ревностное несение службы, за отвагу в атаке, за выслугу. Кроме немецких наград казаки получают ордена и от Павелича.

Костенко спросил Кравцова:
-Где сам Бескаравайный?
-Ждёт. Вызвать?
-Не надо. Я его забираю. К утру подготовьте мне все документы для доклада Абакумову.
В коридоре перед дверью кабинета сидел лейтенант в пехотном обмундировании.               
Заметив  полковника офицер встал. Одёрнул гимнастёрку, расправил складки за портупеей. Вытянулся по стойке смирно.
-Лейтенант Бескаравайный.
-Читал я твой отчёт. Ладно. Поехали.
- Куда товарищ полковник?
-Как куда? Домой. Остановиться тебе ведь негде, так я понимаю? Вот и поживёшь пока у меня. Заодно и отчёт твой обсудим.
Полковник Костенко жил в коммунальной квартире, и в комнате было
слышно, как по коридору бегала детвора, шипел примус и из кухни доносились чьи-то глухие бубнящие голоса.
Дома он открыл форточку. Морозный воздух потянулся в комнату. Он стлался по полу и таял у стола. Костенко достал хранящийся между рамами кусок сала.
Оно было белым на цвет, крупно посыпанно серой солью с темно-бордовыми, почти черными, как запекшаяся кровь, прослойками мяса, нашпигованное чесноком.
Бескаравайный мечтательно повёл носом.
-Сальце, настоящее...деревенское.
Костенко рассмеялся.
-Конечно деревенское, в городских квартирах свиней пока ещё не держат. Как специально для такого случая берёг. У вас там сала что ли не было?
-Сало то было, в сухой паёк входит. Но оно как кусок мыла. Жирное, безвкусное. Жуёшь его жуёшь, а удовольствия никакого.
-Не пробовал. Давай тогда, как младший по званию, режь сало, хлеб, накрывай на стол. А я посижу немного. Вымотался за сегодняшний день.
-Есть, товарищ полковник госбезопасности. А разрешите и мне поучаствовать?
Лейтенант метнулся к вешалке. Торопливо развязал вещевой мешок. Достал пару банок тушёнки. Бутылку водки с залитой сургучом горлышком.
Неуловимым движением как фокусник откуда то вынул нож. Быстро и сноровисто нарезал сало, хлеб.
Костенко сидел на диванчике устало вытянув ноги в хромовых сапогах.
-Ладно лейтенант. Давай за встречу. Наливай!
-Со встречей, товарищ полковник. Рад знакомству.
Выпили. Выдохнули. Зажевали салом. 
-Нож у тебя интересный- сказал Костенко- Разреши посмотреть.
Бескаравайный покрутил нож между пальцев, от большого к мизинцу и обратно.  Протянул его Костенко.
Нож и в самом деле был необычный. Длинный клинок плоской формы. С тыльной стороны на клинке  надпись «Blut Ehre»! На деревянной ручке вырезана звезда. 
-Это немецкий кинжал. Отрядный умелец переделал ручку. Зачем мне свастика? Получился вполне приличный нож разведчика. Дарю товарищ полковник. Будет чем колбасу резать.
-Спасибо лейтенант.
Костенко похрустел солёным огурцом. Поинтересовался.
-Ну так, что там у вас нового?
-А чего там может быть нового товарищ полковник. Предательствуем - развел руками Бескаравайный. -Пару недель назад, перед тем, как я ушёл к партизанам, Кононов принял бригаду, ну и конечно же закатил попойку. А потом то ли сам , то ли кто из его адъютантов, застрелил Лучкина. Подробностей не знаю. Но говорят, что сам. Вроде за то, что тот кого то из офицеров хотел убить, но на самом деле — потому что слишком много знал о "подвигах" Ивана Никитича. В Белоруссии он с казаками славно потешился.
-А кто у него сейчас адъютантом?
-Лейтенант Петр Арзамасцев. Вместе с Лучкиным они вроде как ещё и казака Симинского пристрелили.
- ****ь, - коротко выразился Костенко, -- Самый настоящий серпентарий. Начали уже друг друга жрать. Ладно. Ещё по одной?
- Не возражаю, товарищ полковник.
- Ну а чего решил уйти, если всё было так хорошо?
-Так сложилось, товарищ полковник.  Там контрразведка тоже не зря хлеб ест. Вешают только по одному подозрению в том, что уйти решил.
-Ладно, хорошо, что всё хорошо. Поживёшь у меня, пока не получишь новое назначение. Место найдется.
-Не стесню?
-Нет. Я всё равно сутками на службе.
Бескаравайный откинулся на спинку дивана стуле, завел глаза в потолок, и, улыбаясь впервые за нынешний день, сказал:
-Как же хорошо у своих!
Костенко устало зевнул и добавил, будто расставаясь с близким:
-Отдыхай. И я пойду спать.
Уже засыпая, сморенный всем, что свалилось на него в этот трудный день,
припомнил горькую истину: опасайся того, кто тебя боится, и помни, что
подлая душа всегда предполагает самые низкие побуждения в самых благородных поступках.