Сорокалетие Свитов справил на даче.
Собственно, и не сказать, чтобы справил - не та дата. Они с Анютой посидели за столиком в беседке вместе с соседями, такой же, заезжающей время от времени на свой участок семьей (Сергею — тридцать восемь, Ирине, его жене — тридцать шесть), поговорили про рубеж, кризис, ощущение лет, потихоньку, маленькими стопочками выбирая водку из литровой бутылки. Закусывали плотно, видимо, потому Свитова и не развезло.
Водку Анюта потом незаметно убрала, и Свитов был ей благодарен. Так бы, наверное, не остановился.
Вместо пьяной угрюмой меланхолии пришла светлая грусть.
Анюта ушла спать, а Свитов смотрел в темнеющее небо, на сизые облака с прогоревшими боками, на желтеющие вихры березок и думал о жизни, о Боге, о том, как все замысловато устроено, справедливо, нет ли, поди разбери.
К полуночи похолодало, и Свитов, ничего не надумав и не особо этому огорчившись, зашел в дом, обходя скрипучие половицы, добрался до своей кровати, разделся и лег.
Кровать выстыла, и какое-то время, постукивая зубами, он подпихивал края одеяла под бока и поджимал ноги, чувствуя себя медведем в процессе подготовки к зимней спячке. Затем согрелся, задышал наружу и уплыл в сон.
Приснился Свитову старший брат, погибший в Афганистане. Так и не постаревший, молодой. Белобрысый. С облупленным на южном солнце носом. Сорокалетний Свитов играл с двадцатилетним братом в футбол.
Было легко.
А утром они с Анютой выехали на видавшем виды «фокусе» в город. Понедельник, рабочий день. Анюту надо было завезти на рынок, самому Свитову предстояло мотание по адресам — где ксерокс починить, где картридж поменять, где печать настроить. Восемь клиентов с прошлой пятницы.
Шоссе было свободно в обе стороны. Покрапывало.
-Не замерз? - спросила Анюта.
-Ночью-то? - покосился Свитов.
-Ну так. Ворочался да ворочался.
-Не знаю. Не помню.
Они нагнали бежевую «самару», и Свитов пристроил «фокус» за ней. Впереди дымил ранний автобус, возможно, что и пустой.
Морось липла к стеклам.
-Дворники-то включи, - сказала Анюта.
-Угу.
Дорога пошла на подъем. Навстречу вдруг пролетел панелевоз: слепящий свет фар, водяная пыль, синии фермы полуприцепа. «Форд» качнуло напором воздуха. Свитов взял ближе к обочине.
-Вот дурной совсем, - сказала Анюта.
-Торопится, - сказал Свитов.
-К смерти так спешат.
Шоссе мигнуло залатанным участком, запетляло, искривилось, справа открылся, выдаваясь мыском, синий, весь в туманной сырости подлесок. «Самара» прибавила газу и, оторвавшись, ушла за поворот.
Свитов подумал: догнать-не догнать?
Девяносто три на спидометре. Осторожные девяносто три. Какие-то стариковские. Или он уже в пердуны записался?
Сорок лет!
-Саша, - сказала Анюта, когда «фокус», порыкивая, взял скоростную планку в сто пятнадцать километров в час, - Саша, осторожнее.
-Не боись.
Свитов вписал автомобиль в поворот и уже обернулся к Анюте, чтобы подмигнуть, как краем глаза уловил стремительно наплывающий оскал радиаторной решетки.
Он успел только подумать: «Пронеси!» и долгую секунду, пока руки на автомате выкручивали руль, смотрел во всплывающее над радиатором, над капотом, в дуге убегающей щетки бледное лицо водителя за чужим лобовым стеклом.
Потом было чудо.
«Фокусу» как ножом срезало левую фару и вдрызг размололо крыло, но дальше они с «газелью» разошлись, как два боксера после гонга, нырнув в кюветы по обе стороны от шоссе. Ни лобового, ни бокового.
Вскользь.
«Форд» взрыл какой-то земляной холмик, фыркнул и заглох. Покачивались мокрые зонтики борщевика, хмурился святой с покосившейся иконки, тоненько выла Анюта («Ы-ы-ы»), вцепившись в сумку белыми от напряжения пальцами.
Ших-ших — отмахивали «дворники». Ших-ших.
Свитов пошевелился, отстегнул ремень. Вроде нигде ничего. Цел.
-Аня, Аня, - поймал он плечо жены, - ты как?
Анюта с трудом сфокусировала на Свитове взгляд.
В горле ее что-то щелкнуло, звук «ы» прекратился на вдохе.
-Мы же... Он же...
Она ощупала мужу лицо.
-Ладно-ладно, - отмахнулся от дрожащих ладоней Свитов. - Вызывай гайцев. А я сейчас ноги кое-кому...
-Саша!
Хлопнувшая дверца обрубила крик.
Жена в салоне, подавшись к стеклу, беззвучно открывала рот. Немое кино, подумал Свитов и по следам «фокуса», по колее, по вывалу земли пошел вверх, на асфальт.
Испуг пригладился, сжился, внутри перестало дрожать, и виделось уже, в красках, в брызгах, как лицо водителя «газели» прикладывается о «газельный» же покатый капот, и раз, и два, и двадцать два.
Не само, конечно, прикладывается, дождешься тут.
-Вылезай! - захрипел Свитов, перешагивая разделительную полосу. - Тебе помочь, чудаку, или ты сам?
Дождь все крапал.
«Газель» зарылась кабиной в молодые елочки, левой фары тоже нет, скула вся в ошметках темно-синей краски, соскобленной с «фокуса».
Горели стоп-сигналы.
Свитов рванул дверную ручку.
-Не надо... - водитель «газели», молодой парнишка, закрылся руками.
Шарф на худой шее, куртка замызганная, старая.
Что с таким делать? Куда там о капот... Злость ушла. Свитов сплюнул, сунул кулаки в карманы и, пропустив притормозившую «мазду», зашаркал обратно.
Анюта, не отходя от «фокуса», тянула шею, пыталась разглядеть, что делает Свитов с горе-водителем.
А ничего!
-Сядь в салон, промокнешь, - сказал Свитов жене.
-А ты?
-Столбиком постою. Опознавательным.
-Эй! - крикнул через шоссе мальчишка. - Извините. Я там никого?.. Может помочь? У меня аптечка.
Он бултыхнул с обочины пластиковым кейсом с красным крестом на крышке.
Тьфу, доброхот! Свитов пнул камешек, и тот поскакал по асфальту прямо к мальчишке, но затем укатился в сторону.
Потом были усталые и словно обиженные незначительностью происшествия полицейские, машина «скорой помощи» с разочарованными медиками, протоколы, мальчишка, оглядывающийся и жмущий плечами, вопросы, подписи, эвакуатор.
Вытащенный на дорогу «фокус» неожиданно завелся, и до городской квартиры Свитов с Анютой в позвякивании, в скрежетании, со вдавленной внутрь дверцей и одной фарой, но добрались своим ходом.
Ни о рынке, ни о клиентах речи уже, конечно, не было. Кого мог, Свитов перенес на завтра, на остальных за будущую услугу подрядил Темку Рашникова. Анюта отзвонилась хозяйке и попросила, чтобы ее подменили за прилавком.
-Не перевернулись, нет, - говорила она в телефон. - Но на всякий случай... Нет, ничего, даже удивительно... завтра...
У Свитова разболелась голова.
Он принял две таблетки аспирина и лег. Постукивали часы. Стрелки гадали на половину десятого. Утро серым светом переливалось сквозь тюль занавесок. А боль перекатывалась под черепом от виска к виску, изучая неожиданные повороты к затылку и шее.
Перед глазами стояла радиаторная решетка.
Приближалась, отдалялась, туманилась и вдруг хищно взблескивала металлом совсем рядом. Не заснуть.
Вдобавок соседи сверху включили музыку, и электронные ритмы пробивались через потолок наплывом однообразных «тыц-тыц» и «дам-дам».
-Уроды, - выдавил Свитов, переворачиваясь набок.
Тыц-тыц, дам-дам.
Скоро боль уже подстраивалась под музыку и отстукивала в такт. Анюта шкрябала по полу тапками, внося в инструментал фолк-струю.
Тыц-тыц, дам-дам, шорк-шорк.
-Анют, - позвал Свитов, - что ты бродишь все? Успокойся уже.
-Саша, я вот подумала, - сказала жена, появившись в проеме, на руках у нее были отвратительно-яркие, желтые резиновые перчатки, - если бы... то есть, если бы мы с тобой там... а у нас белье неделю не стиранное, плита грязная, пыль повсюду, еще инструменты твои. Как бы посмотрели на нас потом?
-Нам было бы уже все равно.
-Не скажи. Мне было бы неприятно.
-Ясно, - вздохнул Свитов. - Ты только потише это...
-А что? - подсела Анюта. - Что-то болит?
-Да так.
В это время наверху как нарочно прибавили звук, «тыц-тыц» и «дам-дам» грянули раскатами грома, а сквозь раскаты заулюлюкали веселые голоса.
Свитов сморщился.
Что у них там, новые языческие пляски? Бог наш драм энд басс, даждь нам дэнс?
-Дом такой, - подняла глаза Анюта, - все слышно.
-Да какое «слышно»! - возмутился Свитов. - Есть же культура проживания! Тем более, с такими стенами. Мы вообще так не скакали по утрам.
-Ты говоришь, как старик.
-Ну и что?
-Ничего, - улыбнулась Анюта.
-А я желаю, чтоб они там заткнулись! Такое вот простое желание, - повысил голос Свитов. - Меня их «тыц-тыц» на полной громкости раздражает. Я, в конце концов, только что после аварии, я могу...
-Тс-с-с, - прижала палец к губам жена.
-Что?
-Не слышишь? Тихо. Не играет уже.
Свитов поднял голову, прислушиваясь.
Действительно тихо, удивился он. Ни музыки, ни голосов. Наверное, кто-то из соседей поговорил с идиотами по душам.
Благославенная тишина.
Муторный дневной сон был опять о брате.
Вроде как присел он рядом, на синий пододеяльник, молодой, горьковато пахнущий прокаленным кандагарским песком, в полевой куртке, в панаме. Чумазый.
Потряс за плечо.
«Знаешь, Саня, почему ты не разбился сегодня?»
«Почему?» - сонно спросил Свитов.
«Ну, тут такое дело... в общем, ты на короткой связи», - смущенно сказал брат.
«С кем?»
«С Ним».
И от этого значительного «с Ним» у Свитова защекотало в солнечном сплетении.
На короткой связи?
-Анют, - сказал Свитов задумчиво, - а он ведь ни черта не вывернул.
Они ужинали.
Вареный картофель. Жареные куриные бедра. Капуста. Огурцы. По случаю аварии Свитов позволил себе рюмку коньяка.
-Ни черта не вывернул, - повторил он, хрупнув огурцом.
-Но как же тогда? - спросила Анюта.
Она села напротив и посмотрела на мужа.
Свитов разрубил картофелину ребром вилки. Хмыкнул. Напрягся — нет, щекотка в солнечном сплетении никуда не делась.
-А это я, - сказал он. - Я подумал, чтоб он отвернул, и оно исполнилось.
-Не шути. Бог нас уберег.
-Я и говорю, - покивал Свитов. - Я с ним на короткой связи.
-С чего вдруг?
Свитов пожал плечами.
-Не знаю. Наверное, заслужил. Не подарок же на день рождения? Может, я сам по себе... ну, важен. Как бы мои слова да ему в уши.
-Так не бывает, Саша.
-Почему? - озлился Свитов. Он дернул крепкими зубами мясо с куриного бедра, зажевал. Жир заблестел у него на губах. - Я кому-то чего-то плохого сделал? Нет.
-Но...
-Хорошо, - Свитов отстранил тарелку. - Проверим, да? Пиццы хочешь?
-Нет, - сказала Анюта.
-А я хочу! - Ему вдруг с испугом подумалось: вот же дурак дураком. Но остановиться он уже не мог. - Вот сейчас будет тебе пицца!
Он зажмурился, подождал, затем открыл глаза.
-Вот.
Пиццы не было. Та же картошка, та же курица. Долбаные огурцы. Что-то в душе оборвалось. Как же, подумалось, так? А брат? А щекотка? А «газель»?
Бежали секунды.
-Ладно... - поднялась Анюта.
-Погоди, - умоляюще посмотрел Свитов.
Шипел, нагреваясь, чайник. Неразборчивое бормотание доносилось из комнаты, где работал оставленный без зрителя телевизор.
-Саш, ну, хва...
От резкого звонка в дверь Анюта схватилась за сердце, а Свитов чуть не разломал под собой стул.
Звонок повторился.
Свитов выскочил в коридор, нетерпеливыми пальцами дернул защелку.
-Здравствуйте.
Девчонка лет семнадцати-восемнадцати в джинсах и кожаной куртке отняла руку от кнопки звонка и состроила жалобное лицо.
-Пиццу не возьмете?
-Что? - продавил Свитов сквозь внезапно осипшее горло.
-Ваши соседи, - девчонка подбородком указала наверх, - вчера заказали, а сегодня не открывают. Возьмете?
-Возьму!
-Шестьсот рублей.
-Черт.
Свитов порылся в карманах. Пятьсот. Пятьдесят. И мелочь. Он желтыми металлическими десятками отсчитал недостающее и получил из девчоночьих рук большую и плоскую картонную коробку с надписью «Пицца от Шеф-пиццы».
Снизу коробка была еще теплая.
-Спасибо, - Свитов захлопнул дверь.
Вот как, с неудовольствием подумалось ему, чудеса теперь, оказывается, денег стоят. А я, между прочим, просил бесплатную.
Новый звонок заставил его развернуться на месте.
-Что еще?
Девчонка на лесничной площадке, морща нос, протягивала коробку поменьше.
-У нас это... Если большую пиццу заказываете, то малая с пепперони — бесплатно. Вот.
-Это с сыром?
-И с колбасой.
-Видела? - спросил Свитов жену, раскрывая перед ней большую коробку. - Пицца!
Анюта потрогала тесто пальцем.
-Саш, ведь сам же и заказал.
-Ха! - громогласно выразил свое отношение к словам жены Свитов. - Ха!
Щекотка не исчезала.
На следующий день никуда Свитов не пошел, автомобилем заниматься тоже не стал, дождался ухода Анюты, разогрел остатки пиццы.
Так, значит, короткая связь.
Он брякнулся в кресло с капающим жиром куском, включил телевизор, смотрел, жуя, на мерцающие картинки, нисколько не понимая, что там происходит. Кто-то говорит, что-то летит, одно лицо, другое.
Выключил.
Мысли накатывали на Свитова, как океанские волны в прилив: корсвязь, короткая связь, я и Он, Он меня слышит, можно все, что хочешь, то есть, вообще все.
Все?
Мурашки ласково пробежали по загривку.
-Хочу... - глядя в потолок, сказал Свитов. И опасливо заткнул рот кулаком.
Не, ну как такое скажешь? Пошлое совершенно желание. Детское. Хочу миллион долларов. Что Он о нем подумает?
Хотя связь ведь дал, значит, предполагал, что Свитов — душа простая, насквозь видимая.
-Миллион хочу, - смелея, тихо сказал Свитов.
Зажмуриваться не стал, просто лежал, ждал, языком трогая кусочек теста, застрявший между зубами. Вроде и за зубочисткой встать надо, а с другой стороны — еще тонкую короткую связь нарушишь.
Минут через десять завибрировал телефон, но это оказался один из клиентов, которому Свитов обещал заменить барабан в офисном МФУ. Вот же, подумалось ему, идиот какой. Тут миллион с минуты на минуту упадет, а он со своей дрянью пристает. Никакого понимания! Свитов так разозлился, что даже мобильный вырубил.
Нечего!
А еще через двадцать минут раздался звонок в дверь.
Миллион! Родимый!
От предвкушения Свитов подскользнулся и едва не растянулся на полу.
-Здравствуйте.
На пороге в строгом темном костюме стоял худой невысокий человечек. Лицо человечка было печально, серые глаза смотрели с затаенной тоской, губы изгибались скорбным полумесяцем. Лакированные ботинки, золотая заколка, дорогие часы. В левой руке человечек держал кейс, который, конечно, заинтересовал Свитова больше всего.
-Вам, собственно...
-Я пройду? - спросил человечек и, не дожидаясь ответа, поскрипывая ботинками, безошибочно проследовал в комнату.
Свитов захлопнул дверь и поспешил следом.
-Вы это...
-Я сейчас все расскажу.
Человечек обосновался за столом, сдвинув на край газету с телепрограммой. Кейс он положил себе на колени, затем поколупал ногтем лаковый скол на столешнице.
-Меня зовут Мараничев. Виктор Андреевич, - заговорил он, разглядывая ноготь. - Я вырос в небольшом северном городке. Лесопилка. Военная часть. Звероферма. На ней песцов выращивали. Собственно, детство плохо помню. Помню только, как бродил в каких-то кустах, и немного школу. Пролетело все...
Человечек усмехнулся.
Свитов, хмурясь, сел на диван.
-Потом, наверное, как у всех. - Человечек вздохнул. Взгляд его тоскливых глаз нашел Свитова. - Девяностые. Молодость. Первые ростки капитализма как снег на голову. А голова, она кругом. У всех, не у меня одного. Всего хочется.
Свитов попытался вставить слово, но человечек так красноречиво прижал ладонь к сердцу, мол, дайте договорить, что язык просто не повернулся его перебить.
-Я не буду уж так, чтобы... Просто с возрастом переоцениваешь, появляются привязанности, дети. Иногда, скажу вам, горько становится. Глядишь на пацана своего, думаешь: а чей-то пацан и не родился. Почему не родился? Я не дал. А мой по дорожкам бегает. Оправдываться-то глупо. Время, мол, было такое. Гормоны потом, желание самоутвердиться. Бизнес, приватизация. Не я, так меня. Только вряд ли...
Человечек умолк.
Пальцы его побарабанили по боковине кейса.
-Я все же не понимаю, причем здесь я? - спросил Свитов.
Человечек коротко улыбнулся, словно бы про себя, снова поколупал столешницу. В тусклом голосе его зазвучали просительные нотки.
-Вы же можете за меня сказать ему?
-Кому? - не понял Свитов.
-Ему, - показал на потолок глазами человечек.
Свитов похолодел.
Знает! Откуда? Он сам только вчера... Анюта растрепала? Или кто-то еще? Девчонка с пиццей?
-Вы откуда...
-Да так, - человечек вздохнул. - Вы просто попросите, и все. Чтоб лет десять еще... А это вам, - он выложил кейс на стол и поднялся. - Я пойду уже.
Свитов подал руку.
-Было э-э-э... приятно...
-Нет-нет, извините.
Человечек отстранился и, не дотронувшись до ладони, торопливо проскользнул мимо. Хлопнула дверь.
Несколько секунд Свитов простоял в растерянности. Затем выглянул в окно. Лужи, крыши автомобилей с налипшими листьями, женщина с коляской. Ничего подозрительного. Но ведь черт-те что!
Свитов подошел к кейсу, отщелкнул замки, приоткрыл крышку. Серо-зеленые, перетянутые банковскими лентами пачки ровненько лежали внутри.
-Здрасти.
Свитов захлопнул кейс.
На пороге комнаты стояла плотная бабка в драповом пальто. На голове — пуховый платок, из-под синей юбки торчат носы теплых ботинок.
Маленькие глазки, морщинистые щеки.
-Как? - только и смог произнести Свитов.
-Так ить не закрыто у вас, - миролюбиво объяснила бабка и, притопывая, огляделась. - А что, иконок-то нету? Я уж покрестилась бы...
-Вы зачем...
-Ой! - Бабка махнула рукой. - И правда, что я людей держу-то. - Она поклонилась Свитову в пояс. - Сердешный мой милок, не за себя, за дочь свою просить пришла. Болеет она в последнее время. Вы бы уж помогли ей.
-Я? - вылупил глаза Свитов.
-Я вот и сахарку принесла, - не унималась бабка. - Шкапины мы. За Ольгу Николаевну сахарок-то, за нее. Вы уж помяните.
-Что!? - Свитов схватил бабку за локоть. - Выйдите, я никого не приглашал. Это моя квартира...
-Я сахарок-то...
Гостья пальцами ухитрилась донести кубик рафинада до стола и только затем позволила увлечь себя в прихожую.
-Уж больно вы сердитый-то!
-До свидания.
Свитов выпроводил старуху. Постоял в смятении. Ему показалось, что пролетом ниже вроде как столпились люди. Зачем вот только? То есть, вполне возможно, и не было ничего. Тень легла. Еще бабка эта.
А если опять позвонят?
Свитов осторожно, стараясь, чтобы не заскрипели петли, потянул дверь от себя. И оцепенел — людская очередь, закручиваясь, сбегала вниз и терялась на нижнем этаже. Кто-то покашливал, кто-то сморкался, кто-то курил, выдыхая дым в приоткрытое окно площадки между пролетами.
-Можно? - жизнерадостным баском спросил у Свитова оказавшийся рядом небритый мужчина в спецовке. - Я тоже быстро.
-Нет!
Анюта пришла через три часа, когда истерзанный звонками и стуками Свитов пытался смотреть телевизор.
-Что это у нас за очередь? - спросила она, снимая туфли и повесив на крючок плащ. - Саш, ты слышишь?
Свитов не ответил.
-Саш, я говорю, у нас столпотворение на лестнице, - запахивая халат, жена появилась в комнате. - Ты решил принимать на дому?
В дверь позвонили.
-Не открывай! - Свитов возник из-за кресла, держа кейс под мышкой.
-Почему?
-Я — на короткой связи! - прошептал он. - А они... они все ко мне, понимаешь? Прознали как-то. Ты кому-нибудь говорила?
-Про что?
-Про короткую связь! Про меня с Богом!
-Саш, я в это не верю, - улыбнулась Анюта.
-А они, они верят! - прохрипел Свитов, показав в коридор пальцем. - Стоят со своими проблемами, ждут.
-Ну так помоги им!
Свитов посмотрел на жену безумными глазами.
-Это моя, моя короткая связь! Моя! Вот! - Он раскрыл кейс, запестрели доллары. - Я пожелал, и исполнилось!
Анюта ахнула.
-Ты ограбил кого-то!
-Дура! - заорал Свитов. - Я — на короткой связи!
В дверь опять позвонили.
Спать легли раздельно.
Свитов перебрался из спальни в большую комнату, кейс положил под голову, накрылся пледом. Завтра перееду, думалось ему. В коттедж, в таунхаус. Чтобы за сорок, за пятьдесят километров. А то моду взяли — толпиться.
Тому помоги, этому помоги...
Какое-то время Свитов прислушивался к шорохам, все чудилось, что вскрывают дверь, чтобы набиться в квартиру всем, сколько есть, табором и просить, просить, просить.
В шорохах и уснул.
Приснилось: сидит на кухне, то ли болеет с похмелья, то ли головой стукнулся — пакет пельменей из морозильника прижат ко лбу, бутылка водки на столе, чуть-чуть налито в рюмку. Состояние — раздвоения сознания.
Брат расставил локти напротив, слегка светится, панамку на стол положил.
«Тяжело?» - спрашивает участливо.
«Достали! - жалуется Свитов. - Что они ко мне, как к мавзолею?»
Брат усмехается.
«Эх, Саня, тебе ж дадено, с тебя и спрашивается».
«А кто они мне?»
«Люди».
Свитов не выдерживает, грохает пельменную пачку о столешницу так, что белые замороженные шрапнелины брызгают во все стороны.
«Это моя связь! - кричит Свитов в лицо брату. - Это значит — мне! Пусть другие сами заслужат, пострадают с мое! Разгоню их, в конце концов, к чертовой матери!»
«Зря ты...»
«Заткнись!»
На кухне — распахнувшая пасть морозилка и подтаявшие пельмени по всему полу.
Свитов на какое-то время впал в ступор. Похоже, чуть ли не в реальности с братом разговаривал. Или лунатизм? Молчаливая Анюта шкрябала веником.
-Гадство!
Свитов развернулся и сбегал к входной двери, выглянул в «глазок».
В свете тусклой лампочки виделось — люди вповалку лежат на ступеньках у стены, дрыхнут и сторожат одновременно. Выйди теперь попробуй!
В солнечном сплетении щекотало как обычно. Приятно, есть связь.
Зеркало в ванной предъявило Свитову бледное лицо с кругами под глазами. Всколоченные волосы торчали в стороны. На лбу — красная полоса. От пельменей?
-Анют! - Свитов выглянул из ванной. - Тебе сколько бы комнат хотелось?
-Нисколько.
-Да, блин! - раздражился Свитов. - Я же спрашиваю не просто так! Триста метров жилой нам хватит?
Анюта встала в кухонном проеме.
-Саша, что ты с собой делаешь?
-Я? Я только жить начинаю!
-А раньше?
Свитов сморщился.
-А что было раньше? Жизнь была? Эти комнатки в разных районах, эти подработки, эти унизительные копейки, когда другие гребли миллионами, да нет, миллиардами! Ох, нет, - рассмеялся он, - жизнь, она будет сейчас!
В глазах у Анюты застыла, поблескивая, влажная грусть.
-А я тебе тогда зачем, Саш? Я же из того прошлого, которое тебе хотелось бы забыть.
Свитов посмотрел на нее. Оплывающая. Унылая. С глупыми претензиями. Да, подумалось ему, мне бы кого помоложе.
-Знаешь, наверное, это мысль.
Он пожелал себе дом в тридцати пяти километрах от города по южному шоссе. Как-то проезжал мимо — из-за полутораметрового забора виднелись второй этаж с застекленной верандой и уютная башенка, растущая из крыши. Понравилось.
Словом, набрался смелости, побежал с кейсом по лестнице к вызванному такси.
-Чего ждете? - сказал жмущимся к стене людям. - Ничего вам не будет. Ни-че-го.
Уже в теплом салоне такси расхохотался.
Как смотрели! Бараньими глазами, совершенно бараньими. И тронуть не посмели. Куда им против короткой связи!
Подотрутся пусть своими желаниями!
Новое, прекрасное, удивительное будущее было у Свитова впереди. Он чувствовал это по щекотке.
Ах, какая жизнь началась затем!
Кроме дома по южному шоссе Свитов завел себе городскую резиденцию в пентхаусе новостройки. Ездил на «майбахе» с личным водителем. Гоча, Артем и Шило следовали за ним кортежем из «гелендвагенов».
Замечательные они были друзья!
Заскучает Свитов — они обязательно что-нибудь придумают. Или девочек в сауну доставят, или бочку виски презентуют. Или звезду эстрадную выпишут.
Без тебя, без тебя-я...
Сразу весело, пьяно, безумно. Жизнь как сон, а засыпал Свитов всегда выхлебавшим литр, а то и полтора водки — так брат не снился, не вырастал тенью, не смотрел печально или сурово. Умер брат, умер.
Давно.
Ах, жизнь! Не было для Свитова закона, он сам был закон. И невозможного не было — щекотала вверху живота короткая связь.
Он говорил «свет» — и был свет. Он говорил «тьма» - и выходила из строя электростанция. Весело! Время фейерверков!
-Саня! - говорил Гоча. - Ты как брат мне!
И преданно смотрел мутными глазами.
Рядом сопел низенький, налысо обритый Шило. Тряс головой Артем:
-Да, Саня, да. За тебя мы — в огонь и в воду...
-И в баню, - хрипел Шило.
-За меня, за меня... - пел Свитов. - Все в баню!
Они пили и куролесили по городам и весям. Москва, Питер, Хабаровск, самолеты, стюардессы, клубы, поцелуи, ажурные трусики, виски, водка, коктейли, черт-те что еще, уо-уо, пьяный угар, рожи, улыбки, уйди, рожа, всем бить рожи, это желание такое!
Ах! Дни как семечки.
Лижи сапоги, ну, лижи! А ты — раздевайся! А все остальные поют и пляшут. Магазины, банки, деньги, «смит-вессон», предупредительный в люстру, всем лежать, без меня, без меня-я...
А чудики все толклись.
Перед воротами в загородный дом. У подъезда. Чуть не лезли под колеса «майбаха». Пялились, поджимали губы.
-Занято! - кричал им Свитов.
-Слушай, - сказал однажды Гоча, - тебя они не раздражают?
-Раздрыжают, - кое-как выговорил Свитов, ощущая себя в мягком, теплом, убаюкивающем алкогольном плену.
-А давай в них постреляем! - предложил Гоча.
-Обязательно.
Шило принес пневматические винтовки.
Пуф-ф! Пуф-ф! Мушку уплывала в сторону, ствол ходил ходуном.
-Мажешь, Саня, мажешь.
-А сам-то!
Гоча щурил глаз.
-Они в одежде, не пробивает. Нужно что-нибудь посущественнее.
-Будет, - кивнул Свитов. - Желаю.
Связь отозвалась, как обычно.
Наверное, они положили человек двести.
Люди лежали на свежевыпавшем снегу цветными пятнами. Больше темными, но в красной окантовке.
Шило показывал пальцем:
-А этого я. И эту я!
Кто-то там, за забором, стонал, кто-то шевелился, Артем добивал их одиночными.
Свитов минут десять блевал. Потом посмотрел, и ему показалось, что толпа не разошлась, не разбежалась, а наоборот выросла.
Что-то тонко задрожало в сердце.
-Мужики, - прошептал Свитов, - что они стоят-то? Это же моя связь! Моя. А они отобрать хотят. Их даже пули...
-Всех на зону, - оскалившись, наклонился к нему Гоча. - За колючую проволоку. Чтобы знали. Пусть хлебнут того-самого.
-Паханом будешь, - шмыгнул носом Шило.
Свитов вытер рот рукавом.
-Ну, если только так.
Физиономия Шила вдруг расплылась, потрескалась, обзавелась щелястой пастью. Бр-р-р, почудится же!
-Вообще, - сказал Гоча, - много людей — плохо. Все жрать хотят, все порядка требуют.
-Подумаем, - кивнул Свитов. - Пусть не шныряют.
Он цапнул снег, приложил к горячему лбу.
Сугробы громоздились, едва не перехлестывая через забор. Деревья потрескивали от холода. Нахохлившиеся, неподвижно сидели на сучьях воробьи. Свитов следил за ними через стекло. Все не удавалось понять, живые они или замерзли.
-Холодно, - подошел, ежась, Гоча. - Давай весну.
-Я! - вскинулся Свитов. - Я все решаю!
-Ты, ты... - отступил Гоча. - Только холодно все-таки.
-Почему они все стоят? - прошептал Свитов.
-Кто? - Гоча обеспокоенно выглянул из-за его плеча.
Кучи снега накрыли «майбах», утопили домик для прислуги. За забором вырастал из наледи еще один забор, с колючей проволокой поверху. Никого. Поеденный собаками труп скорее сидел, чем стоял.
Качался под снежными зарядами знак на шлагбауме.
-Шутишь, да?
Гоча хмыкнул и зашаркал прочь, к треску дров в камине, к блюду с виноградом, к бледной, завернувшейся в шкуру девчонке.
-Стоят, - снова прошептал Свитов.
Связь исчезла внезапно.
Водка встала колом, и Свитов застыл, стараясь не дышать и не шевелиться. Ему подумалось, это сбой, кратковременно, сейчас все вернется. Вот сейчас. Нет, сейчас.
Но щекотка не вернулась. Ни через минуту, ни через полчаса. Баста, карапузики.
А к вечеру к дому стали стягиваться люди, кто в драном пальто, кто в шубе, кто в робе, кто босиком. Худые шеи, непокрытые головы. Глаза... страшные глаза.
С хрустом упала секция дальнего забора.
-Саня, - закружил Шило по веранде, выглядывая в окна, - Саня, ты это... ты сделай что-нибудь!
-Что? - глухо спросил Свитов.
-Убей их, сожги...
-Не могу, - Свитов обхватил себя руками за плечи. - Нет связи.
-Как нет? - приподнялся с дивана Артем. - За такие шутки, дорогой пахан...
-Погоди-погоди, солнце мое, - Гоча развернул Свитова к себе, приобнял, - как брату скажи мне, разве больше ничего не будет?
-Нет. Ушло.
-Жаль.
Профессиональный, вырубающий удар в челюсть опрокинул Свитова на пол.
Ему повезло.
А может, сработало последнее желание, и пуля из пистолета, выпущенная Гочей Свитову в голову, лишь оцарапала череп.
Крови, правда, было много.
В беспамятстве караулил брат. Присел на корточки, легко шлепнул ладонью по щеке.
«Эх, ты. Вставай».
«Зачем? - выдохнул Свитов. - Уйди!».
«Да уйду, уйду...»
Свитов открыл глаза.
«Прости».
«Натворил ты дел», - сказал брат.
«Это же мне... Короткая связь... Это я...»
«Я — последняя буква алфавита».
Свитов усмехнулся.
За плечами брата темнели человеческие фигуры, и лица их то проступали фотографически-четко, то вдруг становились смазанными, смутными, похожими на его собственное лицо.
«Опять стоят», - произнес Свитов.
«Это те, кому ты не помог», - сказал брат.
Дом сгорел дотла.
Свитов не помнил, как выбрался. В легких ботиночках, в брюках, в рубашке за двести тридцать евро. В крови.
Его не преследовали.
Он ушел в лес и бродил там среди деревьев и неба, затем оказался на просеке, где через равные промежутки кренились столбы с оборванными проводами. Оступился, провалился по пояс и погреб от столба к столбу, взрывая снег руками, пока те не посинели и не потеряли чувствительность. Ветер кусал лицо. Вперед, вперед. Куда? Не важно. Свитову хотелось замерзнуть и умереть. Стыд и раскаяние сжигали его изнутри. Подталкивали, двигали, мешали, дергали за ниточки ног.
Просека вывела на дорогу.
Пошатываясь, Свитов мелкими шажками засеменил по ней к городу. Он надеялся, что уж в городе его обязательно убьют. За дело, да, за дело. Он заслужил. Он — последняя буква алфавита. Господи, господи...
Колючая проволока змеей вилась по обочине. Трупы темнели на снегу. Редкие люди шарахались от него, как от чумного.
Желтели дома. Окна. Темные арки.
Свитов глотал слезы и брел мимо подъездов, пахнущих кислым животным теплом, мимо снежных куч, оплавленных помойными потеками, мимо стынущих, молчаливых фигур, прекращающих при его появлении всякие разговоры.
Время сбоило.
Свитов ощущал его эпизодами, рваными картинами, которые не склеивались, расползались в памяти. Наледь, жестокое падение у мусорного бачка, картофельные очистки, о картофельные очистки да еще с рыбьими хвостами! Анюта, тень Анюты, скрывающаяся за углом длинного, угрюмого барака. Ноги, чьи-то ноги, брезгующие ударить.
Где смерть? Смерти нет.
Люди обходили, обтекали его, но он радовался, что они есть, он подслушивал их слова, их смех. Господи, губы сами растягивались в редкозубой улыбке, когда он слышал смех. Такой звонкий!
Потом он нашел вмерзшую в лед старуху и долго грел ее собой, целовал ледяные пальцы.
-Оживи, - шептал, - оживи.
Все было напрасно.
Он сел рядом с ней, плачущий, дергающий плечами, размазывающий сопли по щекам, облезший сорокалетний старик.
-Дедушка, не плачьте, - услышал он вдруг.
Мальчишка лет восьми в большом, с чужого плеча пальто смотрел на него ясными серыми глазами. Голова большая, уши красные, ботинки на тонких ногах просят каши.
-Не плачьте, - повторил он. - У меня тоже все умерли.
-Как бы я хотел все вернуть обратно! - простонал Свитов, задирая лицо в морозную синь.
-И маму с папой? - прошептал мальчишка одними губами.
-Всем сердцем, малыш, - сказал Свитов. - Всем сердцем! Но я не могу.
-Почему?
-Я потерял... я...
Свитов, задохнувшись, умолк.
Сердце стукнуло, заторопилось. А в солнечном сплетении мягко, неуверенно, ответом на его мысли щекотно пробуждалась связь.
Конечно, короткая.