Этот дом в греческом стиле, возносивший свою кровлю в звенящую воздушную синеву, принадлежал почтенному горожанину – курульному эдилу города Остии, старому другу отца Флавия, Тиберию Ливию. Магистр был справедлив и уважаем нардом, но однажды он почему-то оставил мраморное кресло и свои обязанности и, уклонившись от объяснений, отошел от дел, еще будучи полон сил. Тяжелая, как скалистая глыба, жара медленно спадала, остывали гранитные львы, сидящие на подступах к широким ступеням, и золотисто-охристые статуи Венеры и Аполлона, с яркими бликами, обласканные солнцем, устало закрывали глаза. Сиреневые тени в аллеях удлинялись, и листва лавров приобретала странную прозрачность. Где-то слышался мерный плеск воды. Он стоявших вдоль дорожек бронзовых гладиаторов исходил жар, утомительный в сонном, сухом воздухе, наполнившим пространство.
Янитор, волоча за собою тонкую цепь, что, разматывая кольца, звенела, с поклоном встретил Флавия, уверенно и спокойно восходящего по ступеням, перекинув через одну руку диплойс и придерживая меч другой. Янитор прекрасно знал префекта, и с сожалением покачал головой, сообщая, что хозяина нет дома. Не далее, как на рассвете Тиберий отправился в Рим.
- Ну, это не диво, - сказал Флавий. – Все идут в Рим.
Янитор крикнул номенклатора, и тот с поклонами проводил префекта внутрь дома через анфиладу комнат, где неподвижно стояли солнечные колонны, упиравшиеся в гранитные плинтуса. Затем, шурша широкой и длинной накидкой, он помчался доложить жене Тиберия о прибывшем госте. В немой тишине слышался затихающий стук сандалий раба, спешащего в гинекей.
Молодой префект остался наедине с безмолвием и прохладой атрия, исходящих от круглого бассейна с голубой водой. Золотистый луч солнца скользил из отверстия в потолке, освещая хрустальную воду и обрисовывая смутные, увеличенные очертания бело-голубой мозаики на дне. По поверхности плавали бледные лепестки роз. Занавеси из дорогих тканей, расшитые звездами, скрывали кубикулы в аромате курений. Фрески – лазурные, синие, с мягко струящимся розовым и теплым белым, были выполнены со вкусом и украшали стены, разделенные пилястрами. Морские горизонты, либурны под парусами, зеленые пенящиеся глыбы, со звоном разбивающиеся о берег; химера, пожирающая собственный хвост; прекрасный эфеб в окружении нимф источника; Исида и простерший к ней руки Гор… От серебряных чеканных фиалов, стоящих прямо на полу, поднимался дымок, растекался аромат меж бюстов императоров в венках, и спящих кресел черного дерева с украшениями из слоновой кости.
Послышались шаги, и из-за стремительно откинутой занавески появился управитель в белом синтесисе, с седой завитой бородой, похожий на вавилонского халдея. В его обнаженной мускулистой руке с коричневой морщинистой кожей был зажат жезл управителя дома. В этом доме, где слились Рим и Афины, ощущались так же и экзотические нотки востока, его чувственность и пряная пикантная дымка. С низким поклоном приветствовал управитель гостя. Из-под низких кустистых бровей поблескивали его тусклые серые глаза.
- Тиберий недавно вспоминал о тебе, Юлий Флавий, - проговорил старик. – Мы знали, что ты отправился в Германию. О, боги Рима, эти мятежи разорят империю, а варвары, предвижу я, убьют нас всех в этих прекрасных домах!
Управитель горестно покачал головой и широким жестом пригласил Флавия через боковые кубикулы.
Между внезапно расступившихся стен открылся портик с полотном неизъяснимо-прекрасного неба. По белым дорожкам они проследовали в глубину остывающего сада, где среди зеленых ветвей били фонтаны и скрывались мраморные Приапы.
Флавий вступил в сумеречную кальдарию, и управитель, раскланявшись с ним при неясном свете теплого вечера, словно бы растворился в этом бесплотном воздухе, и лишь серебристая пыль плыла в проеме двери. Светловолосые невольники сняли с Юлия его дорожное платье, и он погрузился в блаженную прохладу воды мозаичного бассейна фригидария. Спустя некоторое время расторопные рабы умастили его тело мазями и благовониями, а волосы напитали сирийским маслом, затем они облачили гостя в мягкую длинную тунику, и их пальцы летали над префектом, как голуби.
Вновь появившийся управитель поднялся с каменной скамьи и проговорил со сдержанной улыбкой:
- Антонина, жена Тиберия, желает видеть и приветствовать тебя, Юлий Флавий.
Тем же путем они проследовали обратно к бело-розовому дому, который в наступивших сумерках как будто стал выше и, выявив необычайную легкость, казалось, покачивался над лиловыми газонами. В огненно-золотых просветах меж деревьев раскрывались цветы грез, и листва сада едва трепетала. Отсюда кое-где виднелись отдельные клочки городского пейзажа, и сбегающие по склону одного из холмов крыши вилл именитых горожан. Каждое движение управителя сопровождалось перезвоном бубенцов, вшитых в складки его одежды – новый каприз Антонины. Лицо его почти слилось с вечерним сумраком, черты смазались. Он вежливо обращался к префекту, но Юлий, хоть и пребывал в благодушном настроении, отвечал коротко и односложно.
- Не кажется ли тебе, Зета, что мир слишком прекрасен?.. – вдруг сказал Юлий, прерывая управителя. – Моя душа рыдает, ведь я не в силах постичь это чудо! – И по его дрогнувшему голосу управитель понял, что гость улыбается.
Они медленно шли по сумеречным залам, где в темноте с шорохом и тихим смехом прятались рабыни, оставляя в трепещущем воздухе запах вербены.
***
Мраморное ложе в виде полумесяца открылось взору Флавия. Длинный низкий стол был укреплен на гранитной пирамиде, а посередине стояла чаша с трепещущими языками пламени.
- Твой гость, Юлий Флавий, приветствует тебя в твоем доме, - возвестил номенклатор красивым сильным голосом, обращаясь к госпоже.
Жена хозяина дома встала, ее гигантская фиолетовая тень скользнула на пол и заколыхалась на стене, где зыбкий свет едва выявлял очертания фрески. Антонина смотрела прямо на префекта, а отраженные языки пламени шевелились на ее подбородке и полной шее. Флавий склонил голову, и Антонина улыбнулась уголками накрашенного рта. Префект поцеловал ее руки и губы и принес извинения за внезапное вторжение.
- Приветствую тебя, Юлий, - проговорила она. – Тиберий к моему и, надеюсь, твоему сожалению уехал в Рим. Но ты не останешься недоволен приемом, по крайней мере, я сделаю для этого все возможное! Я намеренно не пригласила к ужину ни одного из друзей моего мужа. Велела прогнать прочь этих несносных паразитов! – продолжала она после краткого молчания. – Я полагала, что после утомительного плавания тебе захочется покоя, но лишь музыка и танцовщицы способны сделать вечер приятным. Но, если ты, Юлий, мой гость, пожелаешь развлечь себя беседой, я тот час распоряжусь. Среди клиентов моего мужа есть поэт, педагог, что из-за своей бедности носит только шерстяную тунику, есть и астролог, каждую ночь глядящий в небо и потерявший разум среди звезд… Правда, рядом с моим мужем путаются и другие, не те – отбросы, демагоги. Тиберий держит их возле себя потому только, что они умеют кривляться и лицемерить, и это развлекает его.
- Это ни к чему. Ты все сделала правильно. Я хочу набраться сил в доме, где радушный хозяин часто принимал моего отца. Да и ты, Антонина! Ничто не развлечет меня больше, чем твоя красота!
Она рассмеялась низким хрипловатым смехом. Смех этот не сочетался с ее голосом, но при этом удивительно шел к ее улыбке. Заостренные, нежно-коричневые тени от ресниц дрогнули на ее щеках. Все, что говорил гость, для Антонины было значительным, и в то же время не значило ровным счетом ничего. Она не была влюблена в Флавия. Эта холодная женщина вообще никого не любила. Но сейчас префект находился в ее доме, и Антонина наслаждалась его красотой и смотрела на него как на свою собственность.
Невольники скользили в полумраке, расставляя серебряную и позолоченную посуду, фиалы, украшенные ониксом, драгоценные диатремы. В чеканных блюдах подавались колбасы и печеные яйца, в золотых чашах – оливки и устрицы. Структор, приложив руку к сердцу, поклонился. Антонина подала ему короткий жест, и он послушно направился к выходу; остальные рабы потянулись вслед за ним.
Хозяйка устроилась на ложе, подобрав под себя одну ногу и вытянув другую. Цикла из тонкой синей ткани, складки которой женщина распустила до самого пола, скорее подчеркивала, чем скрывала округлости ее крупного полного тела. Золотые браслеты с бирюзой охватывали ее руки. Высоко зачесанные волосы открывали виски с голубоватыми теневыми впадинами. Синий газ, едва бледнее циклы, мягкими складками лежал на плечах Антонины, скрывая морщинки уже начавшей увядать кожи, но при этом, разумеется, не скрывал идеальную форму соблазнительной груди.
Юлий возлег справа от нее.
Они спокойно беседовали, хозяйка расспрашивала гостя о путешествии, он отвечал пространно, думая при этом совсем о другом. Лежа на пышных узорных подушках, они время от времени брали со стола то или иное кушанье. Вино, поданное в голубой амфоре, разливала светловолосая рабыня в золотистом вышитом строфиуме, накинутом поверх длинной желтой рубашки. Другие девушки сидели на полу вокруг ложа своей госпожи, звеня украшениями, перешептываясь и забавляясь концами ее циклы.
Эта еще красивая тридцативосьмилетняя женщина, изнеженная, ленивая телом и умом, была склонна к грезам и различного рода мистификациям. Увлекая мужчин намеками и обещаниями, она вовсе не спешила удовлетворить их страсть. Супружеская измена привлекала ее своей пикантностью, но, когда она думала о сложностях, сопряженных с этим, ей становилось скучно. Антонина не обладала достаточной энергией, чтобы плести интриги. Вот и теперь, в разгар трапезы, поднеся диатрему к губам, она направила в сторону Флавия долгий, томный, многообещающий взгляд улыбающихся глаз, и ее подведенные антимонием брови изогнулись. Юлий со спокойной улыбкой выдержал этот взгляд и продолжил свой рассказ. Антонина глубоко вздохнула и еще откровеннее обнажила свою полную ногу. Опять взглянула на Юлия, ожидая, чтобы он смутился. Но префект неплохо знал ее повадки и вновь лишь улыбнулся. Измена не входила в характер их общения, хотя ему и нравилась ленивая восточная нега жены Тиберия и ее медленные жесты, подобные движениям сытой кошки.
Взяв с блюда горсть оливок, Антонина стала бросать их одной из невольниц. Та принялась умело ловить их ртом под рукоплескания других рабынь. Светловолосая девушка оставила амфоры и, изгибая тонкий стан, потянулась к тяжелой бронзовой люстре, украшенной львиными головами. Триклиний ярко осветился, выявились бледные причудливые фрески. Складки златотканой занавеси, скрывающей выход в портик, наполнились ночным ветром. Сияли и тонко позванивали украшения девушек… Одна из них, с большими изумрудными глазами и тонкими руками, похожая на дивное насекомое, гладила павлиньим пером розовую руку своей хозяйки. Антонина лениво раскинулась на ложе, продолжая свой разговор с Юлием.
Яркий свет был сигналом. В триклиний впорхнули женщины в прозрачных развевающихся одеждах, с обнаженной грудью. Волосы их были гладко расчесаны гребнями и спускались едва ли не до пола. Послышались звонкие переливы греческих лир и томные вздохи флейт. Покачивая бедрами, танцовщицы обошли вокруг ложа, чуть приподнимаясь на мыски и прикасаясь пальцами к грудям подруг.
В это время произошла смена блюд: внесли фрукты и подогретые напитки. Амфоры с эмалью заменили сирийские сосуды. Одни из танцовщиц уселись на пол, продолжая наигрывать мелодию, другие все быстрее и быстрее проносились по кругу, изгибаясь, кружись, как бы заворачиваясь в летящие одежды и локоны. Все новые и новые танцовщицы появлялись из разреза занавесей, сладострастный, порочный вихрь носился в триклинии под крики, звон и хохот цистр, тамбуринов и флейт. Даже сидящие невольницы вскочили с мозаичного пола и, выдергивая из причесок шпильки, с разметавшимися волосами влились в поток танца.
Внезапно погас свет, и в триклиний вошли мускулистые обнаженные невольники с факелами в руках, дым от которых поднимался к потолку. Музыка постепенно стихла, и женщины, покачиваясь и тяжело дыша, нетвердыми шагами двинулись к выходу под усталые вздохи флейт. Опьяненный крепкими винами Юлий тяжело поднялся с ложа и несколько раз ударил в ладоши, выказывая свой восхищение.
Префекта проводили в одну из кубикул, где его ожидало ложе, окутанное розовым ароматом, лившимся из глубоких ниш. Антонина велела девушкам поддерживать ее, и в сопровождении рабов с факелами, устремилась на свою половину. Дом засыпал. Ночное спокойствие нарушали лишь шаги невольников в триклинии, стук посуды и звон ключей…
***
Чисто, прохладное утро подобно лилии распускало свои лепестки под хрустальным, восхитительной прозрачности небом Остии. Как легкая цикла женщины, едва скрывающая ее наготу, клубился туман, рассеиваясь от прикосновений восходящего Хепри, чьи лучи золотыми тропинками бежали в рощах.
У дверей дома, где провел короткую ветреную ночь Флавий, его уже ожидала двухколесная повозка, запряженная белыми лошадьми, с ауригой-африканцем в золотых запястьях и кольцах. Его обнаженный торс блестел, как антрацит. В сиянии утра Флавий спустился со ступеней, влез в цизий, и белые лошади помчали его к порту, где еще не было дневного оживления или усталого гула вечера, обморочного от жары.
В лучах восходящего солнца Юлий с отрешенной улыбкой вспоминал прием Антонины и прогулку в глубине сада в зеленых предутренних сумерках, об руку с клиентом Тиберия, астрологом. Этот горбатый старец обладал удивительно ясным умом, светящемся в его голубых слезящихся глазах. Они прогуливались среди мокрых роз, лилий, просыпающихся гиацинтов, и острый ракушечник скрипел под их сандалиями. Астролог вещал о скорой гибели императора. Будто бы Минерва, которую Домициан суеверно чтил, открыла ему, старцу, что не в силах более оберегать императора – могучий Юпитер отнял у нее оружие. Несколько месяцев над Римом сверкают молнии, и Вечный город только об этом и говорит. Равнодушно слушал префект эти предсказания старика, но душа Юлия встрепенулась, когда прорицатель стал читать поэму Вергилия, очень любимую им, и молодой префект пожалел, что не беседовал с астрологом вечером по приезде.
Они расстались, когда оранжевые мазки солнца легли на капители портиков, и Флавий одарил старика несколькими ассами.
Синее, будто нарисованное, море лежало перед ним. Префект ступил на борт актуарии, и легкое судно, покачиваясь, красиво вошло в дельту Тибра. Скоро, очень скоро вдали откроется величественный дымчатый Рим, центр могучей империи! Стоя на носу корабля под порывами ветра, Юлий, томимый бессознательным предчувствием, приложил руку к груди. Но этот жест тотчас напомнил ему прекрасного сирийца, который точно таким жестом прикрыл свой амулет. И эфеб, подобный сирийцу, сейчас рядом с Юлией, в ее объятиях!