- Летят у-утки, летят у-утки,
и два-а гу-уся!
Тётка Дарья старая, голос слабенький, слегка дребезжит, но мелодию выводит точно.
- Э-эх, кого люблю, кого люблю,
Не до-ожду-уся.
Крючок, которым она вывязывает очередное кружевное диво, выскальзывает из её тонких, сухих пальцев и застревает в пышном нитяном месиве на коленях. Она невидяще смотрит в какую-то одной ей ведомую даль, горестно вздыхает и вызволяет крючок из плена.
- Приди, ми-и-лый,
Приди, ми-и-лый,
Стукни в стену.
У тётки Дарьи дар - она искуснейшая вязальщица крючком. Её руки ни минуты не бывают в простое. Едва покончила с мытьём посуды, с уборкой кухни, как пальцы привычно обхватывают тонкий ствол крючка, и его цепкий коготок уже резво снуёт туда-сюда, захватывая и распределяя по нужным направлениям всё новые и новые порции податливой нитки. Дрожит, дёргается в неутомимых руках навязанная кружевная пена, ещё и ещё нарастая восхитительными хитросплетениями.
- Тётка Дарья, кто тебя научил такому вязанью?
- Да как тебе сказать-то, чтоб не соврать - да и не учил никто. Сестрица моя была великая рукодельница, но она больше ткацкое дело любила, всё-то-всё могла выткать. Принесут ей кусок полотна: выткешь, Соня? А она и отвечать не станет, дескать, и говорить не о чем. Молча возьмёт образец-то и скажет только, в какой день явиться за заказом. А придут за ним когда, так не нарадуются. Она обязательно лучше сотворит, какую-нибудь особую нитку продёрнет, узор поменяет - выдумщица была, гордость в ней жила: чтобы не как у всех!
- А вязать она умела?
- Всё умела, но ткать любила превыше всего. Такой уж родилась. И будто не уставала никогда. Кабы не дети, не заботы по хозяйству, так и не вставала бы от станка, всё бы сочиняла новое да разное.
- А ты почему ткать не выучилась? Почему крючок именно полюбила?
- А вот и сказать не могу - почему. Как взяла крючок в руки, так и выпускать не захотела. У нас ведь как? Всё надо было уметь: и шить, и вышивать, и вязать - и крючком, и на спицах. Из города только материю привозили, да нитки. А всё нужное из этого уж своими руками творили. Не дай Бог, девка неумехой вырастет - никто в жёны не возьмёт.
Но у каждой своё пристрастье было. Вот меня Бог назначил крючком вязать. Мне только показали, как петли выделывать, а дальше и учить, почитай, нечему было: сама догадывалась. И руки прямо требовали вязанья - душа на нём отдыхала.
Я осторожно поднимаю с её колен один конец дивного ажура. Сотня резных снежинок, созданных из крохотных петелек, едва касаясь друг друга, составили белоснежный покров. Умопомрачительно тонкая работа. А и верно - от Бога мастерица!
Тётке Дарье приятно, что я всматриваюсь в кружево и не скрываю восхищения.
- Узоры тоже сама люблю придумывать. Особенно для подзоров. Их быстро можно сотворить. Не успела себе представить, как уже и вывязала. А скатерти - это терпения надо набраться.
- А на спицах что, совсем не вязала?
- Ну как это не вязала, куда же без чулок, носков, варежек? Да грубая эта работа, неинтересная.
Тётка Дарья, так вы с сестрой выходит настоящие художники!
- Ох! А я вы-ы-йду, а я вы-ы-йду,
тебя встре-е-ну - тоненько пропевает она.
- Я ведь почему петь люблю, когда вяжу? А с детства-молодости привыкла. Обычай был: собираться с подружками у кого-нибудь дома посидеть, поболтать. Но не сложа руки, упаси бог, а с рукодельем: кто вяжет, кто вышивает, кто прядёт. Почешем языками, а потом петь возьмёмся. Парни под окнами толкутся, заглядывают, а нам смешно - ну хохотать! Весело было. Вот так дед твой бабушку и высмотрел. Она красивая была и строгая, говорили: нос у неё - греческий. Мы-то, девчонки, и знать не знали, что это такое: греческий, а раз про Сашу - значит, красивый. Ну и семья самая богатая была.
А давай-ка подпой мне!
- Когда, ми-илый, когда, ми-илый
Бросать ста-анешь,
Ох, не расска-азы-, не рассказывай
Что-о знаешь!
Я охотно включаюсь. Только в унисон петь ни за что не буду - скучно. Голос у меня низкий, идёт из самой груди, всё набирая и набирая силу. Я вторую партию пою, а то и ещё ниже куда-нибудь спущусь, и слушаю себя: не сфальшивила ли? Нет! А мне всё мало. Я немного приотстану от тётки Дарьи, своё потяну лишнюю секунду, а потом с наскоку обрушусь на неё. А тётка Дарья и ухом не поведёт, как будто так и надо, ничем её не проймешь. Тогда я силы прибавлю в голосе, но тут же и приглушу чуть-чуть, лишь бы не монотонно! А приволье-то какое - протяжность эта: пока звук ведёшь, столько чувств выразить сможешь. Нет у меня ещё никакого милого, да и вряд ли будет - не влюбчивая я, но что-то тревожит, что-то сжимает сердце - неведомая, сладкая, неясная боль.
- Цветёт ко-олос, цветёт ко-олос,
К земле кло-онит.
Ох! По мило-ому, по мило-ому
Сердце сто-онет .