I
После Гражданской войны объявился в Ягурьяхе китаец. Никто не знает, где его красные подобрали. Говорят, ходи ещё до империалистической нанимались в России строить железные дороги и разное другое полезное. Вот и попал под призыв. На вопрос, как звали его, деревенские скалились и разными скабрёзностями сыпали. Кое-как удалось выяснить, что записан был под фамилией Ван, а откликался на имя Иван.
Хозяин он был степенный, целый день на огороде гомозился. Умудрялся огурцов да помидор по два урожая в год снимать, чего ни до, ни после в Ягурьяхе не случалось. Человеком был не скандальным, но лицом неказист. Местные девки над ним смеялись и срамную частушку пели. Так он в бобылях и умер.
Была у него причуда – птиц выпускать. Говорил, такой обычай у них в Китае – птицам волю давать и через это счастье себе просить. Да только какие птицы в Сибири? Рябчики, глухари, тетерева да куропатки. Таких, если и поймаешь, выпускать стрёмно. Их есть надо, с клюквой и сладкой водочкой. А на остальных местных птиц пацанва и не зарилась – на что?
Так он чо удумал – нетопырей ловить. В начале лета сонных под стрехой в сарае насобират и в самую короткую ночь выпускат. Ночное солнце катится до окоёма, сплющивается, разливается фернамбуковым светом во все стороны и снова вверх ползёт. Вот оно как у нас тут быват.
Выйдет в такую ночь Иван-китаец на высокий берег и нетопырей по одному из мешка достаёт. Шепнёт каждому на ухо слово китайское и выпускает. Нетопырь встрепенёт кожаным крылом – только его и видели.
Деревенские потом выспрашивали у Ивана, что же он такое говорит зверушкам, да всё без толку. Улыбался хитро и молчал. И слова его нерусские, даже если подслушать, всё одно не понять.
А несколько лет назад возродили в Ягурьяхе эту забаву. Днём-то хороводятся, песни поют и лентами крыльца украшают. А ночью выходят на высокий берег и…
II
Сказывают, в 1870 году случился лесной пожар, который горел несколько лет сряду. Начался он в Тобольском уезде, оттуда перешёл в Берёзовский. Хоть и большая река Иртыш, но огонь перебрался с правого берега на левый. Погибло несколько миллионов десятин хорошего леса. Дым и пепел летели на тысячу шестьсот вёрст от пожарища.
Пожар не прекращался ни осенью, ни зимой; даже во время дождей и под снегом огонь тлел, а весной снова выходил наружу.
Живность лесная сгорела подчистую. Зато расплодился преступным образом саламандра-зверь. Куда ни глянь – везде шустро бегает, хвостом машет. Так мужики чо удумали. На ходули встанут, чтобы земляные угли не пожгли валенки, и на пожарище. Как завидят саламандрово гнездо, так давай водой его поливать. Саламандры горячи, от воды сразу струи пара пускают в разные стороны. Ну мужики-то увёртливы, от пару уклоняются и саламандр петлями силковыми за лапы хватают.
Домой принесут, шкуру спустят и в чугунок. Знатная жарёха получается, особливо если картошки с моркошкой набросать.
Шкура саламандрова тоже в дело шла. Броню с неё делали. Сносу ей не было, стрелы и пули не брали. Даже во времена Казымского восстания помогала. Стрельнут комиссары залпом, а пули-то и отскакиват. Во как!
Комиссары потом панцири у местных всё же отобрали и увезли. Сказывают, в подвалах Лубянки они теперь. С копьём судьбы на соседних полках обретаются. Остяко-вогульский музей просил-просил чекистского начальника отдать хоть один панцирь, для экспозиции, да, видно, не судьба.