Прощай... Любкины рассказы 1

               

                Горят Бадаевские склады!

      В жизни мне много везло на хороших людей. Кажется, не случись этого везения, я бы не пережила блокаду, не прожила бы достаточное количество лет и, уж точно, не сидела и не беседовала с тобой в американском Чикаго....
      ...По-настоящему ленинградская блокада началась в тот сентябрьский день, когда немецкая авиация совершила налёт и разбомбила Бадаевские склады, где хранился весь стратегический запас продовольствия большого города. Склады горели и догорали несколько дней и зловещие отсветы того пламени были видны со всех концов Ленинграда.
Летние же месяцы войны были такими же, как и по всей стране – тревожными и трагическими. В магазинах , тем не менее, было достаточно продуктов, городской транспорт с перебоями, но функционировал , предприятия, хоть и в более жестком  режиме, работали нормально.
           Бедой в эти месяцы стали бомбёжки, а позже и артобстрелы из дальнобойных орудий. Ушедшие утром на работу, вышедшие на часок в магазин или просто в гости люди часто уже не возвращались домой, попав под бомбы или снаряды, Или, вернувшись домой, заставали руины вместо своего дома. Весь день был наполнен тревожным ожиданием встречи с близкими.
         Постепенно исчезали продукты из магазинов (те, у кого были деньги- явное меньшинство- предусмотрительно закупались), транспорт останавливался: ходили только трамваи, так называемые «подкидыши» - «подкидывали» они несколько раз за день и на них можно было добраться только до определенного места, а дальше – как Бог пошлёт.
К моменту, когда сгорели Бадаевские склады, уже не было воды и света, не работала канализация. Город замер. А в конце сентября начался голод- самая страшная пора за время всей блокады – осень и зима 1941-42 годов. Введенная карточная система распределения продуктов не работала: карточки нельзя было отоварить – прилавки магазинов пустовали.       Город умирал. Первыми стали падать одинокие люди, потом – вымирать многодетные семьи и старики. Наша семья собралась с разных концов Ленинграда в Раиной комнатушке – три сестры и две племянницы.
                Мёртвый сезон 41-го.

           Тётя Рая была первой, кто «прорубил окно в Европу», то есть приехала и обосновалась в Ленинграде ещё в далёком 1924 году. Вслед за ней и благодаря её стараниям и настойчивости сюда переехали ещё три сестры, в том числе моя мама с ребёнком на руках. Рая была без лести предана советской власти и лично товарищу Сталину, что подкреплялось статусом коммуниста с 1929года. Учитывая её трудовые успехи и плодотворную общественную деятельность, государство расщедрилось и, в отличие от её сверстниц, живших в общежитиях, дало ей отдельное жильё – оборудованную в чуланном помещении под парадной лестницей комнату.
Третьей сестрой была Галя – воспитатель детского садика. К зиме 1941 года садик самоликвидировался-кормить детей было нечем. Галя – худенькая, болезненного вида тридцатилетняя женщина, вседа сидевшая на диете. Может по привычке жить впроголодь, она переносила голод легче сестёр. Даже подшучивала, что блокада – самая эффективная из всех диет, а подсушенные из блокадного пайка хлеба сухарики – самая полезная пища.
Ещё блокадную зиму 1941-42годов с нами проживала моя двоюродная сестрёнка Сима. Воспитанница детскогодома семнадцатилетняя Сима в первые же дни войны пошла добровольцем на фронт. К нам её привезли в ноябре 41-го контуженную, обмороженную, полуживую. Чуть отдышавшись, она снова порывалась идти на фронт. Родным еле удавалось уговорить её побыть дома ещё месяц-другой.
«Мне стыдно: мои подруги воюют, а я здесь отсиживаюсь...»
В октябре 42-го она пошла в военкомат, а оттуда- в действующую армию.

         Именно то обстоятельство, что мы были вместе, в конечном итоге, помогло нам выжить: наш дневной паёк состоял из двух рабочих карточек(250г.), одной служащей – 175г. И двух иждивенческих- 125г., всего 925г. На семью. Всё это делилось поровну. Позже  Галя и Сима пошли работать и наш паек вырос на200г.
Cвободной оставалась только я, поэтому на мне лежала такая жизненно необходимая обязанность, как отоваривание карточек. Моя «смена» начиналась ночью: укутавшись в одеяло я выходила на лестничную клетку, во двор, где старалась подслушать у других жильцов и прохожих, где в каком магазине или продуктовой лавке сегодня можно будет отоварить карточки.  Сведения эти были бесценны, так как от них зависела ни больше , ни меньше наша жизнь.
      ...Когда я вспоминаю застывших в постелях  или в кресле соседей; людей, замерзших у люка, где мы набирали воду, не сумевших выползти на обледеневшую горку; грузовичок-полуторку, подвозивший меня ближе к дому и, как выяснилось позже, с полным кузовом трупов замёрзших, мне кажется, что всё это происходило не со мной – я не смогла бы выжить в подобном ужасе...
      ...Не буду об этом больше говорить. Расскажу-ка лучше несколько блокадных историй.


                Страшный день

               
     ... Ночью на лестнице я подслушала, что в небольшом продуктовом магазинчике завтра будут отоваривать карточки. Заведеньице это было в часе-полтора ходу от нашего дома. Вышла я загодя ранним утром, но всё-таки опоздала: возле магазина уже болталась длиннющая очередь. Я очень расстроилась: мало, что нужно было стоять несколько часов на крутом морозе, так ещё никакой гарантии, что на мою долю хватит продуктов.
Вдруг из самой головы очереди выбежала женщина, схватила меня и закричала, сжимая мою руку:
        -  Где же ты потерялась, девочка? Ты же стоишь впереди меня и твоя очередь сейчас пройдёт! Идём скорее.
Ничего не понимая, но благоразумно помалкивая, я прошла за этой доброй тётей в очередь и вскоре с сумкой, наполненной отоваренными продуктами для всей семьи, шла вместе со своей спасительницей домой. Я уж не знала, как её отблагодарить, а она сказала:
            -   Видишь, как я тебя выручила...
По дороге мне захотелось по-маленькому, тогда это делалось просто: я поставила сумку на снег и стала снимать одёжки. Моя попутчица, подхватив мою ношу, продолжала идти вперёд. Такой поворот событий меня встревожил; уже забыв о своей нужде, я догнала «тётю» и, поблагодарив её за помощь, хотела взять сумку. Та шла, словно не слыша моих слов. Людей вокруг не было, драться девчонке с большой и крепкой женщиной не имело смысла. Я начала плакать и говорить, что эти продукты ждёт большая семья, которой будет грозить смерть, если  я их не принесу, что меня забьёт досмерти мама. На моей стороне в те минуты был Бог- женщина вернула мне сумку, произнеся с ненавистью:
          -   Возьми. И уходи быстрее!..
Второй раз мне повторять не надо было: прямо по снежной целине я бросилась прочь от этой страшной бабы.
      Но этим события того дня не ограничились. Уже шагая по протоптанной в снегу тропинке к своему кварталу, я увидела впереди мужчину, отошедшего в сторону с тропки и присевшего на снег. Одет он был в драповое пальто с меховым воротником, в меховой шапке, что выдавало в нём человека из высшего круга. Когда я проходила мимо него, мужчина что-то негромко сказал. Будучи под впечатлением от недавнего перепуга и соответственно настороженной, я решила, что прохожий заигрывает со мною, и, оглянувшись , зло брякнула: - Дурак!
Прошла несколько шагов и что-то заставило меня оглянуться снова –мужчина протягивал ко мне руки и жалобно плакал. Я подбежала к нему – на меня смотрели беспомощные детские глаза взрослого человека.
        -   Девочка, миленькая помоги мне встать. Я хочу только одного: дойти домой и умереть в своей постели.
Сердце у меня сжалось. Я помогла ему встать , вынула из сумки две соевые конфетки и кусочек (довесок) хлеба. Одну конфетку я тут же сунула ему в рот, а другую и хлеб положила в карман пальто. Затем помогла дойти до дома.
              -   Спасибо, дочка... –только и смог сказать этот уже обречённый человек...
         ... Видно судьба в тот день решила дать мне целый букет испытаний. Уже у самого нашего дома навстречу попалась молодая лет тридцати женщина. Я и раньше её встречала и ловила на себе странный взгляд. Наученная сегодняшним горьким опытом, я не стала испытывать судьбу, а бегом бросилась в подъезд и забежала в нашу комнатку. Дома были мама и Галя. Не успела я раздеться и рассказать родным о событиях этого дня, как в дверь постучали.
             -  Кто там?
             -  Я от управдома, есть вязанка дров обменять на продукты.
Это оказалось очень кстати – дров у нас не было и где их достать мы не знали. Я открыла дверь: на пороге стояла та же странная женщина. Втолкнув меня в комнату, она вошла внутрь, оглянулась, увидела лежащие на столе сухарики, схватила их и начала торопливо пихать в рот. Потом снова уставилась на меня уже знакомым страшным взглядом и сказала:

                -    Эта девочка мне нравится...
Да, да, она была одной из тех, кто дошел уже до крайней степени человеческого падения, до людоедства. Непрошенную гостью с трудом удалось выпроводить, дав ей кусочек хлеба.
       События этого страшного дня имели своё продолжение, В очередях я познакомилась с девушкой моих лет, может чуть постарше. В ней меня поразило то,  что тогда, когда жизнь могла оборваться в любую минуту, она продолжала посещать школу. Валя объяснила мне это так:
          -   Я учусь в десятом классе и папа настаивает, чтобы я обязательно его закончила.Валин отец, по её рассказам, был выдающимся учёным, преподавал в университете.
Через день после упомянутых событий я встретилась с Валей в очереди и она мне сказала, что папа сегодня умер. Ещё Валя сказала, что перед смертью  он говорил только о девочке, которая спасла его, дав ему две конфеты и кусочек хлеба, а вместе ними – счастье умереть дома...
        Известна и судьба женщины со странным взглядом. По весне таких как она, совсем деградировавших (многих из них мы  хорошо знали – до войны это были нормальные интеллигентные  люди) собрали и вывезли из города. О том, что с ними там сделали, можно только догадываться – ни один из них в домой больше не вернулся...
          ...И ещё один эпизод, характеризующий уже мораль того времени. Было это в конце 1942года. К тому времени я работала вместе с мамой в швейном цехе. На работу мы добирались через полгорода, в том числе и на трамвае-«подкидыше». В тот день случился обстрел. Пассажиров из трамвая выгнала вагоновожатая и добрый час все прятались неподалёку в подвале . В результате этого случая мы опоздали на смену минут на двадцать.
Мамины объяснения никого не заинтересовали и  нас отдали под суд. Самый настоящий народный суд с народными заседателями не стал выслушивать наши объяснения, а присудил штраф,  как тогда называли алименты, на несколько месяцев. Случившееся выглядело бы блокадным курьёзом, если бы лет через десять после войны мне не отказали в приёме на работу в какое-то номерное предприятие по причине наличия судимости....   

          (продолжение...)