Немадмуазель второй час стояла перед зеркалом. Лямка рубахи обнажила бесцветное плечо. На щеке за ночь, как поганка, вылез прыщ. Волосы спутались в копну соломенного цвета, катострафически старя лицо. Немадмуазель расправило кожу руками, отчего тонкий бледный рот растянулся от уха до уха, а крючковатый нос коснулся верхней губы. Зрелище было сногсшибательным. Немадмуазель почесала шершавый лоб, где уже множились, извивались змеями морщинки, путаясь в рыжих бесформенных бровях. Надо бы в солярий что ли сходить? Мысль пришла и ушла. В голове после сна еще было тихо и покойно, как на кладбище. Злость росла в груди, где-то между ребрами, стучала, долбилась, просилась наружу. Немадмуазаль ненавидела сегодня всех. И за то, что встала позже, чем хотела, и за то, что на кухне опять гора немытой посуды. И за то, что кот снова опорожнился в домашние тапки, презирая специальный импортный лоток. И за то, что вчера не заправила машину, и она заглохла метрах в двухстах от стоянки. И за то, что завтра понедельник и снова на работу, и за то, что все сама да сама, на себе, в себе. Супруг молчал, не вмешивался. Сволочь. Нагадил, как котяра, а теперь молчит. И та живет себе, а должна сдохнуть. Ну ничего, она еще попляшет. Она- то ей жизнь испортит. Немадмуазель дергнула плечом. Нервы ни к черту. А все он, паскуда. И она… Ох, как она ее ненавидела. Люто. Таких надо выставлять напоказ, как раньше, на площади, с дощечкой на груди, чтоб все видели и плевали в лицо. Немадмуазель даже руки потерла от удовольствия, представив отчетливо ею же нарисованную картинку. Ладони были мокрыми и липкими. Все-таки надо сходить к невропатологу. Попить чего-нибудь. Успокоительного. Мать еще на мозги капает.«К бабке надо, к бабке, с мужика приворот снять. Ты меня слушай, вон у меня на работе…. Или давай в борщ травки заговоренной сыпанем. Станет как шелковый. Да куды он денется, дочь, куды? Та стерва поиграла с ним, что с щенком, да бросила.» А если не бросила? Затаилась сучка.
Зверски захотелось выпить. Прямо так. С утра. И наговорить мужу всякого, что он еще не слышал. Наорать, чтобы стекла дрожали. И бить, бить его по лицу. Наглому, сытому, ею же откормленному.
Немадмуазель взяла губную помаду. Повертела в руках. И вдруг с размаху, не раздумывая, написала на зеркальной поверхности- сука!!!! Помада отломилась от ножки, шмякнулась на кафель, немадмуазаль наступила на огрызок босой ногой, и зашаркала в супружескую спальню, оставляя за собой жирные кровавые следы…