1999 год. Помните, как у Толстого - всё смешалось в доме Облонских. Вот и у нас тогда как бы все сошли с ума. Бросились зарабатывать деньги, как советовали нам наши новые вожди. Мечта разбогатеть помутила сознание и старых, и малых. Но в реальности надо было просто выжить.
Старушки в любую погоду стояли у метро и предлагали запозднившимся пассажирам батоны хлеба, даже без целофановых пакетов, испитые мужички продавали свои квартиры, научные работники. врачи и учителя торговали польскими тряпками и турецкими дублёнками на рынках, девки своим телом, а политики - обещаниями прекрасной жизни в ближайшем будущем, правда при одном условии- чуть-чуть потерпеть. И все готовы были терпеть. Верили и надеялись на прекрасное будущее, где нас ожидает райская жизнь, как в Америке или в Европе, о которой мы ничего не знали, вернее кое-что знали, понаслышке, как сегодня на Майдане. На улицу было страшно выходить после семи вечера.
Как только стемнеет, вся жизнь в городе замирала, а темнеет в России после обеда восемь месяцев в году. Детей встречали и провожали в школу, во двор одних не пускали, даже подростков. Каждый день мы узнавали, что кого-то убили или взорвали в подъезде или на улице, кто-то не вернулся домой, а потом случайно нашли его труп где-то в канаве или в лесу. Тогда в наших квартирах появились железные двери, а на окнах решётки. И это были зримые черты бандитского капитализма в России.
Я не открыла ничего нового, о том страшном периоде написано уже сотни книг, но мне понадобилось вернуться к тем годам, чтобы рассказать свою историю, в которую без описания времени, когда она происходила, читатель просто не поверил бы. Написала это, и вдруг на следующий день один за другим два взрыва в Волгограде. Так что ничего фантастического в нашей жизни нет. Только попробуй расслабься, тут же беда.
Итак, начнём. Она возвращалась домой очень поздно. Давно нигде не была, страшно одной вечером идти по тёмной улице, дрожа при мысли, что кто-то у тебя может вырвать сумочку или маньяк выйдет на прогулку и ни за что ни про что прибьёт. А сегодня решилась - пошла в театр. Перед самым концом работы позвонила подруга и сказала, что есть лишний билетик на спектакль, который она давно мечтала посмотреть. Это спектакль об отношениях родителей и детей, даже самим названием, написанным в одно слово, подчёркивающим, как это не просто в наше время - "Мамапапасынсобака" в театре "Современник". Но даже в театре не покидала мысль, как страшно будет возвращаться домой. Ушла, не дождавшись конца спектакля. Вышла из метро, холодно, слякотно, зябко, хотя только начало осени, на площади, у метро, безлюдно, город как будто вымер. Подошла к автобусной остановке, ни одного человека. До дома ехать всего пять минут, но ждать обычно приходится долго. Это днём, а сейчас почти полночь. Она посмотрела на часы - было 11:30. До рокового часа оставалось 25 минут. Но судьба её берегла. Не торопила, не ускоряла её приближение к месту трагедии. Хотела взять машину, но таксист так близко ехать отказался, она стала упрашивать, и он запросил баснословные деньги, которых у неё просто не было. И таким образом, спас её... от неминуемой смерти. Наконец пришёл автобус. Он ещё постоял какое-то время, подбирая загулявших пассажиров, и, наконец, нарушив график и расписание, после криков: «Скоро поедем?», отправился в путь. Она села, хотя ехать ей было всего одну остановку, и тут раздался страшный взрыв. Никто ничего не понял. Водитель открыл дверь, и она в ужасе выскочила из автобуса. Прямо на глазах от дома отделились два подъезда и превратились в груду развалин. Это был её дом и там спали её соседи. Теперь они заснули навечно. И разве после этого можно не верить в судьбу. Всего пять минут её отделяли от гибели.
Прошло полгода, всё это время она жила, как во сне, машинально ходила на работу, выполняла свои обязанности формально, из головы ни днём, ни ночью не уходила картина разламывающегося на глазах дома. И её охватывал ужас и дикий страх. Спать не могла. Перед глазами мелькали лица соседей, которых она в лучшие времена почти не замечала, плохо знала, но их лица запечатлелись в сознании так чётко, как будто они были рядом. Вот соседская девочка, которая всегда, при каждой встрече, хоть десять раз в день здоровалась, а вот красивая молодая женщина с ребёнком. Она всегда старалась заглянуть в коляску, чтобы увидеть улыбчивое существо и в ответ самой улыбнуться. Вот мужчина, который ей даже немножко нравился и с которым она часто сталкивалась в лифте, такой подчёркнуто вежливый. Лица, лица людей, с которыми много лет жила рядом и которых больше нет, которые были заживо погребены под этими развалинами.
В один из дней ей позвонили на работу и попросили придти в Прокуратуру на Китай-городе для дачи показаний. Так и сказали - не для важного разговора, а для дачи показаний. В назначенный час и день она явилась к следователю, который вёл дело о взрыве дома. Следователь усадил её на стул и предложил чашечку кофе. И начался длинный разговор, который продолжался несколько часов подряд. Он много раз повторял, как ей повезло, что судьба её хранит, а потом неожиданно, в лоб, спросил, откуда она знает известного французского галериста Гаспаряна
- А какое отношение он имеет к взрыву моего дома? Это отдельная история и отвечать на этот вопрос я не обязана, - ей действительно не хотелось ворошить эту ещё одну болезненную тему. Тем более на фоне всех трагических событий последнего года потери, связанные с этим человеком, выглядели в её глазах не такими уж значительными. Он понял, что она отвечать не будет, и тогда вынул из стола очень красивую записную книжку, украшенную золотым орнаментом, полистал её, открыл на нужной странице и показал собеседнице. Там была написана её фамилия, телефон. адрес, и самое потрясающее - день и час взрыва дома был обведён красным фломастером.
- Эту записную книжечку мы нашли вчера в гостинице, в коридоре, около номера, где был убит Гаспарян. Кто-то её там потерял или специально подбросил. Француз лежал в луже крови с разбитой головой. Причём лицо было изуродовано до неузнаваемости, обожжено кислотой.
Она онемела, потрясённая этой новостью, а потом залилась слезами, которые перешли в рыдания. Даже после взрыва она не позволяла себе расслабиться, выплакаться и сбросить страх и ужас увиденного и пережитого. Даже на кладбище, когда хоронили останки погибших. А тут, видимо, уже был предел. Следователь не стал её успокаивать, только налил воды в стакан и протянул ей, при этом достаточно жёстко сказал:
- Рассказывайте подробно, где и когда с ним познакомились, были ли у Вас с ним близкие отношения, только говорите правду, это в ваших интересах.
Его глаза, красные и отёкшие, очевидно, от бессонной ночи, буравили её насквозь. И, словно под гипнозом, она начала говорить.
- Это был хитрый и подлый человек, жулик и фальшивомонетчик с манерами аристократа. Вкрадчивый и внешне интеллигентный, он готов был на любую подлость, если за этим маячили большие деньги. Я познакомилась с ним на его выставке, которая проходила на Крымском валу. Это была частная коллекция, собрание русских художников, мало известных в России, но там было и несколько интересных работ шестидесятников, тех, кого когда-то громил Хрущёв.
- Вы имеете ввиду печально известную выставку в Манеже?
- Да, на выставке Гаспаряна было несколько любопытных полотен, к примеру, неизвестные мне две картины Соболева, Рабина. Я прошла по залу и вдруг увидела работу моего отца. Я ношу фамилию моего первого мужа, а фамилия отца была Сретенский.
- Это ученик Кончаловского, - заметил следователь, а она даже не удивилась, так неожиданно проявившимся познаниям следователя в живописи, его знакомству с творчеством её отца, художником, прямо сказать, мало известным широкой публике.
- Это была подделка, и я долго около неё стояла, находя всё больше и больше свидетельств, что это копия, правда, сделанная мастерской рукой. На картине на красной скатёрке был нарисован графин с красными розами, только что срезанными. Я помню, как эту картину писал отец. Графин он нарисовал чуть ассиметричным, и я об этом ему сказала, но он не захотел переделывать, так и оставил чуть кривоватым. А на картине, которую я увидела, был ровный симметричный графин. Но главное не в этом. Чем отличается даже хорошая копия от оригинала? - задала она вопрос и сама же на него ответила - энергетикой. В то утро, когда отец рисовал картину, он срезал эти розы в саду, на них сохранились ещё капли росы и преподнёс их маме. От избытка чувств он даже пропел романс на слова Игоря Северянина: "Как хороши, как свежи были розы". В этот букет отец вложил всю свою любовь к маме. И это чувствовалось в картине. Не знаю, каким образом он сумел это передать, но в ней была какая-то особая магия, я бы сказала магия любви.
В зале почти не было посетителей, и вдруг я услышала за спиной голос, так что даже вздрогнула от неожиданности: "Чем Вас привлекла эта картина, что Вы так долго около неё стоите?" - "Выдавать копии за оригинал - не самый лучший способ привлечения внимания зрителей, популяризации коллекции. Эта картина подделка. Я это знаю точно. После этого трудно поверить, что все остальные картины не копии. Одна такая картина может подпортить всё впечатление от выставки",-выпалила я с возмущением. - "Я с Вами согласен", - и тут он представился. Это был Гаспарян, владелец этой коллекции. Так мы познакомились. Он извинился за копию, приказал её тут же снять, сказал, что эту картину кто-то ему подсунул. что в России на каждом шагу обманывают, что нужен глаз да глаз, и выразил желание познакомиться с творчеством моего отца и даже, возможно, что -то приобрести для своей коллекции. Это меня заинтересовано. Если по-честному, я и пришла на выставку с тайной мыслью продать картины отца, и на эти деньги открыть собственную галерею.
На следующий день он был уже у меня дома, просмотрел десятки работ отца, выбрал две и тут же заплатил долларами. Я взяла, совершив, признаюсь, ещё незаконную в то время валютную операцию, но страха, что поймают и засудят уже не было, а деньги, как всегда, были очень нужны. Я показала ему и коллекцию картин, которой отец очень гордился и собирал всю жизнь. Это были Древин, Краснопевцев, Булатов, Зверев, Калинин, Рабин, Кабаков, Немухин, короче, все наши известные шестидесятники. Он загорелся, увидев эти редкие работы, и стал уговаривать меня сделать выставку в Париже в его галерее. "Эти работы можно продать во Франции за огромные деньги, и вы можете стать миллионером",- настаивал Гаспарян. - "Эти картины должны принадлежать только России",- сказала я, но можно через Министерство культуры оформить разрешение на демонстрацию их в Париже. Он согласился. После долгих согласований мы получили официальное разрешение на вывоз картин из страны, заключили договор, по которому мне Гаспарян должен был заплатить процент за амортизацию и пользование коллекцией. Через два месяца картины привезли на грузовике в ящике вместе с какими-то мешками с сахаром, которые надо было отвезти на склад, расположенный где-то рядом с нашим домом. Я всё это узнала от водителя, на которого я была страшно зла, потому что машину я ждала целый день. Я пригласила на этот день искусствоведа, эксперта, который мне должен был помочь принять картины. но он так и ушёл, не дождавшись картин. Водитель мне несколько раз звонил, говорил, что будет через час, что застрял в пробке и так продолжалось до ночи. Я возмутилась и позвонила Гаспаряну, сказав, что расплачиваться с экспертом придётся ему. Теперь надо будет везти картины на экспертизу в Третьяковку.
Он стал уговаривать меня этого не делать, уверял, что мне не стоит беспокоиться, что вся коллекция в целости и сохранности. Но я помнила обстоятельства нашего первого знакомства и отвезла картины на серьёзную экспертизу в музей. И оказалось, что все полотна -чудовищные подделки...
Мне предложили подать в суд. Я подготовила документы и позвонила Гаспаряну, сказав, что его ожидает позор на весь мир, что я обращусь в посольство и о его воровстве узнают все. Я уже договорилась с иностранными журналистами из Фигаро и Гардиен, на днях эта новость появится и в социальных сетях. Поэтому ему лучше закончить дело мирным путём, вернуть картины.
И тут произошёл этот ужасный теракт, и мне уже было не до этого. Осталась жива, слава Богу. Хотя коллекция подделок тоже осталась жива, я не успела забрать её из музея.
На прошлой неделе я случайно встретила Гаспаряна в Министерстве. Он спускался по лестнице, а я поднималась. Увидев меня, он обалдел.
Он считал, что меня уже давно нет на свете. Нет человека, нет проблемы. Он долго тряс мою руку, обнимал меня, повторяя, что меня хранит Господь. И тут я оглушила его, сказав, что коллекция сохранилась, она в надёжном месте. Он стал уговаривать меня не делать никаких экспертиз, что они будут стоить больших денег и что у меня просто болезненная подозрительность и если уж я так хочу, то в конце концов можно взять экспертов из Министерства. Очевидно, там у него были свои люди. Я сказала, что подумаю.
И вот такой ужасный конец.
- А где Вы были вчера вечером? - спросил следователь вкрадчиво.
- У подруги.
- И она может это подтвердить.
- Конечно.
- А вот видеокамера в гостинице зафиксировала, что Вы были в номере у Гаспаряна. И на столе в номере остались два бокала и на одном следы губной помады. Что Вы можете на всё это сказать? - и, не дождавшись ответа, продолжил:
- Вы ударили его бутылкой по голове в ярости, потому что он не хотел продолжать отношения с Вами или эта история с картинами была продуманным шантажом, и Вам не удалось провернуть авантюру с подменой картин? Вы дали ему копии, а потребовали вернуть оригиналы.
После долгого молчания она начала говорить:
- Да, я действительно была у Гаспаряна. Он позвонил мне и пригласил к себе, чтобы решить проблему мирным путём. Мы выпили, потом он мне стал предлагать различные варианты примирения, вплоть до больших денег, но я не соглашалась, и тогда он впервые перестал изворачиваться и заговорил искренне: " Мне мало осталось ...жить, я ВИЧ-инфицирован, поэтому я держусь на расстоянии от тебя, ты не обижайся, хотя ты единственная женщина, которую я любил по-настоящему. Я хочу хоть как-то загладить свою вину перед семьёй. У меня трое детей и один из них инвалид, и жена, которую я заразил, и у неё болезнь прогрессирует быстрее, чем у меня. Я пытался как-то обеспечить жизнь моих детей, когда они останутся одни, без родителей. Но, кажется, ничего не вышло. Я проиграл во всём, в конечном итоге я проиграл жизнь. Ко всему прочему, я ещё и наркоман. Такие признания, наверное, можно только услышать в какой-то дешёвой мелодраме. А тут самая что ни на есть жизнь". Он вытащил шприц и сделал себе укол. Я оделась и ушла.
- У него есть какие-то особые приметы, внешние, может быть на теле? Вы могли бы его опознать? Опишите мне его. Если бы Вы были художником, что бы Вам бросилось в глаза, если бы Вы увидели его впервые? - следователь вопросительно смотрел на неё, но не торопил с ответом. Она задумалась, а потом начала говорить:
- Он был типичным, как сейчас говорят, человеком кавказской национальности. Но что было поразительным в его лице - глаза, светло-серые, как будто отмытые хорошим порошком, выбеленные, но это не старческая белизна, а что-то другое. Из глубины его глаз смотрел на Вас очень жёсткий человек, это был взгляд хищника, смягчённый внешне мягкими манерами. Этот взгляд нельзя забыть.
- Вы могли бы опознать его до приезда родственников?
- Только по глазам.
- Но лицо изуродовано кислотой, а глаз вообще не видно, - заметил с досадой следователь.
На прощание он показал карточки нескольких мужчин, сказал, что их подозревают к причастности к взрыву дома, и спросил, не знакомы ли ей их лица. В одном из них она узнала водителя, который ей привёз картины от Гаспаряна. Следователь дал свой телефон и попросил звонить ему в любой момент, днём и ночью, если она где-нибудь встретит этих людей.
Она вышла от следователя полуживая, с каким-то болезненным желанием вглядываться в лица мужчин, ища в них сходство с теми, кого она пыталась запомнить, рассматривая их на фотокарточках.
...Прошло несколько лет, и она оказалась в Париже. Её пригласила подруга, которая была замужем за французом, погостить. Она не раз бывала в Париже, причём в разное время года. И даже в слякотную зиму, когда в Москве холодно, темно и сыро, здесь всегда празднично. Переливающаяся яркими красками нарядная толпа, ослепительный свет, то ли искусственный, то ли естественный, солнечный, матовый блеск золотых куполов, розовый кирпич зданий, сады, фонтаны и цветы, а ещё запах, удивительный запах духов, - всё это создаёт приподнятое настроение.
Свет, шум, праздничная толпа - это и есть Париж.
Она спускается по Елисейским полям к Монпарнасу. И через прилегающий к королевской улице проспект Матиньон попадает на улицу Риволи, где огромное количество бутиков и галерей. Ей интересно, есть ли где-то поблизости галереи русских художников. На плохом французском она задаёт этот вопрос хозяину одной из галерей. И он, порывшись в каталогах, разбросанных на столе, вытаскивает каталог русской живописи. Она открывает его и тут же, на первой странице, видит картины из своей коллекции, украденной когда-то Гаспаряном. Она просит объяснить, как туда добраться и уже через полчаса открывает дверь в галерею.
Звенит колокольчик, и она входит в малюсенькую комнатку. На полу валяются портреты Сталина, написанные Аристархом Лентуловым.
- Шагайте по ним, не бойтесь. Топчите их как можно сильнее, - произнесла на русском языке женщина армянского вида.
- Откуда Вы узнали, что я русская?
- Да, сюда русские только и ходят, чтобы продать свои работы. Вы тоже что-то хотите предложить?
- Нет, меня интересуют работы Кабакова и Зверева, которые я увидела в вашем каталоге. Сколько они стоят и в каком они состоянии? Как сохранились?
Женщина просияла, стала сама любезность и сказала, что сейчас должен придти искусствовед, который всё покажет.
- Это галерея моего брата, которого зверски убили в Москве. Теперь мне приходится распродавать все эти картины. Я наняла специалиста, его мы и ждём.
- А зачем Вам надо затаптывать Сталина в грязь? Вон французы, как чтят своего Наполеона, он национальный герой, хотя погубил сотни тысяч французов в своём авантюрном походе против России. В Доме Инвалидов пышная гробница, саркофаг из красного гранита. Двенадцать крылатых побед окружают гробницу, а между ними со стен свисают знамёна, захваченные Наполеоном на полях сражений. Я сегодня там была, это главная достопримечательность Дома Инвалидов, - повторила она то, что услышала от экскурсовода, заполняя паузу.
В это время открылась дверь, и в комнату вошел человек. Она повернулась и увидела... Гаспаряна. Он стал как бы другой масти, уже нельзя было сказать, что у него внешность человека "кавказской национальности", но и не славянская. И всё-таки глаза не переделаешь, взгляд, который нельзя забыть. Светло-серый мрамор с холодным свечением, глаза убийцы.
Он понял, что она его узнала, но ничем не выдал себя. Сказал, что полотна на реставрации, и он должен забрать их на днях. Если она оставит телефон и адрес, где остановилась, то он сможет за ней заехать, когда ей будет удобно. Она согласилась, оставила телефон и адрес, чтобы не вызвать подозрение, попрощалась и вышла.
Дрожащими руками набрала телефон следователя, и он, к удивлению, сразу узнал её.
- Гаспарян жив, я его только что видела в Париже,- выпалила она сходу. И рассказала всё о встрече с ним.
- Я давно не работаю в Прокуратуре За эти годы там сменилось три команды. Они объявили, что нашли тех, кто взорвал дом, а дело Гаспаряна выделено в отдельное, хотя я настаивал на том, что это одно, общее, и у меня были на то веские основания. Я думаю, что он имел прямое отношение к взрыву дома. Теперь, вероятно, дело Гаспаряна закрыто. А Вам я советую - немедленно уезжайте из Франции. Только постарайтесь сесть на поезд или самолёт не в Париже. Попробуйте доехать на машине до любого ближайшего города и оттуда возвращайтесь в Россию. Это всё, что я могу Вам сказать, - и повесил трубку.
... Каждый год, вот уже 15 лет, 8 сентября она приходит на место, где раньше стоял её дом, а теперь невдалеке построили часовню. Она заходит в неё, кладёт цветы и ей слышатся голоса своих соседей. Они упрекают её в том, что она должна была быть с ними, что она обманула судьбу. И она отвечает им, а главное себе: "Я осталась жить, чтобы молиться за Вас".