Вечер немел в стакане из-под кофе. Тишина наполняла дом.
Обои, прорванные у самой середины, были изрисованы черными линиями – сплетенные, они напоминали ветви Мирового древа.
Вечер пел свою симфонию, потому что вечера созданы для того, чтобы петь и рассказывать сказки.
Дома было совсем тихо: только тикали часы, равномерно пристукивая стрелками, только кошка, запертая в соседней комнате, иногда мяукала в такт своим мыслям, что никогда не были доступны людям.
-Хотите, я расскажу вам сказку? – наконец сказала я, когда пачка кофе почти закончилась.
-Расскажи, - ответила мне хрупкая рыжая девушка, прижавшаяся к стене. В руках она сжимала плюшевого коричневого медвежонка. Она не была грустна, но взгляд её, задумчивый, ищущий, то и дело блуждал по комнате, не в силах остановиться на одном.
-Милый ребенок, ты всегда ждешь сказок, - улыбнулась ей третья девушка. Она сидела на кровати, вытянув ноги и положив их на стул. Её левая нога была упрятана в гипс, и оттого совсем распухла.
Только что я расписалась на её гипсе.
В знак вечера и признательности, разумеется.
Порой девушка запрокидывала голову, поправляла очки – и начинала говорить. Тогда мы замирали – слушали. Она могла рассказать о музыке, могла петь и читать стихи. Я любила говорить с ней о литературе - до последних слов, посвященных тем писателям и поэтам, которых мы носим с собой в сердце. Тем, кто произнесли слова, которые мы не в силах забыть.
-Я люблю сказки, - немного помолчав, сказала я, - и я бы хотела, чтобы их любили вы тоже. Посмотрите в окно. Там темный мир.
За окном в самом деле темнело, и детская площадка была теперь не только припорошена снегом, но и скрыта под слоем сумерек. Мое отражение тоже было там, за темнотой и вечерним городом – точно я одновременно жила внутри и снаружи.
Это не мы не дружили со временем – это время отказывалось воспринимать нас, смеющихся над тем, что жизнь проходит, а вечер прячется в опустошенных стаканах с кофе, учащихся иронии у постмодернистов и мечтающих о далеких странах. Когда-нибудь все изменится, и тогда время улыбнется нам, но пока оно отказывало даже в определении хронотопа – просто был день. Просто наступил поздний вечер, и уже некуда было идти.
-Сказки надо пробовать медленно. Как мороженое. Как самое прекрасное – самое короткое на свете лакомство. Сказка – не образ, а ощущение, тонкий миг вечности, заливающий дома светом теплых ламп. Даже если эти дома обшарпанные, серые, даже если в них легко потеряться, поднимаясь по миллиардам бесконечных лестниц. Сказка обязательно придет, а наш хронотоп опустошенного мглой и смертью города – изменится. Наш мир, переживший эпохи романтизма и реализма, пропитанный постмодернистской иронией и её же кризисом, нуждается в сказке. И я её вам расскажу. Где-то во вселенной, где никогда не было войны – где не было снарядов, лупящих прямо по мирным поселениям, где не было напалма, намертво вклеивающегося в кожу, где не было крови и гибели, как у нас – так вот, в той вселенной жила девушка. И она искала свет. Пламя, если хотите.
Она просто искала Пламя, которого нигде нет. Потому что даже если в мире нет войны, это не значит, что мир счастлив. Война может идти внутри, и в конце концов ядерный рассвет – понятие не только метафизическое. Девушка тоже знала это наверняка. Она носила чужое имя – и молчала о своем собственном. Знаете, это очень хорошая примета – никому не открывать до конца своих мыслей, смолчать и удержаться. Или же сказать шепотом кому-то одному – пока падает снег, а мысли возвращаются на свои места.
-Эта логика очень знакома одной женщине, напоминающей мне кошку, не так ли? – девушка с гипсом, та, что держала в руках не открытую оранжево-черную книгу, с улыбкой посмотрела на рыжеволосую. Та в ответ в шутку замахнулась на неё.
Я глядела на них, думая, что свет их не покинет. Но надо было продолжать.
-Это со многими случается. Так вот, эта девушка проделала долгий путь. Она знала, как на самом деле выглядит Млечный путь – она шла по нему, и звезды напоминали ей маленькие красивые камушки, встречающиеся порой на пляжах. Над ней была чернота, а под ней был мир. Но она не могла его увидеть – потому что её время еще не пришло. Тем реальностям был подвластен хронотоп, и она точно знала – времяисчисление еще никогда не подводило её – что все впереди. Что Млечный путь – не круг, а прямая. Что однажды она соприкоснется дорогой с теми, кто тоже ищет её. Знаете, образ дороги типичен для филологов – кто только не ворошил его аллюзиями, не мучил его попыткой реминисценций. Она не искала слов – они сами шли к ней. Вечерами, когда она останавливалась, когда закрывала глаза, стараясь не думать о том, что ей нельзя разводить костры – разве можно сжечь единственную дорогу? – к ней приходили слова, грели ей тонкие руки, рисовали на запястьях карты океанов и новые рифмы про запас. Она не скучала в одиночестве – но ждала тех, кто к ней придет. К кому придет она сама. Книги, лежащие в её рюкзаке, дали сотни примет для тех, кого она хотела встретить. У девушки не было имени, у неё не было возраста и пола. Она была вечно юной, она, меняя маски, могла стать мальчиком или взрослой женщиной средних лет. Она всегда верила в сказки. Они не зависят ни от чего. Никогда не зависели. Знаете, она до сих пор идет – смотрит вниз, проходит миры и ждет, когда часы в её груди взорвутся – наступит Рагнарёк, а она, сгруппировавшись, спрятавшись в кокон слов, обретет тело и упадет в мир, которому она нужна. Который её ждет. Это обязательно произойдет. Может быть, она идет над нами – видите, звезды там, над крышами, над телебашней, над ночью – горят звезды. «Если звезды зажигают, значит, это кому-нибудь нужно». Она пройдет над нами. Её часы вздрогнут, затрясутся, вырвутся из плена. Дадут ей сердце. И тогда будет свет. Тогда свет очнется.
-Потому что свет – в ней? – спросила рыжеволосая. Она больше не обнимала подушку – положив на колени листок бумаги, она что-то рисовала, то и дело приподнимая голову и глядя в ночное небо.
-Потому что она – свет.
-Мы найдем этот свет. И она нас найдет. Этому городу уже ничего не поможет, он вконец прогнил, но мир еще можно спасти, - улыбнулась мне третья. Книга по-прежнему лежала на её коленях, и девушка изредка постукивала пальцем по корешку.
Вечер окончательно занемел, когда я налила себе еще кофе, чтобы забыть о том, что ядерный рассвет наступит совсем скоро.
Город застыл в ожидании, и его не пугали мертвые силуэты зданий, пустынные улицы, на которых уже давно нельзя было увидеть ни одного человека. Нет хронотопа смерти, а наш мир давно замкнулся в пределах маленькой квартирки, которую пока защищала зеленая решетка и долгая вереница лестниц. Мировое древо на обоях еще не истлело окончательно, и мы могли, забравшись на несколько стульев, чертить и чертить его ветви, пока не наступит потолок. Пока и в наш последний чертог не придет война. Мы пили кофе, читали постмодернистов и продолжали смеяться, зная, что больше ничего не остается, а мы еще должны накопить сил и разорвать пределы времени. Наши часы давно перестали бить, а снег вечной зимы – таять. Но где-то над нами по Млечному пути, обжигая ноги о звезды, в поисках Негасимого пламени шла девушка, несущая в груди свет. Девушка, умеющая верить в сказки.