Г Д Е Ц А Р С К А Я К А З Н А ?
Разгром гетмана Ходкевича лишал осажденных в Кремле последней надежды. Они были обречены.
«По челобитью и по приговору всех людей» князь Трубецкой и князь Пожарский «стали во единачестве», то есть объединились, соединили свои войска, правительственные учреждения – приказы- и поставили их на «ничьей земле» - на берегу реки Неглинной. Грамоты от Совета всея земли теперь должны были посылаться от имени двух воевод и от выборного человека Кузьмы Минина, причем имя Трубецкого, как боярина, ставилось на первое место.
Напрасно Струсь посылал гетману Ходкевичу и королю Сигизмунду одну за другой отчаянные мольбы о помощи. Никто не являлся на его зов.
Русские забрасывали Кремль и Китай-город ядрами, изредка штурмовали крепость, прощупывая силы осажденных. Но страшнее ядер и приступов был голод.
22 октября русские войска взяли приступом Китай-город.
В стане пана Струся паника. Все страшно возбуждены и теряют от этого последние силы. Струсь уединился и никого не велит к себе пускать. Все полковники, ротмистры, все советники, кроме русских открыто говорят, что пора сдаваться. Когда же Федор Андронов, казначей Казенного двора и первый друг великого короля Сигизмунда попытался протестовать против сдачи Кремля, то Струсь попросту выгнал его из своих покоев.
Вечером Федор собрал друзей в незаметной уединенной горенке в пристройке, прилепившейся к зданию, где прежде помещался один из московских приказов. Четыре глухих стены, низенькая дверь, обитая железом, два небольших оконца – слюда в два слоя; не подслушаешь. Пришли советники Иван Безобразов, Иван Чичерин, дьяк Тимофей Савин, два казначея царской казны Степан Соловецкий, до прихода поля
230 ков торговавший овчиною, Бажен Замочников и стольник Григорий Орлов. Расселись на лавках за столом – все худые, почерневшие от истощения и безнадежных дум.
Федор обвел своих дружков полубезумным взором ввалившихся глаз, свет от горящих свечей резко оттенял провалы под глазами, впалости щек. В глазах смертная тоска.
- Наш друг и брат великий король Жигимонт не послушал нас и не прислал своего сына на царство в Москву. Безмерная ошибка, гибельная, нелепая. Староста Струсь, этот…этот… - Федор не мог найти самое уничижительное слово и прошипел, - этот сдает Кремль.
- Не может быть! – воскликнул Тимофей Савин.- Мы погибли!
Пальцы на желтоватых руках Федора с набухшими синими жилами непрерывно двигались, поглаживая голые доски стола.
- Может быть, и погибнем, и даже наверняка погибнем, ежели будем сидеть и причитать! А можно и спастись.
Будто света добавили оплывшие свечи, так засияли надеждой потухшие глаза.
- Думаешь, не убьют, помилуют? Да за что же нас миловать-то, Федор? Сам знаешь, по уши в крови да в грязи. Тут же на плаху, не откупишься ничем.
Руки Федора сильнее заерзали по столу.
- А почему не откупишься? Они, чай, тоже человеки, вместе соберутся – о государстве кричат, а наедине о чем грезят? О богатстве да о власти! Власть у них есть, к богатству потянет непременно. А богатство нам надо все забрать и спрятать! Всю государскую казну! Я уже придумал, как это сделать. И тем откупимся.
Еще сильнее засверкали надеждой глаза заговорщиков.
- Говори, говори!
- В казне пятнадцать сундуков золотых и серебряных денег, русских и иноземных. Камней драгоценных, жемчуга не счесть. У каждого, я знаю, таких камушков припрятано в укромных уголках у кого полпуда, а у кого и пуд.
Дружки потупились и промолчали.
231
- Запрячем золотые и серебряные деньги и самые драгоценные вещи.
Бажен Замочников угрюмо пробасил, что ведь пытать станут и дознаются.
- Пытать не станут, - негромко вымолвил Федор в мертвой тишине. – Все знают, что казну взял под свою руку сначала Гонсевский, а потом Струсь. Мы заберем казну, а подумают на них или на главного казначея боярина Шереметева.
На лицах разочарование.
- Да как же ее заберешь? Она в Казенном дворе, в подвале без окон, у двери всегда два жолнера с ружьями и саблями. Ежели их прибить, все равно далеко сундуки не унесешь, кто-нибудь да заметит.
Всегда сжатые тонкие губы Федора растянулись в хитренькой улыбке.
- Унесем и спрячем! Не сомневайтесь! Сам Струсь и его люди так отощали, что их ветром качает. Они всю ночь спят, как убитые, утром их не добудишься. А коли кто подойдет, скажем, что по приказу Струся носим сундуки.
- А если увидят все же, куда относим эти сундуки, так утром их отыщут на новом месте.
- Никогда! В той подклети есть один тупичок, вход в него когда-то заделали стеной в один кирпич. Я прознал и вчера своему слуге велел пробить туда вход. Мы внутрь казну втащим, а пролом снова заложим. Там известка есть, кирпичи и вода в бочках. Заложим намертво, никто не дознается. Мне этот тупичок один старик показал, старожил.
Неподдельное изумление в вытаращенных глазах. У Замочникова даже челюсть с хилой бородой отвисла.
- А не проговорится он?
- Нет, не проговорится, он помер недавно. От голода.
- А замки сможем поломать или отомкнуть? Там двойные двери.
- Сможем. Ключи от дверей у Соловецкого и Замочникова остались.
Договорились, кому что делать. Замочникову и Савину, как они ни упирались, велели убить стражников. Федор сказал, чтобы каждый в завтрашнюю ночь взял с собой по одному челядину таскать сундуки.
- А в конце, когда они будут в тупичке, - тихо и многозначительно до-
232 бавил Федор,- они оттуда не должны уйти. Понятно?
Ночью заговорщики, дождавшись, когда в Кремле все стихло, незаметно, по одному собрались около огромного приземистого Казенного двора, где хранилась царская казна. Двор стоял между Архангельским и Благовещенским соборами. Бажен Замочников и Тимофей Савин подошли к двери, которая вела к подвалу. За ними двинулись остальные. В конце узкого прохода сидели на скамейках у двери вооруженные стражники, обхватив ружья и слегка подремывая. Бажен и Тимофей крались бесшумно, но все же их заметили.
- Стой! - встрепенулся один из стражников.
- Приказ старосты Струся! – заученно выдавил из себя Бажен, протягивая левой рукой клочок бумаги.
Стражник зевнул и взял бумагу. Другой с любопытством наклонил голову, пытаясь прочитать записку, но свет от висевшего над дверью фонаря был очень слабый. Сраженные ударами длинных ножей, оба повалились на каменные плиты.
Непослушными руками Бажен долго не мог открыть первую дверь. Ключ никак не попадал в замочную скважину. Наконец, трижды проскрежетал замок, и дверь открылась. Через несколько ступенек вниз – вторая дверь. Зажгли свечу. Эту дверь Бажен открыл быстрее.
На каменном полу огромного подвала взорам грабителей открылись сокровища, накопленные за сотни лет московскими великими князьями, а потом царями всея Руси. Огромные кованные железом сундуки и маленькие ящики поставлены в строгом порядке, по описи, хранившейся у главного казначея. На столах и полках тускло посверкивали золотые чаши, кубки, искусно сработанное холодное и огнестрельное оружие, щедро украшенное золотом, серебром и драгоценными камнями.
Оробев, остановились слуги у входа в хранилище.
- Чего застряли? – тихо сказал Федор Андронов. – Безделушки царские не видели? А ну, живо, хватайте вон те маленькие сундуки и тащите!
Грабители со своими слугами заторопились. Подхватили вчетвером
233 сундук за углы и понесли из Казенного двора. Нашли пустой большой ящик , уложили туда убитых стражников и тоже понесли – спрятать понадежнее, вместе с казной. Двух слуг нарядили в одежду жолнеров и велели сидеть у дверей до новой стражи. Они должны были сказать, что заступили на стражу по повелению Струся, а тех жолнеров, которые стояли до них, куда-то увели.
Им повезло. Никто не попался навстречу, когда они волокли свою ношу. Впереди шел Федор.
- Сюда! – Он подошел к глухой стене собора, где неширокие ступени спускались куда-то вниз. Там оказалась дверь. Открыв ее, Федор зажег свечу и уверенно повел тяжело дышавших дворовых, которые тащили сундук с золотом, по подвальному проходу.
Слева громоздились массивные сундуки с соборным имуществом: свечами, воском, церковными одеждами, иконами. Здесь же хранилась и часть даров этому собору от князей, бояр и царей, среди которых было несколько золотых и серебряных окладов икон, которые соборные иерархи решили отдать мастерам обновить и почистить. Немало было и мелких драгоценных вещиц - крестиков из серебра, золотых чаш и просто драгоценных камней.
Проходя мимо этого склада, Федор уловил там какое-то движение и резко остановился. Дворовые тоже замерли.
- Ничего не слыхали? – спросил он тихо у дворовых. – Мне почудился шум.
Дворовые сказали, что не слыхали.
- Ну, ладно, должно быть, крыса пробежала. Тащите сюда. – Он показал вправо на прямоугольный пролом в стене, около которого валялись кирпичи. В этот пролом втащили первый сундук с царской казной. Сразу же показались другие дворовые со вторым сундуком.
За несколько часов удалось перетаскать всю царскую казну, благо новое место оказалось рядом с Казенным двором. Лишь когда несли последний сундук, к ним подошла ночная стража, и дозорный спросил. Что они носят и кто велел. Иван Безобразов, не останавливаясь, буркнул, что, мол, не их ума это дело и лучше бы им забыть, что они видели.
234 Стражники не стали пререкаться и уточнять туманный смысл ответа нахального московита и ушли, подумав, а вдруг это сам Струсь припрятывает до лучших времен свое добро. Тогда любой свидетель – лишний.
В тупичке за проломом теперь собрались все дворовые и их хозяева. Федор похвалил измученных мужиков за расторопность и сам налил из ведра черпаком приготовленную заранее водку в шесть чаш. Дворовые выпили одним духом и тут же повалились замертво на пол.
Федор вынул из ножен саблю и первым ударил лежащего мужика.
- Всех добить до единого! – велел он, и вид его был страшен.
Зарезав ножами своих помощников, грабители быстро заложили кирпичами пролом, скрепив раствором извести.
- А теперь молчок! – сказал Федор, впиваясь взглядом запавших глаз в сообщников. – Кто проговорится, хотя бы нечаянно, тому смерть.
Когда грабители ушли, в темноте в подвальном проходе недалеко от замурованного тупичка раздался шорох, возня. Засветилась свеча. Стал виден бородатый с землистым лицом человек в черной рясе, сидевший на краю огромного сундука с открытой крышкой. Это был тот самый бывший безместный поп Харитон, которого принудили обличать в измене московских бояр и говорить, что они через него сносились с самозванцем Лжедмитрием.
После этого к нему намертво прилипла слава доносчика, и он перестал получать просьбы исполнить чин окропления святой водой новых домов, огородов, скота, чтобы прогнать мелких демонов, чин крещения младенцев, молебен за здравие болящих. И он бы погиб от голода и семья бы пропала, но выручил старожил кремлевского собора, знакомый пономарь Игнат, который упросил священника взять Харитона простым причетником.
Жизнь немного наладилась, но слабая его натура не могла мириться со строгими правилами церковной службы. Праведника из него не получилось. Нередко он срывался, пил и безобразничал, не являлся на богослужение или приходил в таком виде, что не помогал, а мешал батюшке, путал чины, молитвы и возгласы. Но его терпели отчасти из жалости, а отчасти из опасения, не тайный ли он соглядатай.
235
Харитон, оказавшись однажды в редком состоянии трезвости, вдруг с предельной ясностью увидел себя спившимся нищим попрошайкой, которого все гонят прочь, и испугался. А испугавшись, решил бросить кабацкие забавы и больше думать о том, как выжить и сохранить дом, пока время такое неустойчивое. А тут пономарь Игнат занедужил и перед внезапной кончиной поведал ему о тайной подклети, где хранились соборные богатства и драгоценности, и передал ему под клятву ключ, повелев передать его батюшке из рук в руки. Был и второй ключ, но сказать, где он, Игнат не успел, преставился.
Искушение было слишком велико, и Харитон ночью проник в подклеть, не забыв запереть за собой врезной замок изнутри. Он хотел только посмотреть на богатства, у него и в мыслях не было что-нибудь взять, хотя он и понимал, что его легко могли обвинить в преступлении. Но пересилить себя не смог.
Только чудом он не наткнулся на грабителей и успел спрятаться в пустой сундук. Иначе и ему бы сейчас, думал он с содроганием, валяться на полу в соседнем тупичке в крови вместе с теми мужиками, которых изрубили. Он кое-что видел сквозь щель старого сундука и едва не умер от страха.
Первым побуждением его было побыстрее сбежать из подклети, но, поборов страх, он зажег свечу и обшарил сундук. На дне его он нащупал несколько маленьких золотых крестиков, толстую, тоже из золота цепь, серебряные кубки. Завернув добычу и подосадовав, что не оказалось обыкновенных денег, Харитон попросил у бога прощения за совершенный грех, потушил свечу и благополучно выбрался из подвала.
***
И настал день.
26 октября по Москве разнеслась весть: иноземный гарнизон сдается ! И сегодня Николай Струсь должен выпустить бояр и других русских людей, а завтра выйти сам из Кремля со всем своим воинством.
Николай Струсь выговорил только одно условие – сохранить жизнь пленникам. Заключили договор и скрепили его крестным целованием также земские вожди и бояре, находившиеся в Кремле. По этому дого-
236 вору Боярская дума отказывалась от присяги Владиславу и разрывала все отношения с Сигизмундом Третьим.
Гудит, волнуется московский люд, собравшийся на берегу Неглинной, перед Кутафьей башней, у выхода с каменного Троицкого моста. Казаки, стрельцы, посадские громко ругают бояр-изменников, Струся и всех иноземцев.
- Судить бы этих предателей тут же, на площади, да и на лобное место!- кричал, обращаясь к народу, один посадский, и его слушали с одобрением.
Но выход из Кремля охраняется несколькими рядами ополченского отборного войска. Они образовали узкий проход прямо от башни и никого туда не пускают. Возле башни – князь Пожарский с Кузьмой Мининым. Они озабочены: нельзя допустить, чтобы на выходе учинили самосуд. Всем обещана жизнь – и расправы не будет.
Когда из Троицких ворот вышли бояре, стало тихо. С белой повязкой на голове костлявый Федор Мстиславский двигался с трудом, покачиваясь от слабости. Ему помогали идти, поддерживая за руки. За ним такие же бледные, словно тени, плелись князь Иван Воротынский, боярин Иван Романов со своим племянником Михаилом, будущим русским царем, князь Иван Голицын.
Чем ближе они подходили к Кутафьей башне, тем громче и яростнее бушевало людское море. Посередине высокого моста они и вовсе остановились, устрашенные, жалкие, бессильные. С надеждой взирали на конных воевод – князя Пожарского и Кузьму Минина, на ряды стрельцов из ополчения и дворянскую ко нницу. Но с моста были видны и казачьи сотни под знаменами, с ружьями за плечами, с саблями на боку, и волновавшийся московский «черный люд».
- Насиделись в Кремле, теперь посидят в темнице! – громко и зло кричали из толпы.
- Глянь, а у энтого старика голова-то завязана! Отчего бы?
- Да ему за хорошую службу свои же по голове камнем съездили! Это князь Мстиславский, главный изменщик!
- А где же Мишка Салтыков?
237
- Салтыков хитер, летом убежал к королю под крылышко!
- Ну, так остальных надо придавить за все их пакости и пролитую кровь!
Казаки и посадские попытались добраться до Мстиславского и других бояр, называя их предателями, но ополченцы наставили бердыши, оттеснили с моста. Казаки пошумели, пошумели и отошли.
На другой день из Кремля полки Николая Струся вышли в Китай –город в расположение казачьего войска князя Трубецкого. И там произошла трагедия. Как только поляки побросали оружие, казацкая вольница вышла из повиновения князя и атаманов. Началась кровавая расправа, сотни пленников были зарублены, застрелены, затоптаны.
Солдаты мозырского хорунжего Иосифа Будилы вышли из Кремля в Белый город и сдались князю Пожарскому. Они все остались целы, их послали в Нижний Новгород, в Ярославль, Вологду, на Белоозеро и в другие города.
Кремль – свободен!
Князь Пожарский вскинул булаву вверх, и грохнули пушки. И тут же торжественно загудел колокол на колокольне Ивана Великого, за ним – колокола московских соборов и всех церквей Москвы, которые остались нетронутыми после пожаров, битв, обстрелов и иных потрясений Смутного времени.
Пожарский, Минин и Трубецкой, все на прекрасных белых конях, медленно двинулись к перекидному мосту, который вел к Фроловской башне Кремля. Но тут вдруг горячий конь князя Ивана Хованского, не слушая поводьев и шпор растерявшегося хозяина, взвился на дыбы, напуганный грохотом пушек, перезвоном колоколов и радостными криками москвичей, ратников и казаков, и, обогнав всех, первым вынес его через Фроловские ворота в Кремль.
Трубецкой гневно глянул на воеводу.
- Смотри, князь, вот, оказывается, кому честь выпала в Кремль первому войти. Каков Хованский? Не по чину место занял, а молва так и пойдет гулять: князь Хованский-де герой, достойнее других!
Пожарский спокойно улыбнулся и сказал мягко и добродушно:
238
- Не беспокойся, князь Дмитрий Тимофеевич, молва не ошибется и каждому воздаст свое по заслугам и всех на свое место поставит.
По Красной площади разносились радостные крики и особенно часто слышалось «Пожарский!» или «Минин!». Князь Трубецкой недовольно поджал губы. Его имя на площади кричали редко.
Они въехали в Кремль.
На крыльце старого подворья Бориса Годунова воевод дожидался полковник Струсь. Он не решился выйти за стены Кремля вместе со своим войском, опасаясь расправы и скрывался здесь под охраной слуг. За ним жались Федор Андронов и некоторые другие пособники поляков, со склоненными головами, без шапок. Рядом с крыльцом громоздилась гора оружия - мушкеты, сабли, пики, пистоли, кинжалы, кучей были свалены на землю полковые знамена.
Велев увести пленников, взволнованные и счастливые «троеначальники», как их стали называть, пошли в Успенский собор, где отслужили благодарственный молебен в честь избавления царствующего града от иноземных захватчиков.
После собора воеводы пошли на Казенный двор осмотреть царскую казну, ибо назавтра всем было обещано выдать долгожданное жалованье. Особенно радовались казаки – им должны были заплатить деньги за много месяцев службы. И ополченцы, стрельцы тоже прикидывали, сколько они получат и какое это подспорье для хозяйства.
В темном подвале Казенного двора в свете зажженных свеч смутно виделись ряды сундуков, ящиков, заставленных чем-то полок. Главный казначей Казенного двора боярин Федор Шереметев и его помощник князь Григорий Ромодановский, отощавшие за время осады и походившие на скелеты, обтянутые дряблой кожей, стояли смиренно в сторонке, чуть позади «троеначальников». В руках Шереметев держал скрученную трубкой толстую опись царской казны.
- Ну, боярин, показывай государственные сокровища, - сказал Кузьма Минин, с любопытством обегая взором подвал.
Казначей быстренько пошел вперед и вдруг остолбенел, опись в его руке задрожала.
239
- Ты чего это напугался? – с тревогой в голосе спросил Минин, и рука его привычно легла на рукоять сабли.
- Казны нету. Нету! – сдавленным голосом крикнул Шереметев.
- Как это нету? – резко сказал Минин. – Струсь уверял, что казна будет передана в целости и сохранности по описи: деньги, драгоценные камни, золотые и серебряные вещи, короны московских царей.
- Денег как раз и нету! Было пятнадцать сундуков, вот следы от них, видите? А сундуков нету! И царских старых корон нету, скипетра царя Ивана Васильевича! И двух драгоценных ожерелий великой княгини Анастасии нету!
- Куда же они делись? Ты же был главный казначей в осаде. Говори!
Пожарский, молча слушавший эти препирательства, вмешался:
- Полноте, Минич! Казну украли, и вины Шереметева здесь нет. Надо ее искать. Она осталась в Кремле. Вынести ее не могли.
Он велел привести пана Струся, а также русских – Федора Андронова (Кожемяку), Ивана Безобразова и других «друзей великого короля». Они стояли перед Пожарским опустошенные, жалкие, изможденные до предела.
- Где казна? – Пожарский обращался ко всем русским пленникам сразу. – Кто знает? Обещаю прощение за грехи вашего изменнического дела. Ежели откроетесь сразу, сами, без пыток.
Никто не промолвил ни слова.
- И ты, Федька, не знаешь?
Тот на миг вскинул на князя глаза и снова опустил их.
- Не знаю, спроси любого, последние дни все время на виду.
Начали задавать вопросы опытные дьяки только что восстановленного Разбойного приказа, но и они ничего не добились. Никакой зацепки. Спросили стражников, которые охраняли Казенный двор последние три дня. Они уверяли, что при них никто даже близко не подходил к дверям подвала. Правда, дьяки сразу обнаружили, что нет четырех стражников: двух, которые охраняли Казенный двор с полуночи до четырех часов ночи, и еще двух, которые заступили на пост почему-то раньше, ссылаясь на приказ Струся. Но сам Струсь напрочь отказался признать, что он
240 что-то изменял в заведенном порядке смены страж. Нашли и тех ночных караульщиков, которые видели, как таскали тяжелые сундуки (четверо с трудом волокли), но они никого не запомнили из-за темной ночи.
Кое-какие зацепки нащупали, но хотя бы тень подозрения упала на кого-нибудь! Ни малейшей тени! А ведь не будешь пытать всех подряд, резонно рассудили дьяки и продолжали упорно расспрашивать, вынюхивать, грозить. Всю ночь провозились, а пустить в дело заплечных дел мастеров не решились. Ждали хотя бы пустякового оговора.
А тут и новый день настал. Снова заволновалось людское море на Красной площади. Собрались тысячные отряды казаков и ополченцев, весело спрашивали друг у друга, хватит ли, мол, карманов да кошелей, чтобы поместить все деньги, которые им, наконец, выдадут.
На Лобном месте показался дьяк в высокой бобровой шапке. Веселый гомон многотысячной толпы утих.
- Господа дворяне, казаки, стрельцы и другие служилые люди! – громко, раздельно заговорил дьяк. – Лихоимцы и грабители, воры похитили царскую казну!
Толпа разом ахнула.
- Ведется розыск, для расспроса в Разбойный приказ взяли польских и русских людей, но казна пока что не найдена.
В толпе послышались гневные возгласы:
- Пытать надо струсевых людей и русских изменников, пока не признаются!
- Прибить их всех!
- Под топор! На кол! В воду!
Дьяк пытался говорить, но его голос потонул в бешеном реве обманутых людей:
- Опять нас, простецов, обвели вокруг пальца! Денежки-то тю- тю!
- Это все бояре!
- У них-то все осталось! Их-то простили!
Едва успокоились.
- Братцы! Найдем казну, потерпите день-другой! Все имущество по-
241 ляков отбираем в казну! Сам Кузьма Минич распоряжается отбором имущества. И все это отдаем казакам в счет жалованья! А вы помогите отыскать злодеев!
К полудню казаки и ополченцы разошлись с площади, едва без крови обошлось.
Затесавшийся в толпу Харитон, услышав о пропаже царской казны, едва не брякнулся на землю. Закачавшегося служку ткнули кулаками в бок и обругали пропойцей, невзирая на чин служителя церкви, что видно было по его черной до пят одежде. Нетвердо шагая, он возвращался в свой собор, пробираясь через расходящуюся злую толпу. Возле Фроловских ворот Кремля он в который раз налетел на казака, который яростно ругал, на чем свет стоит, всех подряд – и поляков, и русских, и бояр, и дворян.
Когда на него сбоку вдруг налетел Харитон, казак, и без того разъяренный, так двинул ему кулаком в грудь, что тот свалился на землю. Его подняли, упрекая казака за жестокость.
- А чего этот долгогривый пихается? – оправдывался казак. – С утра шатается, наверное, уже хлебнул горилки! А с каких денег? Может, он как раз ограбил казну? – выпалил казак. – Признавайся, поп!
Харитон дернулся в крепких руках и застонал.
- Это не я, не я! – завопил он, срываясь на крик. Озадаченные казаки переглянулись.
- А ну, братцы, дело нечистое, отведем-ка батюшку в Казенный двор, к дьякам Разбойного приказа. С чего бы это он так задергался?
Усталые после почти бессонной ночи дьяки уставились на Харитона беспощадными красными глазами. Один дьяк узнал его.
- А не ты ли это года два назад выдал князей Голицына, Воротынского и боярина Жирового-Засекина?
Бывший священник повалился на колени.
- Заставили меня! Били, пытали огнем и железом. Грозили убить!
- Ну ладно, об этом после. Говори, что знаешь про царскую казну.
- Все скажу, все! Только не пытайте, не казните старого человека!
Дьяки встрепенулись – вот так удача!
242
Причетник рассказал обо всем, что видел, прячась ночью в сундуке, умолчав только, как и для чего он попал в подвал. Дьяки, конечно, заметили эту простоватую уловку, но пока ничего не сказали. Причетник сразу распознал некоторых грабителей.
Пришли Пожарский, Минин, Трубецкой. Взяв с собой усиленную охрану, велели причетнику вести их к тайнику.
В подвале он показал сундук, в котором прятался, и пролом в тайнике, заделанный грабителями.
- Ломай стену! – приказал Минин, и два стражника стали бить железными ломами.
Глухие удары ломов, стук падающих кирпичей, тяжелое дыхание стражников. Все напряженно глядели, как расширяется черная дыра в стене.
Минин взял свечу и первым ступил в тайник, за ним остальные. И такая ужасная картина открылась взору, что все остановились и сняли шапки.
К вечеру казну перенесли на прежнее место в Казенный двор. Грабителей подвергли жестокой пытке, хотя они клялись и божились, что все и так сказали. Трое из них – Тимофей Савин, Степан Соловецкий и Бажен Замочников – не выдержали пыток и умерли. Федор Андронов (Кожемяка), Иван Безобразов и Иван Чичерин после пыток были «отданы за пристава», то есть заключены под стражу. Андронов содержался в доме князя Федора Ивановича Волконского, но через полгода он сумел бежать. Его поймали крестьяне и казаки на Яузе, и он был казнен.
Перед смертью позвал Кузьму Минина и попросил не преследовать сестру, Болотникову Афимью. И ее не тронули, она уехала в подмосковный город к родне, которой поведала, что все пожитки - и сапожки, и платье, и шубку – все ей дал Кузьма Минин.
Григорию Орлову повезло больше, чем другим изменникам. После освобождения Кремля его допрашивали поздно вечером усталые дьяки, которые поверили его словам, будто он неволею оставался в осаде, и отпустили, приказав явиться наутро. Но он не стал испытывать судьбу и в ту же ночь бежал в свое имение под Калугой. Там он снарядил теле-
243 гу, нагрузил ее съестными припасами, самой дорогой одеждой. Тайком ото всех достал из подклети восемь кожаных мешочков с золотыми монетами, жемчугом, изумрудами и другими драгоценностями. Прихватил также серебряную и золотую посуду, подсвечники, четыре иконы с золотыми окладами, много другого добра.
Он задумал бежать за рубеж и за несколько дней благополучно добрался до Смоленской дороги, на которой надеялся встретить войско Ходкевича. Дорога была пустынна. Но вот в осеннем сумрачном свете впереди показались всадники. Орлов облегченно вздохнул – это были польские гусары в железных шлемах, латах и с разноцветными перьями, торчащими над головой.
Один из них вытащил палаш и закричал по-русски:
- Эй, мужик, прочь с телеги!
Орлов обмер от страха.
- Ты, пан хороший, не своевольничай! Я стольник царский у царя Владислава, а не мужик! Меня сам пан Струсь знает!
Но гусары спокойно и неторопливо срезали перевязанные веревками мешки, узлы и сундуки, так старательно погруженные дворовыми слугами стольника.
- Стой, стой! Что вы делаете, это грабеж и разбой! Спасите!
Но уже летели на дорогу дорогие парчевые, меховые, суконные одежды.
- О-о-о! Злото! Сребро!
Отталкивая друг друга, гусары мигом растащили все добро, срезав постромки, отвели в сторону лошадь.
-Ах, вы, подлецы, разбойники!
Слезы заливали толстое лицо Орлова, он кинулся на гусар, размахивая кулаками. Его ударили. Схватили за руки и сорвали теплую шубу, кафтан, рубаху, сапоги и даже порты. Догола раздели.
Хохоча, гусары поехали прочь.
- Тут недалеко корчма! – сообщили они ему. – Там тепло и баня есть. Как добежишь, так прямо в баню, раздеваться не надо!
244
Орлов, качаясь, плелся по дороге. Ноябрьская стужа проникла до костей. Он замерзал и тела своего почти не чувствовал.
«Только бы не упасть», - твердил он про себя. Силы покидали его, но он продолжал переступать окоченевшими ногами, похожий на привидение, белевшее в темной осенней ночи.