Лунный РЕЙС

                Л У Н Н Ы Й   Р Е Й С
               
    Этот рейс «лунным» назвали его участники не только потому, что он на полнолуние выпал. В те годы Луна вообще на слуху была: мы туда «луноходы» засылали, американцы – астронавтов своих высаживали (хоть до сих пор и идут споры – не была ли эта «высадка» инсценировкой мастерской). Вот – по сложности приравнявшись – и мы свой рейс «лунным» назвали. А для меня ж он и тем ещё был памятен, что – первым он был (далее – череда их последовала), где способность к выживанию востребовалась.
    Тогда начал я только на Чукотке обживаться, зима эта – первой была. Надо сказать – не слишком-то она и испугала меня. Вырос я в степях прииртышских, где пурги многодневные – явление привычное. И дальше пришлось поработать и в тайге забайкальской, и на Алтае – где климат тоже ласковым не назовёшь. Но, конечно, те морозы, что ударили в январе 1970-го года (ниже даже минус 50 температура опускалась), всё-таки внове были – чересчур уж жестковаты. Я тогда возглавлял электросетевой участок, располагавшийся в пос. Бараниха (на Чукотке). На январь я не планировал работы, связанные с выездом на трассы наших ЛЭП-110-35 кв. – но выехать-таки пришлось. На ЛЭП-110 кв., идущей от пос. Билибино до переключательного пункта «Угол – 19», обнаружились дефекты, требующие срочного устранения – для этого подготовилась к выезду бригада эл. монтёров-верхолазов, располагавшаяся в пос. Билибино (в мою зону ответственности эта ЛЭП не входила – потому я и участия в подготовке не принимал). Подготовились они к выезду, отключение уже согласовали на определённое число – а тут мастер ЛЭП заболел (эту бригаду возглавляющий). Потому начальник электросетевого района указание мне выдал: выехать на переключательный пункт «Угол – 19», дождаться там выехавшую бригаду – и принять её под своё руководство на время производства работ на ЛЭП (по нашей терминологии – назначался я ответственным руководителем работ по наряду).
    Что ж – приказ есть приказ, выполнять нужно. А мне как раз надо было посылать в Билибино автомобиль ЗИЛ – 157 за бочками с ГСМ – вот с ним я и доехал до «Угла – 19». В тот же день туда и бригада из Билибино прибыла на двух вездеходах (для работ, собственно, и одного достаточно. Но второй для страховки просто послали – вдруг один обломается, заглохнет двигатель – может и замёрзнуть народ). На следующий день отключили нужную ЛЭП, получили допуск по наряду – и успешно сработали, устранили дефекты (а уж как – это тема для отдельного рассказа: монтёр ведь на опоре вынужден иногда голыми руками работать – и это при морозе в минус 50 градусов). Но поморозились немножко – справились с заданием.
    На «Угол – 19» вернулись, закрыли наряд, включили ЛЭП – всё нормально. Могу уж я и расстаться с бригадой, к себе на Бараниху вернуться. А они толковище затеяли, решают: что делать? Монтёры настаивают: давайте здесь переночуем, отдохнём-отогреемся – а уж утром в обратный путь двинемся (я-то о причине и не догадывался, потом только узнал: дежурный на пункте переключательном выгонкой самогоночки увлекался, ребятки разжились «первачом» у него – вот и хотели со всеми удобствами продегустировать продукт). Но вездеходчики не соглашались – им-то придётся в кабинах вездеходов ночевать (таковы порядки на Чукотке: отправился ты в рейс на любом транспортном средстве – и двигатель ты не глушишь во всё время рейса, хоть бы – и до полумесяца. Водители, соответственно, и спят в кабинах – и за каждый час им засчитывается при этом 15 минут рабочего времени). Вот спор и зашёл у них – что и как (я не вмешиваюсь, мне – всё равно).
    И доспорились – отключилась от действия защит ЛЭП-110 кв. «Угол – 19» - Комсомольский» (протяжённость её – около 300 км.). После манипуляций обычных попробовали со стороны Комсомольского повторно включить – всё нормально, держит ЛЭП – не отключается. Такое зачастую случается, по правилам нашим – необходимо причину выявить отключения (чтоб в более серьёзное повреждение дефект какой-то не перерос). Потому мне команда – выполнить аварийный осмотр ЛЭП: я должен двигаться со стороны «Угла – 19», с Комсомольского тоже вездеход выходит. Двигаться нам – до встречи друг с другом (если кто-то раньше не обнаружит дефект – и не устранит). Бригаду я всю должен с собой забрать (чтоб сразу на месте и устранить дефект выявленный), двигаться – на двух вездеходах (впереди до самого Комсомольского – тундра безлюдная, заглох ежели вездеход – спасенья ждать неоткуда. Потому – со страховкой взаимной и двинемся).
    Народ лэповский к подобным случайностям приученный, воспринимает их положительно: сиди себе в тёплом салоне вездеходном (пока двигатель работает – тепло в вездеходе) да в карты поигрывай – а время-то идёт рабочее (да ещё и переработка набегает). Потому без пререканий засобирались – двинулись. Я впереди с осмотром на лёгком вездеходе ГАЗ – 47, остальные все забились в салон тяжёлого вездехода ГТТ (там попросторнее салон, и в карты там поудобнее играть – столик можно установить посередине). Я сразу двинулся, они – попозже (ГТТ по снегу быстрей идёт, чем ГАЗ-47 – могут быстро нас догнать). По пути они и по кустикам проедутся вдоль речек, куропаток да зайцев постреляют – но я просил особо-то не увлекаться, не отставать далеко-то.
    Вот – едем. Вездеход вдоль трассы ЛЭП направляется водителем на определённом расстоянии – чтоб фара-«искатель» чётко освещала на ходу и провода, и опоры ЛЭП. Движемся слева от трассы – я сижу на правом сиденье, дверка у меня открыта настежь (только так я отчётливо различаю все элементы ЛЭП – фиксирую отклонения от нормы).  При этом я положение занимаю курьёзное прямо-таки: слева от двигателя на меня жаром пышет (по снегу движемся мы на первой-второй передачах, на больших оборотах – двигатель нагревается до предела), справа – морозный воздух (минус 50 градусов). Снег из-под гусениц завихривается, в кабину затягивается, вся правая сторона потому у меня мокрая постоянно от талого снега. Но уж это – издержки производства, терпеть приходится. Хуже другое: вездеход монотонно и ровно будто плывёт по снегу, в луче фары тоже картина обнообразная: три провода тянутся – опора потом – опять три провода (и так – сотни раз повторяется). Поневоле дремать начинаешь, а вот это уж – недопустимо. Весь смысл осмотра в том и состоит – чтоб ВСЮ осмотреть ЛЭП, ни одного участочка не пропустить ( а вдруг – там именно повреждение). Потому я (для борьбы с дремотой) такой приём использую: подъезжаем к очередной анкерной опоре (а они – пролётов через 10-15 примерно располагаются), останавливаю я вездеход, обойду кругом опору, ежели что-то подозрительное – в бинокль ещё рассмотрю деталь. Промёрзну хорошенько – тут уж не до сна, вмиг бодрость появляется (такой-то уютной кабина кажется тёплая – ввек бы не вылезал из неё).
    Так вот – дальше и дальше. Свет фар второго вездехода то появляется сзади, то исчезает (проедутся по кустикам, постреляют – и догоняют напрямую уже, им-то – и так можно ехать). Так вот – час за часом, монотонность невыносимой уже становится. Остановиться бы, чайку вскипятить – так рано ещё, мы заранее договорились – на вершине Дёминского перевала остановимся для чаепития.
    А вот и он – перевал Дёминский. Уж тут всяческие манёвры приходится выполнять – не везде прямо-то на подъём можно взобраться. Можно б и поудобней маршрут выбрать – так нам нельзя ведь от ЛЭП удаляться, нет у нас выбора – только вперёд ломиться. Ползём, ползём потихоньку, вверх да вверх (иногда даже гусеницы пробуксовывают на крутизне). Чуть проедем – на очередную стену снежную натыкаемся (с карнизом даже поверху – последняя пурга постаралась). Уж тут – проламываться приходиться сквозь препятствие: с воем двигателя (на предельных оборотах) утыкается вездеход в массу снежную, чуть пробился – и назад. Опять вперёд, опять на чуть-чуть продвинулся – опять назад. Так-то вот проломимся в удобном месте – так теперь нам к ЛЭП надо вернуться – по склону, по косогору, где вездеход так вниз и сносит. Но ползём, ползём вверх постепенно. Второй вездеход перед подъёмом почти догнал нас – но теперь не видно света фар, в сторону они ушли – где поудобнее подниматься (там положе склон).
    Вот и к вершине приблизились. По эту сторону хребта – тишина и безветрие, там же – и позёмочка навстречу поддувает. А вот и вершина перевала: опора анкерная, в сторону чуть от неё – гора колоссальная из бочек (наш пункт заправки – сюда периодически завозят тракторами бочки с диз. топливом да с бензином). Чуть отворачивать стали с трассы ЛЭП – чтоб к бочкам подъехать, перемещаться стал свет фар, скользнул по откосу снежному – и закричал вездеходчик возбуждённо: «Смотри, смотри!». Направил он и свет фары-искателя на откос, и я глянул – тоже вскрикнул от неожиданности (от ужаса, кажись, и шапка на голове приподнялась).
    В снегу, на откосе как бы кресло устроено в нише снежной, в кресле том – голый человек (тело так и белеет) расположился уютно как бы, на спину опёршись. На человеке – шапка будто чёрная, и руки в чёрных перчатках (в руках держит что-то – поблескивающее в свете фар). Да что ж это такое-то, почему – голый человек? Убили, допустим, его – так обнажать-то зачем? Что это – юмор висельника своеобразный. Замерли мы – сидим, всматриваемся. Что-то в позе трупа настораживающее, что-то – не так (пропорции тела неестественными кажутся). Хоть и жутко – а проверить-то придётся, поближе подойти. С опаской (вездеходчик Олег в руках ружьё держит наготове) – поближе подошли. Первый взгляд – на руки: что в руках у трупа? Бутылка из-под водки в руках – крепко он её зажал. И не в руках – а в лапах (рассмотрели наконец-то). И не шапка чёрная на голове у трупа – а сама голова у него в чёрной шерсти. И не человек это совсем – а туша росомахи ободранная (я-то с ними не встречался никогда, Олег же – сразу узнал). Кто-то (и совсем недавно – иначе бы занесло тушу снегом) застрелил росомаху, зачем-то на перевал, к заправке, доставил (сама-то она вряд ли могла забрести – что ей на голом-то перевале делать). Ободрали, в честь такого события выпили две бутылки водки (рядом и ещё одна пустая валяется) - и подшутить решили так-то мрачно.
    У нас – по рассмотрении – и с души отлегло, посмеялись даже (надо же – додуматься до такого). Олег к бочкам поближе подъехал – а я к анкеру подошёл (осмотреться – и номер уточнить). А тут и ГТТ подкатил – и к бочкам стал подворачивать. И – крики сразу возбуждённые (ага – и вас композиция жутковатая поразила – вишь забегали). Пока я подошёл – и вновь прибывшие осмотрелись, тоже подсмеивались: ну – юмористы, ну – придумали (интересно – кто? Кроме нас, тут только геологи – но те летом в основном – да «совхозники»-оленеводы проезжают, кто-то из них – и расстарался). Решили – не трогать, пусть – может, и ещё кто-то полюбуется на экспозицию неповторимую. Судьба же печальная росомахи сочувствия не вызывала: угрюмая и одинокая эта зверюга недоброй славой у чукчей (и прочих обитателей тундровых) пользуется. Пересекаясь в тундре с одиноким путником – росомаха тут же охоту на него начинает (своеобразно, по-своему). Ложится она на пути человека, к нему мордой – и зубы скалит издали, угрожает. Человек в другую сторону поворачивает – а она опять наперёд забегает, опять – угрожает. Ещё куда-то повернулся – и опять то же. И игра эта жуткая и сутки, и двое продолжаться может – пока от слабости не упадёт человек. Вот тогда уж нападает она на него, рвать начинает (а клыки у неё – мощнейшие. Я попозже поближе с росомахой познакомился, рассмотрел – с палец величиной клыки у неё торчат). Так что тут – заслуженное возмездие зверюга получила (может быть, так-то – и чукчи с ней посчитались).
    К заправке приступили (дело – весьма трудоёмкое). Главное тут – из горы бочек выбрать нужные (для чего иногда десятка с два переворочать приходится). Вездеходчику Олегу попроще: унюхал бензин – и заправляйся (он здесь одной марки – Б-70). А вот для ГТТ потрудней нужное выбрать. Обычное «Летнее» диз. топливо на таком морозе переходит в твёрдое состояние (хоть на куски его режь). Другой сорт, «Зимнее», тоже при таких морозах в студенистую субстанцию превращается – и топливопроводы перемерзают с ним. Потому подходит только «Арктическое» диз. топливо: смесь соляра с керосином (в пропорции: 50 на 50). Но тут повезло: вездеходчик Гарик Свистуненко (он с лета помнит – где и какие бочки) сразу же выбрал пару бочек – и угадал. Для перекачки в баки у него насос специальный имеется – скоренько он и заправился. Отъехал в сторонку, вылез – и ко мне подошёл. Я же осматривался с высоты: хоть позёмка и поддувала тут – но небо ясным было, луна полная сияла, светло – как днём (а ещё ведь – бело всё кругом). Вниз с перевала – и направо – наша ЛЭП уходила, огибая горную гряду. А влево – ущелье обрывистое уходило куда-то. Я тут был уже один раз осенью (для плановых работ выезжали), тогда уже заинтересовался – куда это ущелье выходит (знакомясь с обстановкой постепенно – я записывал наблюдения свои в тетрадочку специальную, это вот ущелье – под вопросом там было). Гарика теперь спрашиваю – и он плечами только пожимает: уж много лет езжу тут – а по этому ущелью никогда не прокатывался (как-то не выпадало всё).
    И второй вездеход закончили заправлять. А Гарик уже лампу паяльную раскочегарил, на гусеницу чайник с водой подвесил – и очень скоро чайник закипел-засвистел (заварочки туда сыпанули – да погуще). Для чаепитья в салоне ГТТ устроились – там попросторнее. Хлеб (ломтями крупными нарезанный), масло сливочное (да потолще, потолще намазанное), кружка чая сладкого коричневой заварки – то-то блаженство с морозца-то, кажись – и в жизни не едал ничего вкуснее. Утолили первый голод. Заговорили, Гарик спрашивает:
       - Вот то ущелье, что налево от трассы уходит – куда оно ведёт? Проезжал по нему кто-нибудь – мастер вот интересуется.
Повспоминали – нет, никто там не проезжал (не задерживались здесь никогда). Но от других слышали: ущелье это в сторону от трассы ЛЭП уходит градусов под тридцать примерно, горную гряду из двух сопок слева огибает – и выходит в широкую долину. Если влево по этой долине повернуть – то выедешь на горный участок «Дальний» (относящийся к прииску, расположенному в пос. Бараниха – оттуда на Дальний наша ЛЭП-35 кв. проходит). Если же вправо повернуть по долине – то на трассу ЛЭП-110 и выедешь (речка, по долине той протекающая, с нашей ЛЭП пересекается рядом с опорой №870, где у нас домик стоит для обогрева). Но всё это – из области предположений, точно – не знает никто.
    Ещё поговорили, и Гарик предложил – а давайте вот сейчас и проедем по этому ущелью (когда-то ещё двумя вездеходами, со взаимной страховкой, выберемся сюда). Всё равно ведь мы быстрее на ГТТ движемся, и задержки даже не будет: пока ГАЗ-47 с осмотром до опоры 870 доберётся – мы уж там будем. Заманчиво звучало, чуть подумал я – согласился. Так решили: я на ГАЗ-47 продолжаю осмотр, с собой забираю двух опытных эл. монтёров-верхолазов (вдруг по ходу дефект обнаружится – сразу чтоб и приступить к ликвидации). Доезжаем мы до домика у опоры 870 – и там ждать будем ГТТ. А если ГТТ туда первым придёт – то пусть навстречу нам движется (значит, повреждение какое-то серьёзное обнаружено – помощь нужна в ликвидации). С собой я забрать решил опытных работяг: Саню Шокарчука да Лёву Жлобича, похватали они рюкзаки свои да спальные мешки, ружья, когти монтёрские – переселились ко мне в ГАЗ-47. Распрощались – и разъехались.
    С перевала бойко покатили – побыстрей замелькали опоры в свете фары-искателя. А дальше – то же монотонное как бы плавание, перед глазами опять: три провода – опора – три провода.. Часа с три так-то проехали – а вот она, долгожданная опора №870. К домику сразу подкатили, вездеход так поставили, чтоб прямо с крыла его и в коридорчик шагнуть можно было. В октябре, когда мы сюда с работами приезжали, предложили мне монтёры: домик этот надо в другое место перетащить, на берег реки Лелювеем (там рыбалка хорошая). Перетащить можно будет только зимой, когда трактора сюда с бочками придут – а вот подготовить к перемещению сейчас вот нужно, пока тундра не совсем ещё промёрзла. За много лет домик постепенно «ушёл» в тундру – даже полозьев не видно (схватит крепким морозом – и никакой силой не сдвинуть тогда балок). Потому заранее и подготовили объект к перемещению: прихваченным для этой цели так называемым «тракторным» домкратом приподняли одну сторону домика – и под полозья пирамидкой три брёвнышка подложили. То же и со второй стороной проделали – и приподняли домик более, чем на метр, от земли (учитывая полуметровую высоту полозьев). Надо бы было прихватить нам с собой лесенку какую-нибудь – так никто не подумал об этом, скакали теперь – как козлы – через крыло вездехода в двери.
    Пока мужики с дозаправкой возились (здесь тоже рядом – куча бочек громадная) – я в домике печурку растопил. В углу в домике бак имелся (обычный, так называемый «бельевой»), его доверху наполнили диз. топливом – поставили в угол напротив печи. Там же, в углу, кучка пустых банок консервных: зачерпнёшь диз. топлива в одну, поставишь в печь – и поджигаешь. С минуту пройдёт, разгорится пламя – и аж загудит печь: пяток минут – и бока красные. Пока ребятки заправку заканчивали – у меня уж в кастрюле варево ключом бьёт. Макарон туда побольше, пару банок тушёнки (одну – говяжьей, вторую – свиной) – и питательнейшее блюдо готово (а чайник ещё раньше закипел).
    Поужинали, покурили всласть, подождали – нет, не видно нашего ГТТ (свет фар в тундре видно километров за десяток). Ещё с час посидели – нет как нет, что-то предпринимать нужно. На связь пришло время выходить – а что я скажу (один вездеход потерял где-то?). Нет – решил – пока не буду выходить. На розыски ехать надо – а куда, по какому маршруту? Поскорей бы было – навстречу им ехать, к предполагаемому выходу из ущелья того – так точно ли оно выходит в долину вот эту (где и домик наш расположен)? Может, в другую совсем сторону выходит ущелье, может – и не выехали они из него (вот и будем мы блукать-искать – втёмную, так сказать). Нет – решили – надёжней всё-таки: вернуться назад на Дёминский перевал, оттуда – по следу ГТТ в ущелье злополучное направиться (уж тут – наверняка всё, тут – никак уж не разминемся).
    Поехали. По своему следу свежему вездеход побойчее бежит – часа через два взобрались мы опять на Дёминский перевал. На всякий случай – дозаправились там, полюбовались опять обелиском (образчиком «чёрного» юмора), даже снежок от него отчистили (чтоб подольше виден был). А Саня, папиросу закуривши, намочил слюной кончик её, вставил в зубы росомахе. Примёрзла сразу, держится – и дымится (так-то залихватски стала зверюга выглядеть – будто мужик загулявший). Так и оставили – дополнивши, так сказать, образ.
    На след теперь встали, где ГТТ прошёл – покатили с перевала вниз по крутейшему склону. Проехали чуть меж сопок, забеспокоились – так-то с натугой вездеход идёт (вернее – на «брюхе» ползёт). В тундре, на открытом пространстве, ветер как бы «зализывает», уплотняет снег. Вездеход там хоть и проваливается гусеницами – так хоть на «брюхо» не ложится: подминает под гусеницы снег, свободно движется. Здесь же, в затишье, снег сухой и рыхлый – глубоко вездеход проваливается, едва-едва ползёт на первой передаче. И это по следу, проложенному уже ГТТ – а каково-то ему приходилось? Свистуненко – вездеходчик опытный, почему ж не вернулся он – столкнувшись с затруднением непреодолимым. А он вперёд и вперёд ломился – почему? Чуть дальше проехали – выяснилась причина. В этот распадок, похоже, слетелась да сбежалась дичь со всей Чукотки: чуть ли не беспрерывно то заяц из кустиков выскакивал, то куропатки взлетали. И это у нас, по следу уже двигавшихся – а что им-то, первым, досталось? Там, там – видно – останавливались, подбирали дичину (следы в снегу – глубоченные).
    Похватали и мы ружья – устроились сверху на кабине. Зайца вначале подстрелили, куропаток несколько – и пыл наш угас сразу. Дичь-то убитую поднимать надо, спрыгиваешь в снег – и тут же почти по пояс тонешь в нём. Сыпучая такая белая масса будто засасывает – каждый шаг с трудом даётся (уж и не рад каждый – что и выстрел-то удачным был). Потому поостыли сразу, так с вездеходчиком договорились (а он при такой охоте действует фарой-искателем – высвечивает дичь): он луч от фары в сторону не будет уводить (вослед за убегающей-улетающей дичиной). Пусть точно по колее направляет: кто в этом луче останется – стрелять будем (по ходу – и подберём добычу), в сторону скаканёт-улетит – ну и пусть себе гуляет.
    Но и при таких жёстких условиях дичи хватало (тут её и действительно – невпроворот). Один-два зайца выскочат чуть ли не из-под гусеницы, в сторону скакнут – уходят из луча. А третий – по колее и бежит, по лучу – уж он и получает заряд дроби. И куропатки так же: одна стайка взлетит – и выходит из света фары, вторая – по лучу и летит: метров с пол-сотню пролетели, сели – неуловимые какие-то движения крыльев, и – нет её, в снег закопалась (одни глаза чёрные выделяются на белейшем-то снегу. Эти – наша добыча (чуть поближе подъехали – и выстрелы следуют). Уж потешились мы тут – на славу, постреляли – вдоволь (отвели, что называется, душу). Но поостыли скоро – в прямом смысле: мороз-то под минус пятьдесят – а рука правая голая (на курок-то одним ведь пальцем нажимаешь – а не всей лапой в рукавице). Да и настреляли достаточно – успокоились.
    Всё дальше, дальше по колее. С натугой вездеход ползёт, на предельных оборотах (жалость даже появляется к нему – так уж ему тяжко). И ГТТ, видно по следу, тоже уже не останавливался (запаслись, видать, дичью – в достатке). То он по скоплению кустиков как бы зигзагом шёл – а дальше уж прямо, по середине распадка. А распадок всё шире и шире (похоже – в долину мы выходим). Я периодически прошу вездеходчика, он фары выключает, глаза привыкают к темноте – и отчётливо видны очертания сопок окрестных.
    Ещё чуть проехали, и – вот он, наш ГТТ стоит. Я сразу к нему, отметил на ходу ещё: двигатель работает, почему – стоит? И Гарик тут же на снег выпрыгнул (услышал – подъехали мы). Сразу сообщил – беда у нас: главная передача посыпалась, загремела (похоже – подшипник какой-то развалился. Удивительно ещё – что долго терпел такое-то издевательство). В салон к ним влезли – а там у них пир горой. Нас ожидаючи – целых пол-ведра наварили они куропаток, в навар макарон добавили – «шулюмка» вкуснейшая получилась (уж дичины они наколотили – с избытком даже, в коробуше наверху – целая куча. Но варят обычно только куропаток – отвар от них бесподобный. А зайца отмачивать предварительно надо, обжаривать потом – никому возиться неохота). В салоне и самогоночкой попахивает – но при мне не пьют (иначе – разгромлю я Пашу с «Угла – 19», у него они – явно – запаслись).
    «Подзаправились» плотненько – обсуждать стали положение создавшееся. ГАЗ-47 не потянет на буксире ГТТ – тут трактор нужен. И выход тут один – на Бараниху надо ехать за ним. И не по следу своему ехать, не по трассе ЛЭП – а напрямую, по этой вот долине. Она – предположительно – выходит к участку «Дальний» (от него – дорога накатанная на Бараниху). Тут, по прикидкам, километров 45-60 всего до Баранихи. Если же по трассе: назад на перевал «Дёминский», дальше – до «Угол – 19», потом ещё до Баранихи 36 км. – получается больше сотни километров. Так что – есть смысл рисковать (на том мы и остановились – приняли решение).
    Шокарчук со Жлобичем ехать со мной не захотели (ну как же – тут самогоночкой запахло!) – да и необходимости такой не было. Для ГАЗ-47 минимум – два человека нужны (на случай: если гусеница слетит, чтоб «обуться» опять – два человека требуются). Вот мы вдвоём с Олегом и погнали.
    Поехать-то мы поехали – а всё сомненьем я мучился – куда приедем-то (долина – в сторону ведь совсем может отклониться). Но полукилометра не проехали – и я успокоился: на тракторный след мы напали (и – недавний: не совсем ещё замело его). А коль след есть – куда-то же приведёт он. Ещё километров с десяток проехали, на возвышенность небольшую поднялись – и огоньки впереди замигали (далеко, чуть видны – но есть там жильё). Уверенно теперь, и скоренько (по следу-то) – вперёд погнали. С час ещё проехали – и вот он, участок «Дальний». Я, собственно, мог дальше бы и не ехать, отсюда позвонить – так ведь у меня участок «бесхозный» остался, проведать надо – да и задания на дальнейшее бригадирам раздать   
    На Баранихе сразу же тракториста с постели подняли, монтёра ещё одного в напарники – и вперёд, по нашему следу. Я же чуть подзадержался: с бригадирами разобрался, связался с Бирюковым (начальником электросетевого района), доложил ему обстановку. Так решили: если у ГТТ дефект серьёзный, нельзя в условиях Баранихи устранить его – то я должен выделить свой ГТТ (он – всегда наготове для аварийных выездов, берегли мы его – по мелочам не дёргали), и он отбуксирует в Билибино аварийный. Сам же я должен продолжать осмотр – на вездеходе ГАЗ-47.
    Ещё с часик дал я подремать Олегу – и назад погнали. Уж теперь – как по асфальту, скоренько до места добрались. А там уж наготове всё – подцеплен уже ГТТ к трактору. Выдернул я опять Шокарчука да Жлобича, ко мне они пересели – а остальные покатили в сторону Баранихи. А мы лампу паяльную раскочегарили, чайку с Олегом попили – решили тоже трогаться. Метров с двадцать всего и проехали – и вдруг вездеход резко «клюнул», удар тупой – и заглох сразу (меня шапка спасла – головой о щиток впереди ударился. Был бы без шапки – повредил бы черепушку). Такое бывает: невидимый под снегом обрывчик, рядом кусты внаклонку – а под ними, под снегом – пустота образуется. Ничего будто опасного – нажал Олег на стартер. Вжикал-вжикал – нет. не заводится двигатель. В чём же дело? Выскочили мы с ним, капот подняли, проверили всё наспех – будто в порядке. Попробовали бензонасосом подкачать – всё нормально, работает насос. Карбюратор – на месте, тяги все – на месте. Искру проверили – и искра будто есть. Так в чём причина? Решил Олег: наверное – в трамблёре (сместилось там что-то от удара). Открутил он болтики нужные – снял трамблёр. И всё это – в спешке, все действия – в темпе ускоренном: мороз ведь дичайший поджимает, минут с 20 – и замёрзнет вода в радиаторе, перехватит систему охлаждения. Да и сам-то Олег налегке выскочил: в сапогах кирзовых, в курточке лёгкой.
    В кабине принялся Олег разбирать трамблёр (а руки ж замёрзшие – как грабли, не слушаются), снял крышку, «отщёлкнул» бегунок-распределитель карболитовый – и выронил его. А в ногах у него рукоятка заводная, ударился об неё бегунок, и (карболит – материал непрочный) – на кусочки разлетелся. Ах, ты (мать-перемать – прокомментировал Олег неуменье своё). Очень-то мы сразу и не ого рчились: вездеходчики-тундровики – народ запасливый, у них всё и всегда в резерве имеется. Спрашиваю у Олега: есть трамблёр в запасе? А кто ж его знает – говорит – что тут есть. Как так – ты ведь вездеходчик, должен знать. Нет – говорит. Ты ведь знаешь – не вездеходчик я, а – слесарь в гараже. Перед самым выездом штатный-то вездеходчик заболел – вот Бирюков меня и посадил. Я и домой-то сообщить не успел, из ямы, где я работал под машиной, выдернули меня – сел я да и поехал. Но штатный-то вездеходчик – мужик опытный и запасливый, уж трамблёр-то резервный обязательно имеется у него. Вдоль бортов в салоне, за спинками сидений, как бы рундучки имеются с обеих сторон, там вездеходчики всё «добро» своё хранят. Стали выкладывать – и чего там только нет: и железяки всякие (чуть ли не всю ходовую часть собрать из них можно), банок всяких консервных целая куча, ещё хлам всякий – а трамблёра нет. Олег говорит: ясно – не знал об этом вездеходчик (кто-то тайком стащил у него в гараже трамблёр – такое частенько бывало).
    Но нам-то – не легче от этого. Мы-то – в критическом положении оказались. Я сразу к щитку приборному бросился, начал фарами моргать (может – оглянется кто-нибудь из сцепки тракторной, поймёт – назад нужно вернуться). Но – поздно уже, и огоньков не видно – скрылись они за взгорком ближайшим. Всё – наедине мы с бедой остались. Пока возились – а в вездеходе уж нахолодало (голыми руками уж и работать нельзя – прихватывает морозцем). Олег выскочил, открыл капот, краники все пооткрывал – спустил воду из системы охлаждения (по заполярной терминологии – «зарезал» вездеход). Залез, говорит: всё, не могу я, ноги отмерзают (в сапогах-то). Так – говорю – в валенки переобуйся. Так нет валенок. – отвечает – Я как работал в сапогах в яме под машиной – так и поехал. Да как, да ты что – с ума спрыгнул (в тундру зимнюю – и в сапогах поехал). Так вот вышло – руками только разводит. Тогда – говорю – заталкивай ноги в спальный мешок – и одеялом ещё ватным обверни поверху (тогда только согреешься). А у меня и мешка спального нет – отвечает (и действительно: откуда спальный мешок у слесаря автогаража. Мешки – именные, у тех только имеются, кто в тундру выезжает).
    Вот это – сюрприз, вот это – удар так удар («под дых» - что называется). Отдал я ему свой мешок спальный – забрался он в него, сверху ещё одеялом ватным обвернулся (а их – несколько штук всегда в вездеходе). Посинел сразу Олег, трясётся (наморозился снаружи-то – отходит теперь). Мы терпим пока что (все – в унтах меховых обуты). Но и нас начинает холодом пробирать – срочно лампу паяльную раскочегарили, поставили посреди салона. Чуть потеплей будто стало – так выгорает весь кислород из воздуха (пламя-то – открытое), минут с десяток – и дышать нечем в салоне, приходится дверку в кабине чуток приоткрывать (а из неё сразу, валом – воздух холодный). Чуть будто посогрелись – а лампа погасла, бензин кончился в ней. Наружу вылезать пришлось (Олега уж не трогаем – пусть согревается), ведро достали из коробуши, и шланг нашли, с трудом в бак его просунули – «накачали» бензина полное ведро, и лампу сразу заправили.
    Дальше сидим, чувствуем – не усидеть так-то: пробирается мороз со всех сторон, путями разными, постепенно – и тело всё сковывает. В мешки спальные позалезали (я – одеялом обернулся ниже пояса). Долго молчали, думали – заговорили потом. Что делать? Здесь сидеть – дело дохлое, часов с десяток – и позамерзаем (не спасёт лампа – очень уж сильный мороз). Да и толку-то что здесь сидеть? Здесь нас никто искать не будет (мы ведь в сторону ЛЭП поехали – общее будет мнение). По трассе ЛЭП нас искать будут (а что следа дальше нет от опоры 870 – то решат: замело следы). А нас здесь скоренько заметёт позёмкой (вездеход ведь глубоко в снегу сидит – вот и получится сугробчик небольшой). Идти надо, связь надо устанавливать: а куда, как? Олег идти не может (об этом и речи нет), его оставить придётся – все три спальных мешка, матрацы имеющиеся, одеяла для «утепления» его использовать. Бензина ему два ведра наготовим, на крыле вездехода оставим – чтоб ему по-быстрому можно было лампу заправлять (благо – не нужно и закрывать вёдра, при таком-то морозе – бензин практически не испаряется). А самим – втроём надо идти (ещё одному кому-то остаться – так не хватит «тряпок» для устройства второго «гнезда» тёплого). А куда вот идти-то? На «Дальний» ежели – так туда более 30 км. (примерно – на вездеходах спидометры давно уж не работают, всё – «на глазок» определяется. Ежели на ЛЭП – то по количеству опор). Ежели вправо, в сторону ЛЭП, к домику у опоры 870, пойти? Вылезли мы все трое, на вездеход взгромоздились, осмотрелись. Шокарчук утверждает: та долина, куда мы выехали, расширяется дальше – и переходит в «большую» (на сотню километров) Чаунскую долину. Те кустики, где мы вот сейчас стоим, на берегу речки растут, она – огибая отножье сопки ближайшей – и пересекается дальше с нашей ЛЭП (там-то – и домик наш стоит). Так что, ежели напрямик пойти, через отножье (чтоб не петлять по речке) – тут километров с десять всего будет (но уж никак не больше пятнадцати). Уж тут – точно мы дойдём. А вот до Дальнего – вряд ли, при таком морозе – никак не дойдём (замёрзнем по пути). Вот – два варианта, иных – не имеется.
    Решать – мне нужно (по должности-то). Посоображал я, вспомнил кстати: год примерно назад, когда я на Алтае ещё работал, попадал я в сходную ситуацию. Я тогда в рай. центре Шипуново закончил к вечеру дела  свои с непосредственным начальством своим электросетевым, ночевать не захотел – и отправился к себе в Белоглазово пешочком (в расчёте – подхватит меня машина попутная). А их не оказалось – пришлось до конца и протопать. Там тоже около 30-ти км. расстояние: так я-то по накатанной дороге шёл, одет был полегче, обут в ботинки тёплые суконные (так называемые «Прощай, молодость») с  носками шерстными. В руках у меня не было ничего (в кармане только – деньги: заработная плата за месяц для всего участка), и температура не дотягивала даже до минус десяти (первый десяток километров я с удовольствием даже прошёл – наслаждаясь прогулкой). Так вот до дому я добрался глубокой уже ночью, едва-едва – ноги уж и не слушались, на последнем километре – через каждую сотню метров присаживался на снег, подолгу отдыхал (пока не промерзал). А тут-то: одеты мы тяжело, обуты – в унты меховые, тоже тяжёлые. Температура – около минус пятьдесят, чтоб прямо не дышать таким переохлаждённым воздухом – придётся шарфом закутываться (уже – затруднено будет дыхание). По колее узкой да глубокой – очень и очень неудобно идти (нога за ногу цепляется). То-есть, вывод: никак не дойдём мы до Дальнего – не хватит сил, позамерзаем дорогой. А вот вправо ежели удариться, в направлении опоры 870 и домика – тут поближе будет (если верить Шокарчуку – не более 15 км.). Но тут по бездорожью, «бродом» по снегу идти придётся. И ещё – с собой надо будет радиостанцию нести (два металлических квадратных ящика, очень при переноске неудобных), когти монтёрские да пояс (чтоб провод для антенны натянуть). Плюс тут единственный – что ближе. Что ж выбрать? Посидели, ещё одну «лампу» бензина выжгли, сильней ещё промёрзли, решили: пойдём к опоре 870. И не по речке (тут дуга большая получается), а – напрямик, через отножину сопки крайней.
    Ожили, засуетились – готовиться стали. Основное затруднение: как нам радиостанцию для переноски приспособить. В руках ящики не понесёшь – неудобно, решили – что-то типа лямок к ним приделать (чтоб как рюкзак за спиной их нести). В запасе у нас оказалась большая бухта тонкого медного провода (так называемой «звонковки» - её взрывники используют для подрыва заряда) – вот и начали соображать, лямки из него сплетать. После нескольких попыток неудачных – получилось-таки, приспособились. В рюкзак три булки хлеба забросили, банок несколько консервных, пачки сахара да чая. Саня ещё трёх куропаток добавил, соли пакетик прихватил (мол, шулюмку варить будем в домике). Всё – мы готовы.
    А Олег пока что «гнездо» себе тёплое сооружал. В один мешок спальный ещё второй затолкал, одеялом ватным укутал – уж теперь не доберётся мороз до ног (самое уязвимое у него). Третий ещё мешок, матрацы, одеяла – всё в ход пошло, «гнездо» получилось – что надо, уж сутки-то продержится Олег (и лампу ещё жечь будет – бензина добавили мы и ещё в ведро). И мы подготовились, распределили поклажу. Самый мощный из нас – Лёва Жлобич (мужичина – крупногабаритный, вес – за сто килограммов), он саму собственно радиостанцию и понесёт (тяжеловата она – килограммов с десяток). Саня Шокарчук второй ящик понесёт – блок питания к радиостанции (кроме аккумулятора – там ещё и бухта провода-«звонковки» длиной более 400 метров: для устройства антенны), пояс монтёрский наденет и коготь один в руки возьмёт. Мне остаётся рюкзак за спину, ружьё (на случай встреч нежелательных в тундре) – и второй коготь монтёрский в руки.
    Чаю согрели, попили с хлебом да маслом, экипировались – и в путь. И с первых же шагов буквально стали утопать в снегу. Ветров сильных дней уж с десяток не было (да ещё здесь, в долине – и затишье), потому – поверх покрова снежного не «зализано» ветром, наст не образовался, не уплотнился снег – и нога будто в жидкость какую-то проваливается. Что ни шаг – то и выше колена нога вязнет, с усилием выдернешь, шагнёшь – так и дальше то же. «Проломились» так-то с километр – и всё, что называется – и языки на плечо. Утешаем друг друга: с километр ещё – и подъёмчик начнётся на отножину сопки, уж там – ну никак не может снег таким слоем глубоким лежать. Ещё с километр (кажись – уже и кончились силы), растянулась наша «колонна» (в соответствии с возможностями физическими): первым – Саня Шокарчук идёт (он хоть и чуть пониже меня ростом – но поплотнее, что называется: «тягущой», крепкий). За ним – я следом шагаю, и далеко позади – Лёва Жлобич (ему шаг каждый нелегко даётся: тяжёлый – глубоко и проваливается. Да ещё – в очках он, обмерзают они постоянно, он будто вслепую шагает – а это очень трудно). Остановимся, подождём его, дальше тронемся – а он опять отстаёт с первых же шагов.
    Вот и подъёмчик начался – а и тут не намного легче. Слой снега поменьше – но и тут на каждом шагу почти до колена проваливаешься. Попадаются небольшие «полянки» с образовавшимся настом, пройдёшь пять-шесть шагов – и опять под ногой с противным таким звуком – ш-ш-у-ух – снег проваливается, уходит нога вглубь. С натугой вытаскиваешь – и опять то же. Где-то я читал (и иллюстрацию даже рассматривал): в 19-ом веке американцы на хлопковых плантациях применяли труд каторжников, чтоб те о побегах не помышляли – им к ногам на цепях приковывали чугунные ядра (волоклись они за ними – при каждом шаге). Вот и мы сейчас в такое же положение попали: каждый шаг – с усилием, сопротивление преодолевая снежной (уже кажущейся – вязкой) массы. Трудно тут не только чисто физически – но и психологически. Идёшь, идёшь (вернее – волочёшься) – вдруг как бы приступ накатывает: взвыть хочется, дико ругаться и материться по-чёрному, пинать массу эту белую и неподатливую, топтать её во гневе ногами. Успокаиваешь себя – не надо, не надо, не выход это – только силы потратишь впустую. Так вот – с остановками длительными (из-за Лёвы) и волоклись мы часа с три.
    Вот, наконец, поднялись мы на верх отножины. Уселись – Саня ящик свой с плеч сбросил, я – на снегу прямо. От дыхания шарфы у нас обледенели – как бы забрало рыцарское ледяное образовалось до половины лица: тут и иней от дыхания, и сопли (они на таком морозе обильно выделяются), и слёзы – всё вперемешку. Осторожненько пообломали лёд, освободили губы – и с наслаждением закурили (в первый раз – как из вездехода вылезли). Ждём Лёву, переговариваемся, понимая: в нехорошее совсем положенье мы попали. Похоже – не дойдём мы никуда, силы сейчас уже – на исходе (а сколько ж ещё нам идти – кто его знает). А тут и Лёва подошёл, скинул с плеч ящик, и не на него даже – на снег рядом шлёпнулся. Отдышался чуть, говорит: всё – дальше я не пойду, нет у меня сил больше.
    Ещё раз закурили (втроём уже), рассуждать начали – что делать? Назад ежели вернуться, может – и дойдём мы по своему следу – так толку-то что: в вездеходе мы и замёрзнем. Вперёд идти – так сколько ещё, хватит ли сил (уже сейчас кажется – на исходе они). Пока сидели – на Востоке чуть-чуть будто заря заалела (час дня как раз, Солнце хоть ещё и не показывается – но как бы рассвет наступает, рассеивается мрак ночной). И нам, сверху-то, вид открылся на всю долину. Вот ряды кустиков из-под снега выглядывают – это река под покровом снежным широкую дугу образует, огибая отножину этой сопки, и – предположительно – к нашей ЛЭП направляется. «А вот, вот – Саня вскочил возбуждённо – и ЛЭП нашу видно. Вон, вон – как спички будто воткнутые, там – вдалеке. Вы всмотритесь, всмотритесь!». Всмотрелся я – и действительно на горизонте далёком как бы штрихи тоненькие прорисовываются – опоры нашей ЛЭП. Аж от души отлегло – определённость ведь появляется. Лёву – хором – убеждать принялись: вот же она, ЛЭП – видно уже её. А он не верит, очки свои протирает тщательно, всматривается, бормочет: нет – не вижу я. Дали ему платок носовой чистый (у него – мокрый уже), протёр он ещё раз очки, возопил радостно: да вон же она, ЛЭП – и я теперь вижу.
    Теперь – всё, теперь – отпал вопрос, теперь – только вперёд. С высоты сейчас отчётливо долина просматривается, оценить можно: и величину пройденного пути, и предстоящего. Так примерно получается: как раз на половине пути мы находимся. А что сил маловато осталось – так мы ведь вниз теперь с отножины пойдём – полегче должно быть. Да и – нет ведь выхода другого-то, так что – нечего сомненьями маятся, вперёд. А вот груз перераспределить придётся (иначе – явно – не дойдёт Лёва). Потому я забрал ящик у него – и ружьё ещё у меня. У Сани, кроме ящика – оба когтя монтёрских. У Лёвы – один рюкзак (уж он-то – лёгкий) за плечами. Ориентир мы наметили: чуть влево берём – и выходим на реку, по ней затем – до пересечения с ЛЭП (то-есть – до домика). И вперёд, братва – без страха, с надеждой.
    Пошли. Вниз будто и полегче – так сила-то уже не те, всё чаще и чаще останавливаемся. Здесь, с этой стороны, снег посильней ветром «зализан, попадаются «полянки» - шагов с десяток делаешь, не проваливаясь (но не Лёва – он попрежнему «проламывается», проваливаясь на каждом шагу). Всё дольше и дольше его ждать приходиться, слабеет он – на глазах прямо (меня уж и страх берёт: а вдруг окончательно упадёт – как же мы его волочить-то будем? Ведь даже верёвки нет – за куртку чтоб привязать да тащить. Ежели только провод-«звонковку использовать?). А дальше уж – и мысли любые исчезли, все усилия на то только направлены: вот – шаг, вот – ещё шаг. Лицо уже – в панцире ледяном, периодически потихоньку «очищаюсь» - чтоб хоть обзор был, глаза чтоб освободить ( а каково-то Лёве с его очками – он наугад ведь бредёт, вслепую).   
    Томительно, долго и медленно – но вот и до речки дошли. Мы с Саней ящики с плеч сбросили, уселись на них. Лёва подошёл, рухнул молча на снег – и в разговоре вообще не участвовал. А Саня сюрприз мне приготовил, предлагает: до домика, мол, далеко с ящиками тащиться – можем и не дойти. Давай не по речке сейчас к домику пойдём – а напрямую, к ЛЭП. Там антенну натянем, на связь выйдем – а потом и бросим там радиостанцию (после приедем на вездеходе – заберём). И налегке потом, вдоль ЛЭП – и к домику побредём. Предложение – убийственное (в полном смысле слова). Переубедить Саню попробовал – а никак, упёрся на своём. А уже Луна полная прорисовалась, светло –и я, ползая по снегу, принялся когтем чертёж рисовать на снегу. Вот – Сане говорю – эта вот линия короткая: путь, тобой к трассе ЛЭП предлагаемый (где-то около 2-х км. туда). Вот подлиннее линия, под прямым углом к первой – это путь вдоль ЛЭП, к домику (здесь примерно 4 км.). Всего получаетсч – 6 км. А по речке, как я предлагаю – короче намного (мы пойдём как бы по гипотенузе прямоугольного треугольника – а она всегда короче суммы катетов). Спрашиваю: ты учил, Саня, геометрию в школе, вспомни вот – чему равна длина гипотенузы в прямоугольном треугольнике? Саня чуть подумал, вспомнил: квадрат гипотенузы равен сумме квадратов двух катетов. Вот и прикинь: или шесть километров, или – чуть больше четырёх. Поползали, поползали мы по снегу, рассмотрел Саня мой чертёж, согласился-таки: хорошо, пойдём – по речке.
    Подниматься надо, идти – так Лёва заявил (молчал-молчал – и выдал): я дальше не пойду – нет у меня сил. Я – мол – полежу здесь, когда придёт вездеход за нами – вы за мной и вернётесь. И что мы найдём тогда здесь – труп, песцами обглоданный (а они мертвечину издали чуют – сбегаются к поживе). Нет уж, вставай – и пошли. Я по-человечески уговаривать стал, Саня – на ненормативную лексику сразу перешёл, угрожая даже расправой физической (хоть сам-то – чуть ли не наполовину помельче Лёвы). Кричит Саня: ты ж знаешь – мы не бросим тебя. Так что – волочь тебя надо, на руках тащить? Ну-ка вставай, не придуривайся – пошли. Не то..
    Встал-таки Лёва – я и рюкзак у него отобрал (уж теперь – налегке пойдёт). Помогли ему вначале, поддержали – дальше уж самостоятельно пошёл. Мы ожидали: на льду снегу поменьше будет – сдует его ветром. Не тут-то было: ветров сильных дней уж с десяток не было – снегопад только обильный случился. Д кусты ведь по берегам, снег задерживающие – опять выше колен проваливаемся. Бредём. Уж кажись – всё, конец, ещё раз ногой двинуть – нет сил. Остановимся, присядем на коленки на снег (ящики уже не снимаем с плеч – трудно их назад напяливать), посидим, подняться надо – помогаем друг другу. Дождёмся Лёву, очередную порцию угроз Саня выдаст (и находятся ведь силы на это! Я, кажись, уж и языком пошевелить не смогу) – и дальше бредём.
    Позже я пытался вспомнить, как мы шли последние километры – и не смог. Брели – как во сне: сил нет – упали, Лёву дождались – опять пошли. Чуть прошли – опять упали. Где и когда ружьё оставили, рюкзак выбросили – так и не смогли вспомнить (но ящики – нет, не бросаем до последнего – спасенье ведь в них). Трудно, медленно – но дальше, дальше продвигаемся. Вот уж под лунным светом и опоры ЛЭП нашей отчётливо видны стали, с километр всего осталось – но и силы к концу подошли. Лёву уже поднимать нам приходится – сам после отдыха и встать не может. И слабость я тут проявил, предложил Сане: давай оставим тут Лёву – а сами побыстрей к домику уйдём. Обогреемся там, сил прибавится – вернёмся тогда за ним. Не согласился Саня: нет – говорит – уж если уйдём мы – то уж не вернёмся, пропадёт Лёвка. Нет – давай уж вместе пробиваться будем. Что ж – давай – дальше, как тени, побрели (чаще и чаще присаживаясь).
    Уж и глазам не верится: вот он, домик – дошли-таки до него. С облегчением огромным ящики с плеч сбросили, при помощи когтя дверь наружную открыли (в коридорчик входной). Саня сходу прямо – внутрь устремился, побарахтался – а никак, высоко порог поднят – не может взлезть. Следом и я попытался, как раз по грудь мне порог по высоте, руки вытянул чуть вверх – а ухватится не за что, не могу влезть. Тело всё – как бы негнущееся стало, деревянное: надо хоть чуть бы подпрыгнуть – ан нет, не получается. Придумать что-то надо – так не можем, в идиотов полных обратились. Топчемся беспомощно, я чуть повыше, пытаюсь раз за разом взлезть, Саня пытается подтолкнуть меня сзади – а толку нет, не могу. И сил ведь нет – прекратили попытки, отошли. А Лёва как подошёл, как упал на снег лицом вниз (так, вероятно, теплее будет – посчитал) – так и не шевелился больше, в попытках наших участия не принимал.
    Упали и мы с ним рядом – будто подкосило нас неудачей (вот, дошли – и что?). Я на спине лежу, вверх лицом: Луна сияет на небесах, звёзды яркие-яркие, подмигивающие (будто и они от мороза вздрагивают). Мы под ЛЭП прямо лежим, виден мне провод крайний – так и он вибрирует будто, мёрзнет тоже (вибрация проводов на ЛЭП – не всегда объяснима. Иногда и ветра нет, тишина абсолютная, как вот сейчас – а вибрация периодически возникает). И мне от этого почему-то так-то жутко стало: металл не выдерживает, знобко ему – а уж мы в момент тут замёрзнем. А Луна так же светить будет, звёзды будут так же мигать, ЛЭП эта стоять будет – только нас не будет (в куски льда мы превратимся). Вот – забрался я сюда, на край света, на Чукотку, обжиться даже да освоиться не успел – замерзаю теперь. Так-то жалко мне себя стало – и горько-горько я заплакал. Потекли слёзы – и так-то сразу глазам потеплело (но очень быстро обмёрзли – больно даже стало вокруг глаз). Но отплакался – и так-то на душе полегчало почему-то, подумалось: что ж – коль суждено мне замёрзнуть, то – так тому и быть. И как-то даже уютно мне стало (хоть какая-то часть сознания и подсказывала – замерзаю, так именно – по рассказам – процесс этот и завершается). А, пусть – хорошо ведь, уютно даже.
    Покой мой Саня нарушил, подполз ко мне, захрипел прямо в ухо:
         - Вставай, Иваныч, вставай! Замерзаем мы – вставай. Вставай – я придумал.. Влезем сейчас – вставай!
Тормошить меня начал, так-то не хотелось из нирваны в мир этот бесприютный возвращаться – пришлось. Упрёк сразу подталкивать стал: да что ж это я – совсем поддался стихии. Нет, не пойдёт – вставать надо, вставать. И я быстрее даже Сани поднялся, ему ещё помог. Опять к двери – и руками опёрся о порог, Саня командует: ногу давай, ногу. Согнул я одну ногу, он её в руках зажал, как бы опору создал, чуть опёрся я, руками ещё помог – и неожиданно-легко в коридорчике оказался. Открыл дверь, сразу – в домик. Нащупал баночку пустую в углу, зачерпнул солярки в неё, на печку поставил. Зажечь теперь надо – а смогу ли? Достал коробку спичек из кармана – так я и её удержать не могу, руки – как чужие, не сгибаются пальцы (где уж тут спичку удержать). Саня советует (дверь я не закрыл – переговариваемся): ты под куртку, подмышку руку засунь – сразу отогреется. Засунул, подождал, пока не заболела нестерпимо. На стол из коробка высыпал спички, ухватил несколько (пучком), с трудом чиркнул по коробке. Одна, вторая вспыхнули – загорелись. Возле стола, на окошке, два огарка свечных – зажёг я один. Ещё чуть – и разгорелся он (постоянное пламя у меня появилось теперь). От газетки, на столе лежащей, оторвал большой клок, скомкал – в банку с солярой затолкал (иначе солярка холодная и не загориться). Факел свернул из бумаги газетной, поджёг банку. Чуть разгорелась – в печку поставил. Выше, выше пламя – и вот печка аж загудела от тяги. Во вторую баночку зачерпнул солярки, тоже в печку – уж тут загудело по-настоящему (Саня сообщил обрадованно – над трубой аж факел красный образовался). А я – будто ожил сразу: чуть руки подогрел – и Саню втащил в коридор с первой попытки.
    Готовы чуть ли не обнять печку – а уж от неё подальше отходить приходится: металл ведь быстро нагревается, уж и бока стали красными у печи. Воздействие огня чудодейственно прямо-таки – будто живой водой нас спрыснули. Посидели ещё (пока руки переболели и чувствительность обрели) – пошли Лёву спасать. Уж теперь у меня и смекалка заработала – в углу возле бака и крышка нашлась жестяная, взял я её с собой. Когда заправляли вездеход – в сторону несколько бочек пустых отбросили. Вот мы из них выбрали вначале большую двухсотлитровую – подкатили к двери (чтоб не каталась – снегом подтрамбовали сбоку). Потом бочку поменьше, столитровую, подкатили, рядом уложили да снежком закрепили – и получилось как бы крыльцо импровизированное. Лёву подняли, чуть поддержали – и он сам в домик поднялся по «крыльцу». Сразу-то не могли сообразить (так-то у нас, похоже, мозги перемёрзли). А теперь и самим даже смешно: прыгали возле двери, как козлы, до простейшего не могли додуматься – два ящика от радиостанции поставили бы один на один, влезли бы по ним спокойненько в коридорчик. Но, слава Богу, обошлось – теперь в тепле мы.
    Обогрелись, лёд посдирали (как бы панцирь впереди образовался: «уши» от шапки, и шарф, и верх куртки – всё смёрзлось). Расстегнулись даже, шапки поснимали (а куртки не решаемся ещё – боязно почему-то). Дружненько закурили – то-то блаженство в тепле-то подымить. Прилечь тянет – так нельзя ещё, дела не закончены: на связь ведь надо выйти. Ещё минут с двадцать посидели, ещё одну баночку солярки сожгли – решимости не могли набраться: опять на мороз-то выйти. Я первым решился, вышел – подал Сане оба ящика от радиостанции. Спрашиваю Саню: а ружьё где, рюкзак? Тю-тю – Саня говорит – я на подходе ещё заметил: нет их у нас. Что ж :нет так нет, главное – радиостанцию донесли в сохранности.
    В домике Саня саму-то радиостанцию на полу и оставил, ящик же с блоком питания на столе разложил, достал оттуда бухту провода-«звонковки». Медленно (на морозе опять же – рукавицы даже не снять) – но распутали-размотали его, по всей длине растянули на два пролёта меж опор (400 метров – и ещё метров с десять для захода в домик). Саня поднялся поочерёдно на когтях монтёрских на все три опоры, закрепил провод повыше – чтоб снега не касался в местах наибольшего провеса (но и не слишком высоко – чтоб ветром возможным не приблизило к проводам, под напряжением находящимся: уж тогда и рация наша бомбой взорвётся, будка наша костром запылает). Промёрзли опять – до дрожи, затолкали конец провода в отверстие, специально для этого в окне проделанное – и в домик опять. А там уж и нахолодать успело (печка железная очень быстро тепло отдаёт) – опять баночку соляры зачерпнули да подожгли. Пара минут – и бока покраснели у печки, жарко стало – уж и раздеться можно.
    Посогрелись – и я радиостанцию на стол водрузил, развернул – и с блоком питания соединил. На кончике провода изоляцию стал зачищать – а он так-то зло «кусается» (так называемое «наведенное напряжение – аж искра проскакивает). Ничего – зачистил кончик, подключил к клемме нужной. Всё готово, щёлкнул я тумблером, треск тут же в телефонной части трубки послышался – и я тут же, поспешно (секунды всего прошли) – вновь тумблер отключил. Мысль запоздавшая обожгла: нельзя ведь, нельзя включать радиостанцию. С мороза в тепло занесли её – и отпотели все детали, влажными стали, изоляция перекрываться будет – и детали повреждаться. Смолоду, на кинопередвижке работая, я дважды так-то «влетал»: с мороза заносим аппаратуру, включаю я сразу её для опробования – и усилитель (для звуковоспроизведения используемый) сразу выходит из строя (сопротивление перегорает во входном контуре). И вот – забыл об этом, похоже – и опять влетел? К печке теперь перенесли ящик, минут с 20 подержали – нагрели основательно. Опять на стол её, щёлкнул я тумблером: а всё – свершилось уже, «накрылась» рация непечатным словом.
    Но я ещё пытаюсь на связь выйти, взываю: кто меня слышит – откликнитесь (на Комсомольском меня услышать должны, на «Углу – 19» и на Баранихе). Нет – никто не слышит: треск только сплошной в трубке телефонной (догорает сопротивление угольное – так я понимаю). Но я всё равно несколько раз сообщение повторил (вдруг хоть отрывочки кто-то услышит): вездеход у нас обломался – и стоит на том же месте, откуда ГТТ забрали. В вездеходе остался вездеходчик Олег (из-за отсутствия валенок – переход для него невозможным оказался). Мы же находимся в домике у опоры 870 – в относительной безопасности. С Баранихи сразу направляйте трактор – и пусть он первым делом Олега выручает (уж потом – к нам). И в последующие дни я по несколько раз в день включал рацию, опять то же твердил – ответа не получал. И даже, вспомнивши армейское своё прошлое (военный связист) – я «Спасите наши души» передавал на радиотелеграфном (морзянка) языке (СОС): ти-ти-ти – та-та-та – ти-ти-ти )вдруг услышит такой же связист – поймёт, заинтересуется).
    А сейчас сидим, посматриваем друг на друга: влипли мы, похоже, в историю пренеприятнейшую. Что хоть у нас есть-то? А мало что: половина кастрюли макарон с тушёнкой (от прошлого нашего ужина осталось), четыре солидных ломтя хлеба, пол-пачки сахара-рафинада, чая пол-пачки – вот и всё съедобное. В таких вот наших будках на ЛЭП нижние две лавки в виде рундуков устроены, туда складываются обычно при отъездах остатки всего. И здесь рундуки полными были – до октября прошлого года. Мы тогда приехали сюда для работ – и накладочка вышла, режим работы энергосистемы изменился (какой-то агрегат аварийно «отвалился») – нельзя было ЛЭП эту отключать. Вот мы здесь три дня и маялись в ожиданье – пока отключат ЛЭП. Народ, в общем-то, доволен был: помотаются по кустам на вездеходе, настреляют дичи, сварят шулюмку, примут под неё по паре стаканов водочки – и шлёпают потом часами картами игральными. А Саня Шокарчук маялся от безделья (охотиться он не очень-то любил). Вот он и решил мероприятие санитарно-гигиеническое провести – очистить нашу будку. И начал он именно с рундуков. Я заглянул туда вместе с ним: а чего там только нет – накопилось за многие годы. И крупы всех сортов, и макароны, и вермишель (и в кульках, и в пачках – по-разному). Мука, порошок яичный, молоко сухое, картофель да лук сушеные. Банки консервные разные, молоко-«сгущёнка». Хлеба много булок (в условиях Чукотки хлеб не плесневеет – он засыхает, долго-долго может лежать). И всё это перемешано в беспорядке с бумагами какими-то обёрточными, сумками тряпочными да мешками. Вот Саня всё это и вычистил из обеих рундуков – кучу насыпал чуть в стороне от домика (внушительной кучка получилась. Только газет большую пачку он оставил – пригодятся для розжига печи). А кучку он облил обильно соляркой – да и поджёг. Уж очень ему понравилось, как банки консервные в огне взрываются – как гранаты. Как грохнет – и летят в разные стороны и печенье, и галеты, и банки другие консервные (где-то и валяются они теперь вокруг домика – так ведь под снегом не найдёшь). Уж так бы всё это пригодилось теперь – так где оно. Саня в костре спалил – и теперь вот Лёва ехидненько прохаживался на счёт умственных способностей его (сомненья высказывая – а имеются ли и вообще они). Саня отругивался – что ж ему ещё делать.
    В одном только недостатка не было – в куреве да спичках. Уж тут каждый расстарался – напихали в карманы (сейчас выкладывали на стол – чтобы не помять). Да Саня ещё при уходе одну ракету из вездехода прихватил на всякий случай (из тех, что «с руки» запускаются: дёрнул за шнур -  и полетела). Да – немерения ещё высказанные: мол, завтра, отдохнувши и с новыми силами – пройдёмся мы по следу, рюкзак свой найдём. Хоть в душе-то каждый и знал: ну – уж нет, он-то – никак не согласится опять по снегу глубокому проламываться, замерзать опять.
    Меня же казус с радиостанцией – убил просто-напросто психологически. К тому, что с работы меня погонят – я уж и свыкся в мыслях своих (дорогой ещё мысль эту со всех сторон рассмотрел). Одно понял и с чем смирился – погонят меня справедливо. Задание я прямое и ясное получил – а вместо этого исследования путей незнаемых затеял, в конце-концов – два вездехода угробил (задание же – не выполнил). Но с таким исходом я не только согласен был – с удовлетворением даже воспринял бы наказание заслуженное. Я, собственно, и на Чукотку ехал, в Билибино, с одним намерением: на ДЭС устроиться дежурным эл. монтёром (попробовал на Алтае поруководить коллективом, понял – не моё это: с алкашами войну постоянную и непримиримую вести). А тут, вишь, мастер ЛЭП срочно требовался – пришлось согласиться. Теперь на ДЭС и устроюсь – с этой стороны в норме всё. Но теперь-то и другое добавляется - тюрягой тут запахло, уголовным преследованием. Вездеходчик Олег – понятно уж теперь – пропадёт неизбежно, замёрзнет. Ну, сутки он, допустим, протянет – но не больше. А нас когда хватятся, когда разыскивать начнут – кто ж его знает? Я ещё не обвыкся в реалиях местных, ребята же говорят: если мы через одни сутки на связь не выйдем – никто беспокоиться не будет (зачастую так и бывает – в первый день все ленятся с антенной возиться, рацию настраивать). Ежели через двое суток не выйдем – тут уж забеспокоятся, думать начнут: кого посылать, откуда. И уж на третьи только сутки выедет кто-то на трассу с розыском (а последние годы и вертолёты стали привлекать – ежели погода позволяет). Мы здесь – пусть и голодные - выдержим в тепле-то, а вот Олег – тот заведомо пропащий, он – никак не выдержит, замёрзнет. И виноват тут – я в основном: мне и «припаяют» статью соответствующую.
    Но это – когда-то будет. А пока – задачи неотложные решать надо, первая из них – освещение какое-то наладить. На окошке кто-то из проезжающих (а домиками нашими – заодно и запасами ГСМ – все пользуются, кто в попутном направлении проезжает) оставил два свечных огарка – так они догорают уже. Сами же мы свечи не возим с собой: над столом тут лампочка маленькая автомобильная висит, от неё провода наружу выведены. Подъезжаем на вездеходе, подключаемся к аккумулятору его – вот и освещение. Сейчас же – иное что-то надо придумывать. Голь на выдумки хитра – скоро и придумали коптилочку простейшую. «Инструмент» у нас имелся (у каждого в кармане ножик перочинный)) – принялись «химичить». Баночку одну консервную распластали, крышечку из жести сделали. Трубочку согнули из той же жести, вставили в крышечку. На одной из лавок чья-то куртка брошенная осталась, распотрошили её – ваты надёргали_ скатали плотно – фитиль получился. Вставили его в трубочку, в другую баночку солярки налили, опустили туда фитиль – и светильничек отменный получился. Коптил он, конечно же, нещадно (будто хвост чёрный над пламенем) – но светил прилично, для нас – терпимо вполне.
    Теперь – вопрос питания надо было решить. Так распределили: половину макарон мы сейчас съедим (после такой-то «пробежки»  - аж подсасывает уже от голода) – и с чаем сладким. Вторую половину макарон на завтра оставим, хлеб – на третий день (уж дальше-то – найдут нас). По утрам и вечерам чай будем пить (и по два кусочка сахара к каждому чаю). А сейчас: снегом набили чайник (в углу за печкой всякая посуда имелась), поставили на печь. Ещё, ещё добавляем снежку – и полный чайник накипятили, немножко заварки всыпали. На сковородке макароны разогрели, на стол – и ложками заработали. Скоренько очистили сковородку – и ложки облизали (таких-то вкусных макарон – в жисть я не едал, и жевать не надо – так проскакивают). Чайку ещё попили, полусонные уже – покурили. Упали – и заснули все мёртво.
    Но долго-то не удалось поспать. Будто и крепок сон – всё одно чувствую: замерзаю я опять. Ноги вначале ознобом охватило (будто и нет на них унтов меховых), потом под куртку мороз пробрался – спина сразу аж побаливать начала. Пытаюсь проснуться – не могу, в омут будто в какой-то затаскивает меня. Никак, никак сквозь одурь сонную продраться не могу – пока Саня внизу материться не начал. Встал, загремел баночками – и я проснулся окончательно. Холодище в домике – первозданный, будто – и не топили мы здесь никогда (а чего иного-то ожидать: печурка из железа тонкого, труба – напрямую вверх, ничем она не перекрывается. А на улице – мороз жесточайший, стеночки деревянные насквозь промерзают). Тут бы надо беспрерывно топить – но равномерно (дровами – чурками толстыми. А ещё лучше – углём). У нас же – только солярка: две баночки сгорели, раскалилась печка докрасна – и больше нельзя (иначе – стена может вспыхнуть, возле которой печка стоит. Или потолок – в месте прохода трубы). Уж тут осторожность надо сугубую проявлять (памятуя: ни одна зима на Чукотке не обходится без того, чтоб сообщение не появилось – там-то и там-то сгорел балок. Печь возле двери стоит – никто и выскочить не успевает, сгорают – до восьми человек сразу).
    Раскалил Саня печку, и Лёва поднялся (подсмеивается над Саней, говорит: я раньше ещё проснулся. Но испытать решил – кто из нас самый нетерпеливый). Посидели, покурили, побалагурили ещё, решили – по очереди будем вставать. Опять опрокинулись – а не идёт уже сон. Да и как тут уснуть: голове – жарко, даже шапку снять приходится; ноги же в угол протянуты – а там холод первобытный, иней висит гроздьями, сразу ноги замерзают. Я на часы глянул, время засёк: где-то на пол-часа одной «подтопки» хватает (дальше – невыносимым уже холод становится).  Поднялся я (не ожидая сильного-то холода), начал соляру черпать, топить. Раскалил печь, покурил – упал опять. Лёва (я по часам следил) подольше выдержал, минут 40 (пока совсем уж холод не доконал). Так вот дальше и пошло у нас: жара, кажись – аж волосы трещат (мы головами к печке ложились). Минут же через десяток – шапку надевать приходится. Ещё через десяток – уши у шапки надо завязывать, воротник у куртки поднимать – и капюшон ещё надвигать. Через пол-часа – нос мёрзнуть начинает, щёки помороженные. И так вот, циклами – час за часом.
    Промаялись так-то до утра, часов в десять поднялись все, смотрим друг на друга – и со смеху покатываемся. Ну как тут удержаться: на негров стали мы похожи, чёрные всплошь – одни зубы да глаза сверкают (у Лёвы – очки). Закоптились мы – до неузнаваемости. А что поделаешь – не в темноте же сидеть (подливаем да подливаем солярки в баночку – светильник наш исправно функционирует).
    К утру уже слышно было – ветер в трубе посвистывает, от стен холодом наносит. А сейчас же – во-всю разгулялся («до ветру» выскочить – мучение форменное). Сам-собой вопрос отпал: идти ли на поиски рюкзака. И следы наши затянула теперь позёмка – да и сам рюкзак замело, не нейти уж.
    Потянулись часы длинные и нудные. О чём-то там рассуждать пытались – так и говорить даже не хочется (и язык шевелиться не желает). Кроме Сани – человек он деятельный и непоседливый, без дела вот так сидеть – невыносимо для него. Вот и топчется он по пятачку свободному, на Лёву нападает всячески (вспоминая прегрешения того – за все годы прошедшие). Лёва отбрёхивается лениво и пренебрежительно – так Саня сильней ещё распаляется, на маты переходит (сравнение: Моська на слона нападает). Но всё хоть какое-то развлеченье – и я иногда реплики подбрасываю (я за два месяца до этого ихней бригадой в Билибино командовал – грехи ихние наперечёт знаю).
    Поближе к 12-ти часам остатки макарон подогрели, чай вскипятили. Да что там: ложки по четыре всего-то и досталось макарон тех – только аппетит растравили. Дальше всё то же: дремота, болтовня беспредметная (заморозка – отогрев, опять повторение). Саня попрежнему в нападках на Лёву изощряется – мне уж и надоедать это стало. Всомнил я кратковременный свой тюремный опыт, решил – а вот займу-ка я вас. Есть такая игра тюремная – «киш-беш» называется (или – «чертогон»). Для неё «причиндалы» можно из подручных средств изготовить – чем мы и занялись. Им я сказал: делайте себе по шесть штук деревянных как бы бочоночков круглых. Сам же я не пожалел, отщипнул от хлеба два кусочка мякиша (небольших). Поплёвывая на них – размял тщательно, придал им форму кубиков. Спичкой обгорелой попротыкал дырочки на сторонах (от одной – и до шести) – получились как бы «кости» игральные импровизированные (как для игры в нарды азиатские). У меня в кармане пиджака и карандаш имелся, и авторучка (чернилами заправленная) – и я на столе прямо разрисовал «карту» для игры (несложная – без труда я из памяти её извлёк). А они к этому времени из щепок бочоночков понаделали: шесть из них я так и оставил(«белые»), у шести же верх чернилом вымазал («чёрные»). Всё – игра простейшая готова, суть её: бросил «кости», сколько выпало – на столько и продвигаешь свои фигурки до тех пор, пока все шесть не обведёшь вокруг всей «карты» - и загонишь на определённое место («домой»). Пару раз я Саню обыграл (разъясняя правила попутно), пару раз – Лёву (при этом Саня – как знаток уже – подсказывал тому ходы выигрышные). Потом меж собой они играть начали – и я похвалил себя за находчивость: так они увлеклись – про все беды забыли. Споры жаркие завязываться сразу стали: светильничек-то наш тускловато светит, в игре же каждый квадратик по ходу отсчитывать надо – вот Саня и «мухлевал» безбожно (тем пользуясь, что Лёва в очках-то своих закопченных видел плоховато). Лёва расправой физической грозил – но Саня многословно доказывал: нет, я – точнейше пошёл (вот, вот, так – видишь?).
    Мне ж от выдумки своей выгода очевидна, они как засели играть – так часов с пять, наверное, и продолжали беспрерывно. От пола холодом тянет (подул ветер – и всё жильё наше ненадёжное  так сквознячком и просвистывает, через все щелочки невидимые проникает) – так им приходится беспрерывно почти подтапливать (чуть остынет печка – а они уж следующую баночку поджигают). И я поспал так-то уютно часика с два (под аккомпанемент возгласов: «Счас, гад, в глаз получишь!»). Голова того и гляди вспыхнет (метра полтора от неё до бока печи огненно-красного) – так я по-иному расположился. Уши у шапки завязал, капюшон ещё затянул от куртки (один нос выглядывает), бесхозной курткой ещё угол заложил – и улёгся головой в угол этот холодный (ногами – к печке, унты с них стянувши наполовину). Оптимальный режим температурный установился – и я впервые за все дни эти беспокойные крепко-крепко уснул.
    Прошёл день – и голод к вечеру непереносимым стал. Решили – съедим-ка мы с чаем два куска хлеба (завтра, может, найдут нас – накормят. Но два куска оставили – на всякий-то случай). Чайку попили с сахарцом да с хлебцем – такое-то наслаждение неповторимое (подольше, подольше стараешься хлебец во рту держать – чтоб вкусом сытным напитаться).
    А дальше – кошмар начался. От перепадов температур резких и постоянных тело болеть начало – каждое движение с трудом стало даваться. Подходит твоя очередь печку подтапливать – и лежишь, терпишь до последнего уж – пока озноб всё тело не охватит (со спины почему-то начинается – поясницу поламывать начинает). С проклятьями, боль во всех членах преодолевая, ковыляешь к печи, зачерпываешь в баночку солярки. От светильничка газетный факел зажигаешь, к баночке подносишь – и в печку её потом. Загудело в печи, теплом от неё живительным потянуло – то-то хорошо. Бока сразу у печи краснеть начинают – смотреть даже приятно. Покочегаришь так-то, прогреешься, на лавку – а минут через десяток опять чувствуешь – спина мёрзнуть начинает. Дровишек бы в печурку подбросить – так где их взять? С домиком рядом целая куча брёвен лежит – так нет у нас ни пилы, ни топора. И коротких бревёшек нет (проверили уже) – чтоб целиком затащить да концом в печь запихать. На будущее это урок – надо будет место какое-то условленное наметить (доску какую-то съёмную) – и спрятать там пилу да топор. А пока ж – нет ничего (баночки – да бак с соляркой).
    Эта ночь у нас как бы переломной была – сразу и резко сдали мы, равнодушие полное наваливаться стало. Уж и разговаривать друг с другом перестали почти (по делу только). Копоть стала донимать (чихнёшь – и из носа хлопьями вылетает, так мы ведь и дышим ещё этим воздухом – задыхаться ведь скоро начнём). Погасить светильник – но страшно, в темноте – так казалось – и вовсе позамёрзнем мы. Сидим, тупо друг на друга посматриваем – решаем. Потом Саня поднимается молча – и к окошку. Окошко небольшое, над столом – чуть повыше. Рамы двойные, в обеих – форточки небольшие. Так вот Саня открыл ту форточку, что во внутренней раме, взял светильничек – и поместил его между рамами. Закрыл форточку, уселся опять напротив нас. А мы и рукавицами захлопали – аплодисменты изобразили. Просто всё – до гениальности, почему сразу-то сообразить не смогли. Свету, конечно, чуть поменьше стало – так ведь копоть исчезла (пусть себе внутри, меж рам, оседает). На радостях чайку вскипятили, хлебец последний доели (и по два кусочка сахара к нему получили).
    Чуть ожили – но ненадолго (не стало у нас хватать энергии – чтоб температуру тела нужную поддерживать). Печку раскаливаем до предела уже, вся почти красная (того и гляди – стена рядом вспыхнет) – а нам всё холодно кажется. Похоже – замерзаем?. И тут Саня впервые о так называемом «набросе» заговорил (хоть все мы об этом и думали – про себя каждый). О таком варварском способе хоть и наслышан я был – но самому делать не приходилось. В случае, ежели бригаде, на трассе действующей ЛЭП находящейся, необходимо внимание на себя обратить – тогда и делается этот самый «наброс» (то-есть – искусственное короткое замыкание, вызывающее отключение ЛЭП). Для этого нужно кусок провода забросить как-то на провода ЛЭП, находящейся под напряжением, последует вспышка, звуком громоподобным сопровождаемая – и ЛЭП отключается действием релейной защиты. Уж тут поневоле о бригаде той вспомнят: ехать ведь надо, выяснять причину отключения. Вот Саня об этом и заговорил: мол, забыли про нас, ещё с денёк – и загнёмся мы тут. Наброс надо делать – тогда сразу забегают (могут и вертолёт даже выслать – погода-то улучшилась). Но как его сделать-то практически – наброс? У нас даже и куска провода нет подходящего – только «звонковка» тоненькая. А она – Саня рассуждает – вспыхнет сразу – да и сгорит, никакого отключения не состоится.
    А я же, его слушая, ужасаюсь – этого только добавления не хватало ко грехам моим. Два вездехода угробил, человека загубил – и ЛЭП ещё нагло отключил вдобавок. Нет – не могу я допустить этого. Потому соглашаюсь с Саней, говорю: конечно же, проводок этот тонкий сгорит – но толку не будет (хотя, вспоминая учебник по «Технике высоких напряжений», сам-то я понимаю:провод-то сгорит – так канал при этом плазменный появится, перекроется изоляционный промежуток – и последует полноценное короткое замыкание – ЛЭП отключится. А провода её перегорят наполовину в месте к. з. – ремонт потребуется). А Саня с Лёвой и дальше рассуждают: вот, мол, если попробовать – в четыре сплести проводок (его длина 400 метров, получится 100 -  вполне достаточно). И как – спрашиваю – практически-то вы его швырять будете? Мы – перемороженные, члены все едва-едва действуют у нас. Вероятней всего после броска неудачного сам исполнитель и попадёт под напряжение – в факел превратится, сгорит. Этого вы хотите? Молчат (похоже – согласны). 
    А Саня после разговора этого на глазах прямо как бы увял – ко всему интерес утратил. Я их расшевелить попытался, поиграть предложил. Попробовали с Лёвой – а не получается: коптилочку-то убрали – и света недостаточно. Я её достал, рядом опять поставил, пару раз сыграли мы с Лёвой. Потом я Сане место уступил, они разок сыграли – и бросили (нет, не идёт больше игра). Светильничек опять между рам поместили – и дальше уж вставали только по необходимости (чтоб печку подтопить). Движение каждое – болью отдавалось (на лавке перевернуться даже – и то затруднительно).
    По времени – вечер пришёл. Чайку ещё раз попили (по два кусочка сахара взяли из пачки). И дальше – кошмар сплошной продолжился: плохо нам всем стало. Топим-топим печку – а согреться не можем уже. Только приляжешь – и вот он, мороз – со всех будто сторон обступит, заползает упорно и непреодолимо под одежду. Промаявшись часа с два – задремал я всё-таки. Слышу сквозь сон – тепло стало голове, думаю – поднялся кто-то без очереди (я должен), затопил. Какое-то беспокойство смутное будто подтолкнуло меня, приподнялся, глянул – и будто сдуло меня с лавки верхней, где я лежал. Вижу: сидит Саня возле печки, бормочет что-то ругательное – и плескает в печь соляркой беспрерывно. Не успевая сгорать – часть её на пол стекает, пол весь под печью и за печью пламенем уже охвачен. Завопил я страшным голосом: «Лёва – горим!». И сразу – на улицу, подхвативши крышку жестяную. На неё снег зачерпываю, Лёве подаю – а он под печку бросает. И Саня подключился, выскочил – оттаптывает ногами комья снежные, тоже Лёве подаёт. Минуты напряжённые – и всё, забросали-таки пламя (хоть и ещё под печью дымился пол). Поспокойнее уж – и ещё снежку поднакидали в угол, за печь – в домик опять влезли, дверь закрыли. В домике – пар столбом, иней как бы шубой все стены покрыл, холодище первобытный (выстыло – пока дверь открыта была). Растопили опять, закурили, сидим – друг на друга пялимся. Саня спрашивает:
        - А как, Иваныч – от чего оно загорелось?
Лёву аж заколотило от возмущения:
        - Ты что, гад – придуриваешься? Поджёг домик – а теперь дураков из нас делаешь. Вышвырнуть тебя надо отсюдова – пока не угробил всех. В тундру иди – вот там кустики и поджигай.
        - Да ты что, Лёва, да ты что! Спал ведь я. Проснулся – а вы снег таскаете. И я вот.. Что ж ты на меня?
    Вот это – сюрприз. Это – запредельное что-то: сумасшедший выявился средь нас. Ведь это что получается: не взглянул бы я ещё минут с пять, начала бы дверь гореть – и мы вряд ли и выскочили бы. А и успели бы, выскочили – и что толку? Разгорелось бы по-настоящему – и уж снежком бы, комочками нашими, ничего б мы не погасили. Сгорел бы домик – а мы бы куда? В ближайших кустиках, скорчившись, и позамерзали бы. Представил я эту картину – и так-то страшно и жутко стало. А Лёва возмущенье никак унять не может, ко мне апеллирует:
        - Нет, ты глянь, глянь, Иваныч! Он что – издевается над нами? Да ты б ведь и сам сгорел – если б не оттолкнул я тебя. У тебя ведь и унты уже задымились – глянь-ка на них!
Глянул Саня, ко мне – жалобно:
        - Да это что ж такое, Иваныч? Выходит – лунатик я, не помню даже, что и делаю?
Принялся я спокойно (стараясь на крик не сорваться) объяснять ему: ты, мол, переутомился, перемёрз, вот и начал действовать – не проснувшись толком. И ты учти это, старайся изо всех сил – контролируй свои поступки (иначе и себя, и нас погубишь). Обещал Саня – я теперь..  Но я уж засомневался в сожителях своих (Лёва тоже как-то странно стал посматривать). Выходит – я один тут разумный остался, поустойчивей психика оказалась. Похоже – уровень интеллекта здесь сказался, уменье во внутренний свой мир погрузиться – и отодвинуть как-то внешние раздражители, не принимать их – как неизбежность. «Ибо чем больше человек имеет в самом себе, тем меньше нужно ему извне..» - утверждал А. Шопенгауэр («Афоризмы житейской мудрости»). Вот – убедился я в этом практически, и теперь на мне одном ответственность сосредоточилась. Потому и решил я: всё, насколько хватит меня – спать вообще не буду.
    Так дальше и старался. Чтоб не уснуть ненароком – голову я держал на руке, на локоть опёршись. Упадёт с руки голова – просыпаюсь. Проморгаюсь, голову опять на руку – и лежу. А приходит очередь Сани печку растапливать – я и вообще встаю тогда, на нижнем рундуке устраиваюсь (будто – покурить решил). Но даже – с голодухи-то – и курево не шло (впервые в жизни). Пока Лёва подтапливает – вздремну чуток (а всё одно – прокидываюсь, поглядываю – не «сдвинулся» ли и он «с катушек». Кажись, пока что – разумно действует (я уж и взмолился в душе – хоть ты держись. Двое ежели сумасшедших на одного многовато будет, и сам я тогда свихнусь). Долго я так промаялся, часов с десять – но под утро уснул-таки мёртвым сном, проспал больше часа (пока холод не напомнил мне: вставай, твоя очередь – печурку подтапливать).
    Утро пришло очередное – а мы и не поднимаемся уж (кроме очередных подтопок). Часов в 10 где-то вскипятил я чайник, расталкивать стал товарищей по несчастью: чай готов – извольте кушать. Чуть согрелись (в таких ситуациях великая это поддержка – чай горячий), по паре кружек выпивши (каждый получил два своих кусочка сахара. И ещё – на всё про всё – по три штуки на каждого осталось). Посидели, покурили – и теперь Лёва завёл разговор об набросе. Нет, мол, выхода – пропадаем, надо наброс делать, отключать ЛЭП. Только – как? Я говорю: а ты-то как, готов провод швырять – сможешь добросить, перекрыло чтоб два хотя бы провода. И самому чтоб успеть отскочить (может ведь и шаговым напряжением шандарахнуть, сухой снег ведь – проводник сомнительный). Нет – Лёва говорит. Чувствую – не смогу. Вот Саня ежели – он половчее. А Саня – уже и не от мира сего: улёгся молча – и к стенке отвернулся. Похоже – всё. Концы нам приходят, скоро и подтапливать  некому будет – никто подниматься не захочет.
    Около часу дня решился я – на улицу вышел будто по нужде (а уж это откладывалось – на сколько только можно. Долго себя настраивать приходилось, чтоб решиться: наружу выскочить, на мороз). Но у меня другая ещё цель была: осмотреться – пока светло. Понял и я уже – без наброса нам не обойтись, осматривался теперь. Прикинул – что и как. Решил – бросать буду я сам, и только – тонкий проводок (чтоб дальше улетел). Конец к бочке привяжу (а ей предварительно надо так снег растолкать – чтоб к земле она поближе была). В коридорчике, в углу, шайбу я нашёл увесистую металлическую (то, что и нужно: привязать её на конец провода, раскрутить – и бросить, как пращу бросают – только так она далеко может улететь). Положил шайбу на видное место, решил: не изменится обстановка до вечера – буду бросать. Хоть страшно даже и подумать об этом – но раздеться надо будет (чтоб одежда размахнуться не мешала) – и куртку снять, и даже свитер (в одной рубашке остаться(. Решил я так-то -  и спокойнее стало на душе. Окружающим даже заинтересовался – рассвет как раз кратковременный наступил. Солнышко не выглядывает ещё – но на Востоке полоса уже широкая тускло-багровая прорисовывается (три дня назад поуже, кажись. была. Теперь – чуть ли не пол-неба светлеть стало). Однообразно-бело всё кругом, великое безмолвие на многие вёрсты застыло – и нет дела природе величественно-равнодушной до того, что вот – в домике этом, к опоре ЛЭП приткнувшемся, три души живых замерзают. Так вот попробую я – и с природой поборюсь. Провода, от инея мохнатые, чуть подрагивают (доказывают будто – под напряжением мы). Вот вас-то мне и нужно меж собой соединить – чтоб молния просверкнула, отключилась чтоб ЛЭП. Уж тогда – вспомнят о нас, скоренько явятся. Только сам-то я смогу ли их встретить – вопрос без ответа. Вероятнее всего – поразит меня шаговым напряжением. Чтоб раскрутить «пращу», далеко её забросить – надо устойчиво стоять, ноги пошире расставить – а это вот и есть условие для возникновения шагового напряжения. Но иного выхода нет – буду пытаться вечером. Чаю кружку выпью с оставшимися тремя кусочками сахара, воспользуюсь кратковременным приливом сил – и буду делать наброс (сомненья – прочь, решено).
    Потянулись часы монотонно-кошмарные. Вот Саня поднялся для очередной подтопки – и я тоже с лавки своей верхней спустился, закурил – наблюдаю за ним незаметно. Загудела печка – а Саня наружу «по нужде» направился. Через минуту врывается – как на крыльях, вопит возбуждённо:
        - Свет, свет! Там – свет! Я сейчас вот, сейчас..  Я – в окошко прямо..
К окну бросился – и обе форточки открыл (а они – малюсенькие. Само-то окно с хорошую форточку величиной всего). Пока мы что-то сообразили – Саня ракету схватил (наготове она лежала – на столе), направил трубку в сторону окна – и шнур дёрнул. Хлопок громкий раздался, с треском – ракета вылетела, об наличник оконный ударилась, отлетела – и пошла скакать. Сначала чуть в Лёву не попала (а он и подняться ещё не успел), потом – в другую стену ударила (мимо меня), ещё поскакала – и под стол залетела (вращается там, горит – с шипением громким). Я сразу – на улицу с крышкой-«выручаловкой», черпаю снег – и Лёве подаю. Лёва ракету засыпать старается – так неудобно, под столом она. Саня же отскочил, замер столпом соляным – да так и стоит. А мы с Лёвой работаем – не даём пожару разгореться. Лёва – по ходу – обещанья грозные выдаёт:
        - Всё – счас убью! Всё – глотку перерву! Хамло какое – назло всё нам делает.
Ракета быстро прогорела – пол и стены даже и не задымились. Но опять нахолодало – сразу пришлось печь затапливать. А потом спрашиваю Саню:
        - Ты точно свет где-то там видел?
        - Точно – прямо к нам он шёл. Я так думаю – он к речке уже подъехал сейчас.
Закутались, решились – вышли все на улицу. А нет там никакого света – никаких проблесков даже не видно. Вернулись в домик, молча – на склоку уж и сил нет – улеглись по лавкам. Но я скоро почувствовал – будто колебания какие-то, сотрясения почвы. Поднялся, вышел – так вот же он, свет (и даже видно – что две это фары). По льду речному – и к нам прямо направляется. Зашёл я в домик, чайник взял, говорю:
        - Надо чайник вскипятить – гостей будем встречать. Вышел, набил снегом чайник, на печку поставил. А эти сопровождают мои действия «квадратными» глазами (вот, мол – и мастер «тронулся». А уж и звук стал слышен – двигатель работает. На улицу, стоим кучкой – друг к другу зябко прижавшись. Трактор подходит, родной наш С-100, тракторист Криворучко из него вываливается:
        - Привет, славяне! Как – живы ещё?
    Живы, живы – окружили мы его, затормошили. А из кабины эл. монтёр ещё показывается (в тундру по одному не выезжают зимой) - и с коробкой картонной в руках. А от неё аромат – чуть с ног нас не сшибает (пирожки там с мясом – и горячие, специально коробку в жарком месте держали возле двигателя). В домик всей гурьбой, я сразу к ним:
        - Возле вездехода были вы? Замёрз Олег?
Криворучко удивился:
        - С чего бы он замёрз? Он на Баранихе у нас давным-давно. Он сутки всего и просидел в вездеходе – а потом мимо два трактора проходили из партии нашей геологической. Он увидел их, поморгал фарами – вот они и подцепили его, притянули. Чуть жив был – но ничего, оклемался. Сегодня уж ремонтом занялся агрегата своего.
Вот это уж – повезло мужику: трактора там всего раза два в месяц проходят – и вот совпало счастливо. Услышал я – от радости даже ноги отнялись, присел сразу. Уж эта весть – самая ценная. Без жертв обходится у нас (остальное же всё – второстепенно).
    Но долго мне переживать не пришлось: народ мой на коробку сразу нацелился. Но я забрал её, возле себя поставил, говорю:
        - Вы что же это: выжили, отмёрзлись – а теперь от заворота кишок хотите «ласты отбросить». Нельзя нам сразу – и много – есть, постепенно надо. Без обиды – но коробок я из рук не выпущу – по норме буду выдавать.
Поворчали – согласились. Криворучко и бутылку водки на стол выставил – а вот это кстати, это – что и надо сейчас (для активизации пищеварения). Сели за стол, открыл я бутылку, разлил содержимое в пять кружек. Чокнулись, выпили дружненько – за встречу (а гости наши, я видел, с трудом смех сдерживают, на нас глядя – уж такие мы чумазые да зачуханные). Я своим по одному пирожку выдал (какие же они душистые – и вкусные неимоверно!). Потом скомандовал – по кружке чая густо-сладкого выпьем. Выпили, покурили, отрыжка началась – и я по второму пирожку выдал. Опьянели – враз, уже и на бок тянет. Но собрали имущество своё, забились (впятером-то) в кабину тракторную, поехали. Я в уголке пристроился на ящике от рации, успел только сказать Криворучке:
        - Ты посматривай тут: где-то на речке рюкзак должен валяться – да ружьё ещё.
С тем и уснул крепко-накрепко. Мотает меня на ходу, и головой обо что-то стукаюсь – так ведь тепло в кабине, и не поддувает ниоткуда (на Северах кабины изнутри обшивают двойным слоем войлока – уж никак его не продует). Во сне так-то ярко привиделось: вот домик наш – бесприютный, брошенный. В окне свтильничек помаргивает (а мы не стали его гасить, так и оставили: выгорит солярка – сам и погаснет). И так-то одиноко ему и тоскливо: только что жизнь тут была, люди мелькали. Теперь же – пустота. И он, неприкаянный тот огонёк, умирает теперь постепенно, гаснет. А вокруг – никого. И так-то жалко мне его стало – аж слёзы у меня покатились. Проснулся – и минут с десяток в себя приходил, от наважденья освобождался. Но чувствования высокие голод оттеснил – остальных растолкал, ещё по пирожку раздал (а мы и чай прихватили в чайнике) – и опять уснул (просыпался только – чтоб покурить).
    Часиков через пять добрались до родной Баранихи (трактор С-100 на пятой передаче по снегу быстро идёт – наравне с вездеходом. Да так-то мягко и плавно – в кабине, будто в льльке, покачивает только). Дома я первым делом ведро воды на плитку электрическую поставил (а соседку по комнатам попросил – она и второе поставила). Стал в тазике голову отмывать – а вода аж чёрная сразу в тазике становится. Но отмылся-таки добела, гусиным жиром потом физиономию помороженную смазал (первейшее средство от обморожений – в те времена все северяне из отпусков снадобье это привозили). Чего-то там поел – что соседка предложила (полусонный уже). Упал на постель потом, вытянувшись с наслажденьем (ни унтов на ногах, ни шапки на голове – блаженство) – и уснул на 15 часов. И дольше б ещё проспал – так телефон не дал, зазвонил настойчиво. Дежурная с подстанции обеспокоила, говорит: Бирюков из Билибино всё названивает. А сейчас команду дал: поднимайте мастера своего, нечего ему дрыхнуть – на связь пусть выходит. Подниматься пришлось (а ничего – всё цело, и не болит нигде(. Попил чайку наскоро – пошёл на подстанцию.
    Настроение, конечно же, не сверкающее. Пришло время за содеянное отчитываться, приговор себе выслушать – а к этому можно и не спешить (в гараж я вначале зашёл, в мастерские). А с Бирюковым разговор не так совсем начался – как я-то ожидал. Спрашивает он: ну как, после крещенья-то заполярного – оклемался? Ничего, - говорю – не добрал только сна – ещё бы часов с десяток. Нехорошо с тобой получилось, - Бирюков продолжает – вину – на себя я беру. Доложили мне: Олега с вездеходом геологи притащили, вы – к будке ушли. Я подумал – сразу же с Баранихи трактор и пошёл за вами. Не дошло до меня: распорядиться-то – некому об этом (мастер – сам-то и сидит в тундре, старший механизатор на своём ГТТ наш аварийный в Билибино буксирует). Команду не дал я, там решили: из Билибино, значит, пошлю я кого-то. На том все и успокоились. А дельше воскресенье, выходной, в гости меня на строганину пригласили (знакомец тут один добыл где-то двух громадных замороженных чиров-рыбин – вот мы их и перестрогали под водочку). А к утру понедельника подняли меня – авария случилась на ЛЭП-35 кв., туда я выехал. И вчера только позвонил я тебе по делу. А дежурная огорошила меня: нет, мол, мастера – он в тундре где-то сидит. Вот тогда только я и засуетился – срочно трактор выслал. Но обошлось ведь, живы все остались – так не будем больше события тех дней ворошить.
    Я, собственно – Бирюков продолжил – по другому делу тебе звоню. Я твой ГТТ задержу у себя в Билибино – у меня ни одного надёжного вездехода не осталось на аварийный случай. А у вас там отремонтируется Олег, перегоним мы сюда его – тогда я ГТТ твой отпущу. Так что – без него обходись пока что. Обойдусь, не проблема – на том разговор наш и закончился. Разборок никаких не последовало, и понял я: события-то эти – для меня только выдающиеся. Для тех же, кто давно в электросетях тут работает, случай этот – рядовой, не такой уж и редкий. Тут главное: чтоб живы все остались. А коль обошлось, выжили – так о чём же и говорить после, языки зря трепать. Было – прошло, дальше жить будем.
    На том вот лунный рейс для нас и закончился. И что удивительно (после всех переморозок-то) – хоть бы насморк у меня приключился, недомогание хоть какое-то лёгкое. Да и прочие участники через пару дней и позабывали о приключении – делами текущими занялись. Все так и продолжали на своих местах работать – кроме Сани Шокарчука.
    С Саней судьба злую шутку сотворила. Во всяческих передрягах бывал он – обходилось как-то, спасался. А вот в быту не поберёгся – и погиб смертью нелепой. Вскоре после рейса этого кто-то там из наших день рождения свой затеялся отмечать, пригласил сослуживцев в ресторан (он в Билибино – единственный, с названием традиционным – «Золотинка»). Заняли там пару столиков – загуляли во-всю. Рядом же горняки местные какую-то дату отмечали, как водится – познакомились, подружились «столами». К концу же застолья меж собой расскандалились горняки, один (пользуясь преимуществом физическим) нащёлкал второго по физиономии. Тот удалился, пообещавши: «Ну – погоди!». Жил он рядом, в соседнем бараке, прихватил он из дому ружьё-двустволку – и стал за углом у ресторана обидчика поджидать. А тут наши вывалились всей компанией, пошли – и Саня (на буду свою) заметил человека с ружьём за углом ресторана. Так как же он – разве может мимо пройти, не вмешаться – никак этого характер не позволяет. Порядок надо навести – и он бросился к горняку тому с возгласами:
        - Ты что это, что задумал, дубина? Ну-ка – прекрати, ну-ка – отдай ружьё!
Бросился сразу, отнять ружьё попытался, ухватился за стволы – а тот (потом говорил – случайно) нажал на оба курка сразу. И прямо в грудь получил Саня два заряда картечных – на месте сразу и умер.
    А жаль его. При всех недостатках мелких – хороший был человек, оригинальный во многом, с самобытными и своеобразными взглядами на всё происходящее. Деятелен он был – не в меру даже, ключом жизнь в нём бурлила – но вот оборвалась так неожиданно. ТАМ, может быть, покой он обретёт – чего от души я ему желаю.
                - х – х – х – х – х – х – х – х – х –
    - х – х – х – х – х – х -