Milestones

               



                Папа бьёт милиционеров.

Мне было не больше 5-ти лет,поэтому помню скорее ощущения, интонации и образы : летний вечер, крики со двора через открытое окно . Слышу голос отца. Напряжённо тихий, со смазанными согласными, и предложения говорятся на одном выдохе.
Такие интонации я слышал только у него и всегда это заканчивалось недобро.

Я залажу на подоконник и смотрю в окно на летний двор сталинского кирпичного дома, но угол подъезда загораживает мне крыльцо(откуда несутся крики).
Это неудовлетворённое любопытство помню хорошо. Крики перемешанные с матом.
Батя забегает в комнату , что-то кладёт в буфет и снова выскакивает.
С крыльца кувырком летит один мужик, за ним второй. Первый ударяется о выступающий бетонно-чугунный люк колодца и остаётся лежать. Второй,очухавшись, его поднимает и утаскивает куда то за угол дома.

По более поздним рассказам матери: батя возвращался с работы, к нему привязались два выпивших мента прямо на крыльце нашего дома. Бате тогда было чуть больше 30-ти,за плечами 3 года ВДВ, война с амерами в Корее, поэтому реакции летели впереди мыслей. Огребли они быстро и жёстко. Один из ментов имел неосторожность вытащить пистоль, который тут же был и отобран. Батя зашёл домой и положил его в буфет. Вышел на крыльцо и ментам сказал: «проспитесь и приходите», а для верности добавил мандюлей и спустил обоих с крыльца.
Время было суровое (начало 60-ых) и сидеть бы бате долго, но спасло его только то, что если бы у мента на работе узнали о потере табельного оружия, то ему бы вообще кранты были. Поэтому на следующий день мент пришёл и под честное слово, что развития истории не будет, получил свой пистоль и отбыл счастливый.


                Река.

Переходим горную (а на Алтае других и нет) реку. Я у мамы на руках, мне наверное лет 6-ть. Одной рукой мама прижимает меня,другой держит за руку старшего брата, ему  8 лет. Мама переходит по  мелководью-«шивире» . Вначале всё безопасно, но потом становится глубже. Вода уже выше колен и напор такой, что бурун поднимается ей до пояса, и  я чуствую,что она остановилась, потому что ещё шаг и вода собьёт её с ног и понесёт нас,  а старший брат плавать не умеет, а я думал что умею, и я кричу «мама я сам!»(мама когда рассказывает, в этом месте плачет), и отталкиваюсь, и меня несёт течением, и я гребу «по собачьи», и река выносит меня ниже по течению на косу.
Мама с братом выбираются на берег чуть выше. Брат стоит,а мама бежит ко мне и я получаю пару шлепков по заднице. Это было небольно…



                Завещание

Я очень любил своего деда, Петра Игнатьича. А вот любил ли он меня, я так и не понял.
Осколки , оставшиеся в теле деда моего после многочисленных войн, выпавших на его судьбу, спровоцировали рак. Деда удачно прооперировали, и может быть он бы ещё прожил с пяток-десяток лет, но как говорят «характер определяет судьбу».
Не успев толком выздороветь, накопал мешок молодой картошки , закинул на плечо и поехал нас в городе навестить. К нам то доехал, и картошку дотащил,а после этого- опять в больницу.
Батя мой и мама моя за ним в больнице ухаживали. И он перед смертью им сказал: « вы  Юрку(старшего моего брата) не вздумайте пальцем тронуть. Он безвинный и в утешение вам дан. А Сашку драть надо каждый день, ИНАЧЕ-ТОЛКУ-НЕ БУДЕТ». Как было сказано, так и было понято. Буквально.
Я об этом «завещании» узнал только после армии, а почувствовал намного раньше…
Всё таки думаю,что любил меня дед.


                Борщ

Мой двоюродный брат Вовка был наглым пацаном с неуёмной и злой энергией. С ним всегда было интересно и опасно.

Весной, на ледоход мы с Вовкой пошли на рыбалку. Ну а какая рыбалка в ледоход? Яркое весеннее солнце, льдины плывут одна за другой. Лёд у берега и по заливам рыхлый и весь как будто из сине-грязных ледяных столбиков-иголок. Наступаешь и сразу же проваливаешься. В общем через полчаса мы уже были по пояс мокрые.

День на солнечной реке прошёл быстро, стало темнеть и подмораживать. Бегом двинули домой. Мои родители были в гостях у Вовкиных, поэтому побежали к нему. Жили мы очень по разному, т.е. мы  бедно,а они-богато.

Вовкина мать-тётя Галя, работала продавщицей в продуктовом магазине и по тем временам жили они в большом достатке. Бабушка моя Наталья жила с ними, потому, что -ну а как бы она с нами то жила? 

Бабушка всю войну поварила в лётной части в Симферополе и готовила очень вкусно.
Забегаем мы мокрые,замёрзшие,целый день не ели. А в квартире  яркий свет от хрустальной люстры,тепло,чисто и пахнет ароматнейшим борщом! Я смотрю-мама одна , отец уже ушёл домой. Сидит почему то не у стола, а ближе к двери, меня ждёт. Бабушка с тётей Галей усаживают нас за стол. Наливают наваристый борщ в большие, фарфоровые, невероятной красоты чашки. В борще по большому куску мяса. Я беру в руки ложку. И тут меня накрывает всё это разом: мой озноб и чужое тепло, наша неустроенность и чужой уют, голод и борщь, и мама на стуле у порога. Ложка в руках скачет, борщ по скатерти, слёзы текут. Вовка в плечо мне кулаком: «Саня,Саня», тётя Галя: «Саша,Саша», бабушка: «Сашенька,Сашенька». А я уже в голос рыдаю, ложка в борщь упала.
Выполз ничего не видя от слёз из-за стола, маму за руку взял, и ушли мы домой.



                Гул.

Стою лицом к берёзовому, белоснежному стволу. Трогаю тёплую, нежную кору. Свет через листья, травы, через меня и дальше. Всё невесомо,тихо и светло. Кто то идёт мимо меня и сзади. Боюсь повернуться, спугнуть и разрушить.
Вот вижу женщину в белых лёгких одеждах. Длинные русые волосы.
Она вся -тепло и свет . Я ощущаю всем телом как она проходит мимо и как с ней движется тепло и свет.
Я обнимаю ствол дерева, прижимаюсь щекой  и слышу тихий гул. Этот звук, он всеобемлющий и всеопределяющий. Он поднимается из самых глубин по стволу дерева и  я наполняюсь им...
Всё сливается: свет,тепло, гул, женщина в белом . Истома и растворение в свете.



                Фёдор Михайлович Драйзер.

Книги по подписке «Библиотека всемирной литературы» приходили по какому то причудливому графику. То два месяца ничего,то сразу тебе и «Декамерон» и «Моби Дик» Германа Меллвила и «Мать» Максима Горького. Это никак не увязывалось ни с каталогом,ни с тематикой ,ни со здравым смыслом. Естественно я все приходящие книжки (в свои пятнадцать лет) съедал именно в том салате в котором они и подавались.
Вот так однажды и пришли: Фёдор Михалыч Достоевский «Преступление и наказание» и Теодор Драйзер «Американская трагедия». И никак иначе.
Достоевский взломал мой мозг, а Драйзер порвал юную психику. Эти два романа у меня причудливо сложились в одну длинную историю с убитыми старушками,утопленными беременными девушками,психами-студентами и мажорами-негодяями. Я их всех понимал: и студента,и старушку,и беременную девушку, и мажора. Жалко было всех безмерно: и утопленных,и зарубленных,и посаженных,и раскаявшихся. В общем неделю я в школу не ходил.Сначала читал,а потом просто лежал на диване. Был абсолютно раздавлен сложностью человеческих отношений, неустроенностью мироздания, и отсутствием какого либо выхода, да собственно и смысла…
Интеллектуальная депрессия была нарушена приходом классной руководительницы. Как на грех (а может так и было задумано) все были дома. Родители сели на диван,Ольга Алексеевна-в кресло, меня попросили в центр комнаты.
Ольга Алексеевна коротко сформулировала проблему.
Батя незатейливо сформулировал вопрос.
И что я мог им таким-блин-простым сказать?
Что мир -это какой-то ужас? Что человек то просто порван пополам желаемым и невозможным? Спросить их, а как они-то могут: жить-есть-пить-ходить на работу-в школу, если тут рубят старушек топорами,топят беременных девушек,а студенты сходят с ума…Правильно будет как раз лечь на диван,не есть,не пить и не дышать .
Я понимал бесперспективность подобной речи: батя бы не поверил в мою искренность(он ,не без оснований, считал меня хитрым мальчиком),мама не читала ни первого ни второго,Ольга Алексеевна была человек нерешительный,не умный, и всего вероятнее согласилась бы с батиной позицией. А это значит что приговор «тройки» был бы сугубо обвинительный,а в нашей семье скорая физическая расправа считалась нормой. По серьёзному поводу,без злобы,но больно. К интеллектуальной катастрофе добавился физический страх.Меня замутило,в ушах зазвенело и я ,ничего так и не сказав, быстро двинул в туалет. Где меня и вырвало. В перерывах между спазмами я услышал,что все пришли к мнению,что я похоже чем то отравился,собственно поэтому то и в школу не ходил…Я затаился в клозете , ещё минут двадцать симулировал, пока Ольга Алексеевна не ушла.
И как обрезало. Больше меня литературные и иные произведения не потрясали подобным образом. Я  как то  духовно-внутренне окреп.
Спасибо Фёдору Михайловичу Драйзеру.