Размышления царя прервались радостными криками и ликующими возгласами за каменными стенами. Недоумевая, Соломон и Завуф вышли наружу, где перед входом храма спиной к ним стояли рослые телохранители, которые, забавно вытянув шеи и пристав на цыпочки, пытались разглядеть какое-то действо, происходящее вне их видимости, за головами столпившихся горожан.
Некоторые люди подпрыгивали от нетерпения рассмотреть, что же там происходит вдали? И ни одного деревца, пальмы, чтобы взобраться и утолить любопытство! Протиснуться сквозь толпу невозможно.
Неожиданно сердцевина толпы сама по себе начала медленно расступаться, освобождая проход к храму, и они увидели улыбающегося Валака, возглавляющего возбужденную процессию: передние горожане несли величественный золотой саркофаг со скорбно склоненными херувимами, которые, казалось, не желали принимать участие во всеобщем торжестве и радости, горевали об утраченной свободе. Веселый гомон заполнил всё окружающее пространство. Многие пританцовывали и во всю глотку распевали хвалебные и обрядовые песни, кто кого перекричит.
Соломон раскинул руки и с удовольствием обнял подошедшего Валака, прикоснувшись щекой к его мягкой черной бородке.
— Так ты не только хороший телохранитель, но и отличный стражник! Как тебе удалось найти ковчег? Мы не знали, куда бежать и где тебя искать, чтобы помочь с поисками похитителей.
— Осквернителей мы едва успели догнать в пяти полетах стрелы от Конских ворот. Четверо в длиннополых абайях, завернули ковчег в грязные ткани и быстро вынесли за пределы города на шестах, просунутых в четыре кольца ковчега. Там поставили ковчег на заранее приготовленную телегу, запряжённую лошаками. Они наивно надеялись затеряться в потоке горожан, несущих и везущих различные грузы. Ещё немного и им удалось бы скрыться — ворот в Иерусалиме немало, как и дорог. Нам просто повезло, или же Саваоф направил мои стопы.
— Где же эти нечестивцы?! Хочу узнать, как посмели покуситься на Святое святых?!
— Когда я раскрыл грязные покровы, то все, кто шёл и ехал по дороге, к своему изумлению и негодованию, увидели сияющее золото священного ковчега, а я ещё крикнул, что его сегодня похитили из храма. Гнев единоверцев был столь велик, что четверых преступников там же яростно растерзали. Я пытался остановить избиение, но меня никто не слышал, все громко кричали и возмущались поступком святотатцев. Окровавленные тела оставлены за городом на съедение шакалам и стервятникам. Их никто не узнал. Из них два мои сверстника. Остальные намного старше. Они, видимо, и направляли молодых. Это были пришлые люди. Возможно, из аравийской пустыни. Там все живут разбоями и кражами, иной жизни не знают. Надо было принести убитых?
— Не беспокойся о недостойных. Забудь. Они уже расплатились за совершенное преступление. Впредь надо будет усилить охрану храма. Нельзя постоянно полагаться на везение — кто-нибудь может снова последовать их примеру. Наше счастье, что злоумышленники не смогли придумать более действенный план похищения. Ты еще раз отличился. Молодец! Они тебя не ранили?
— Нет. Цел. Злодеи не посмели сопротивляться при задержании. Мы настигли их так неожиданно, что они растерялись. Даже не пробовали убежать. А эту шишку на лоб они поставили мне возле храма: набросили пеньковую сеть, связали, а потом для верности ещё пристукнули камнем по голове. От боли едва не потерял сознание. Они очень спешили. Вероятно, подумали, что убили меня, бросили под стеной храма и больше не подходили. Им было не до меня. Я же, спеленатый сетью, не мог им помешать.
— Как же тебе удалось освободиться от уз?
— Это старый трюк пленников — все рабы его знают. А если кто и не ведает, то жизнь научит. При связывании нужно напрячь тело и как бы растопыриться. Точно так же делают лошади, когда на них ремнями затягивают попону, чтобы она не соскальзывала, — вдыхают воздух и надолго задерживают, пока хозяин тужится крепче завязать. Потом, когда грабители сделали своё дело, вынесли саркофаг из давира и поспешно ушли, я расслабился, дотянулся до кремниевого ножа в поясе, я его постоянно ношу, он острее бронзового, и разрезал путы. Я не видел, куда они направились, но догадался, что они постараются быстрее исчезнуть из города, в котором не смогут спрятать ковчег. Никто из наших на подобный грех не решится.
— Я же посчитал их умнее. Подумал, что они заранее подготовили для саркофага укрытие в городе, и не сунутся сразу же за пределы крепостной стены, где их легко можно будет догнать и заметить. Все-таки саркофаг — это не кувшин с золотом, не спрячешь среди других кувшинов. Ты не слышал, на каком наречии они разговаривали? Откуда родом? — спросил Соломон.
— Они всё делали молча, словно заранее сговорились, что и как? Я не успел и слова произнести, спросить. Могли зарезать. Это недолго. Ткнул ножом и всё. Даже в уличных потасовках стараются не разговаривать.
— Валак, я безмерно рад удачному завершению неприятного происшествия и тому, что ты не сильно пострадал. Могли ведь и убить, чтобы не был помехой. Пойдем со мной во дворец, вместе посидим, поужинаем, поговорим по душам, — сказал Соломон, обнимая стражника за плечи. — Хочу услышать подробности погони. На что надеялся? Ведь ты же был один, но не устрашился разбойников. Не иначе, как сам Адонаи Элохим направил тебя к Конским воротам, а не к Ефремовым, или ещё каким-нибудь другим. Видимо, ты ходишь у богов в любимчиках.
Тем временем нефинеи с песнопениями и ликованиями занесли ковчег в черноту храма. Левиты подхватили саркофаг, устанавливая на пьедестал, и толпа как бы осиротела, потеряв предмет поклонения, но по инерции продолжала петь и танцевать, не обращая внимания на царя и его сопровождающих, с трудом протискивающихся к свободному пространству, к улице, ведущей к дворцу. Соломон отпустил Завуфа домой, ибо солнце катилось вниз, и они уже вчетвером пошли по быстро пустеющей дороге.
Горожане спешили до темноты вернуться в свои жилища. Повсюду во дворах, за дувалами и домами, дымили примитивные печки, пожирающие неоправданно много дров, хвороста, кизяков, и дающие мало жара для приготовления скудного ужина. Зачастую это была чечевичная похлебка, заправленная пшеничной мукой и политая оливковым маслом, да кусок желудевой лепешки. Немногие могли для разнообразия добавлять бобы, редьку, лук, чеснок, огурцы и, ещё реже, фрукты и виноград.
Они вошли в полуоткрытые дворцовые ворота, которые тут же за ними захлопнулись. Два стражника задвинули запирающий толстый брус и остались охранять покой двора у небольшого костра, на котором готовили скромную еду. Царских объедков не всегда хватало на всю дворцовую челядь.
Соломон распорядился служанкам зажечь костер неподалеку от купальни и там же расстелить ковер для ужина, потом предложил Валаку:
— Давай прежде омоемся в купальне, пока рабыни принесут и расставят еду. Ты умеешь плавать?
— Нет. Я же родился в пустыне. До десяти лет пас овец со старшими братьями, и потом постоянно был один с отарой. А в Кедроне не поплаваешь, мелко. Разве что в запруде. Но там всегда много мальчишек, со всего Иерусалима приходят — не протолкнешься, засмеют. Это правда, что когда-то воды Кедрона вливались в Соленое море?
— По вади, сохранившемуся руслу реки, можно такое предположить. Но это было так давно, что живущие даже при Самуиле, не видели полноводного Кедрона. Во всяком случае, писцы не сохранили таких упоминаний. Возможно, Авраам и Сарра омывались в более обильном Кедроне, но нам этого никогда не узнать. Писцов у нас тогда не было, как и самой грамоты, а устные предания умалчивают о столь незначительных подробностях, которые, по моему мнению, всё же довольно интересны и многое могли бы поведать о жизни предков. Именно на месте несостоявшегося заклания Исаака Авраамом возник Иерусалим. Раздевайся до наготы, научу плавать. Одежда лишь мешает, сковывает, в ней легче утонуть. Плавать не трудно, главное — не боятся воды.
Соломон с удовольствием обнажился, подавая пример, отбросил одежду на можжевеловый куст, и, не обращая внимания на рабынь, расставляющих снедь на ковре среди горящих плошек, пошел к чернеющей купальне, в которой багрово отражалась бликующая крона рожкового дерева от разгорающегося костра.
— Входи в купальню с этого края. Не бойся. Здесь пологий спуск в воду, специально для таких как ты, не умеющих плавать. Не косись на девчонок: в темноте, всё равно ничего не увидят. А если и заметят, то ничего страшного не произойдет. Как иногда остроумно говорят наши сладкословы: «Они видели и испытывали не одну подобную руку ». Уже привыкли. Тебе не удастся их удивить. Я всегда так плаваю.
Луна с едва заметными тёмными контурами небесных богов ещё не успела подняться над горизонтом, запуталась в тяжелой кроне сикимора, едва проглядывая, и, тем не менее, Валак смущался в этой необычной ситуации, не понимая, для чего царь снисходит к общению с ним.
Хотя за время службы уже привык к манере поведения Соломона с подчиненными, знал, что царь ничего не делает просто так, ради прихоти, без дальнего прицела. А мишенью могла быть только красавица Милка — это настораживало и беспокоило до замирания сердца. Но изменить расстановку сил не мог, не он был хозяином положения.
Более того, ему следовало радоваться и благодарить Всевышнего за то, что Соломон общается с ним и привечает, а не отправляет на войну или рудники, как мог бы поступить, чтобы заполучить чужую невесту. Подобные примеры у всех на слуху: Урия и Вирсавия, Завадия и Ходеши, Шамшарай и Шуя. А сколько неназванных, о которых так никто и не узнал? Сгинули в безвестности.
Вода купальни таинственно чернела, отражая чарующий свет тысяч и тысяч ярких звезд. Мистически казалось, что, погрузившись в воду, без остатка растворишься в звездном небе.
Смущение от сознания собственной наготы и чужих, возможно, любопытных взглядов рабынь, пересиливало все разумные чувства и здравые мысли. Соломон, понимая состояние Валака, взял его за руку и, поддерживая, повел в приятно прохладную воду, которая мягко и нежно их приняла, словно материнские руки свое дитя, освобождая от силы земного притяжения.
— Дальше не забирайся — глубоко, с головой накроет. Омойся здесь, а я пока поплаваю. Вода божественно хороша, смывает все дневные тяготы, грехи и заботы. Завидую Дагону — всё время находится в воде, которой, нам так не хватает в пустынях. Порой за глоток воды готовы все драгоценности отдать.
Соломон оставил Валака в покое, давая возможность освоиться, а сам уплыл во тьму, куда не мог пробиться даже слабый отблеск разгоревшегося костра. Ему не так уж часто приходилось плавать ночью, ибо только необычное происшествие могло выбить из привычного распорядка, поэтому каждый раз такое купание оставляло след в памяти.
На удивление ярко и с подробностями вспоминались почти забытые истории. Когда в местной речушке под Кадешом он отмывал свою и чужую кровь после дневного сражения, и остро радовался, что удалось уцелеть, и даже избежать плена — порезанная кожа и неглубокие раны не в счёт.
Но тогда сияла полная луна, а по небу, чуть не россыпью, то и дело мелькали падающие звёзды, словно небеса праздновали их уцеление в жесточайшей сече. Он до сих помнит дрожь усталых рук, алмазно падающие с рук капли воды, и непонятную опустошенность, что от сознания, что тебя могло бы сейчас здесь и не быть, ты начал новую жизнь.
Иногда запоздало сожалел, что в юности во дворце Давида не было купальни. К Кедрону с единственной запрудой в долине нянька не разрешала ходить, считалось, — царскому отпрыску не гоже якшаться с грубыми уличными мальчишками. Давид не любил частых омовений тела, не был приучен с детства. От него постоянно исходил стойкий, неприятный чесночный запах пота, который не могли забить даже обилие восточных благовоний, втираемых заботливой Вирсавией.
И Соломон, привыкший в Египте часто купаться в бассейне, едва став соправителем Давида, сразу же распорядился выкопать и выложить мрамором в старом саду две купальни. Большую — для себя, поменьше — для жен и наложниц, которых тоже приохотил совершать омовения тела, даже если он и не приходил к ним. Молодым женщинам понравилось получать необычные ощущения от собственной и чужой наготы, что поначалу довольно долгое время было непривычно.
Соломон вернулся к Валаку и, чтобы разрушить невидимую стену отчуждения, дистанцию от телохранителя до царя, начал учить его плавать, сначала держаться на воде без движений, когда всё тело погружено и только лицо над водой, затем при помощи рук, лишь шевеля ими. Но все попытки оказались тщетными. Беспорядочно загребая руками возмущенную воду, он захлебывался бурунами, то и дело погружая рот и нос в пугающую, непроглядную черноту воды, потом долго откашливался.
Наконец Соломон вывел Валака из купальни и добродушно успокоил стражника, сконфуженного своей неловкостью и необъяснимым, мистическим страхом перед обыкновенной водой. Ему даже в какой-то момент подумалось, что царь нарочно привел его ночью в купальню, чтобы случайно утопить, благо, нет независимых свидетелей — появилась бы лёгкая возможность сделать Милку своей наложницей.
— Не расстраивайся, Валак. Сейчас не получилось, завтра поплывешь, при дневном свете. Приходи, когда захочешь. Я распоряжусь, чтобы тебе не запрещали купаться в моей купальне. Ты заслужил сегодняшним спасением ковчега. Вода — это божья благодать, её не надо бояться. После омовения чувствуешь легкость, возвышенность, словно после разговора с Всевышним. Однако я проголодался, пора оценить старания Елханана.
Из темноты выбежали рабыни и, фыркая от сдерживаемого смеха, начали обтирать их тела тонкими полотнами, расчесывать длинные волосы, умащивать кожу благовониями. Другие рабыни принесли чистые халаты и накинули им на плечи.
— Вот погляди на них, Валак, и скажи, почему и над кем они смеются, глупышки? Ведь здесь ничего смешного не происходит, а они заходятся от смеха, не могут остановиться, — задал риторический вопрос Соломон, желая расшевелить заторможенного и робеющего стражника. — Эх, молодость! Мне бы ваши года, тогда бы вместе и посмеялись. Пролетели года, как один день. Казалось, утром родился, и дня не успел повидать, а глядишь — уже наступил прохладный вечер. Глаза закроешь, засыпая, и уже никогда не проснёшься. Грустно это сознавать.
— Мои сестры тоже любят смеяться. Часто без всякого видимого повода, — ответил Валак, не зная, как реагировать на сетования стареющего царя, то ли поддержать, то ли проигнорировать. — Просто смотрят на меня, или друг на дружку, и заливаются. Спросишь причину — смеются ещё сильнее, не могут остановиться, пока не выбегут из шатра, или напьются воды из чаши. Вероятно, их такими Элохим создал.
— Из нашего ребра, как утверждает Тора, — заметил Соломон. — Поэтому нам и не смешно, помним свою ущербность — нехватку нужной кости. Кто знает, может быть, наша грудь тогда крепче бы стала. Но с другой стороны, без женщин тоже нельзя. Вон они, какие красивые, так и хочется ущипнуть.
Они улыбнулись незамысловатой и затасканной шутке, у которой обычно у городских острословов из среды левитов следовало продолжение:
«Возможно, у Саваофа не оказалось глины под рукой и, чтобы не утруждать себя долгими поисками, взял первое, что Ему подвернулось под руку, или показалось подходящим».
Видимо, Адам скуки ради постоянно таскался в раю за Всевышним, и порядочно надоел тому своим присутствием, поэтому Всемогущий и решил дать, то ли забаву, то ли обузу. Но Соломон знал, что это недоразумение произошло от шумерской Нинти, подруги бога Энке, имя которой переводится, как «женщина из ребра». Вот еврейские священники, когда заимствовали чужие предания, и решили, будто Саваоф сотворил Еву из ребра Адама.
продолжение следует: http://proza.ru/2012/03/21/450