ПРО ЗОЛУШКУ
Говорила мне маманя: " Прижми, Яшка, задницу и заведи семью; эти шашни с девками тебя до добра не доведут..." Так оно всё и вышло... Захожу как-то после работы домой, а там полно гостей - сидят, меня ждут... Мама у печи стоит, полотенце в руках (плакала, не иначе), отец - за столом и пальцами по его поверхности барабанит (примета явно не добрая), ну а на диване под портретом Ильича - сами гости: Катерина (секретарь комсомольской ячейки ПМК, где я работал после армии до своего возвращения в колхоз) и, как я понял, родители ее (весьма озадаченные кем-то... или чем-то).
- Здрасьте, - говорю, проходя в переднюю из сеней... Катерина вспорхнула с дивана, подбежала ко мне, чмокнула в щеку:
- Здравствуй, Яша! познакомься вот! Это - мама, это - папа, и рукой на одного-второго показывает, будто я сам не разберусь кто из них кем ей приходится... Подхожу к папе; он встает, протягивает мне широкую твердую и шершавую, как полено, ладонь, представляется Петром Николаевичем.Крепко жму ему руку своими двумя (как у него одна), представляюсь Яшей и подхожу к маме...
- Полина Яковлевна, тихим приятным альтом произносит Катина мама (очень симпатичная моложавая женщина) и протягивает мне две ладони, которые вместе, как моя одна... я их обе легко пожимаю и тоже представляюсь.
- Ну вот! все, так сказать, в сборе и мы можем перейти, так сказать, к решению наболевшего вопроса, - по вступлению Петра Николаевича я сразу понял, что передо мной - парторг и, что итоги этого собрания не сулят мне ничего доброго.
Из весьма продолжительной и эмоциональной речи районного партработника выходило, что я, работая в снабжении ПМК, задурил голову их любимой и единственной дочурке - спортсменке, комсомолке и, просто, красавице; отчего "комсомольский секретарь" находится на четвертом месяце беременности. Если честно, то я не помню, чтобы между мной и Катериной происходило что-то такое, от чего можно было бы забеременеть, но пару раз я просыпался рядом с ней после бурных пирушек, которые в теперешние времена принято называть корпоративами. Каждый из собравшихся выступил с обличительной, в мой адрес, речью... А в совокупности обвинений выходило, что комсомольским секретарям вне статуса замужней женщины детей заводить не полагается; может быть, семейная жизнь меня образумит; что меня очень сильно любят и доверяют мне свою судьбу... Я стоял и слушал весь этот бред, будто это я беременный, и мне без всей этой муры никак не прожить, а мое невнятное бормотание о том, что жениться мне еще рановато, всеми было, почему то, расценено, как предложение руки и сердца... В общем меня внаглую сосватали... Женщины тут же сообразили ужин по поводу неправедного сговора, за которым было решено что я в ближайшие дни приезжаю с паспортом в Райцентр (где проживают мои будущие родственники, и расположен райсовет, занимающийся записями актов гражданского состояния), мы с Катей подаем заявление с намерением создания семьи, после чего я забираю невесту к себе домой и мы начинаем новую, счастливую, совместную жизнь; хотя можно было бы просто оставить ее здесь со мной и назавтра поутру расписаться в сельсовете. Я конечно, с виду потускнел и весьма опечалился такому повороту в своей судьбе, но делать нечего, постепенно свыкся с мыслью, что и женатые живут и даже стал принимать участие в подготовке к переменам в собственной судьбе.
Был конец ноября. Свадьба планировалась состояться через месяц (перед самым Новым Годом), и я в ближайший погожий денек с попутной машиной упылил в Лысково (наш райцентр, где, по традиции, и решается в судьбе колхозника всё, от него самого не зависящее). Замороженный гусь, чуть не полпоросенка соленого сала, мед, соленые грузди прибыли со мной на колхозном грузовике к дому, где проживала моя суженая. Я поднялся на крыльцо, обмел с валенок снег и вошел в просторные сени, сложил на лавку у стены, переданные моими родителями будущим сватам гостинцы, снял шапку и, немного собравшись с мыслями, вошел в избу... Вместо радостных приветствий слух мой был наполнен громкими охами и ахами, стуками и скрипами, происхождение которых ни с чем другим не спутаешь. Мысли мои, собранные перед этим в единый волевой порыв на построение ещё одной важной ячейки советского общества, расплылись к состоянию моего сознания, близкого к помешательству. Вопреки моей воле, какая-то неведомая сила вытянула мою шею дольше гусиной и потащила мои глаза к прорехе между шторами, не плотно запахнувшими дверной проем. От увиденного, челюсть моя отвисла, а глаза чуть не выпали... Стараясь не делать шума, я попятился к выходу, прихватив по-пути, огромных размеров, валенок, явно принадлежащий моему "заместителю". "Даже жаль, что такая страстная и умелая женщина не станет моей женой", думалось мне на обратном пути в родную деревню...
Петр Николаич примчался на следующий день, разъяренный и не очень трезвый. Папа-мама ни о чем таком не подозревали. Думая, что вся бюрократическая сторона свадебого вопроса улажена, были рады гостю и попытались усадить "свата" за стол. Но "родственник" не усаживался, а всё отчитывал меня за бездеятельность и разгильдяйство - невеста вся в слезах, а от меня не исходит никакой инициативы... Мама моя возразила ему на это, напомнив про гуся и сало, а потом потребовала объяснений от меня - она же своими глазами видела как я грузился перед отправкой в Лысково... Я ничего никому объяснять не стал; узнав, что Катя о причине своих слез так ничего родителям и не рассказала, торжественно вручил несостоявшемуся тестю валенок полуметрового размера:"Вот, Петр Николаевич, кому в Лысково этот башмачок впору придется, тот и станет вашим зятем, а моё участие на этом весёлом празднике регламентом не предусмотрено".
В процессе выяснений обстоятельств недоразумения, было установлено, что обувку такого необычного размера носит их соседский сынок Федька, но он уже женат и растит троих детей (не беда - где трое, там - и четвертый)... некоторое время спустя выяснилось и еще одно сложное жизненное обстоятельство в этой непростой семейке - Полина Яковлевна подцепила от дочурки ту-же заразу, а ноги у проблемы растут из того же валенка.